Лжец в противогазе

Из тени на стыке сырых четырёхэтажек — полуразваленного ист-эндского социального жилья — вынырнул человек. Тусклый фонарный свет очертил контуры его тела. Это был юноша — коротко остриженный, тощий и долговязый — в тёмных беговых кроссовках и неброской городской одежде, опоясанной тактическими ремнями со множественными секциями ножен по туловищу и бёдрам. Взяв разбег, он оттолкнулся от асфальта. В прыжке схватился за прутья оконной решётки, подтянулся, поставив ногу на трубу газопровода, и с новым рывком забрался на второй этаж. Опасно балансируя на узком карнизе и вглядываясь в помещения за мутными стёклами, остановился у искомого. Поддел остриём вытащенного из кармана раскладного спир-поинта из плотной высокоуглеродной стали блокирующий затвор на слайдерном окне. Провернул лезвие под углом, приподнимая створку на дюйм вверх. Сложил и вернул нож на место, после чего, просунув пальцы, обтянутые чёрной кожей перчаток, в образовавшуюся щель, вдавил разбухшее от влаги дерево створки до упора вверх. Обступающая его безветренная ночь пахла продуктами химической переработки из труб «Эйс Кемикалс» и жжёным мусором из бочек греющихся бездомных. Едва юноша перепрыгнул через подоконник кухни, мягко приземлившись на липкий кафель, к запахам примешался тяжёлый смрад плесневелых пищевых отходов, забившейся канализации и телесной грязи. Невесомой походкой он направился вглубь двухкомнатной квартиры — туда, где в кресле посреди гостиной, нацелив в сторону дверного проёма хлипкий дробовик, незваного гостя уже поджидал немолодой мужчина с подёрнутым недельной щетиной лицом и бурыми гематомами от героиновых инъекций на дряблых руках.       — Послал за мной, — мужчина сильнее ввинтил приклад в плечо и показательно приблизил палец к спусковому крючку. — Ебаную малолетку. Подобные ему перед выстрелом всегда чего-то ждали: ощущая полный контроль над ситуацией, собираясь с силами, надеясь на знак свыше не совершать неотвратимого или вовсе того не желая — только запугать. «Гердозер», вероятно, надеялся на последний вариант. Юноша, пришедший по его душу, планировал воспользоваться преимуществом этих решающих секунд.       — Проваливал бы ты от… — хриплая речь оборвалась односторонне заточенным двенадцатидюймовым скелетным танто с усиленной гардой и обтянутой чёрным паракордом рукоятью, секундно выхваченным из боковых ножен и запущенным в левую глазницу. Перелетев через всю комнату, клинок вошёл на две трети обуха в череп мужчины, рассекая глазное яблоко и пробивая кость. Тело в кресле, дёрнувшись, выпустило дробовик из рук и постепенно обмякло. Убийца подошёл к покойнику ближе, стараясь не принюхиваться и уже жалея, что оставил противогаз в машине: от царящего вокруг зловония к горлу подступало. Сорвав с шеи мужчины армейский жетон, сунул его в карман джинсов. Вытащил танто из глазницы, смазав кровь о ткань на спинке кресла, и направился в ванную. Там включил тонкой струёй холодную воду в кране над треснувшей раковиной. Не снимая кожаных перчаток, аккуратно промыл лезвие от крови. Тщательно вытер с обеих сторон о штанину. И, остановив взгляд на своём едва различимом отражении в грязном зеркале, провел обухом ножа по короткому белоснежному ёжику приятно хрустящих под металлом волос. У его глаз цвета припорошенного снегом речного льда было пугающее выражение: казалось, глубоко под ними простиралась безмолвная бездна. Спрятав высохший танто в ножны, убийца осмотрел пустые квартирные шкафы и задержался на кухне, доставая из тумбы с расшатанными дверцами полурабочий тостер. Покойный «гердозер» давно вывез из квартиры всё, что продавалось, а этот хлам полувековой давности с оборванной обмоткой у вилки скупщики даже за доплату сверху не забрали бы. Вырвав из валяющегося на полу журнала несколько слипшихся страниц, юноша скомкал их и просунул в тостерные слоты. Поставил ручной таймер на двадцать минут и воткнул моментально заискрившую вилку в розетку. Затем открутил резьбу на газовом шланге, ведущем в духовку. И выбрался обратно через оконный проём, закрывая за собой створку, чтобы загерметизировать помещение. Оставалось подождать немногим меньше получаса, пока опустевшая квартира не заполнится метаном в достаточной степени, чтобы возникшая с включением тостера по таймеру искра повлекла за собой выбивающую стёкла и двери детонацию, пожар и посмертное оплавление трупа. Если не сработает искрящий кабель, то загоревшаяся внутри тостерных слотов бумага — наверняка. В девяти из десяти случаев команда готэмских детективов и судмедэкспертов не идентифицирует признаки отсутствия отравления метаном у жертвы или характерные для ножевого ранения надсечки на костях сгоревшего черепа. Папка с делом об очередном несчастном случае вследствие подрыва бытового газа отправится в архив к десяткам аналогичных — пусть даже дети знают, что в Готэме «несчастных случаев» не бывает. Но, если детективы всё же станут копать в попытках закрыть квартальный отчёт, юноша знал, кому из местных головорезов оставит в подарок орудие убийства, чтобы позже дать копам анонимную наводку. Он спрыгнул с оконного отлива на землю — ножи на поясах глухо зазвенели при приземлении, — после чего добрался спокойным шагом в тени домов до чёрного седана людей заказчика.       — Бьёшь новый рекорд, — заводя двигатель, подмигнул ему сидящий за рулём мужчина — Гофер, — внешне вправду похожий на суслика. Рядом с ним на переднем пассажирском сидении восседал вонючий верзила в лоснящемся пиджаке, утяжелённом «глоком» и «скорпионом» — чехословацким пистолетом-пулёметом образца шестидесятых. Верзила работал главой службы безопасности заказчика. Машина покатилась в сторону одного из тех борделей, откуда каждый администратор мечтал выбиться в короли, если не города, то хотя бы района. Верзила натянуто пошутил про юношу и скорость его эякуляции, тождественную таковой в убийствах, но тот его даже не услышал, просовывая ладони в рукава оставленной им на заднем сидении седана безразмерной куртки без капюшона. Куртка скрывала противоестественную худобу и арсенал; внутренние карманы привычно оттягивала газовая маска и несколько запасных клинков. Водитель прыснул верзиле в ответ. Затем коротко посмотрел через плечо на юношу:       — Мы тут никак не можем взять в толк, какого чёрта Джимми отдаёт тебе все последние контракты на мокруху? Юноша не нашёл, что ответить, вперившись взглядом в салонное зеркало над лобовым стеклом.       — Не пялься так, — первым не выдержал верзила, ёжась от неотрывного взгляда бесцветных глаз в отражении. — Ещё одна такая поездка, и видит бог, я тебя нахрен пристрелю. Скажу Джимми, что ты переметнулся к Фрэнки Карбоне.       — Попробуй, — без интонации ответил юноша, продолжая смотреть на него через зеркало. И отвернулся, только когда верзила первым отвёл глаза. Юного убийцу (хотя он был существенно старше, чем казался внешне из-за худобы и безбородой моложавости лица) прозвали Фрицем за немецкие корни по материнской линии и точёный профиль, словно сошедший с нацистских агитационных плакатов; за звериную жестокость, сочетающуюся с нордической сдержанностью; и за неизменный атрибут — жуткий противогаз, который он надевал, едва уловив слишком сильные запахи телесных жидкостей жертв или разлагающейся плоти. Фриц был немногословен, старался держаться в стороне от любых мафиозных войн и непреклонно следовал собственным принципам. Таких, как Фриц, относили к категории независимых киллеров. Они существовали вне социальных кругов, игнорируя полицейско-мафиозные порядки — а ведь не так-то просто выжить в Готэме, не занимая ничьей стороны, — за что их отчасти уважали, но давали или низкооплачиваемые, или преимущественно самоубийственные заказы. Задания напрямую от донов Марони и Фальконе или их ближайших капо — Фрэнки Карбоне и стервы Фиш Муни (на чьей территории киллер жил последние месяцы) — Фриц старался не брать. По его убеждениям, на кого из мафии ни работай — рано или поздно его отправят кормить рыб в Готэм-ривер. Переубедить словами Фрица не получалось ввиду отсутствия рычагов влияния: ни финансовой мотивации, ни друзей, семьи или беспорядочных связей, ни личного дела с компроматом или банковских счетов у него не имелось. Он не оставлял биологических следов, каждые несколько месяцев переезжал в новые квартиры, ускользая от слежки «соколов» и полицейских рейдов, словно его вообще не существовало. Формально это так и было. Прошло более семи лет с тех пор, как Фрица привезли в готэмский порт на грузовом судне, в контейнере с ещё двумя десятками детей для подонка, предшествовавшего Кукольнику: заказ пришелся на светлоглазых и светловолосых беспризорников из стран распавшихся Советов, преимущественно Прибалтики, с удобным выходом к морю. Фриц, носивший тогда ещё настоящее имя, потерял счёт дням в полной темноте и вони от немытых тел и испражнений, пока судно пересекало океан. Он сбежал во время заправки судна и выгрузки контейнеров с обычным грузом. Когда за стенками послышались голоса, сквозь поднявшийся вой о помощи из уст ослабших, скулящих, сбившихся в кучу сверстников он отрывками разобрал английскую речь сотрудников судна — этого хватило для понимания своей дальнейшей судьбы. Среди интернатовцев ходили разные легенды о том, куда пропадают по ночам из комнат дети, и неприкрытая межконтинентальная работорговля не стала исключением. Возможно, при другом заказчике у этих детей был хотя бы шанс выжить — но никак не стать частью личной коллекции человеческой кожи безумного богача, перебравшегося в Латинскую Америку в сорок пятом по «крысиной тропе». Использовав припасённый металлический обломок с достаточно острым краем, отломанный от ржавой стенки, Фриц вырвался наружу сразу при открытии контейнера с целью кормёжки и опустошения вёдер для нужды. Налетев на матроса — явно не ожидавшего такого поворота полутораметрового филиппинца с поблескивающим на солнце серебряным зубом, — заграждающего дорогу, вбил тому в шею обломок. Пользуясь суматохой, кинулся вперёд отчаянно-быстро, к разноцветным блокам грузовых контейнеров, затем к заброшенным ангарам верфи на побережье, а после — к городу, ставшему его новым вынужденным домом. И, хотя кровь матроса на его руках не была первой и даже второй, контейнер что-то навсегда изменил в нём. Он чётко понимал, что вышел из него на свет совершенно другим человеком — да