Лжец в противогазе

Подобно древнееврейскому Ионе, извергнутому из китового чрева, Фриц — обессилевшую от гребли одной рукой и с трудом дрейфующую — на двух третях пути к берегу подхватило стремительное подводное течение, выбросив на причал транзитного посёлка на виргинском побережье Чесапикского залива. Запоздало на движение её тела сработал прожекторный датчик, и ослепительно-белый свет выхватил пустынный причал. Впрочем, никто из местных на это не отреагировал — окна всех прибрежных зданий сливались с ночной чернотой. Как не отреагировала и Фриц, неподвижно распластавшаяся на песке. Прибывающие волны поначалу плавно, затем с остервенением хлестали её по ногам, содрогая обмякшее, обескровленное и обвитое тиной с водорослями тело. Судя по отсутствию реакций на любые раздражители, разум её находился далеко от умирающей оболочки. Он пребывал там, где пахло «баллистоловыми» пятнами на уже твёрдой от застарелого пота тактической форме, сладковато-едкими следами от пороховых газов и гнилыми — от потрошения — под ремнями беспальцовок, утяжелённых металлическими пластинами на костяшках. Подобной уродливой гаммой разрозненных запахов, сливающихся в сердечную ноту смерти, отличался всего один человек. Тот, о ком уже и вовсе не вспоминали за парадом разношёрстных уродов, трясущих Готэм всё безжалостнее с каждым годом. Измождённой, Фриц хотелось поверить в иллюзию, построенную её слабеющим разумом: о том, что жизнь, где не было Суда Сов, Аманды Уоллер, «Сети», Десмонда — только напарник и торжество момента, — оказалась ей снова доступной. Но когда она уловила слишком сильную концентрацию запаха напарника — будто «Т» нависал над ней почти вплотную, — то ощутила прилив противоестественной ярости. Зачастую покойный напарник сидел в привычных полутора-двух метрах, неотрывно глядя, как юная убийца спит, и блуждал по сырым лабиринтам своих больноублюдочных мыслей. Заглушал остатки здравого смысла или редкие рассуждения о бессмысленности убийств и терроризма «уайлд тёки». Или плёл: его «ловцы снов» из человеческих останков ещё долго снились в кошмарах готэмским детективам. Но он не нарушал дистанцию между собой и Фриц, установленную последней. Только смотрел на неё, пока Фриц сама не подсаживалась к нему, пытаясь согреться в особенно промозглые или пьяные ночи. Первые месяцы убийцу в противогазе подобное внимание напрягало, но после смерти Тодда она ещё несколько лет не могла привыкнуть к пустоте у постели. Не открывая глаз, Фриц с силой скинула ладонь Тодда со лба — тот действительно нарушил негласное правило, проверяя ей температуру, — и приподнялась на локтях. У мужчины не имелось привычки оставлять грубость юного напарника без ответа. Потому он прицельно толкнул её в плечо, уложив обратно на лопатки. И посоветовал расслабиться. Следовать совету киллер не планировала, зарядив ногой мужчине в живот. Во время столкновения стопа её кроссовки упёрлась в твёрдое под курткой: напарник тоже носил под широтой куртки внушительный арсенал. Подобная реакция мгновенно распалила «Т»: громадная, почти гориллья лапа шлёпнулась Фриц на горло. В ответ уже его горло оцарапало десятидюймовое лезвие керамбита. Попытка скинуть второй рукой кисть Фриц закончилась неглубоким, но способным стать летальным при большей силе нажатия порезом. Он отстранился: сначала отодвинул шею, затем туловище на привычные два метра между ними. Только после того, как Тодд сел, широко расставив согнутые в коленях ноги, Фриц решилась разомкнуть веки, проморгавшись и сфокусировав взгляд на мужчине. Он выглядел именно таким, каким она его запомнила. Поначалу он не смотрел на неё, только в окружении разложенного на бетоне огнестрела праздно разглядывал носки грязных армейских ботинок — тёмно-багровая кровавая плёнка на них вперемешку с уличной грязью в полумраке походила на гуталин. Затем он сцепил пальцы в замок и ответил на взгляд киллера. Смотрел он всё так же. Своей слепой, посеревшей радужкой мужчина заглядывал сквозь полотно реальности в темнейшие недра человеческих душ и всегда раскладывал их на атомы. На жертв подобное влияло внушительнее противогаза Фриц. Возможно, под маской последней они надеялись увидеть человека — ведь с человеком всегда можно договориться. С полухомосапиенсом-полувендиго договориться было нельзя: зло не шло на компромиссы. Фриц не сразу поняла, почему разозлилась. Пока её разум не стал проясняться, а запоздалое осознание причины собственной реакции не заставило скользнуть назад по продавленному грязно-полосатому матрасу, съехав на бетонный пол.       — Ты мёртв, Тодд. В прошлый раз, когда Фриц видела своё прошлое слишком реалистичным для простого сна, федералы пичкали её наркотиками вперемешку с электрошоковой терапией. В этот раз она, вероятно, и вовсе умирала. Кривые губы «Т» рассекла усмешка, всегда контрастирующая с широко раскрытыми глазами. Он открыто насмехался — над её наивностью и над собственной смертью. Фриц вымученно приложила ко лбу тыльную сторону ладони, понимая, что не чувствует непрерывной пульсирующей боли (кроме ощущения молота звуков, бьющего внутри черепной коробки по наковальне мозга), преследующей её последние сутки, и, меняясь в лице, рассмотрела обе ладони. Те были тоньше, меньше, белее, без лихтенберговых фигур выше запястий. Целые. Как в пятнадцать лет. Что было ещё невозможнее, чем живой и невредимый Тодд рядом.       — Мои руки, — заметила она, сжимая пальцы так сильно, что обломанные ногти впились в кожу ладоней до кровавых полумесяцев. Боль так и не вернула её к реальности.       — Что «твои руки»?       — Они на месте. На лице напарника проступило неподдельное снисхождение, которое можно было в других обстоятельствах считать за жалость. Затем он словно отряхнулся от этого краткого, слишком человечного порыва и пространно подметил:       — Тебя там хорошо так башкой ёбнули. Ты вообще помнишь, как здесь оказался? Перед глазами убийцы в противогазе пронеслись горящие обломки яхты и плотная обступающая водная масса. Сине-красный свет мигалок береговой охраны. Недостижимый берег штата Виргиния вдалеке. Холодное и очень быстрое течение, несущее и несущее вперёд — словно залив пытался поскорее изрыгнуть её на сушу. Затем киллер вспомнила тот единственный раз из далёкого прошлого, когда ей пришлось выбираться вплавь. Тогда её перепутали с другим белым парнем, слившим конкурентам со стороны Марони наркобарыгу в Алмазном Районе — одного из мелких сошек Фальконе, Джонни МакКензи. За что его люди слегка отбили ей печень с почками, выбили три резца и отправили в вечное плаванье в зимних водах Готэм-ривер, предварительно подержав в них головой минуту. Они не знали, что, всякий раз принимая ванную, Фриц шла на новый рекорд по задержке дыхания. Она доплыла несколько сотен метров до соседнего дока, пешком через полгорода добралась до их с Тоддом убежища, несколько раз остановившись у бочек с другими греющимися бездомными, чтобы не замерзнуть насмерть. Затем неделю провалялась с лихорадкой и двусторонней пневмонией. Всё это она уже проживала, только спустя какое-то время осознав, что без медицинской подготовки Тодда и ворованных больничных лекарств из его аптечки сгорела бы от острой дыхательной недостаточности. С тех пор она ненавидела плавать: чёрная пучина водоёмов ассоциировалась у неё с медленной смертью, приходящей за переохлаждением.       — Помню я всё, — наконец ответила она и сунула палец в рот, проведя подушечкой по зубным рядам в поисках пустот. Но не то выбитые зубы, не то уже искусственные оставались на месте. Годом позже после потери резцов она заполнила полученные пробоины качественными швейцарскими имплантами: целых полгода копила наворованное и заработанное, чтобы позволить себе новые зубы у нелегального стоматолога. Ещё несколько раз отпив из фляги, катая на языке пыльно-металлическое послевкусие (напарник использовал «резервную» флягу редко, предпочитая свежие бутылки), Фриц поставила её перед напарником на целлофан и как-то по новому осмотрела разложенный там огнестрел. Ей передался каждый его выбор, от любви к определённому типу оружия до конкретных оружейных марок. Фриц с постепенно наступающим на пятки холодком осознавала, насколько много переняла от напарника.       — Чего уставился?       — М-635?       — Да, снежок, это тебе не из «Скорпиона» мочить шестерок дона Фальконе. В восьмидесятых «морские котики» перебили из таких пять сотен панамцев, — отреагировал «Т» на внимание дольше секундного взгляда. — Можешь считать это данью моему прошлому в рядах самой крупной антигуманистической организации для обороны страны, построенной фанатиками, шлюхами, золотоискателями и каторжниками на крови краснокожих и чёрных рабов. — Он патетически вскинул руки к высокому облезлому потолку. — И знаешь, что? Я им благодарен. Ну же, приятель, давай, спроси, за что. Фриц не спросила.       — Благодаря им, я познал смысл этой ёбаной жизни.       — Собирать из трупов конструктор? — всё же не удержалась от колкости она.       — А ты попробуй и втянешься.       — Поищу другой смысл.       — Мы ведь с тобой одинаковые, снежок, — помрачнел Тодд. — Хочешь не хочешь, а ты такой же, как и я. От своей природы не убежать. В конце концов, кислота и эти бочки… — помедлил он, подбирая аналогию. — Это как возвращение к первичному бульону. «Он не может знать про бочки», — по кругу пронеслось у Фриц в голове. Реализм сна всё трескался и трескался. Киллер поднялась и выпрямилась, обводя тяжёлым взглядом помещение, ставшее их убежищем. Она знала это место слишком хорошо: седьмой док в порту Аддамса за Деловым Районом, двадцать первый блок, триста семьдесят квадратов площади, два этажа и подвал, оборудованный под мясницкую. Соваться сюда местные не рисковали: все знали, на чью растяжку (здание было заминировано по всем входам-выходам) можно нарваться. Или на чью грузную чёрную тушу с кукри. Тогда репутация в Готэме ещё что-то да значила.       — Всё было проще, — неожиданно заключила она. — Раньше. Ты ведь столько раз предупреждал о том, что может случиться, если я пойду на поводу у мафии. Но у меня не было выбора. Она нашарила по карманам пачку «трежерс» и спичечный коробок. Рвано закурила, на пятой затяжке прикладывая ладонь тыльной частью ко лбу. Заходила взад-вперёд по ангару, пока окончательно не вскипела.       — А знаешь, что? Тодд, ты ведь бросил меня. Убийца в противогазе никогда не задумывалась о том, насколько же сильно на него все эти годы злилась.       — Да, ты бросил меня. Пошёл один, сука, и сдох! — перешла на тихое рычание она. — А теперь ты смотришь на меня и делаешь вид, что типа не в курсе? Нет, так не пойдёт. Мне уже двадцать два года, «Т». Меня держат на крючке федералы. За мной охотятся те самые «Тени». Меня подставили перед «Сетью», обвели, как лоха, вокруг пальца. А сутки назад мне отстрелили руку ёбаные «Триады»… «Т» изобразил понимающее выражение, но его выдала тяжело сдерживаемая усмешка.       — И какую руку отстрелили? Правую или левую?       — Это не всё. Помнишь, ты говорил не связываться с мафией? Так вот: я трахаюсь с главой готэмской мафии! — Фриц сама не ожидала от себя такого отчаянного желания обвалять его с ног до головы в собственной правде. Правде, способной стоить ей жизни.       — И кто кого?       — Я его… Ты и на это ничего не скажешь? Вот так просто это оставишь? Отсутствие вспышки со стороны «Т» действительно выглядело противоестественным. Уровень принятия с его стороны был феноменальным — вот только не по части принципов. У мужчины они, пусть и искалеченные, но присутствовали, чтобы стать спустя годы принципами Фриц. Она хотела, чтобы он кинулся на неё, потому что, всякий раз засыпая с Освальдом, ощущала колкое послевкусие вины за преданные идеалы. Но мужчина только продолжил драить изнутри дуло так, словно постулаты «нахуй правительство» и «не работать на мафию», которые убийца очевидно нарушила, ничего не значили.       — Если ты смог трахнуть дона Фальконе, и тот был снизу, моё уважение, — «Т» изобразил жестом снятие воображаемой шляпы.       — Дон Фальконе мёртв, мафией управляет… — киллер наконец затихла, понимая, что её попытка ухватиться за реальность безрезультатна.       — Нет, погоди-ка, и кто же управляет мафией? — не меняя издевательской интонации, переспросил мужчина. — Неужели Сальваторе урвал свой кусочек власти? Убийца поджала губы, затихая. Тон её сменился на привычно ледяной.       — Марони тоже мёртв. Мафией управляет калека из Ист-Энда. А что насчёт федералов? Меня ведь завербовали. Повисла слишком длинная пауза. Фриц докурила сигарету и прикусила зубами новую, когда Тодд, пересобрав кольт, наконец поднялся с пола, увлекая Фриц за собой боевым жестовым сигналом. Киллер последовала за ним, переступая связку из пяти растяжек у чёрного входа в ангар, и вышла наружу, щурясь от снежной белизны. Стояла метель: густой пушистый снег покрывал плотным ковром асфальт и крыши соседних ангаров, хрустел под подошвами затёртых тактических ботинок маньяка и подростка-убийцы — это был единственный звук на всю округу, кажется, замершую в ледяном оцепенении. Готэм никогда не был таким беззвучным. Но и «Т» никогда таким, как сейчас, не был.       — Куда мы идём? — Фриц попыталась заглянуть в глаза мужчины, ища ответ, но тот шёл противоестественно странным образом так, что она всё никак не могла рассмотреть даже его профиль. Постепенно ландшафт доков потерял чёткость. Расплывалось всё — даже очертания тактической формы напарника. — Тодд, я ведь умираю, да? — наконец задала она вопрос, который её по-настоящему интересовал. Мужчина остановился.       — Знаешь, почему ты ещё живой? — наконец повернул к Фриц голову Тодд. Затем повернулось его туловище, а с ним дёрнулась рука, приставляя ровно к центру её лба кольт. Фриц не отреагировала на это ровным счётом никак, даже не моргнула. — Вот именно поэтому, — кивнул он на её полное отсутствие реакции. — Эта твоя кислая мина всегда всё портит. Каждый новый день с ним на протяжении всего года напарничества Фриц неоправданно рисковала. Впрочем, импульс убить её в Тодде так и не зародился. Голодная одержимость не натягивала его тело пружиной, не затягивала белки сеткой лопнувших капилляров, не заставляла плоть ниже пояса пульсировать от осознания, что с телом можно сделать после. Перекоси лицо Фриц хотя бы единожды улыбка, заблести потухшая серость глаз чуть сильнее, чем от потолочных ламп на зрачках, — и «Т» сорвался бы. Но самый первый порыв — «прикончить снежка» — подрёмывал в нём только потому, что Фриц оставалась неизменно мёртвой внутри: когда ела, когда читала, когда расчленяла. Как показали примеры оживших в «Индиан Хилл» — мертвеца нельзя убить дважды. Пауза, зависшая между ними, слишком затянулась. Они не моргали, смотря друг на друга, как в самый первый раз, когда Фриц натолкнулась на одноглазого маньяка на крыше бизнес-центра, из которого похитила документы для менеджера одной из дочерних компаний «Уэйн Энтерпрайзес». Тогда Фриц наконец осознала, что так толком с ним не попрощалась. «Т» мог покинуть тело, но всегда оставался голосом в её голове, ощущением руки на плече или дурацкими подбадривающими шутками. Смотрел на неё нечитаемым взглядом, когда делала не самые лучшие выборы. В итоге Фриц сама стала им, только не собирала, а разбирала человеческий конструктор: даже в способе избавления от тел прослеживался «Т». То, что отличало Фриц настоящую от себя прошлой, — воля к жизни, развитая до предела, доступного её биологическому виду. Знай «Т» её нынешнюю — наверняка они бы посоревновались, кто быстрее прикончит друг друга без компромиссов.       — Я не умру так просто. Иначе это всё не имело никакого смысла.       — Ты реально считаешь, что это зависит от тебя? — Голос напарника исказился до гулкого механического треска, последовавшего за щелчком предохранителя.       — Да, Тодд. Я сам решу, когда уйти. Ни ты, ни кто-то ещё не заберет у меня это право.       — …Подумал, что вам придётся по вкусу. Практично, элегантно и весьма в вашем стиле. «И, идя долиной смертной тени, не убоюсь я зла», — услышала она другой, новый, противоестественный для экспозиции голос хромоногого мафиози, вручающего ей почти годом ранее зажигалку. Тогда он не смог обойтись без подарочной коробки из чёрного картона с атласной лентой, нервно переминаясь с ноги на ногу, пока она снимала крышку, чтобы достать с бархатной подушечки зажигалку. — «Ибо я самый злой сукин сын в этой долине». Это коллекционная модель, всего «Зиппо» выпустили таких… Послышался новый щелчок и сокрушительный грохот выстрела — пуля типа «парабеллум» пробила со вспышкой мигрени навылет её лобную кость. Краем глаза Фриц наблюдала движение стрелянной гильзы, замедленно падающей на асфальт. И всё ещё видела почти ожившее воспоминание об Освальде, который, в отличие от «Т», был способен принять её любой.       — Освальд? — почти изумлённо спросила она, щурясь. Кровь из её пулевого сочилась горячими брызгами на глаза, постепенно закрывая алым обзор. — Тебя тоже не должно быть здесь.       — Глупая. Это тебя не должно быть здесь. Его тон — весёлый и непринуждённый, с которым он презентовал подарок, — не поменялся.       — Похер на мафию. Похер на Аманду Уоллер. Похер на Ричарда Десмонда. Похер на «Лигу Теней». Похер на твои делишки с Пингвином или твою контрабанду в Бладхейвене. Твоя проблема не в них. Знаешь, в чём твоя проблема, снежок? В том, что теперь тебе есть что терять. Привязанности делают тебя слабым. Когда за Освальдом Кобблпотом или твоим папашей придут, ты ничего не сможешь сделать. Как не смог сделать, когда твоя мать гнила у тебя в руках. Как не смог сделать, когда я ушёл. И знаешь, что ещё веселее? Ты больше не сможешь самого себя наёбывать.       — О чём ты? Когда раздался ещё один выстрел — это «Т» размозжил пулемётной очередью раскрывшуюся кроваво-мозговым цветком голову Пингвина, — всего на мгновение Фриц увидела, как у того уцелел один глаз на крохотном лоскуте бледной кожи: с сузившимся в ужасе зрачком на огромной лазурной радужке. Внутри неё всё обвалилось — только в глотке застряло невысказанное «нет».       — О чём ты, чёрт побери?! Со звоном, разлетевшимся множественным эхом, обезличенная снежная пустота, застилаемая багряной плёнкой, поглотила Готэм вместе с Тоддом, мёртвым Освальдом и не менее мёртвой Фриц. Убийцу в противогазе затрясло от затяжного грудного кашля — мокроты вперемешку с затхлой водой. А затем от слёз, неожиданно хлынувших из глаз. Она знала, что хотело сказать её подсознание, натянувшее личину Тодда. Последний раз Фриц плакала в тот период, когда Ольга — женщина, ставшая её личным культом, как и Гертруда для Освальда, — умерла. Сейчас же убийцу, скрючившуюся и хватающуюся за саднящее горло и грудь уцелевшей ладонью, рвало изнутри от всего сразу: от перенапряжения последних дней и полного физического истощения, от недопрожитых потерь, от идеалов, которые на поверку оказались и вовсе не её собственными, от бесполезной борьбы и лишений, от ошибок, расхлёбывать последствия которых ей придётся в скором будущего годами (если получится выжить при подобном истощении и постепенно наступающей гангрене), от глубочайшей усталости от жизни, которую жизнью можно было назвать с натяжкой, и от гордыни, которая не прощала ей слабостей, подобных этой. Фриц ощущала себя бесконечно жалкой, сильнее всего сожалея об иллюзорности пули во лбу, думая только, что лучше бы безумный маньяк, почему-то не убивший её ни в первый, ни в последующие разы, всё же закончил тогда начатое. Он был прав: теперь она стала, как все, променяв абсолютную свободу на привязанность, и не способна была удовлетвориться ложью, что больше ничего не чувствует. В катарсионной точке истерики — на мысли, что она даже сдохнуть нормально не может, — Фриц всё же поднялась на четвереньки, пытаясь осмотреться. Под ней был мокрый ледяной песок. Прибывающие волны размеренно обливали онемевшие ноги, в носоглотке пекло от песка с водой, которых Фриц наглоталась, пока плыла, и пыталась безуспешно вытолкнуть из лёгких с каждой новой порцией кашля. Хуже переохлаждения ощущалась только рука (боль при любом движении воспринималась настолько невыносимо-отвлекающей, что ту хотелось просто грубо отсечь) и сопровождающая мигрень тошнота. Помня последствия поспешных движений, киллер просто поползла в тень за причалом, сохраняя последние силы. Нащупав рукой ствол дерева и хватаясь за кору, встала на ноги. И медленно заковыляла, несколько раз растянувшись на песке, к черноте домов. Посёлок практически пустовал зимой и в межсезонье, только на лето превращаясь в оживлённый рыбацкий курорт. Судя по нарядной зелёной табличке при выезде, численность зарегистрированного местного населения составляла восемь сотен человек, из которых в прохладные сезоны набиралось до полусотни. Широкие улицы посёлка освещались тусклыми фонарями, выхватывающими проступающие из тени замершие в ожидании горячего сезона здания — безмолвные и сырые. О подобии жизни здесь напоминали только неоновые вывески в местном круглосуточном маркете при заправке. Но, самое главное, в посёлке до лета отсутствовала береговая охрана. Индикатором наличия жильцов внутри дома служили машины, припаркованные на лужайках, реже — в гаражах. С четвертой попытки найдя дом на окраине посёлка рядом с несколькими такими же пустыми зданиями без машины, Фриц забралась внутрь через кухонное окно, взломав щеколду спрятанным при ней ещё с яхты ножом и касаясь поверхностей только натянутым на кисть рукавом мокрой ветровки. Её догадка относительно машин оказалась верна: внутри никого не было, о чём говорили запах давно потёкшего холодильника, собачий холод внутри и всё та же сырость, которой тянуло со стороны залива. Беззвучно обойдя три этажа здания, оставляя за собой влажные следы чавкающими от воды кроссовками, Фриц нашла в кладовой набор новых полировочных тряпок и хозяйственные перчатки и первым делом натянула те на обе кисти, и здоровую, и мёртвую — чтобы не оставлять следы крови и гноя. Потом стёрла со внешней и внутренней стороны окна следы влаги, закрыла все жалюзи, проверила наличие воды и электричества, припасов в кухонных шкафах и на складе, одежды для переодевания и медикаментов. Хуже всего пришлось с последним: в аптечке на кухне хранились только простые антибиотики, бинты и порошковые чаи от простуды. Открыв несколько консервных банок с мясными рагу, Фриц впопыхах поела и запила ударной дозой из половины антипростудных пакетиков, заваренных в одной чашке до выворачивающей желудок консистенции. Когда её тело постепенно прогрелось и окрепло, киллер собрала мусор, протёрла полы и нашарила в гараже рулон целлофана для теплиц, отмотав половину, чтобы простелить будущее место ночлега. От ванны киллер заведомо отказалась, сосредоточившись на подготовке места для сна. Чердак (на первый взгляд, идеальное место, чтобы незамеченной переночевать) оказался настолько заставлен, что бесконечные коробки едва не вывалились на киллера, стоило открыть потолочный люк, потому из множества комнат выбор Фриц пал на давно не используемую детскую — с обзором на улицу, гараж и побережье. Свернув рулоном ковёр и простелив целлофаном паркет под ним и лёгкое синтепоновое одеяло, Фриц легла на пол. С неприятным хрустом завернувшись в кокон из целлофана и синтепона с головой, киллер съёжилась от непрекращающегося холода и липнущей к коже мокрой ледяной ткани. Стоило одежде прогреться до температуры тела, как Фриц наконец провалилась в сытый, глубокий и долгожданный сон. Подобная авантюра была слишком рискованна, но поняла это Фриц, только когда проснулась от мерного гула автомобильного двигателя и приглушённого бодрого кантри, так и не узнав, что её сон длился около полутора суток. Убийца не сразу поняла, где оказалась и сколько времени прошло. Над головой висела кремовая люстра-вентилятор с декором в виде розовых пластиковых бабочек. Сквозь плотные жалюзи пробивался приглушённый свет солнца. Приподнявшись на локтях с оглушительным хрустом целлофана, покрывшегося изнутри конденсатом, Фриц подползла к окну и осторожно отодвинула жалюзи, чтобы рассмотреть, как немолодая южанка и мужчина на два-три десятка лет младше выгружают из багажника на лужайку пакеты с едой и вещами. Скрипя зубами от мигрени — расплата за химический коктейль в её крови, лихорадку и наступившую гангрену (рука полностью почернела) не заставила себя ждать, — она выбежала в коридор, а оттуда на первый этаж в затемнённую гостиную, где сняла с настенной магнитной ленты разделочный мясной нож. И, хотя мусор за собой Фриц убрала, следы проникновения в дом — неравномерный слой пыли, нотки постороннего запаха и переставленные предметы, — могли зацепить взгляд опытной домохозяйки. Так и произошло, когда женщина, первой зашедшая в дом, принюхалась.       — Что за вонь, — поморщилась она, бросая на кухонный остров ключи и сумочку.       — Это морозильные камеры, мам, — донеслось со двора. — Я же тебе говорил: в том году ты точно забыла их разморозить.       — Нет, — ответила женщина сдавленно.       — Может, чёртовы еноты?       — Я тебе говорю: это что-то другое.       — Что дальше? Жучки в люстрах и прослушка в телефоне? Меньше смотри «СайФай», никому не нужен твой дом, — всплеснул руками мужчина, явно не разделяя озадаченности матери, и вернулся за руль. Взгляд хозяйки остановился на пакетике из-под антипростудного, наполовину прикрытый ножкой стула.       — Еноты? — поднимая его, она рассыпала остатки порошка по полу. Спустя год в сыром доме бумага наверняка пошла бы жёлтыми разводами и отсырела вместе с содержимым, но пакетик был сухим, словно его открыли немногим ранее получаса назад. Затем она сощурилась, видя на полу чёткий стык между остатками пыли и чистым, словно вчера выдраенным паркетом. — Я, может, старая, но не глупая. Звони в полицию! Тут кто-то был, — крикнула она сыну, заводящему машину в гараж — тот не услышал её за шумом двигателя, — и замерла, прислушиваясь к стоящей в доме тишине. Любопытство, заложенное в человеческой природе, идущая от «танатоса» тяга к прыжку в бездну, если оказался у её края, заставили женщину не попятиться к выходу, а, вооружившись каминной кочергой, направиться в гостиную. Домохозяйкой она была славной — ножи в доме оказались хорошо заточенными, — потому лезвие, вбитое ей в межрёберный промежуток, протыкая левый сердечный желудочек, прошло телесные ткани, не сломавшись. Не глядя в мутнеющие глаза женщины, Фриц вбила нож глубже, затыкая плотно рану лезвием, одной рукой удержала тело от громкого падения и беззвучно уложила на паркет. Вытянув кочергу из рук женщины, она прокрутила кованый металл в пальцах, оценивая сбалансированность, и направилась к двери, соединяющей гараж с домом, чтобы проломить голову явно не подозревающему подвоха мужчине, входящему внутрь. В отличие от матери, тот скончался не сразу. Пытался вяло пойти на Фриц с закатившимися после порядочного сотрясения глазами. Его череп размозжился посмертно только с четвёртого удара. Фриц кратко отдышалась, вытирая тыльной частью перчатки, всё ещё сжимающей кочергу, кровь, попавшую на веки и щеки. Она настолько привыкла к собственной вони и послевкусию запаха открытой, свежей плоти, что её даже не скрутило от тошноты, а тело, которое с пробуждения в лесу ощущалось переломанным, слабым и существующим вне разума, за время здорового сна и под препаратами существенно окрепло, восстановившись. Вместе с частичной мышечной силой вернулась и ясность мысли. Несколько минут Фриц простояла, рассуждая, как лучше обставить произошедшее: можно было устроить кровавые семейные разборки или спалить всё к чертям — но остановилась на содержании краткого услышанного диалога между матерью и сыном. В подвале действительно нашлись морозильные камеры — всего по метру в диагонали, для домашнего хранения овощей и мяса, — и, в отличие от потёкших, в приближении невыносимо разящих застарелым жиром и плесенью холодильников, чистые и отключенные. Подключив их к электросети, Фриц убедилась, что две из трёх точно работают нормально, и вытащила полки, чтобы часом позже затолкать внутрь трупы, предварительно обвёрнутые целлофаном и одеялами, зафиксированными несколькими уровнями скотча по шее, плечам, бёдрам, коленям и ступням. И, хотя тела в целлофане с тканью выдержали спуск по лестнице, чтобы долгие недели спустя покрываться инеем в морозильных камерах, спина киллера такие нагрузки не выдержала. Скривившись в неестественной позе от мышечного прострела в пояснице, Фриц плотно сцепила зубы, пыталась отдышаться, пока спазм не прошёл. С одной рукой её карьера уборщика трупов была точно невозможна — как и множество других граней преступной деятельности. Когда наверху послышался стук в дверь, Фриц всё же разогнулась и невесомой походкой вернулась наверх. Нежданный гость ещё несколько раз постучал в течение пяти минут и, не дождавшись ответа, прекратил попытки. Проскользнув на второй этаж, через щель в жалюзи Фриц рассмотрела соседку в летах, свернувшую с крыльца дома на соседнюю улицу. Та несколько раз растерянно оглядывалась на дом. Стоило сматываться — грёбаные маленькие городки с грёбаными дружелюбными соседями! — пока половина жителей не пришла на порог с яблочными пирогами и запечёнными индейками. Её опасения оказались не напрасными, поскольку за последующие пять часов, потраченных на собственную гигиену, а после на финальную чистку покрывшихся сухой плёнкой следов крови на паркете и нескольких случайных пятен на коврах, а также уборку остальных поверхностей — от жалюзи до кранов — параллельно со стиркой одеяла в подвальной прачечной на самом высоком температурном режиме, стук в дом повторился ещё трижды. Соседи со смежных улиц, заметившие машину при въезде в посёлок, пытались сначала достучаться, затем докричаться, двое заглядывали в окна, но, наталкиваясь на нежилую тишину и отсутствие обзора, покидали территорию. Фриц надеялась, что, когда уедет, у неё будут хотя бы сутки на смену машины: с подобным уровнем социальной настороженности копы могли попасть в дом раньше ею задуманного. Напоследок проверив перед отъездом все комнаты, она забрала с собой крупные наличные деньги из бумажников обоих владельцев дома и их покупки, вбросила в багажник мусорные пакеты, предварительно застелив и тот целлофаном, после чего с выключенными фарами покинула дом и посёлок. Человек, который смотрел на неё из салонного зеркала, мало походил на человека, который входил в лабораторию «Уэйн Энтерпрайзес», — скорее на слезшую с кокаина или иглы наркоманку, одетую в несуразно широкую одежду устаревшего кроя для домохозяек за пятьдесят, растрескавшиеся на сгибе стопы походные ботинки и заношенные шерстяные перчатки с не менее заношенной полосатой шапкой и шарфом в тон. Выбирая из немногочисленных вещей, найденных в пакетах, отсыревших гаражных коробках и гардеробе, она неожиданно осознала, что её могут поймать, только если знают, кого искать. И пусть лучше бы её попытались отловить копы за бродяжничество или употребление, перепутав с кем-то из несчастных душ, слишком рано ступивших на путь зависимостей: это было всяко лучше, чем побег от нескольких десятков патрулей и военных. Боль в спине догнала Фриц за рулём с утроенной силой, смешавшись с накатывающей мигренью, от которой приходилось дважды останавливаться у обочины, чтобы прочистить желудок. Сворачивая в третий раз на обочину в уже густых сумерках, она не выдержала и обшарила машину и захваченные мёртвыми хозяевами вещи в поисках аптечки. Выглушила половину пластиковой банки «тайленола». И только когда препарат подействовал, смогла вернуться за руль, продолжив движение. Ей нужен был чёртов хирург, способный отделить кусок гниющей плоти от тела. Обратиться в реальную клинику она не могла, подпольных специалистов в Виргинии не знала, потому ехала вперёд, надеясь, что найдёт способ разобраться уже на месте. Первая попавшаяся металлическая вывеска над чёрной пустынной трассой, подсказала маршрут в сторону ближайшего и самого крупного города штата — Норфолка, — в то время как решётчатые двери психиатрической лечебницы для душевнобольных преступников «Аркхэм» выпустили на улицы Готэма восемьдесят семь возбуждённых, одержимых единой идеей разрушения психов. Стоя на краю мощнейшего после «депрессии» тридцатых мирового кризиса, усугублённого увеличением бесконтрольной власти корпораций и растущими социальными протестами, рецидивом преступных кланов и халатностью, сочетающейся со зверствами полицейских, завершением холодной войны с неожиданным последующим приближением к «полуночи» на часах судного дня и прочертившим незримую черту между зверствами старого и нового века вторым тысячелетием, дезориентированные обыватели сбегали в судорожный поиск ответов о событиях грядущего. За пугающими предзнаменованиями они обращались к эсхалатическим учениям, своевольно трактуемым растущими, как плесень, христианскими, ведическими и апокалиптическими культами; находили их в цифрах, апокрифах, «тайных» писаниях, знаниях ушедших империй и рассекреченных правительственных исследованиях, штампуемых жёлтой прессой, или в теориях о конце человечества, набирающих популярность в научной и философской средах. Выбор, какой опиум для ума выбрать, поистине впечатлял. Даже те из обывателей, кто не пускался в крайности, адаптируясь или предпочитая жить в мыльном пузыре достатка и социальной защищённости, всё