Лжец в противогазе

Решётчатая створка двери с полуторадюймовым сечением каждого прута из гадфильдской стали автоматически отъехала в сторону, стерильную тишину в самом защищенном и закрытом для посещений блоке Айрон Хайтс разрезал краткий электронный гудок. Фриц шагнула в открывшийся пятиметровый тамбур между тюремным коридором и одиночной камерой, и могла поклясться, что это были самые непреодолимые метры в её жизни — казалось, кафельный пол проваливался под подошвами кроссовок.       — У вас три минуты. Откинув назад и чуть набок голову, не мигая, из глубины камеры на Фриц смотрел мужчина — сначала показательно-небрежно, а затем слишком сосредоточенно, больше нужного изучая — и бездна за его пронзительными синими радужками была тысячекрат злее и голоднее той, что носила в себе киллер. Время не пощадило его — ссутулившегося, низкорослого, в кислотно-оранжевой, подчеркивающей выцветающую рыжину волос форме. Высокий лоб мужчины пересекали глубокими браздами возрастные морщины и вертикальные складки от сдвинутых к переносице бровей, по впалым щекам растекались веснушки и пигментные пятна вперемешку с небрежной желто-серой щетиной. На его лице — узком, с ярко выраженными треугольными скулами, прямым носом и тонкими неподвижными губами — отпечатались без малого семь десятков лет, два из которых он провел в трех секретных тюрьмах и семи окружных пенитенциарных заведениях. И из пяти его переводили из-за невозможности обеспечить условия безопасного содержания. Безопасного для окружающих. За последние годы за ним не числилось никаких дисциплинарных нарушений, но каждый в здешних стенах — от рядовых охранников до медиков — относился к нему насторожено. Всё, что забрал с собой из сокрытого за непреодолимой завесой амнезии прошлого мужчина, стоящий за облезлой тюремной решеткой — умение убивать. И его сходство с дочерью — слишком очевидное и броское за исключением пигментации киллера и разницы в росте еще больше, нежели с Освальдом — в своей невероятности граничило с вымыслом.       — Чем обязан? — скрипуче спросил он, дернув руками, закованными в монолит наручников, что надели перед посещением, чтобы точно не подпортил своего стоящего в положенном по правилам метре от гостя. Сутулые плечи в движении заиграли крепкими мышцами — под безразмерной формой заключенный был существенно сильнее, чем казался на первый взгляд.       — Двадцать два года назад вас выходила и помогла вам вернуться в штаты эстонская проститутка, — слова сами слетали с её уст. — У вас была пневмония и три ножевых на печени и селезёнке. Она их зашила, — после затянувшейся паузы добавила киллер. Мужчина сощурил глаза, но по выражению его лица Фриц осознала, что он понял всё с первой секунды, стоило ему взглянуть на гостя поближе. Как и упоминала мать, её отец был циником: что до отсеченных от восприятия четырех с половиной десятков лет — приблизительно такой возраст определили при осмотре федералы, — что после. И, давай он больше отчета своим действиям, то никогда не плодил бы себе подобных. Но перед ним стоял черт-пойми-девка-или-парень — первый, пришедший не от государственников посетитель с узнаваемой статной фигурой, выдающимся ростом и практически бесцветной пигментацией — кричащее продолжение его порочной связи, плоть и кровь чудовища, создавшая иное чудовище.              — Игла была ржавой. И шила она паршиво. Это был он. Бесспорно, перед Фриц, всего на расстоянии двух вытянутых рук — это не восемь тысяч километров и не двадцать один год разницы — стоял биологический отец. Киллер и сама не заметила, как перешла на неформальное обращение, и дистанция между ней и мужчиной ощутимо рухнула с обеих сторон.       — Ты помнишь, — голос Фриц звучал безучастно, хотя за ним скрывалось невообразимо много, и в груди заболело, как когда-то давно, когда киллер уехала после признания о своей настоящей личности в Балтимор.       — Не было и минуты, чтобы я не помнил, — ответил заключенный сухо, но голос его надломился. Он тоже сдерживал внутри немало, и из-под его морщинистых черт наружу рвалась ничем не выразимая боль, нет, скорбь, агония одиночества, пробивающая возведенные за десятилетия плотины.       — Потому что она — единственное, что я, кроме всего этого, — мужчина обвел кратким взглядом помещение, — помню. — Ольга умерла, да? — подходя почти вплотную к решетке, спросил он. Как и киллер, её отец грубо и отстраненно чеканил слова, но сейчас его тон звучал иначе. Фриц, нарушая правило, шагнула ближе, и между ними осталось не больше локтя расстояния. — Как это случилось? Мужчина смотрел киллеру в глаза, но видел уже вовсе и не Фриц. За угловатыми, такими его чертами лица гостя проступала утраченная в ночной тиши промозглого таллинского причала Ольга, какой он высек её в своей памяти — статная и стройная, что склонялась к его лицу, целуя так, как целуют не любовницы, а нежно касаются детских лбов матери, щекотала платиновыми волосами, пахла дешевым мылом и гвоздичными духами. Убийца в противогазе — та, что никогда не заикалась и всегда твердо и беспристрастно отвечала на вопросы — не смогла даже кивнуть.       — Сохраняйте дистанцию, — в нескольких метрах за спиной треснул приклад автомата, направленного на наёмницу. — Повторяю: два шага назад.       — Скажи хотя бы, как она тебя назвала?       — Я тебя вытащу, — наконец ответила Фриц, прежде чем сделать два требуемых шага назад. Её голос дрожал. — Ты не животное, чтобы держать тебя в клетке. Фриц хотелось взять закованные морщинистые руки в свои и, устроив на месте Айрон Хайтс ядерное пепелище, вытащить отца по обугленным трупам в новый день — которого тот заслуживал.       — Ваше время истекло, — снова раздалось за спиной. Киллер должна была сказать, спросить еще о многом, но не смогла вымолвить и слова.       — Не заставляйте меня применять силу, сэр. Уходя, Фриц не оглядывалась, ощущая на себе неотрывный, прожигающий взгляд отца. Агент сопроводил киллера до посадочной площадки, откуда они вернулись затемно тем же путём, что и прибыли за полторы тысячи миль на запад от Нью-Джерси в штат Канзас — на вертолёте. Фриц наконец распознала гул двигателя и лопастей, что доносился до неё еще в Бладхейвене и по дороге в Готэм из секретной тюрьмы. С закрытого аэропорта в городе грехов агент отвез Фриц на глянцевом шевроле к закрывшейся на ночную пересменку бургерной — отстраненно киллер подумала, что новая франшиза весьма удачно работает круглосуточно — и отдал фотографию отца из дела. На память. Насаживая Фриц на крючок, что почти физически киллер чувствовала каждой своей мышцей, не успев понять, как мелкий барыга из тех, кто толкает дурь для подростков на перекрестках, назвавший её пидаром, затрепыхался на её пятнадцатидюймовом боуи, всаженном в брюшину так, чтобы сразу не умер, пуская с хрипами и глубокими вдохами алые слюни. Фриц оттащила его, подхватив за подмышки, по пожарной лестнице на крышу одного из тысяч однотипных трехэтажных многоквартирников с целью разделаться намеренно долго, кроваво и грязно, как это делал Тодд. Ноги будущего покойника звучно бились о металлические ступени, но киллер знала наверняка — даже если кто-то из пытливых жильцов высунется посмотреть из окна, им будет плевать. «Т» умер почти шесть лет назад, но внутри Фриц он жил всегда, и в глубокой декабрьской ночи под растущей серебряной луной, полная гнева и отчаянья убийца в противогазе его в себе освобождала, разматывая наживую чужие зловонные кишки, даже не надевая противогаза, чтобы обвернуть те вокруг громоотвода. Надолго барыги не хватило, и сердце его остановилось. В сознание Фриц привели отзвуки немецкой классики — Освальд зациклено играл на старом бехштейновском рояле отца минутные композиции, едва уловимо запинаясь из-за пьяной дрожи в кистях, — что разливались по пустому крылу заснеженного особняка ван Далей. С того самого дня в своём первом клубе, где Пингвин вкладывал все полученные с полтора десятка лет назад в музыкальной школе навыки в нешвильскую технику перед Фриц, вернувшейся после двухнедельных побегов от Марони, он сыграл еще немало реквиемов, но нынешний звучал тягостнее остальных, предвещая недобрые перемены. Ближе к полуночному часу болезненная хватка его разбушевавшихся демонов стала в высшей форме невыносимой, и только музыка, высекаемая из-под остервенело бьющих по клавишам пальцев, заставляла их ненадолго замедлиться. Убийца в противогазе появилась подле Кобблпота беззвучно. Перешагнув порог малого гостевого зала и прикрывая за собой тяжелые двери, она подошла к Пингвину сзади и опустила пальцы правой руки на клавиши четвертой октавы. Неуклюже и трижды за несколько секунд сбившись, чтобы выйти в правильный ритм, как учил её мафиози, Фриц дополнила мотивы, что переслушивала немало раз, ставя переданную Гертрудой пластинку в затертом картонном чехле на проигрыватель, простыми гаммами. Рояль дребезжал, отдавая в кости. От Фриц стойко пахло кровью и чужими потрохами, пальцы размазывали по белым клавишам густые, постепенно запекающиеся алые разводы. Но Пингвин продолжил музицировать с ней в три руки, подавляя желание тотчас прекратить, морща нос, еще с пять минут, пока всё-таки не закончил первым, разворачиваясь к Фриц вполоборота на банкетке.       — Кого я вижу. А я уж было подумал, вы вернётесь через неделю? Или две? — тон Освальда прозвучал издевательски, и он неотрывно взирал снизу вверх на киллера. Присмотревшись к пятнам на одежде, мафиози подметил, что маслянистая кровавая плёнка равномерно распределялась от кроссовок до ворота водолазки. В обычное время киллер всегда резала смертников над бочками, сцеживая кровь медленно и осторожно, чтобы не замазаться, но всё, на что её хватило сегодня — натянуть поверх кожаных перчаток одноразовые медицинские, когда работала с кишками.       — Чья кровь? Убийца скосила взгляд на клавиши, словно не замечала всё это время, что пачкала инструмент.       — Не моя, — спокойно ответила она. Закончись всё на недельных пытках в секретной тюрьме, на озвученных условиях сотрудничества, или хотя бы на фотографии предполагаемого отца в бургерной, быть может, киллер не доходила бы до крайностей. Она могла перетрусить оставшихся в Бладхейвене людей Сергея или подрезать несколько гавнюков для Джимми. Могла, выслеживая добрый год, прострелить Аманде из снайперской винтовки висок или вызвать на встречу Кэтрин, усыпив паралитическим газом и неделю подержав в сыром подвале. Могла вырезать каждого, кто стоял на пути к свободе, но по-жалкому, совершенно безрассудно убила мелкого толкающего дурь парня, что в общем-то даже был прав — Фриц и вправду выглядела как самый что ни есть открытый пидар, и никогда с этим даже не спорила. Дурачок, распотрошенный на крыше, что с утра попал бы на первые полосы, стал на её пути раньше тех, кого киллеру действительно искренне хотелось вспороть, и Фриц поступала безрассудно — так, как еще никогда не делала до, убивая не ради заказа, мести или безопасности. Киллер надеялась испытать хоть какое-то облегчение от иррациональной, сиюминутной, в аффекте выпущенной ярости.       — …И как, узнали, что от вас хотели? — чуть более снисходительно добавил Освальд. Фриц вынырнула из коматозного состояния, запоздало осознавая глубину своего прогрессирующего безумия, и кивнула. — Просветите меня?       — Всё сложно.       — Конечно, — сложив пальцы в замке и издевательски улыбнувшись, кивнул он. — А когда у вас хоть что-то было легко?       — Это сарказм? — спокойно спросила Фриц и потянулась ладонью во внутренний карман куртки, где лежал глянцевый прямоугольник фотографии, но остановилась. — Ты на что-то обижен?       — Обижен ли я? — словно пробуя на вкус предложение, спросил Освальд, разманерничавшись. — Даже не знаю, а вы как думаете?       — Скорее да, чем нет.       — В точку, моя дорогая. Но знаете, обида слишком неподходящее слово. Фриц кратко подкатила глаза.       — Нам уже давно стоило поговорить. О наших с вами, Фриц, отношениях, — предугадав вопрос, Пингвин поднялся, по привычке поправляя костюм, как всегда делал, прежде чем решиться на некое важное действо, и пошел грудью на рефлекторно шагнувшую назад киллера. — И дело вовсе не в обиде. Так не может продолжаться. Я не знаю, где вы, что с вами, — его голос надломился, губы задрожали от настигающей истерики.       — Ос…       — Заткнитесь и дослушайте! — всплеснул руками, сжимая дрожащие пальцы в кулаки, он. — Я даже не знаю, как вы ко мне вообще относитесь. Вы не хотите мне ничего говорить. Каждый раз я жду от вас хоть каких-то ответов, но вы очевидно считаете меня тупицей. Или слепцом. А потому, я практически уверен, что совершенно зря, — Кобблпот практически сорвался на крик. — Даже сейчас сотрясаю перед вами воздух! Киллер долго смотрела на него, никак не реагируя.       — А, знаете, что. Катитесь к черту, Фриц. Проваливайте. Вы ведь и так собирались. Иначе я, клянусь, просто пристрелю вас, — Кобблпот почти перешёл на крик.       — Вот этой рукой? — Фриц указала на его трясущуюся, как в эпилептическом припадке кисть. — Попробуй.       — Вы даже всерьез не можете ко мне отнестись.       — Я серьезно отношусь к тебе, Освальд, — с трудом выговорила она. — Иначе бы не стояла здесь. Но я поняла. Фриц еще чувствовала чужую дрожащую плоть на руках, и постепенно её начало тошнить от собственного запаха.       — И что же вы поняли?       — Что мне нужно уйти? Освальд закинул голову назад, рыча, — видимо, обращался к небесам, что пытались его покарать за все совершенные им грехи.       — Да нет же! Фриц, какой вы твердолобый осёл! Киллер приподняла брови и молча направилась к выходу, но Освальд успел грубо схватить её за локоть, останавливая. Фриц ощутимо напряглась.       — Стоять!       — Так мне остаться или ты попытаешься меня застрелить, если я не уйду? — спросила она, не оборачиваясь. Что же, убийца в противогазе и вправду походила на ниспосланное на Пингвина воздаяние.       — О, господи, — Кобблпот страдальчески подкатил глаза. — Вы же только пришли! Я, я не хочу, чтобы вы никуда уходили, — глотая ртом воздух и пытаясь успокоиться, продолжил он. — Хотя бы смойте с себя кровь, иначе вас поймает ближайший патруль. Послушайте, Фриц, я никогда от вас многого не ожидал и не просил, — его голос зазвучал серьезно. — Я просто хочу, чтобы вы были со мной честны. Я должен знать, что с вами происходит, только и всего. Вы должны мне сказать, иначе… — он затих, поджимая губы.       — Убери руку, пока я тебе её не сломала. Как только хватка Пингвина ослабла, киллер резко развернулась, занося ладонь. По залу эхом разлетелся хлопок хлесткой пощёчины, и Освальд отшатнулся, хватаясь за покрасневшую щеку и ловя ртом воздух. Любое выражение сошло с его лица, осталось только глубокое потрясение.       — Час назад я убила человека. Знаешь, за что? Кобблпот помотал головой — дар речи покинул его. Вместе с пощечиной и горящей болью из него, кажется, вылетели разом все и дурные, и членораздельные мысли.       — Он назвал меня пидором, — киллер подошла к мафиози вплотную, глядя сверху вниз. Освальд уже не сжимался, как раньше, он был способен выдержать её напор, пусть колени чертовски тряслись от осознания, что убийца в противогазе не шутит и способна сотворить с ним всё, что позволяет себе с другими смертниками. — Я разозлилась. И намотала его кишки на громоотвод, — растянуто добавила она, склонившись над ухом Освальда и услышав его сбивчивое дыхание. — В прямом смысле. Как думаешь, что будет с тобой, если ты меня разозлишь? Наступила затяжная пауза.       — Вы меня, — он запнулся, и пятна румянца поползли по его щекам, мочки ушей вспыхнули. — Накажете? Фриц стояла перед ним — яростная, смертоносная, разящая мертвой плотью, — а он совершенно ошалело рассуждал о том, как хотел бы, чтобы она тотчас завалила его на пол, залюбив до потери пульса.       — Что, прямо здесь?       — Да? — скорее спросил, чем ответил Кобблпот, сглатывая нервный ком.       — Еще как накажу, — прошипела Фриц. Она хотела выбить из него душу, но вместо этого поцеловала Освальда, толкая на ковер и припечатывая собой сверху. Следом за его корпусом киллер прижала, плотно обхватив запястья, руки Кобблпота к полу стальной хваткой, и он соблазнительно изогнулся, прильнув к Фриц всем телом. Киллер — металлическая на вкус — скорее мучала, чем целовала, обкусывая до крови его губы, а затем щадяще облизывая. Жесткий пол под ковром упирался ему в позвоночник и лопатки, вывернутые под неприятным углом плечи и кисти ныли, ткань белья, прикрытая плотными брюками, болезненно упиралась в чувствительную головку — Освальд был напряжен до изнеможения, как бывало после длительных отлучек Фриц. Отпустив кисти мафиози и отодвинувшись — так, чтобы оказаться лобком на его проступающем сквозь брюки члене и потеревшись о него сквозь одежду, — киллер стащила куртку, откладывая, следом за ней оружейные портупеи, водолазку и майку, обнажая изувеченный старыми и новыми ранами живот и талию. Затем, нехотя сделав упор на колени, она плавно выпрямилась, стащила кроссовки, аккуратно поставив в одну линию, рывком спустила джинсы с бельем и носки, складывая стопкой, и обнаженной бледной тенью в одних только перчатках — иногда она их оставляла, как и одежду на Освальде — нависла над лежащим на полу Пингвином. Мафиози, не убирая оставшихся заломленными рук с ковра, немигающе смотрел на Фриц. Киллер медленно очертила стопой и пальцами ноги контур члена Кобблпота, дернувшегося под тканью от прикосновения, мерно поглаживая, а после легко, но с усилением надавила, от чего мафиози выгнуло, затем ослабила давление и повторила. Киллер ласкала Пингвина сквозь ткань со стороны почти унизительно, но гибкая изящная стопа ощущалась не менее приятной, нежели умелые пальцы рук, и мафиози соблазнительно прикусил кровящую после поцелуев Фриц губу. Затем он приподнялся на локтях, и шальной огонь заиграл на его расширенных в полумраке и от желания зрачках.       — Фриц, вам же понравилось? Тогда, после вечера отцов-основателей? Хотите, я могу повторить? — лукаво почти промурлыкал Кобблпот. Киллер помедлила, взвешивая предложение, а затем вскинула подбородок, смотря на Освальда из-под прикрытых век. Она походила на статую богини войны, высеченную из белого мрамора, и Кобблпот ненадолго оцепенел, любуясь ею. Ни шрамы, ни неделя пыток, ни дистрофия, из-за которой сильные мышцы плечей и ног почти вполовину уменьшились, не смогли сделать Фриц даже на толику менее желанной. И уверенность, с которой она преподносила себя миру, заряжала, подталкивала к решимости там, где Кобблпот мог дрейфовать.       — Попроси меня. Освальд перенес вес тела на один локоть и осторожно взял её стопу, упирающуюся ему в ширинку, в ладонь, нерешительно поднёс к лицу и горячо поцеловал в тыльную часть чуть выше пальцев. Несмотря на то, что от одежды Фриц несло смертным смрадом, кожа под ней местами была чистой, и от лодыжек даже едва уловимо пахло парфюмированным гелем для душа, что Фриц за нежеланием покупать собственный брала у Освальда и которым воспользовалась перед отъездом на встречу с агентом.       — Разрешите о-облизать вас, — заикнувшись и ощущая, что красные пятна накрыли лицо целиком, горящее, что после бани, попросил он. — Пожалуйста. Когда-то давно Муни заставляла Освальда целовать её ноги, и он желал отсечь кусачками каждый палец на них. К ногам Фриц, что целовал годы спустя уже по своей воле, он жаждал склонить весь мир.       — Разрешаю. И как ты хочешь это сделать? — она изящно забрала стопу из его ладони, ставя на пол.       — А как вы хотите? — пустив неловкий смешок, спросил Освальд. Фриц обошла Пингвина, зависнув над грудью и опустилась на колени, остановив лобок на расстоянии ладони от его уст.       — Как я хочу, — повторила киллер.       — …и покарал его Господь, и отдал его в руки женщины, — судорожно глотнул воздух Освальд, прежде чем Фриц, положив руку на липкий от плотного слоя лака, смешавшегося за день с потом, затылок, с силой прижала его губы к своей промежности. Поднимая руки и хватая Фриц за обожженные бока, за узкую талию, цепляясь пальцами за сильные напряженные мышцы пресса, ведя подушечками по заходящим из-за спины лихтенберговым фигурам, Пингвин вылизывал её без осторожной нежности, с нажимом скользил языком по влажным малым половым губам, приоткрывшимся из-за позы, набухшему от возбуждения клитору, невпопад посасывал его, когда киллер выгибала спину и сильнее давила на затылок, чтобы затем чуть отстраниться от слишком острых ощущений. Фриц ёрзала на нём — дикая, необузданная, хищная, с покрасневшими от треснувших капилляров, налитыми кровью глазами, и Освальд задыхался — от того, что не мог толком вдохнуть, от того, насколько был возбужден, от того, насколько приторно-химической она была на вкус, а еще от того, что слышал, какой ценой киллеру стоит не застонать, стискивая челюсти и тихо рыча.       — Blyat', — прохрипела киллер, вжимая в себя его голову так плотно, что Освальду казалось, что киллер сместит носовую перегородку. Мышцы языка болели сильнее затекшей шеи или натянутой у корней волос кожи, и происходящее превратилось в сплошную, пусть сладостную, но пытку. Однозначно поняв лежащее за ругательством требование, мафиози ускорился, насколько хватило сил. Кончив сильнее, чем в первый раз, Фриц изогнула спину дугой и вместе с рычанием из неё вырвался редкий гортанный, низкий стон. Тяжело дыша — её грудная клетка рывками вздымалась и опускалась — она с запозданием отпустила голову Кобблпота. Стукнувшись затылком о ковёр, Освальд ощутил облегчение в ноющих, перетянутых мышцах шеи, наконец расслабляющихся. Постепенно придя в себя, Фриц отодвинулась, устроившись на его коленях и, чуть не вырвав с нитками пуговицу, вытолкнула ту из петлицы, рванула молнию, стащила брюки и залитые густой смазкой трусы мафиози до колен, опустившись бедрами к его члену — с бугрящемуся от перенапряжения в обычное время бледными венами, подрагивающему от приближающегося тепла её лона. К кроваво-трупным нотам в воздухе с одежды киллера примешивались естественные запахи возбужденных, томящихся женского и мужских тел. Обхватывая бедра Освальда своими, Фриц потерлась влажными от слюны и своей густой смазки половыми губами о головку и рывком опустилась на него почти на половину длины, несколько переусердствовав и закономерно зашипев от боли. От неожиданности, её узости и теплоты Кобблпот оглушительно застонал, и мир перед глазами пошёл искрами. Но, когда Фриц, замершая дольше нужного, больше не двигалась, он открыл глаза и обеспокоено взял её за висящую вдоль талии и бедра руку.       — Вы в норме? Киллер не ответила, смерив его мутным взглядом, и подняла бедра, более плавно и менее глубоко опускаясь. Освальд не заметил капли крови, стекающей по стволу его члена на бедро и ковер. Киллер быстро нарастила амплитуду, остановившись на приемлемом уровне боли, перебиваемым глубоким наслаждением, что всегда сменяло дискомфорт. Но в моменты, подобные этому Фриц переполняла животная злоба и, придвинувшись к Освальду, касаясь его груди своей и не прекращая двигать бедрами, киллер глубоко поцеловала мафиози, пробуя саму себя на вкус. Освальд простонал ей в рот, и киллер оттянула зубами его губу, перебивая сладковатый привкус стальным кровавым.       — Вы скоро? — спросил Пингвин срывающимся голосом. Более чем недельное воздержание, невыносимое возбуждение с актом более сильной доминации от Фриц и слишком интенсивные движения довели его до предела практически сразу.       — А что? — спросила она, хотя знала ответ. Фриц нравилось провоцировать его на стыд, заставлять краснеть, неловко кусать костяшки и просить.       — Боюсь, я… — Освальд запнулся.       — Нет, ты кончишь, когда я тебе разрешу, — спокойно ответила киллер, приподнимаясь. — Ты меня понял? — и вполсилы ударила его ладонью в перчатке сначала по одной по щеке, заставляя голову дернуться, затем по нетронутой второй.       — Да, я вас понял, — со слепым, раболепным обожанием ответил он, понимая, что практически сразу отдалился от пика. Киллер не стала заставлять повторять, что именно Освальд понял — от подобных разговорчиков он начисто лишался контроля над телом. Напоследок Фриц залепила мафиози еще четыре пощечины, чуть подбив и так окровавленные губы до выступивших на его глазах слез боли, и свела руки на его горле в той части, что виднелась под рубашками, хотя обычно оставляла следы у основания шеи, легко скрываемого за тканью. Пингвину новизна в удушении понравилось так, что он дернулся внутри неё, и с разомкнутых, кривящихся в порочных вздохах губ сорвался новый, более громкий, чем обычно, стон.       — Громче, — прошипела Фриц, ненадолго дав ему хорошенько вдохнуть, прежде, чем снова свела ладони вместе. — Тебе нравится?       — Да, мне оч-чень нравится, — проглатывая окончания слов, сбивчиво ответил он, не сдерживая постыдно-неуклюжих, слишком громких стонов. Гиперопека Гертруды Капельпут и отсутствие личного пространства похоронили в Освальде любые, самые нерешительные желания — мать прекрасно видела, когда подрастающий сын занимался редкими непотребствами, и стыдила-стыдила-стыдила. Годы спустя Фриц доставала из Освальда это похороненное насилием — то, что он по инерции считал отвратительным, морща губы, открыто нравилось киллеру, и сквозь стыд, что Пингвин никогда не мог до конца преодолеть, искренне нравилось и ему. Фриц убрала одну руку с его шеи, эротично подцепила, стягивая зубами, пропахшую кровью перчатку, и сунула Освальду в рот прохладные шершавые пальцы, давя на корень языка. Взгляд киллера плыл от жаркого, податливого, выгибающегося и стонущего тела под ней, в довесок переполняющей киллера до спазма в прессе ширины. Веснушки Кобблпота ярко проступали под алыми пятнами на бледном лице, обкусанные уста и язык жадно ловили воздух и её пальцы попеременно со стонами, выглаженный костюм сбился и лип к влажной от пота коже мэра. Освальд смотрел на Фриц совершенно по-блядски, готовый принять всё, что ей заблагорассудится с ним сделать, и это работало в обе стороны — у киллера начала кружиться от переизбытка ощущений голова.       — Какой же ты, мать твою, красивый, — прорычала убийца, убирая пальцы изо рта Кобблпота, наклонилась и яростно впилась ему в губы, возвращая освободившуюся руку обратно на синеющую от её хватки шею. Освальд еще гуще покраснел, как и всегда, когда киллер делала ему редкие комплименты, и единственная мысль, что Фриц считает его — хромоного уродца, помойную крысу, неуклюжего пингвина, разряженного во фрак — красивым, эхом разлеталась по опустевшей голове. — Так бы тебя и сожрала.       — Фриц, господи, да, — прошептал он через поцелуй, сквозь нехватку кислорода из-за асфиксии, подкатывая глаза, когда киллер поднялась с него, едва касаясь промежностью замазанной её смазкой и кровью головки, а затем насадилась на него осознанно глубже и вдвое ускорилась. — Пожалуйста… Освальд еще о чем-то попросил её — сбивчиво, скуляще, и киллер не разобрала, о чем, — а затем глубокий оргазм накрыл Фриц быстрее, чем она предполагала. Поджимая пальцы ног, наёмница намертво впилась ладонями Кобблпоту в горло и, смешивая свой рык с его стоном в замершем глубоком поцелуе, задрожала. Пингвин обнял её, постепенно обмякающую, что в иной ситуации было роскошью из-за её пунктика о постоянной фиксации его рук. Ослабив хватку на шее, киллер разорвала поцелуй, и по её губам потянулась нить их смешавшейся слюны.       — Ладно, можешь кончить, — Фриц еще трижды качнула бедрами, прежде чем Кобблпота тоже выгнуло, затрясло, и он, стискивая киллера до хруста позвонков, вопреки наложенному еще в начале отношений запрету перенимать инициативу, двинулся навстречу и кончил в неё, впиваясь поцелуем во влажную соленую шею и оставляя багровый засос. — Но ты так просто не отделаешься. На выдохе Кобблпот почти прокричал, что любит, но Фриц, припечатанная еще захлестывающими её волнами сокрушительного тепла, совершенно его не слушала. В себя что мафиози, что киллер приходили, молча пытаясь отдышаться, добрые десять минут, только Пингвин перевёл дыхание быстрее и нерешительно гладил киллера по обнаженным плечам, рукам и лопаткам. Фриц не вырывалась из объятий, неподвижно лежа на груди Освальда, пахнущей шипровым парфюмом, потом и дорогим лосьоном, перебивающим запахи их близости. Сперма постепенно вытекала из её влагалища на бедра мафиози, за ними могли следить слишком любопытные глаза, ковер безвозвратно провонял смрадом с куртки Фриц, но им обоим, впрочем, как и всегда, было плевать.       — Я люблю вас, Фриц, как никого в жизни не любил. Не отвечайте ничего. Это вас ни к чему не обязывает. Фриц вяло рассуждала, что им стоит помыться, прежде чем пойти на второй заход — ей было мало.       — У меня есть, — неожиданно для мафиози, что предполагал в ответ гнетущую тишину, ответила Фриц. — Проблемы в выражении… Я не могу, как ты, — сократила она более длинное рассуждение до смысла. — Говорить об этом.       — Я знаю. Моей любви хватит на нас двоих, уж поверьте. Просто я боюсь, что в один день вы бросите меня. Что я больше никогда вас не увижу. Потому что был для вас никем.       — Откуда у тебя есть время думать о такой херне? — почти с удивлением спросила она.       — Когда вас нет неделями, а спать по ночам с вашим темпераментом, — Освальд пустил нервный смешок. — Я отвык, всякое лезет в голову, знаете ли. Люди всегда бросали или предавали меня. Это данность, и однажды уйдете и вы, потому я пытаюсь подготовиться к этому.       — Освальд, если я захочу разорвать с тобой отношения, — Фриц многого стоило выдавить из себя подобные формулировки. — Ты узнаешь об этом первым. Кобблпот потянулся и поцеловал Фриц в скол челюсти, крепче смыкая руки на сильной, испещренной шрамами спине. Реальность схлопнулась до мэра и главы готэмской мафии, обнимающего обнаженного киллера и в грядущем на полставки внешнего государственного агента. За окнами пошла крупными белыми хлопьями метель. В том же крыле особняка, закрытом для посещений после шести вечера, Эдвард Нигма, сжимая дрожащей рукой диктофон с заряженной кассетой, найденный на столешнице — Кобблпот добрых несколько десятков раз переслушивал голос Фриц в её отсутствие за последнюю неделю — стоял в личном кабинете мэра, бесконечно воспроизводя запись. Он хотел услышать новые смыслы, уловить нужные ассоциации, но наталкивался на одно и то же.

«Думаю, Индиан Хилл тоже их проект. Они оживили труп Кристен Крингл. Её тело исчезло из могилы, и я еду за ней прямо в ловушку…»

А затем пластик, не выдержав давления, опасно захрустел и треснул, кассетная лента, частично размотавшись, слетела с катушек — как и психика главы администрации. Но последний, решающий клин во внутренний разлад будущего Загадочника вбила именно Барбара Кин. Она, что всё детство провела в окружении нянек-гувернанток, заметила Ольгу во время разборок с Пингвином в день возвращения Фриц, и мгновенно сменила тактику по выведыванию информации, разговорив женщину на несколько грязных тайн взамен на золотое кольцо с крупным изумрудом. Например, про Эдварда, раздражающего своим снобизмом, на чьё имя регулярно приходило немало странных посылок или счетов. Или о жуткой реакции Освальда на Изабеллу, вернувшуюся из командировки — так, словно увидел призрака, отказавшись от пищи до следующего дня, перейдя на алкоголь — это точно было неспроста. Впрочем, о Фриц, очевидно творящей с Кобблпотом весьма непристойные вещи, или о постельном, что Ольга с завидной регулярностью отстирывала от телесных выделений, говорить Кин горничная не стала — за распространение таких секретов лишиться стабильной и весьма щедро оплачиваемой, как для русской эмигрантки, работы женщине не слишком хотелось. По последнему высланному на Нигму счету на «странную посылку» Барбара вышла и на студию, что продала оборудование для пыток, и на склад, где Нигма держал пленных Бутча и Табиту, выбивая из здоровяка показания.       — …Да, я убил её, убил ту, которую ты любил, — шипел на него Гилзин, отчаявшись. — И знаешь, что она сказала прежде, чем я застрелил её? Она хотела быть с настоящим мужчиной.       — Ты сказал, что застрелил её, но Изабелла умерла в аварии… — недоумевал Нигма. — Ей перерезали тормоза.       — Мне плевать, я впервые о ней слышу. Правда, сказанная в ситуации, где ложь не имела смысла, окончательно сбивала Нигму с толку. Барбара, которую крайне оскорбляло обращение Пингвина и бесконечные манипуляции безопасностью Табиты ради бешеного налога с «Сирен», а еще утомило положение на задворках семьи, в которую мафиози даже не планировал её включать, решила действовать решительней.       — Не знаю, как вам, а мне надоело носиться у Оззи на побегушках. Если я права, у нас получится кое-что круче мести. Мы получим всё. И воевать необязательно. Нужно просто развязать войну. Не только Кин — каждому было очевидно, что, ослабив главу администрации, можно легко ослабить и весьма неумелого в управлении Пингвина, — но девушка реализовала примитивный, подобно разрубленному гордиевому узлу, замысел первой. Она пришла к Эдварду сутки спустя после допроса, вновь подгадав момент, как и с горничной, когда на несколько часов Освальд отъехал по делам в администрацию — охрана у мэра и вправду была так себе, — и посеяла в разуме Нигмы первые зерна сомнений. Барбара умела говорить полузагадками и вскрывать старые нарывы, а скопившихся обид и недомолвок между Эдвардом, которого Освальд исключительно использовал для решения всех своих проблем, накопилось немало.       — Бедный слепой мальчик, сложнее всего разглядеть опасность прямо под носом... Для убийства достаточно средств, способа и мотива. А твой пернатый дружок обладает и способами, и средствами.       — Но лишен мотива.       — Ты перерезаешь человеку тормоза. Знаешь, когда и куда он поедет. Сколько людей в твоём окружении были знакомы с Изабеллой? — она выждала паузу, удовлетворенно подметив, как задумчиво сощурил глаза Нигма.       — Я уже говорил, что у мэра много врагов. За мной и Изабеллой могли следить.       — Ладно, — беззаботно согласилась Барбара. — Но скажи мне вот что, Эд. Если Пингвин никак не замешан, почему он до сих пор не помог найти виновного? Ради своего жуткого дружка он пошёл на сделку с сицилийской мафией, а тебе криворукого убийцу, что даже не постарался с подставой, найти не может? Уже в постели, после длительных купаний интимного характера и ночного перекуса, не пытаясь вытащить из киллера кусачками информацию, Освальд привычно прижался к груди Фриц, молча приобнимая. Киллер запустила одну кисть ему в вороные пряди, другую приложив тыльной стороной к своему лбу. Вероятно, с самого первого шага в особняк ван Далей она хотела хоть как-то разделить зреющий в ней гнев и слепую ярость, отчаянье и неразрешенный конфликт, но совершенно не знала, каким образом, кроме насилия, это правильно делается. Пуховое одеяло грело, подушка приятно хрустела под головой, но тело Фриц еще ощущало бетонный холод тюрьмы, обливающие её под давлением струи ледяной воды, гудящее электричество, вывернутые плечи — только её гибкость снизила адскую боль, что ощущали в подобных условиях другие заключенные, — и бесконечный солёный голод. В тюрьме, пусть чуть по-приятней, не жалких семь дней, а два десятка лет сидел человек, которого любила её мать и во имя чувств к которому родила Юлию. Киллер не могла его бросить.       — Знаешь, он так смотрел, Освальд… — слова сами слетели с её уст на выдохе — шумном и усталом. — Я обязана его вытащить. Может, это мой шанс на искупление.       — Кого, Фриц? О ком вы?       — О моём отце.       — Вашем… ком? — Освальд приподнялся, заглядывая ей в лицо — пытался убедиться, что его не подвел слух или не разыгрывают. — Вы разыскали отца?       — Не я. Те, кто хочет, чтобы я на них работала.       — Фриц, — Освальд серьезно посмотрел на неё. — Расскажите всё, что можете, с самого начала. Они ведь могут прийти и ко мне, — Кобблпот наконец смог подобрать безупречный аргумент и едва сдержал улыбку, предвкушая, что это действительно может сработать. — Я должен перестраховаться. Фриц повела бровями.       — Хороший приём, Освальд. Ладно. С самого начала меня пасли, мать их, федералы, а я даже не поняла, — мафиози хотел что-то добавить, но Фриц остановила его жестом. — Старая сука просто знала о моём прошлом и судне, а у федералов моя личность, следы и отпечатки. И видеозапись, на которой я придушила их агента, — мафиози переспросил её об удушении, прыснув. — Да, проводами для электрошока. Там с дюйм в связке был, — она оторвала от его головы кисть и показала пальцами приблизительную толщину связки, после чего вновь зарылась ладонью в волосы мафиози.       — Господи, — Кобблпот садистически рассмеялся, прикрывая рот тыльной частью ладони. — Это так в вашем стиле. Фриц словно не услышала его, но с юмором всё и вправду звучало не так трагично.       — Федералы отбили меня у… — киллер пыталась подобрать правильный термин для когтей. — …ручных ассасинов Кэтрин. Допрашивали о связи с «арийской империей», террористами и… В общем, задавали много вопросов.       — Да, — покачал головой Освальд, вспоминая слова доктора Уайтхеда. — Кажется, вы в полном дерьме.       — Они поставили условие. Пока я работаю с ними, Кэтрин меня не трогает. Когда перестаю, делает со мной что хочет, — продолжила она.       — Но это же абсурд. Можно просто убрать Кэтрин.       — Я тоже так сказала. Потому сегодня меня отвезли в Канзас, в Айрон Хайтс. Та еще дыра. Познакомили с отцом. Говорят, ему могут срезать срок всего за один выезд. Миссия, если честно, самоубийственная. Но сделка проще, чем устраивать побег и еще три десятка лет его прятать. Грамотно вербуют. Сделали так, чтобы мне было что терять. Как будто все эти годы я боролась с системой, чтобы, — Фриц надолго замолчала, с трудом выплюнув слово, — ей проиграть.       — Вы еще не проиграли, Фриц, — совершенно внезапно Освальда накрыло неожиданным озарением — со стороны он видел больше, нежели Фриц, полную картину. Он придвинулся к ней ближе, кладя голову на подушку киллера. — Как вы не понимаете, — мафиози трухнул её за кисти. — Они ведь вцепились в вас, Фриц, не просто так. Вспомните Муни. Она хотела сместить Фальконе и искала себе второго Виктора Зсасза. Или посмотрите на меня. Я предлагал вам ровно то же. Иначе бы эти люди не простили вам выходку с косой, не вытащили бы из лап Кэтрин, не отпустили вас и не разыскали вашего отца. На вашем месте я бы узнал их истинные мотивы, пойдя на сделку. Киллер задумалась о личности Аманды — она не походила на женщину, что была готова подчиняться и, судя по кратким диалогам с её мёртвым куратором, считалась совсем новичком, но вполне вероятно имела весомые амбиции и искала способ зарекомендовать себя. Впрочем, в происходящем действительно что-то не вязалось. Распутав старый клубок с неким обществом, что контролирует порядок в городе, но не стоит на пути у федералов — а, может, и стоит, но грамотно выкручивается — Фриц натолкнулась на новый.       — Я не люблю компромиссы.       — Вам и не нужно их любить. Но посмотрите, чего я достиг благодаря компромиссам. Всё это только благодаря ним. Казалось, каждый раз смерть настигала меня, но я вырывался из её лап, всего лишь договорившись.       — В отличие от тебя, у меня есть принципы.       — А вам и не нужно изменять своим принципам, Фриц, только притвориться и сделать по-своему. И я уверен, что вы сможете, — он неловко улыбнулся. Фриц подняла на него глаза, и Освальд, пронзительно глядя в них всего мгновение, двинулся вперед, мягко и невпопад целуя киллера в уголок плотно сомкнутых губ. — Потому что, честно признаться, не встречал лжеца умелей вас, — добавил он полушепотом, касаясь устами её щеки, затем опускаясь ниже, к шее. Освальду хотелось нависнуть над ней, вдавить собой в мягкость постели, и когда-нибудь он бы взял своё сполна, ныне ходя по грани её условий их близости, не переступая. Фриц же молча рассуждала о том, что причиной её пыток стал именно не работающий на ней ни детектор лжи, ни другие техники для её распознания. — Обманите их бдительность и нанесите удар со спины. Говоря это, Пингвин еще не предполагал, что для его спины уже заготовлены клинки. Там, где Освальд видел возможности в хаосе — в череде покушений на цивильного сына дона Фальконе или аресте и долгожданной отправке в Аркхэм всем осточертевшего комиссара Барнса, отравленного вирусом Тэтча, — начинали прорезаться и чужие зубы. Заснеженным утром за завтраком при взгляде на мэра и его неизменного, всё сильнее раздражающего гостя, Нигма ловил себя на не самых приятных мыслях. За ночь его безумие несколько поутихло, и он втиснул себя в костюм главы администрации, чуть невыспавшегося, разделяющего трапезу с человеком, обманчиво называющем себя его другом. Поначалу Нигме показалось, что домыслы Кин абсурдны, и он хотел убедиться в непричастности мэра, в итоге натолкнувшись на кассету. Слишком уж лоснящийся Освальд в рубашке с самым высоким воротом под тройку из личного гардероба, скрывающим следы удушения, обсуждал контрабанду между Готэмом и Бладхейвеном в разрезе новых порядков Филиппы с Фриц. Киллер читала краем глаза газету, титульную страницу которой украшала статья о кровавом убийстве на крыше, кратко ему отвечая. Они выглядели беззаботно, даже не скрывая принадлежность к некому общему недоброму замыслу за спиной наивного Эда.       — Что общего у ежа и молока? — спросил Эдвард показательно дружелюбно, подливая в кофе сливки. — Кофе? — он указал на пустую чашку у тарелки Фриц.       — То же, что я сделаю с твоей шеей, если не перестанешь мучать Освальда каждое утро загадками, — помедлив, ответила она, поднимая с газетного листа взгляд на главу администрации. Вытрахавшись, выспавшись и любуясь плодами дел своих на первой полосе, киллер ощущала себя почти хорошо.       — Вообще-то это грубо, — холодно отрезал Нигма, но подал, когда киллер потянулась к нему рукой, кофейник.       — Вы вообще о чем? — неловко улыбаясь и поочередно глядя то на помощника, то на Фриц, спросил Освальд.       — Сворачиваются, — уточнила разгадку Фриц, перехватывая кофейник. — Они сворачиваются. Эдвард показательно прочистил горло, залпом допил кофе, протер губы салфеткой, и, чтобы слишком рано не потерять самообладания, вышел из столовой. Испорченная запись о заговоре покоилась в кармане его пиджака. По-прежнему оставался неясным только мотив. Нигма не отличался сильной сдержанностью, и обязательно выбил бы ответы — глупый эмоциональный Кобблпот еще как запел бы в отсутствии белобрысого хама. Это был их последний совместный завтрак — и как мэра с главой администрации, и как мафиози с консильери.