и человеком ли, оставалось спорным вопросом. Последующие годы Фриц считал, что выжил только благодаря одержимости матери его обучением как минимум двум иностранным языкам: она считала, что только так он сможет уехать в светлое будущее из гетто, где родился. Невероятной красоты и внушительного роста в совокупности с модельным телосложением женщина со славянским именем Ольга, которое переиначивала в работе на «Хельгу», обслуживала иностранцев в одном из элитных портовых борделей. Вырученных с торговли телом средств хватало на средний уровень жизни по местным меркам и качественное дошкольное и школьное образование Фрица. Вопреки тому, что юный Фриц сталкивался со смешками и издёвками в сторону матери, за которые не считал зазорным всыпать, а школьных и вообще друзей у него не было, этот период он вспоминал как единственный счастливый. Потому что на закате карьеры лицо Хельги исполосовал бутылочной розочкой в наркотическом угаре сын местного чиновника, крышующий её сутенёра. С двумя десятками швов женщина потеряла рабочий вид, подсела на героин, потеряв всё нажитое имущество, а с него на доступный дезоморфин, от которого заживо сгнила за полгода в трущобах на глазах у ничего не способного сделать ребёнка. После её смерти Фриц впервые убил: несколько месяцев выслеживал маршруты передвижения ублюдка и, выждав момент, когда тот был один и под «кислотой», всадил двадцать раз нож со спины — по удару за каждый мамин шов. На четырнадцатом ударе нож сломался — и тогда он продолжил вершить возмездие над плотью уже обломком, раскроив и себе руки. Последующие три года Фриц провёл в постоянных бегах из интерната закрытого типа и на улице — там, чтобы защититься от таких же, привыкших только к языку насилия беспризорников, наркоманов или извращенцев, приходилось пускать в ход кулаки и острые подручные предметы, нередко приводящие к летальным последствиям, — пока однажды не очнулся после транквилизаторов в грузовом контейнере. Готэм не слишком отличался от родины Фрица: воры, проститутки, наркобароны, продажные полицейские, прогнивший пенитенциарный аппарат, разрушающие экологию предприятия, киднеппинг и торговля людьми, держащие город преступные семьи — по своей природе они везде были одинаковыми. Мир за океаном оказался неожиданно привычным, и юноша продолжил на готэмских улицах то, чему научился в таллинских трущобах, — выживать. Сначала его взяли под крыло местечковые банды: щуплый и сообразительный парнишка, который легко влезал в вентиляционные шахты и узкие оконца в ванных или чердаках охраняемых коттеджей, а из скрепки мог сделать рабочую отмычку, стал для них золотым гусем. Пока один раз не попался на месте кражи и не пришиб владельца квартиры при человеке босса, успешно метнув кухонный нож, попавшийся под руку, в шею. Почти сразу у юноши появились первые заказы на убийства — на ребёнка никогда никто не думал, — и Фриц заказ за заказом поднимался в преступной иерархии от бездомного карманника до независимого наёмника, с чьими принципами негласно считалась мафия. По крайней мере, пока он не перешёл кому-то дорогу по-настоящему. Что же, Готэм — город возможностей. Шли годы, Фриц рос, бросок за броском клинка улучшал свои навыки, и, оставаясь достаточно тощим, чтобы пролезать через вентиляции и оконца, доступные по ширине от силы пятнадцатилетке, брал самые разные заказы: в обшарпанных подворотнях и элитных районах, преимущественно на тихие убийства, слежку, фальсификацию и принудительную добычу информации или показательные расправы. Юноша понимал, как работала полиция и на чём попадались его менее удачливые коллеги, потому фальсифицировал улики, подбрасывал чужие орудия преступлений, окурки и личные вещи на места убийств. Имитировал чужие стили и вырабатывал собственные. Но никогда не переходил ту грань, которая делала убийцу маньяком: не получал от насилия удовольствие. Хотя юноша мало от чего вообще получал удовольствие. И никто в целом городе даже не догадывался, что Фриц скрывает одну любопытную тайну. Он был девушкой. Всё началось незадолго до интерната закрытого типа, когда мать сбрила ему волосы, чтобы вывести вшей, — и к белокурой светлоглазой малышке наконец перестали проявлять нездоровое внимание дружки-торчки, наводнявшие притон. Так маленький обритый Фриц взрослел, и эта стратегия открыла перед ним много дверей в мире, где всю власть прибрали к рукам мужчины. Живя под несуществующей личностью в чужой стране, Фриц пытался занять себя работой, бесконечными побегами и заметанием следов, сочетаемыми с компульсивными ритуалами гигиены. У него в запасе имелось ещё несколько способов времяпровождения: самообразование, физические нагрузки на грани с истощением или проектирование оружия для личного арсенала — впрочем, их киллер выбрал исключительно для улучшения навыков выживания. Но что бы он ни делал, пропасть под его рёбрами неумолимо год за годом разрасталась. Верзила больше не сказал Фрицу ни слова до самого борделя. Гофер предпринял несколько неловких попыток пошутить, но тоже притих, после чего закурил. Каждый в машине знал, что попытка тронуть киллера приведёт как минимум к хорошей взбучке от Джимми. Формально Джимми не