равно готовились к последствиям наступившего Миллениума. Кому-то новая эпоха обещала блага, кому-то — воплощения бедствий из «Откровений», смертоносного железного века Кали, древнескандинавского Рагнарёка или уже массовое вымирание, следующее за «тринадцатым боктуном» в календаре древних майя. Среди течений, основанных на ускорении неизбежного, на слуху американцев всё ещё оставались события деструктивных культов: верящих в перерождение с пролётом кометы Хейла-Боппа неофитов «Райских врат», ошалевших техасских рейнджеров «Давидовой Ветви» или самого массового самоубийства в современной истории — девяти сотен покончивших жизнь самоубийством последователей «Храма Народов». Готэм тоже отличился: за несколько сотен лет здесь разрослись две близких к культам организации — «Орден святого Дюма» с «Судом Сов» — и один настоящий культ. Культ человека-который-смеётся. Джером Валеска был далёким от религиозной мишуры человеком, но, выращенный лицемерными циркачами и кровными насильниками, преодолевший жизнь и смерть, обладая необходимой для лидера любого течения харизмой, он обрабатывал подобных себе — заведомо сломанных, отринутых, обречённых, а оттого чудовищно злых — подобно вирусу. Хотя глубинных смыслов его идеология, кроме краткосрочного наслаждения ультранасилием, не несла, она была крайне заразна. И крайне смертельна. С его вторым побегом из «Аркхэма» город захлестнула волна хаотичных преступлений — достаточно, чтобы задействовать все полицейские патрули и специальные отряды. Однако самым пугающим в бесчинствах стало исчезновение Валески. Всё внимание полиции перетянул гипнотизёр Джарвис Тэтч, устроивший для Гордона новую расправу за убийство сестры, проникнув на главную радиостанцию города, откуда устроил смертельный гипнотический эфир. Выжившие охранники в «Аркхэме» аналогично винили в побеге исключительно Джарвиса — о Валеске даже не заикались. Но Гордон был непреклонен:       — Такой размах? Такой спектакль? Нет. За этим стоит Джером Валеска. Слишком прозорливый для готэмских реалий, в прошлом детектив, а ныне уже комиссар не ошибся: Джарвис очевидно пытался отвлечь их всех от более глобальной проблемы. Комиссар считал, что клоун притаился, чтобы разработать некий новый план, не представляя, к чему того это приведёт. Если после воскрешения человека-который-смеётся вела жажда закончить начатое с Брюсом Уэйном (откровенно говоря, живущий без какой-либо вразумительной цели, но с толпой фанатов, ждущих зрелищ и злодейских планов, Джером слишком увлёкся этой игрой), что привело к их стычке и почти-убийству со стороны юного миллиардера, то нынешний побег из тюрьмы нёс более личное значение. Убив собственную мать, а затем и найденного отца, Валеска не отомстил по-настоящему за то, что из него сотворили. По готэмской тверди ходило ещё двое — его дядюшка Зак, активно участвующий в семейной травле. И его самая большая тайна — брат-близнец, Иеремия Валеска, ставший первопричиной этой травли. Ещё мальчишки — совершенно не отличимые внешне и диаметрально противоположные по внутреннему наполнению, — они, в отличие от статистически распространённого сценария лучших друзей-близнецов, никогда не ладили. В попытке получить больше привилегий от пьющей и гулящей матери, холодный и расчётливый, уже с раннего возраста тяготеющий к созданию лабиринтов, решению головоломок и садистским опытам над животными, Иеремия клеветал на простого, не умеющего лгать и импульсивного Джерома. Их затянувшийся конфликт привёл сначала к постоянному насилию над Джеромом, а затем к тому, что в один день дядя Зак увёз Иеремию в приют, якобы подальше от брата, потрошащего животных и пытающегося спалить того заживо. Правдивость этих обвинений никто не проверял, и на деле так Иеремия выбил билет в нормальную жизнь: пожалуй, больше брата он ненавидел только цирк и перспективы собственного будущего. На этом след Иеремии Валески навсегда оборвался. Окончивший экстерном школу, затем колледж и архитектурный университет, юный гений стал известен миру, как Ксандер Уайльд. Построив самое надёжное под готэмской твердью убежище — лабиринт на четыреста квадратных километров, — он вёл аскетичный образ жизни, коммуницируя только через свою помощницу, и нередко не спал по ночам, зная: однажды тёмный близнец, его лично выращенный доппельгангер придёт и за ним. Потому что сильнее жажды спалить весь мир к чертям в человеке-который-смеётся горела, ныла, так и не зажив, детская потребность донести до всего чёртового общества правду. А чтобы в правду о его брате — человеке, внешне правильном до зубовного скрежета, не допускающем ошибок — поверили, нужно было что-то внушительнее просто вендетты. Задолго до побега в один из дней, проведённых между праздным весельем, дебошами и стычками с аркхэмскими санитарами, Джером, который уже выбрал себе в партнёры по злодейским планам гипнотизёра Джарвиса Тэтча, неожиданно сосредоточился на ещё одном достойном по потенциалу преступнике — молчаливом Джонатане Крейне, которого окружающие знали, как Пугало. Поразительной способностью юноши были вовсе не перегоревшие рецепторы, отвечающие за выработку адреналина с кортизолом, к которым его привели эксперименты отца по «излечению от страха», и даже не уникальная формула токсина. Выращенный в юноше отцом феноменальный талант к химии — несмотря на отсутствие высшего образования, юноша мог изготовить что угодно, от разъедающей поверхности кислоты до тяжёлых наркотиков. Если Тэтч мечтал использовать кровь своей сестры Алисы что до, что после её смерти с целью свести с ума всех готэмцев, но химиком был никудышным и в научной картине мира имел существенные пробелы, то Джонатан глобальных целей не питал, зато был технически подкован. Первыми серьёзными препаратами Крейна стали поставки небольших партий синтетических наркотиков и обезболивающего в самом «Аркхэме» (второе пользовалось пугающей популярностью: заключённым в медблоке оказывали адекватную помощь только при смерти — и то не всегда). Затем оборот взял под контроль Джером, и поставки расширились на самый бедный готэмский район, управляемый частично Ли Томпкинс в команде с Эдвардом Нигмой и Бутчем Гилзином, — Нэрроуз. Валеска казался лишённым любого здравомыслия, но не был лишён коммерческой жилки и знания, что авторитет держится не только на страхе или безумном фанатизме. Спустя два месяца удачного оборота Джером сделал следующий заказ — на нечто, действительно не имеющее прототипов. Нечто, пугающее сильнее токсина страха. Десятилетия спустя этот состав — с доработанной формулой — назовут смехотриксом. Десятилетия спустя с этой губительной силой подобные Освальду Кобблпоту тоже станут считаться. Но пока что для мафиози, занятого только вопросами спасения убийцы в противогазе и удержания собственного влияния в Готэме, до очередного побега психов-маньяков не было никакого дела. Отдав распоряжение найти Зеро и распрощаться с немалой суммой за цифры от агента «Корд Индастриз», он попросту проспал на кабинетной софе все горячие новости. А Виктор Зас, усилив охрану всех хранилищ и складов, на сохранность которых могли теоретически посягнуть заключённые, и отдав распоряжение Пэнну перенести все дела на время после обеда, не стал будить босса. Сон Освальда был не менее тревожен, чем последние несколько суток. Но если кошмары после терапии в «Аркхэме» зачастую связывались со смертью матери или его собственной гибелью, то в этот раз мафиози увидел Фриц. Та висела над бочкой для химических отходов, насаженная вверх ногами на мясницкий крюк промежностью, и зелёный пар медленно разъедал её лицо. Окровавленные растрескавшиеся губы что-то беззвучно шептали. Кожа на покрасневшем от прилившей крови лице пятнами проплавилась, обнажая белизну черепной кости. Киллер пыталась на последних мышечных импульсах тянуть к мафиози руки, но те болтались плетями. И только отчаянье — какого он никогда не видел в её взгляде — читалось на бесцветных радужках. Это было отчаянье животного, не рассчитывающего на сострадание, отголосок предсмертной боли — той самой, которую киллер оставляла за собой, убивая каждого нового несчастного. Расплата за всё содеянное и достойная её образа жизни смерть. Мафиози пытался дотянуться до неё в ответ, но конечности его не двигались, охваченные невыносимой тяжестью; пытался докричаться, но слышал только невнятное мычание, словно глотку залили субстанцией, которую нельзя выплюнуть. Когда между ним и Фриц возник чёрный, поглощающий свет силуэт — ассасин, вспарывающий живот Фриц, чтобы закончить начатое с ней её же методами, — Освальд Кобблпот понял, что не способен даже заплакать. Когда фигура повернула к нему голову, у той было лицо Джарвиса Тэтча со шляпой-оригами из бумажных страниц «Готэм Газетт». Клинок обратился механическими часами на золотой подвеске, оглушительный треск стрелки на которых вытеснил все звуки, кроме доносящегося издалека голоса гипнотизёра.       — Тик-так, мистер Кобблпот. Кто успел, тот и съел. Тик-так. Почему именно Джарвис, а не безымянные убийцы в масках-мэмпо, мафиози понял, когда вырвался из лап кошмаров, насквозь мокрый от остывшего пота подскакивая на кабинетной софе, и получасом позже узнал от подчинённых новости: подключившись к главной готэмской радиостанции, Джарвис попытался загипнотизировать пугающее количество готэмцев, отправив их на верную смерть, пока трансляцию не остановил Гордон. Подскакивая на софе и размазывая по лбу и щекам испарину, мафиози отдышался, сфокусировал взгляд на напольных старинных часах и начал впопыхах заправлять выбившуюся из штанов рубашку, затем поправлять расстегнувшийся жилет и мятый пиджак. Послевкусие беспомощности сменилось гневом.       — Виктор, мать твою за ногу, Зас!       — Кофе, босс? — радушно оскалился Виктор, приоткрывая двери и просовывая в проём голову.       — Так ты здесь, сукин сын? Что такого сложного в указании «жду всех к завтраку»?       — …С аспирином?       — Сейчас грёбанный полдень. Какого чёрта ты меня не разбудил! Что за самоуправство?!       — Всё схвачено, босс, — он открыл дверь шире, заходя внутрь. Сзади засуетилась Ольга, мгновенно отреагировавшая на пробуждение Пингвина. — Фрис, люди Гейба и один парень от меня уже выехали. Мафиози опешил. Виктор предугадал его вопрос.       — Светлячок не явилась. Это вам к кофе. — Виктор достал из внутреннего кармана чёрного вельветового пиджака плотно набитый бумажный конверт. — На департамент водоснабжения, утилизации отходов и образования. Встреча с их человеком у вас через полтора часа. Ещё через три часа нужно посетить кое-кого на мясном складе на Риверсайд. Мы не хотели вас будить, потому что не в курсах, когда вы снова сможете поспать, босс. Ольга, катя по кафелю перед собой грохочущую серебром подносов и фарфором посуды тележку, влетела в кабинет — с кофе, завтраком и обезболивающим.       — Мистер Кобблпот, там, там… — заикнулась она. Беря с блюдца три таблетки и запивая горьким до дрогнувшим желваков кофе, Пингвин понял, что слишком разбит для демонстрации раздражения и дисциплинарных мер в сторону своих подчинённых. Сюрреалистический кошмар, подобный по композиции двенадцатой карте из Старшего Аркана — не самой счастливой, Повешенному, — лишь усиливал дурное предчувствие. Хрупкий баланс готэмской власти уже менялся, и даже отсутствие Бриджит Пайк было одним из многочисленных сигналов, уловить которые вовремя, к своему сожалению, мафиози не смог.       — Что «там», Ольга?       — Они, сэр, — перешла горничная на затравленный шёпот, когда со стороны внутреннего двора послышались восемь разнонаправленных одиночных выстрелов. Виктор подскочил пружиной, тут же прицелился выхваченными из кобур под пиджаком «береттами» в дверной проём и открыл хаотичный огонь, прекратив через всего несколько секунд, словно околдованный, разворачиваясь и направляя дула обоих пистолетов на Ольгу и Пингвина. Из коридора послышался шум стремительно приближающейся группы людей, дополняемый хриплым, словно неумелым свистом. Шествие из Джерома Валески, Джонатана Крейна и Бриджит Пайк, входящих в кабинет торжественным шагом, возглавлял Джарвис Тэтч с неизменными карманными часами-маятником наперевес.       — Да, до того, как с меня срезали лицо, свистел я получше, — вышел вперёд Джером, делая демонстративный реверанс. — Мистер Освальд.       — Здравствуй, Джером, — выпрямился мафиози, горделиво приподнимая подбородок и бросая краткий взгляд на Бриджит. Он даже не сомневался, что девушка переметнулась на сторону таких же безумцев в костюмах, как она. И точно разболтала обо всех его проблемах. — Чем обязан визиту?       — Начну с того, мистер Освальд, что мне не довелось познакомиться с вами лично. Признаюсь, несколько лет назад я считал вас своим кумиром. Грозой преступного мира, так ловко скинувшего с постамента всех этих стариканов. Какая игра, какой образ, какая жажда власти!       — Ближе к делу, Джером.       — Дайте угадаю: пытаетесь вернуть влияние, которого лишились, когда доблестный комиссар Гордон перекрыл кислород вашей системе лицензий, — подошёл к нему почти вплотную Джером, потирая облачённые в белые хлопковые перчатки ладони. Вблизи он был на добрую голову выше Освальда и специально нагнулся, чтобы его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица мафиози. Тот не выдал ни единой мимической реакции: ни гнева, ни испуга, что, впрочем, нельзя было сказать о его глазах, которые никогда не врали — и на лазурных радужках клубилась убийственная ярость. Не от выдержки, которой мафиози всегда не хватало, когда дело касалось его эмоций, — от невосполнимой усталости. Реагировать на Валеску у Пингвина попросту не оказалось сил.       — Я пришёл, чтобы решить вашу проблему, мистер Освальд. Ну же, — хлопнул он его по плечу, отстраняясь. — Хоть интерес изобразите для приличия. Иначе Виктор пристрелит… — показательно замешкался он. — Допустим, эту старую клушу, — указал он на Ольгу. — У вас-то никого больше в живых не осталось. Ваши охранники неожиданно решили свести счёты с жизнью. Сочащиеся сукровицей края его улыбки, тянущиеся к щекам, растянулись ещё шире, и клоун захохотал. Пингвин, сжимая побледневшие губы в тонкую, почти незаметную линию, с холодком думал, что в доме мог находиться Мартин, если бы уже не прилетел поутру в солнечный Гонолулу, встреченный в аэропорту Элайджей, его филиппинской любовницей и догом покойной супруги. И ещё немного думал, что, даже если Фрис с командой привезёт Зеро, это не гарантирует успех в поиске убийцы в противогазе в текущих реалиях. Появление Джерома полностью путало ему карты.       — Я сделаю вид, что этого не слышал, — с трудом подавил раздражение Освальд. — Её зовут Ольга, и она гражданская. Ты знаешь, что это значит. Если ты хочешь предложить мне сделку, сначала нужно её отпустить. Живой.       — Ладно, — слишком легко согласился Джером. — Но с чего вы вообще взяли, мистер Освальд, что это вообще сделка? Не получив на новую волну хохота реакции, Джером наконец прекратил паясничать.       — Виктор, отведи эту… Ольгу подальше. Так и быть, не будем лишать мистера Освальда персональной няньки. Сунув «беретты» по очереди в кобуры, Виктор, двигающийся без вербальных реакций, механически схватил Ольгу за локоть и потащил в коридор. Та на прощание оглянулась на Пингвина, беззвучно благодаря. Мафиози знал, что, выкажи он к ней больше симпатии или привязанности — а за это время Ольга стала неотъемлемой частью его жизни, — Джерому захочется её прикончить из исключительно слепого садизма.       — Итак, на чём мы остановились… — Обходя письменный стол, Джером грохнулся прямо в кресло мафиози и закинул на столешницу ноги. — Точно, на том, что у вас нет выбора, мистер Освальд. Я собираю свой «Легион Ужаса» и мы собираемся навести в городе шороху.       — Зачем тебе нужен я?       — Как же, мистер Освальд? Ты всё ещё формально глава мафии. Твоё оружие, твои связи, твои информаторы — это неоценимый вклад в будущее нашей организации.       — И какое же будущее у твоей организации?       — Позволю высказаться членам организации. Кто первый? Первым подал скрипучий голос Пугало:       — Воцарение ужаса на земле.       — Зажать синицу ежовой рукавицей, — по-детски обрадовался ёмкости сочинённого каламбура Тэтч.       — Поджарить всем ублюдкам, которые не считались с нами, задницы! — подключилась Бриджит.       — А какая мне от этого выгода? — пытаясь звучать как можно елейней, всё же спросил мафиози. К этому моменту он понял, что перед ним стоят заигравшиеся во всесильных разрушителей умалишённые дети. С которыми стоило быть терпеливым, как был терпелив аркхэмский «Менгеле» Хьюго и его ныне покойная помощница Пибоди, никогда не карая в моменте, а нанося непоправимые увечья телу и разуму многими днями после. — Если ты хочешь захватить власть над моим городом.       — Господь с тобой, мистер Освальд, я же думал, что у тебя котелок-то варит! Аргумент номер один, — Валеска загнул палец. — Этот город уже перестал быть твоим. Аргумент numéro deux, — перешёл он на французский, загибая вторая палец, — уроды должны держаться вместе. — Аргумент nomer tri, — назвал он нумерацию на русском с сильным акцентом, загибая третий палец. — У меня, скажем так, совершенно другие амбиции. Я хочу немного раскрасить этот город красками смерти, раздора и хаоса. А вот что делать с этим хаосом, решать вам, дорогие собравшиеся здесь уроды. Ну что, мистер Освальд, я понятно объяснил, какая тебе от этого выгода?       — И ты не будешь лезть в мои дела?       — Торжественно клянусь, — с показательным воодушевлением всплеснул руками Джером, подскакивая со стула ногами на столешницу. Под стопами его удивительно чистых, белоснежных ботинок в тон рубашки и перчаток, заскользили документы и конверты с компроматом. Оттуда он спрыгнул на пол и снова вырос в полный рост над Пингвином. — Все эти цифры, бумажки, чужое грязное бельишко оставь себе, мистер Освальд, — похлопал он мафиози по плечу с такой силой, что тот едва не повалился на бок. — Ну так что, ты в деле?       — Да, я в деле, Джером.       — Так и знал, что ты не сможешь отказаться, — стиснул его ладонь до хруста в костяшках, агрессивно тряся, Валеска. — Ну же, улыбнись твоему новому бизнес-партнёру, хотя бы из вежливости. Освальд Кобблпот улыбнулся — да так, что вся челюсть разболелась от мышечного спазма.       — Хорошая птичка. — Джером поддел кончик его носа-клюва указательным пальцем, заставив непроизвольно отодвинуться. — Для начала окажешь мне услугу.       — Какую ещё услугу? — уже не в силах скрывать гнева, с пошедшим красными пятнами лицом и вздувающимися ноздрями, процедил Освальд.       — О, сущая мелочь: мне нужно найти одного человечка. Имя Ксандер Уайльд тебе о чем-то говорит? Пока полицейский департамент подавлял теракты Джарвиса Тэтча, исчезнувший на ночь Джером Валеска действительно не терял времени и не придумывал, а реализовывал план. По цепочке старых недобрых знакомых он узнал всего одно жизненно важное имя — его сбежавшего братца. Хотя у Ксандера не было ни водительских прав, ни номера социального страхования, ни банковского счёта, что подтверждало гипотезу о резком смене имени на липовое, Пингвин неожиданно оказался с тем заочно знаком. Частная компания Ксандера, специализирующася на необычных архитектурных проектах, спроектировала и помогла с поиском подрядчиков для строительства уникальной лаборатории для Виктора Фриса. Информация с официальной документации, оставшейся после строительства на руках Пингвина, привела клоуна в центральный офис инженерной компании «Мейер и Хейз», тоже работающей с Уайльдом, но уже над структурно-инженерными заказами. Там Джерому стало известно второе имя — правой руки и официального поручителя брата, который, как оказалось, даже не скрывался. Когда Джером проник в тёмную, с пыльной мебелью и мутными окнами, выходящими на фасад такого же здания-клоповника, практически нежилую квартиру в сердце Северного Ист-Энда со странной, не вписывающейся в интерьер деталью — металлической клеткой для крупного животного, — он даже не сразу понял, что её хозяин — девушка. Невысокая, тонкая, с округлым невыразительным лицом, русыми волосами, собранными в жидкий хвостик, и огромными карими оленьими глазами — она показалась такой лёгкой жертвой Джерому, что по её возвращении с бумажным пакетом, набитым продуктами, в квартиру он не удержался от саркастического рукоплескания и от приставленного к её щеке лезвия дешёвого флиппера полуминутой позже. Не представляя, что клетка в её квартире была оставлена именно для него. Экко — девушка без прошлого с именем, созвучным с «эхом», которым формально стала для Ксандера Уайльда, и на десяток лет его старше — последние годы после брошенного военного училища работала на инженера не просто представителем для совета директоров и клиентов. Конкуренты, плагиаторы, неудачные заказные убийства и устранение последствий — она справлялась со всеми. Ксандер был гением, в тени которого она существовала, позволяя ему поддерживать безупречную репутацию и вставать каждый новый день успешным и живым. И, хотя он неплохо платил и социально приемлемо к ней относился, причиной полному посвящению его воле и идеям с её стороны была глубокая, неозвученная и граничащая с божественным служением любовь. Они даже иногда — в периоды острой мизантропии и алкоголизма Ксандера — делили постель, но инженер не хотел замечать очевидного, а Экко, казалось, устраивало её положение. Глядя на знакомое, пусть и изуродованное шрамами от срезанной и снова пришитой кожи лицо, в глаза, горящие тем же привычным ей нездоровым блеском, и на не сходящий оскал, Экко ответила Джерому таким же оскалом — рефлекторным, выученным с детских лет, транслируемым бесконечным мужчинам, которые становились чуть мягче и податливей от её очаровательного излома губ, совсем не видя бесконечной злости, презрения и усталости во взгляде. Выбивая мгновением спустя из рук Джерома флиппер и отправляя того одним боковым ударом на пол, чтобы позже затолкать его тело в клетку и отвезти в глухую бетонную камеру с видеонаблюдением, построенную Ксандером специально для брата, внутри невообразимо огромного лабиринта под Готэмам. Поначалу Экко не дала себе в этом отчёта — она сделала работу, Ксандер высказал сухую похвалу, — и только ночью, отправленная взбудораженным инженером восвояси, глядя на пляшущие тени со стороны улицы на пыльном потолке, она задумалась о том, что за все годы их сотрудничества Ксандер ни разу ни ей, ни кому-либо ещё не улыбался. То, как Иеремия Валеска может улыбаться, Экко увидела только при взгляде на лицо его обезумевшего братца. То, как близка сама Экко к грани безумия, клоун с пришитым лицом успел хорошенько разглядеть: ведь он лучше прочих знал, что для наступления неизбежного может хватить одного плохого дня. А у Экко, очевидно, за всю жизнь было много, очень много плохих дней. Впрочем, по неудачливости с телохранительницей-доверенным-лицом, или с Джеромом, чей план на первый взгляд свернул не туда (раз он оказался в клетке того, за кем пришёл), или с теми, кто полёг в конфликтах с аркхэмскими психами (например, раздавленной огромным свинцовым ядром прямо на глазах у Гордона паре брачующихся), могла посоревноваться только Зеро. Ввязавшаяся сначала по вине убийцы в противогазе, а затем по причине собственных ошибок в череду сокрушительных неприятностей хакер нашлась на те же сутки, как спасательная миссия во главе с Фрисом вылетела в Балтимор на угнанном с частного чартерного аэродрома самолёте. Виктору не слишком нравилась роль няньки и сиделки, которую взвалил на него Пингвин, но он понимал, что был тому должен уже много, очень много денег, мирясь с не самыми приятными заказами, отвлекающими от научных исследований. И всё же, когда он заморозил бронированные двери на сложном кодовом замке, срывая их с петель с оглушительным металлическо-ледяным скрежетом и обнаружив за ними Зеро, то забыл и о раздражении, и о дурном нраве несносной девчонки, и о незаконченных ночных расчётах. Удерживаемое от падения со стула только разломанным по позвоночнику экзоскелетом тело замерло в неестественной позе с завалившейся набок головой, крепко связанное бечёвкой по торсу, лодыжкам и запястьям, как обычно фиксировали допрашиваемых. С маленькой поправкой в виде протянутой тонким канатом через потолочные люстры, балки, крепления двери растяжки, ведущей ко впихнутой в пищевод девушки эргономичной, гладкой, не больше дюйма в сечении, как позже выяснилось, гранаты. Заминированная заживо, она не могла ни пошевелиться, чтобы не взорваться вместе со зданием, ни докричаться до стоящих за дверью. Очевидно, Зеро оставили для убийцы в противогазе — как уродливый холст, послание, ловушку. Которую разрушил Виктор только по незнанию, заморозив и разбив вместе с дверными креплениями край растяжки. Используй наёмники Гейба болгарку или менее варварский метод открытия двери — все взлетели на воздух. Кратко доложив обстановку, Виктор жестом указал команде сматываться подальше и сделал шаг, затем ещё