входил в криминальную семью дона Фальконе, но работал под каблуком Фиш Муни и был молодым амбициозным сутенёром с весьма необычным человеческим «товаром», специализируясь на экзотической или садомазохистской эстетике. Ему нравилось иметь такую же экзотичную хищную зверушку — неуловимого нелюдимого убийцу в противогазе — в исполнителях. Но куда большую роль играла выгода: в отличие от второсортных головорезов, гнущих пальцы ради лишней пачки «бенджаминов», Фриц работал не за деньги, а по бартеру. Взамен на убедительные алиби перед копами он тряс или устранял зарвавшихся барыг, должников или мудаков, подпортивших мальчиков и девочек сутенёра, — как в случае с «гердозером». Отчитавшись Джимми о деталях убийства, Фриц стремительно покинул бордель, вежливо отказавшись от порции разведённого «снега», а после уворачиваясь от цепких рук проституток, каждая из которых была готова принять человека босса. Зная аскетичный по части отношений характер киллера, они скорее просто дразнили его за показательно уважительное отношение, что в буднях шлюхи — атавизм. До получаса Фриц плутал по подворотням, незаметный для обычных глаз: запрыгивал на мусорные баки, взбирался на пожарные лестницы и крыши, оттуда спрыгивал обратно на землю, повторяя. Изо дня в день он повышал выносливость и мышечную силу подобным образом, в довесок истязая себя голодом и работой с химикатами — так его тело не вспоминало, что, в общем-то, женское. Когда юноша добрался до безликого трёхэтажного многоквартирника и зашёл внутрь здания, то замер в полутьме лестничной клетки на несколько минут — проверял наличие хвоста, — после чего отворил сначала закрытые на два замка внешние, чуть более защищённые, чем в домах по соседству, двери, затем три замка на крепких внутренних. Вслушался в привычную тишину и в полутьме переступил одну из трёх растяжек, поставленных во всех дверных проёмах, кроме санузла. Четырьмя годами ранее в его жизни появился напарник — темнокожий контуженный ветеран нескольких правительственных операций вроде войны в Персидском заливе или резни в Боснии, после которых обычным людям снились кошмары на долгие годы вперёд. Для непосвящённых эта история обучения младшего товарища старшим звучала почти трогательно. Для Фриц же и ещё нескольких чудом уцелевших после знакомства с мужчиной людей тот выступал скорее олицетворением зла, с которым невозможно договориться. Его уход из военных структур закончился международным терроризмом, а после — одной из самых кровавых страниц в готэмской криминальной хронике. Возможно, он бы действовал ещё масштабнее, из просто серийных убийц став массовым, но от тотального геноцида мужчину удерживала вероятность смертной казни, отменённой в штате только двумя годами позже его гибели, или одиночная камера в Блэкгейт, где убивать больше в таком количестве, как на свободе, он бы уже не смог. Внутри у напарника простиралась выжженная напалмом почва, на ней обильно взрастали жажда крови, почти религиозная потребность в создании из покойников мясных полотен и нечто противоположное — гипертрофированно-опекающее отношение к тощему «снежку». После нескольких неудачных попыток убить юношу мужчина преисполнился новой целью: передать тому все свои приобретённые знания и вырастить из ребёнка-убийцы чудовище ещё более величественное, чем он сам. Напарник вдалбливал в голову Фрица антигосударственные идеи, взрастив в неокрепшем разуме презрение к любой вертикали. Учил пытать и потрошить, убирать или наоборот «следить». Водить и угонять машины. Выбирать и создавать оружие — на заказ у проверенных мастеров-нелегалов. Лечиться самому и спасать других — даже при пулевом в кишках. Сливаться с толпой или менять образ, продумывая всякий раз новую достоверную несуществующую историю. Прятаться и убегать ещё до того, как за ним пошлют вестников смерти. И, самое главное, как стать из просто киллера таким же всеобъемлющим злом, никогда не идущим с жертвами на компромисс. Наверняка напарник догадывался, что Фриц не тот, за кого себя выдаёт, но до смерти спустя их совместный год не проронил об этом ни слова. Когда Фриц остался один, то по привычке ставил растяжки и продолжал существовать вне системы — как научил напарник. Прийти по его душу могли в любой момент, и он никогда, ни на мгновение не ослаблял бдительности — пусть не всегда понимал, кому вообще до него есть дело. Цепкие клешни готэмской мафии или судебной системы однажды сошлись бы на его горле, но до тех пор Фриц продолжал свой бег. Разувшись, юноша направился в спальню. Оставленная перед выходом включённой настольная лампа слабо освещала полупустую комнату с облупившимся, но натёртым до блеска паркетом. Над столом — единственным предметом мебели, кроме шкафа, кровати и стула — разворачивалось полотно из снимков и заметок, в центре висела фотография девушки — один из недавних долгосрочных заказов. За окном зардело небо — над грязным городом поднимался кровавый рассвет. Не снимая перчаток, Фриц грохнулся на стул, откинулся назад в попытке расслабить перенапряжённые плечи и достал из кармана пачку сигарет. Сунул сигарету в зубы, прикурил стальным «зиппо», упоительно затянулся. На середине сигареты вытащил из кармана жетон с шеи убитого и рассмотрел гравировку в свете лампы. Судя по инициалам, «гердозер» перестрелял немало вьетконговцев ещё в отрочестве. Такие, как он, или садились на наркоту, или кормили кровожадную гидру внутри за деньги — в регулярной армии, в полиции, в числе наёмных убийц. Но уцелевшим из этой молотилки не возвращался никто. Прикусив сигаретный фильтр, киллер открыл ящик стола и отправил жетон в картонную коробку, дна которой давно не было видно за сорванными с жертв нательными вещицами. Фриц собирал их в качестве трофеев — ещё один ритуал, перенятый у напарника, объединяющий их сквозь жизнь и смерть. Эта коробка, полная компромата на десяток пожизненных (на электрическом стуле уже за такое бы не поджарили), была одним из немногих мест в его жизни, где царил полный хаос. Её вообще не должно было существовать — столь легко обретаемый компромат на самого себя было хранить максимально непредусмотрительно, — но так же, как и напарнику, намеренно бахвальски подписывающему все свои полотна инициалами из крови или чужих внутренностей, Фрицу нравилось проверять так самого себя на прочность. Пепел с тлеющего края сигареты упал на штанину, пропалив ткань. Юноша со вздохом подумал о том, что придётся покупать новые на несколько недель раньше запланированного. Достаточно быстро все его вещи, сколько их ни стирай, пропитывались невымываемым запахом крови и внутренностей, рвались, резались о клинки, и минимум раз в месяц Фриц обновлял немногочисленный гардероб. Исключением служили перчатки — вторая кожа: их он всегда занашивал до первых дыр. Когда телефон на столе неожиданно завибрировал, по спине киллера прошёл неприятный холодок. Фриц не брал мобильный на задания, пропустив за время отсутствия несколько вызовов, и последним ему названивал Джимми.       — Вечером нужно съездить в клуб. — Фриц сразу понял, о каком именно клубе говорит Джимми, перебирая в голове варианты, как избежать визита к чёртовой Фиш Муни. Пока не услышал важное уточнение от сутенёра: — Или мне придётся везти тебя на пирс, братан. Ничего личного, но это Муни, а она…       — Передай ей, что я буду. Все эти годы Фриц опасался Фиш Муни не без причины, и ничего хорошего их встреча под недвусмысленными угрозами не сулила. Женщины, что так высоко забирались, непременно были опасны: если они не могли что-то присвоить, то просто уничтожали. Положив трубку, он разделся, сложил вещи стопочкой на стул и, подавляя желание проваляться час в ванной, сдирая с кожи тухлое уличное послевкусие (времени на гигиену не оставалось), погрузился в хрустящую чистоту постели. Надеясь наконец выспаться перед встречей с владелицей одноимённого ночного клуба — «Фиш» — и продумать пути отступления, он проспал всего два часа, подскочив от звонка заказчика по делу, висящему на стене. Фриц ещё не доработал план и понимал, что ему придётся, скрипя зубами, импровизировать на месте. Юноша не любил такие дни: не успев начаться, они оказывались безвозвратно испорчены. Наспех собравшись, он отправился на несколько взломов с проникновением и подбрасыванием будущих улик, запив по дороге головную боль аспирином с капучино. Преимущество заранее продуманных «подстав» крылось в том, что они ничем не отличались от правды. Фриц переписал репутацию абсолютно чистого человека прямо у него за спиной, манипулируя документами, отосланными в разные периоды времени и стёртыми из истории мобильных (но предоставляемыми при запросе у оператора сотовой связи) сообщениями, личными вещами, подспудно наживая несуществующих врагов, мотив для убийства и превентивно отводя подозрения от заинтересованной в смерти стороны. В Готэме не существовало правосудия, но водились комиссары по типу Лоуба, которые заставляли платить за грязные делишки в десятки, в сотни раз больше, чем брал за свои скромные услуги Фриц, обрубая эту вероятность на корню. По завершении работы юноша направился в ночной клуб с узнаваемой вывеской — неоновым рыбьим скелетом, — где он никогда не хотел по доброй воле появляться. Переступая порог, Фриц внимательно осмотрелся, оценивая арсенал на стоящих на обоих этажах клуба секьюрити и интерьер: вероятно, на эту гротескную роскошь и велись готэмские преступники — вокруг царило олицетворение жизни, которую они никогда не могли заполучить насовсем, но за которой отчаянно гнались и за которую умирали. Фиш Муни — поджарая и экстравагантная темнокожая львица — лениво смотрела на развратных танцовщиц кабаре на сцене, развалившись в кресле. Рядом с ней стоял бледнолицый черноволосый не то юноша, не то мужчина в старомодном фраке — чуть сгорбившийся и с налипшей на лоб мокрой чёлкой, — и подливал ей из кувшина в бокал вино. Закончив, выпрямился и развернулся лицом к гостю. Когда тот остановился в полутора метрах от Муни, натянул на лицо жеманную улыбку.       — Чем могу вам помочь? — елейно обратился он к Фрицу. Юноша окинул его привычным взглядом, и человек во фраке отшатнулся назад — дружелюбно-заискивающая гримаса на лице уступила настороженности. Владелица клуба, не соизволив оглянуться, властным щелчком пальцем пригласила гостя за стол и демонстративно подала для поцелуя руку.       — Госпожа Муни, — стал заметен акцент, который Фриц скрывал за немногословностью. У него оказался сиплый, прокуренный голос, по которому было невозможно наверняка определить, девушка он или юноша. Говорил Фриц холодно, чеканя слова, но очень вежливо, что абсолютно шло вразрез с выражением глаз. В соответствии с этикетом Фриц взял кисть, едва коснувшись губами тыльной ладони и не отводя взгляда. Женщина отдёрнула кисть резко и показательно: ей не нравилось, когда на неё так смотрят. Не на как правую руку главы готэмской мафии, не как на роковую женщину и даже не как на ту, кто собирается тебя убить. А как на мясо на скотобойне.       — Вот мы наконец и встретились, Фриц, — с упором на прозвище сказала Муни. Она оценивала гостя — это была их первая очная встреча, — и под её властным взглядом большинство здешних посетителей или работающих на неё людей начинало нервно ёрзать. Юноша ответно не сводил глаз с хозяйки клуба. Ни единый мускул на его лице не дрогнул. — Ты моложе, чем я думала. Человек во фраке тоже поглядывал на юношу, но украдкой: уже раньше он не единожды слышал это прозвище, хотя не мог представить, что, судя по безбородому лицу, интересный Муни объект окажется столь молодым. И не каким-то беспризорником, а весьма опрятно, на фоне уличных хулиганов или нэрроузовских воришек, одетым юношей, пахнущим качественными сигаретами, легкой отдушкой мужского дезодоранта и чего-то химического. От него исходило ощущение не по возрасту уверенной, опасной силы, что сдерживалась только доброй волей и трезвым разумом. И того, что способно зародиться только в человеке, всего лишившегося, а потому готового на самые дерзкие, отчаянные решения, — абсолютной внутренней свободы.       — Сочту за комплимент, — без выражения ответил киллер. — Вы тоже.       — Оставь свою лесть при себе.       — Не имею привычки льстить, госпожа Муни.       — Ладно, — нарочито-расслабленно откинулась она на спинку кресла. — Слышала, ты предпочитаешь разговоры только по делу, так что опустим эти бессмысленные расшаркивания.       — Госпожа Муни, я должен сначала вас предупредить. — Женщина попыталась остановить Фрица, перебившего её, резким жестом. В ответ он весьма дерзко продолжил, хотя стоило заткнуться: — Я не беру заказы на детей до шестнадцати, беременных…       — Наслышана, — в её голос закрались стальные ноты. — Ничего против твоих правил. Так что пойдём. Повеселимся наконец. — Муни встала, поправляя вульгарное дизайнерское платье с металлическими вставками на спине в форме позвонков с ребрами, и направилась к чёрному входу, властно подхватывая по дороге Фрица под руку. — Мальчик! — окликнула она парня во фраке. Тот неуклюже последовал за ними, едва поспевая. Шаги его заплетающихся ног в остроносых туфлях — правая нога заметно хромала, как от старой травмы — глухо разлетались по мраморному полу. Фрица раздражал этот звук. Он подумал, что ломать ноги хреново: будь у него такая походка, попался бы на первом деле.       — Освальд, — зло прошипел «мальчик» под нос в ответ, и Фриц оказался единственным, кто его услышал. Убийца, владелица клуба и её хромоногий лакей, подхвативший у дверей зонт, вышли во внутренний двор, где двое вышибал держали потного и грязного крысёныша — видимо, одного из должников Муни. Лакей мгновенно раскрыл зонт, прикрывая укладку Фиш от мороси. Женщина указала Фрицу на жертву, и до ноздрей юноши сразу донёсся застарелый кислый запах крови и мочи, столь невыносимый, что руки рефлекторно потянулись ко внутреннему карману куртки. Убийца вытянул оттуда чёрный противогаз с внешним боковым угольным фильтром, сквозь который не долетали вообще никакие запахи, только прохладная химическая свежесть. И одним за годы отточенным движением натянул на голову.       — Ходят слухи, что у тебя очень острые ножи.       — Да. Я их регулярно затачиваю.       — Ещё ходят слухи, что ты их разрабатываешь самостоятельно. Хочу, чтобы ты показал, на что они способны. Так что не жалей крови, Фриц. Считай, что я заказала вот этого парня, — она указала на крысёныша. Фриц, помедлив — оценивал, стоит демонстрировать Муни свою последнюю технику или нет, — всё-таки протянул ладонь.       — Я работаю по предоплате. Фиш Муни кивнула одному из амбалов. Тот отпустил крысёныша, странно ухмыльнулся, достал бумажник и, не пересчитывая, со звучным шлепком, сминая, ввинтил стопку стодолларовых купюр в ладонь Фрица. Киллер, аналогично не считая, сунул их в карман джинсов под жадный взгляд «мальчика» с зонтом. Снял куртку, отложив на условно-чистый бетонный парапет. Отступил на несколько шагов назад. Освальд, стоящий к нему ближе остальных, приподнял брови, заметив, сколько оружия скрывалось поверх водолазки на поджаром, но диспропорционально тонком при высоком росте теле. Глянцевый, контрастирующий с перчатками латексный противогаз сидел на черепе Фрица как влитой. Безучастный взгляд скрывал свет уличных фонарей, мерцающий белыми пятнами на круглых стёклах очков.       — Растяните ему руки, — обратился киллер к амбалам. Его голос сквозь газовую маску исказился, на выдохе из фильтра донёсся угрожающий шум. Крысёныш попытался выкрутиться, умоляя остановиться — его разбитые губы, обнажающие окровавленные дёсны с частично вырванными, частично выбитыми зубами, отчаянно шевелились, — но слова не долетали до Фрица. Шестёрки Муни подняли извивающееся тело, держа за плечи и локти. Должник поджал скрещенные ноги над землёй — почти сын божий на распятии. «Копья Судьбы» для него у Фрица не имелось, но, как подметила владелица клуба, были действительно острые ножи. За последний год киллер доработал одну из техник, подсмотренных у наёмников из Чайна-тауна: очередями из обеих рук запускал одновременно по два клинка. В полёте они пересекались клином и срезали конечность, подобно ножницам. Поначалу ему удавалось только надсечь сухожилия. Фриц немало работал над эргономикой клинков и спустя десятки неудачных версий у него получилось разработать идеальную, полукруглую форму. Теперь клинки разной длины из чернёной стали удобно висели под верхней одеждой в незаметных обычному глазу петлях с карманами на ремнях поверх торса. И он ими воспользовался: хотят шоу, значит, будет шоу. В несколько сильных замахов, сопряжённых с правильным инерционным моментом, руки чуть ниже линии плеч, а следом голова, на мгновение замерев, с хлюпаньем отделились от туловища в фонтане кровавых брызг, заливших лица и костюмы опасливо отшатнувшихся амбалов. Голова, в движении проткнутая танто с паракордовой рукоятью (прямо по линии бровей), рухнула первой. За ней упало, качнувшись, безрукое и обезглавленное тело. Следом со звоном грохнулись клинки. Руки, обвисшие в пальцах головорезов, брезгливо выпущенные, оказались на асфальте последними. Киллер сильно рисковал задеть людей Муни, но после рассечения конечностей движение клинков полностью останавливалось, и те просто опадали вместе с плотью. Здоровякам ничего не угрожало. Но припугнул их Фриц знатно: такое действо они точно видели впервые. Голова смертника подкатилась к лакированным «лодочкам» Муни в тон платью. Та подняла её за вбитую в лоб рукоять ножа.       — Ты смог пробить кости. Изумительно. Никогда не видела подобного. Уберите, — кивнула амбалам она, с неприкрытым удовлетворением разглядывая ровный кровоточащий срез на шее. Мужчины второпях сунули руки в мусорные пакеты, следом оттаскивая изувеченный труп к машине, припаркованной в тени за клубом. — Видишь, слухи не врут, — воодушевлённо продолжила женщина, бросая голову в руки одного из здоровяков, вернувшегося за последним фрагментом тела крысёныша. Фриц проворно вытащил из головы клинок за мгновение до передачи, возвращая тот на пояс.       — И что ещё говорят слухи?       — Что ты можешь сымитировать любой стиль.       — Нужен предыдущий труп. Или полное дело. Лакей с промокшей под моросью чёлкой и покрасневшим от сырости носом (Фриц подметил, что у него была необычная, острая, похожая на клюв форма), по-прежнему держа над хозяйкой клуба зонт, взирал на убийцу с неутихающим садистическим восторгом. Ещё он обратил внимание, насколько ловко юноша надел и застегнул на ходу куртку, а затем с акробатической гибкостью наклонился и поднял с асфальта слетевшие с отсеченной руки крысёныша часы, чтобы спрятать их в карман.       — Парень, работай на меня постоянно. Скоро всё изменится. Ты можешь получить всё, что захочешь. Следующими Фриц подобрал с асфальта, остальные клинки, сортируя по петлям, и смерил женщину из-под стёкол в маске противогаза долгим взглядом.       — Наш разговор затянется?       — Возможно, — Муни сложила под грудью руки, наклонив голову набок. — А ты торопишься?       — Нет. Хочу отмыть инструмент, — кратко ответил он. — Если вы не против, госпожа Муни. Скорее всего, в следующие минуты Фиш могла действовать более радикально, и юноше хотелось довести её до крайней точки, потянув время, пока та не перейдёт к реальным угрозам и демонстрации силы. Своей безучастностью Фриц всегда выуживал из людей их истинные мотивы.       — Хороший киллер — чистоплотный киллер? Я не против. Пингвин, — скомандовала женщина Освальду, и голос её дрогнул от медленно накатывающего раздражения. Она, как и окружающие, знала, насколько он ненавидит это прозвище. И в моменты особой злости намеренно его так называла. — Проведи гостя. Лакей натянул вежливую улыбку.       — Сюда, сэр. Он проводил Фрица в уборную и задержался в дверях, заслонив их собой с внутренней стороны, — объективно встал у юноши над душой, пока тот принялся первым отмывать лезвие метательного танто под тонкой струйкой воды над раковиной. Шнур на рукояти был работой напарника. Мужчина вообще любил плести, в особенности, всякие вудуистские талисманы — только вместо бусин использовал человеческие зубы и пальцы.       — Позвольте вопрос. Этот нож вам особенно дорог? — вкрадчиво поинтересовался Освальд. Фриц промолчал. Промыв остальные ножи, он протёр их бумажными полотенцами. Снова рассортировал по петлям на нейлоновых портупеях, проверяя качество фиксации. Затем стащил свободной рукой противогаз, пряча во внутренний карман куртки. Его лицо под газовой маской покраснело там, где к коже прилегали рёбра жёсткости. Когда-то у юноши проскакивали мысли вообще её не снимать: в своей трущобной части Готэм так сильно смердел, что дыхание перехватывало сильнее, чем при уборке недельного трупа, — но так Фриц, ничем в обычное время не выделяющийся из толпы горожан, стал бы слишком узнаваем. Люди всегда стремились узнать, чья личность кроется под маской — это тоже завещал убийце в противогазе напарник, — потому куда эффективней было скрываться у всех на виду. Лакей не сводил взгляда с Фрица: опытный лжец — а Освальд Кобблпот им, несомненно, всегда был, уже строя за спиной у своей хозяйки гнусные схемы, — видел такого же лжеца. Пусть ещё не давал себе отчёта о том, что именно среди ритуалов или поведения юноши выбивалось из общей картины. Рассуждающий в этот момент, как поступить с владелицей клуба, Фриц даже не догадывался, что жадность этой властной женщины не сопоставима с жадностью Пингвина.       — Мисс Муни бывает настойчивой, даже слишком. Но, сэр Фриц, — Освальд вскинул указательный палец, словив на себе ледяной взгляд, только в этот раз спокойно его выдержав. — Что бы ни предлагала мисс Муни… Быть может, есть то, чего вы по-настоящему хотите. Допустим, не от неё… — его голос звучал слишком вкрадчиво для неуклюжего мальчика на побегушках, преданного хозяйке, и Фриц мгновенно понял, что тот не так прост.       — Освальд, — ровно обратился к нему убийца, и лакей вздрогнул. Было нечто занимательное в том, как Фриц, относящийся одинакового равнодушно ко всем живым и мёртвым, кроме матери и напарника, даже жертв во время пыток звал «госпожа» и «мистер», в редком общении избегая прозвищ, если знал настоящее имя. Пингвин, который получал к себе на службе у Муни не больше уважения, чем расчленённый пятью минутами назад крысёныш, мог по пальцам руки пересчитать людей, зовущих его по имени вместо уничижительных прозвищ. Ненадолго он ощутил себя так, словно ему, опущенному в воду головой, наконец дали хорошенько вдохнуть кислорода.       — …Например, чтобы встреча с мисс Муни вообще не повторилась? — нервно облизнув губы, продолжил Освальд. Киллер сократил дистанцию между ними, пристально посмотрев Пингвину в глаза сверху вниз — тот был ниже ростом с ладонь, — и склонился, открыто принюхавшись. Тот нервно сглотнул, понимая, что произошло, и ожидая рукоприкладства. В ноздри киллера ударило узнаваемым сочетанием запахов: потом, каким-то слишком зрелым табачным парфюмом, что был совсем не к лицу «мальчику-зонтику», старым домом с плохой канализацией и пыльным интерьером — одежда в таких местах непременно пропитывалась характерными нотками. А ещё кровью — той, что запеклась под обломанными ногтями и у неаккуратных кутикул чёрными полосками, блестела застывшими пятнами разной давности на лацканах и вороте фрака. Чужой кровью.       — Пропусти, — Фриц проигнорировал провокационный вопрос. Пингвин с растерянным видом открыл двери, выпуская убийцу. Фриц уединился за столиком с Муни, крутя меж пальцев записку с информацией о новом заказе: не считая игры мускулами, это было основной целью визита в клуб. Судя по тому, что женщина не обратилась к людям своего покровителя, она промышляла чем-то в обход главы мафии и нуждалась в помощи настолько, что готова была угрожать Фрицу. А до такого ни дон Марони, ни дон Фальконе не опускались, уважая его право выбора не принимать ни заказ, ни сторону. Пингвин подошёл к ним с кувшином и чистыми бокалами на двоих. Подлил вино поначалу Муни, затем занёс над бокалом Фрица. Тот решительно отодвинул бокал за ножку в сторону — не горел желанием проснуться после подсыпанных в выпивку транквилизаторов в полной власти этой стервы — и сунул в зубы сигарету из своей пачки, прикурив. Женщина, удивлённо оценив упаковку — киллер курил премиальный табак, — отогнала Пингвина, чтобы не мешался под ногами, и продолжила беседу. Стоя за барной стойкой, тот поглядывал на собеседников, натирая бокалы и вслушиваясь в разговор о деталях задания. Они справились за четверть часа. На прощание поцеловав женщине руку чуть более бережно, чем в первый раз, но так и не сменив будоражащего взгляда, Фриц вышел из бара. Двери громко захлопнулись у него за спиной. Муни не знала, что иначе смотреть юноша просто не умел. Фриц потушил окурок о стену и сунул в сигаретную пачку. Ещё долго вдыхал влажный ночной воздух, устремив взгляд вверх — туда, где за частично перекрытым плотными облаками небесным сводом зиял холодный космос. Он думал о том, насколько прекрасно бледное свечение сонмов умирающих звёзд — точно таких же, как в детстве над трущобами. В конце концов, небо было над всеми одно — и над ним, и над его следующей жертвой, и над Муни, что планировала хорошо подпортить Фрицу физиономию за наглость, пока не увидела, на что способны пересечённые клинки.       — Выскочка, — кривилась она, осушая бокал крупными глотками. Фиш Муни чертовски хотелось разбить его стекло о голову Освальда. Она вообще нередко срывалась на нём за без малого два года с их знакомства, ни разу не получив никакого отпора в ответ. А потому считала Пингвина жалким травоядным трусом, ничем не угрожающим её планам. — Нужно будет или взять его в оборот, или убрать, — продолжила она, скосив взгляд в сторону выхода.       — Абсолютно верно, — улыбнулся Освальд, но не ей. Он думал только о том, как долго Фриц продержится, ведь «враг моего врага — мой друг».