навстречу Зеро, не поверив, когда ей хватило силы приоткрыть глаза, чтобы его рассмотреть, а затем в ужасе замычать, пытаясь что-то сказать: он полагал, что девушка уже мертва, судя по синюшной коже под гематомами и запёкшимися кровоподтёками. Охотник — чёрный одноглазый наёмник из команды Заса — его не послушал и, зайдя внутрь, только с матами присвистнул, сказав, что возьмёт на вооружение. Такое даже в Готэме видели не каждый день. Для приличия извинившись, Виктор отошёл от девушки, доставая из-за спины криоустановку, и обратил её вместе со стулом сплошной глыбой льда, чтобы доставить в Готэм в относительной невредимости. Было вполне вероятно, что за время в самолёте Зеро могла скончаться, и эти опасения Виктор гнал от себя, как мог. Быть может, умирающие женщины, зависящие только от его заботы, были его величайшей слабостью. А, быть может, он один из них всех — уродов и головорезов — так и не потерял собственной человечности. Повторный, более тщательный осмотр здания, пока Виктор, найдя на заброшенном парковочном уровне здания промышленную роклу, взваливал на ту ледяную глыбу и катил в самолёт, ничего не дал. Ни следов базы, ни следов наёмников внутри здания не обнаружилось. И от того, как всё закончилось, не успев начавшись, косившихся весь полёт до Готэма на глыбу льда, зажатую между сложенных самолётных кресел и стола, наёмников не покидало ощущение незавершённости. Словно из ниоткуда должен был появиться стрелок с ракетницей и подбить им турбины, или среди них внезапно оказался бы предатель, или по возвращению в Готэм, ещё не покинув аэродрома, им пришлось бы отстреливаться от неизвестных говнюков. Но всё прошло гладко, если упустить из виду несколько замороженных и разбитых на кровавые осколки сотрудников аэродрома и уничтоженные записи с камер видеонаблюдения.       — Кто вообще эта? — помогая Виктору протолкнуть Зеро внутрь багажника промышленного фургона для перевозки полуфабрикатов, не удержался Охотник. Он был далёк от дел Пингвина и преимущественно узнавал дозированную информацию от Заса. — Я не видел её раньше. Столько бабла вбухать, поверить не могу. Чья-то любовница? Виктор почти усмехнулся — с характером Зеро отношения той точно не светили, — и нехотя ответил:       — Работает на напарника Пингвина. А напарник исчез. Так что теперь она — единственный шанс узнать, что там случилось на самом деле.       — А что за костюмчик на ней? Она типа из ваших, — Охотник прыснул, — уродов в костюмах?       — Нет. — Виктор сел за руль, завёл двигатель и сорвался с места, не давая больше никаких комментариев, направившись через весь город к лаборатории. Его вёл забытый азарт исследования, ответственности за чужую жизнь и просто жажды действия — столь забытых чувств со времён, когда он похищал прохожих на опыты для спасения жены. Поначалу он не решался разморозить Зеро, просветив её рентгеном. Затем, разморозив и аккуратно распилил деформированный и насквозь пропахший нечистотами экзокостюм, уложил в капсулу томографа. Получив полную картину и убедившись, что случайно не надсечёт скальпелем никакой провод, он взялся за операцию по извлечению гранаты. Когда неотвратимое осталось позади, Виктор отмыл девушку в не предназначенной для купания уборочной подсобке из шланга тёплой водой, переодел, обработал старые раны, поменяв швы, и поставил восстанавливающие капельницы попеременно с уколами антибиотиков. На большее не способны были бы даже федеральные врачи: за то, вернётся девушка в мир живых или нет, отвечала уже её собственная воля. Нетронутую гранату Виктор заморозил до лучших времён, планируя позже поковыряться в содержимом. Потому что, судя по снимку из томографа, внутри в качестве взрывчатого вещества находились неидентифицируемые кристаллы, имеющие странный, не совпадающий ни с чем среди существующих на планете веществ, цветовой спектр. Спасение Зеро с последующим первичным изучением странной военной разработки настолько увлекло Виктора, что тот не сразу вспомнил о договорённости отчитаться Пингвину. Спохватившись, он набрал босса, затем на протяжении часа ещё три раза, но всякий раз наталкивался на автоответчик. Освальду Кобблпоту было не до него, не до девчонки и даже не до Фриц: он отчаянно пытался сохранить остатки достоинства, когда Валеска вернулся спустя сутки из плена братца — нервный, явно неудовлетворённый и слишком сильно задумчивый, в сравнении с собой сутками ранее. К этому моменту Валеска и его два десятка фанатов, вооружённых подручными уличными средствами нанесения увечий вроде бит с гвоздями, превратил имение Кобблпота (из которого тот благоразумно выслал Заса и всех своих людей, не успевших попасть под руку Валески, улаживать дела вне его резиденции, и Ольгу — домой — до лучших времён) в новый филиал психушки: с перевёрнутыми шкафами, разбитыми коллекционными вазами и сервизными витринами, уродливыми граффити на картинах… В общем, они устроили в жилых помещениях натуральный притон. На первых актах вандализма Пингвин пытался спорить, но быстро был остановлен приставленным к скуле револьером «смит & вессон» и настойчивой просьбой Валески не мешать ему «творить хаос, за который его все потом поблагодарят». Ночью, пытаясь заснуть под отзвуки оргии через одну комнату, заполняющие коридор собственного фамильного имения, Кобблпот, кажется, наконец понимал брезгливость Фриц: она жила в подобном детские и подростковые годы, а ему всего за день хотелось залить здесь всё хлоркой к чёртовой матери — вместе с коврами, диванами и матрасами, отравленными следами чужой похоти, алкоголя и наркотиков. Умонастроение Валески откровенно настораживало: встреча с братом задела клоуна, а потому он перебирал все возможные способы, как отделаться от настигших его настоящих, слишком глубоких, неупокоенных с детства чувств. Он перебрал всё от игр в «русскую рулетку» с собственными фанатами, чем-то перед ним провинившимися, до продумывания десятков идиотских планов, как получше массово перебить жителей Готэма, пока не сел за газету и, высунувшись из-за неё с заговорщицким выражением, не выдал весьма понятный план дерзкого теракта, реализовывать который и направился. Освальда клоун с собой не звал, а тот и не просился. Потому, когда Валеска смылся, у мафиози наконец появилось время закончить с делами и шанс отыграться: всех «залётных» оставшиеся в живых люди Гейба прогнали под дулами томми-ганов до самого Нэрроуз. Убедившись, что в доме больше не осталось посторонних, никоим образом не относящихся к сделке с Валеской, Пингвин приехал в клуб — последний оставшийся в жизни островок спокойствия, — где его ждали Виктор со всё ещё не способным смотреть в глаза мафиози мистером Пэнном. Потратив три часа на объезд точек, всё ещё числящихся «под зонтом», и прямо заявив, что появление Валески никак не отменяет всех предыдущих контрактов о протекторате, Освальд узнал, что на их арене появился третий лишний. Айви Пеппер, вымахавшая после химикатов и шаманских сывороток из просто девушки с душой подростка в роковую сорокалетнюю леди — ту самую, которая устроила массовые убийства с проращиванием из покойников цветов, — после своего пробуждения сначала вышла на Брюса Уэйна, затем через него похитила разработку «Уэйн Энтерпрайзес», оказавшуюся жидкостью, способной исцелить любые ранения и даже воскресить мёртвого. Этот странный расчётливый поступок она сделала, чтобы вывести новый сорт токсичных цветов, споры которых прорастали через трупы и терраформировали любые поверхности. Детские травмы, одиночество, любовь к растениям и феноменальная сила делали Айви опасной наравне с человеком-который-смеётся: в её целях тоже не было ничего созидательного. В тот же период она встретила старую подругу, Селину, проворачивающую мелкие кражи совместно с Барбарой Кин, и предложила сотрудничество. Этот союз роковых женщин теперь назывался «Готэмскими Сиренами» в честь некогда существовавшего клуба, на месте которого Пингвин устроил «Айсберг Лаунж». Способностей Пеппер, затаившей обиду на Пингвина и в целом не очень-то считающейся с мужчинами, было уже достаточно, чтобы потрепать им всем нервы, а в команде с жадной расчётливой Кошкой и совершенно сумасшедшей Барбарой она могла породить только первозданный хаос. Враги заключали союзы и делили задним числом его город. Пингвин категорически срочно нуждался в соратниках — хотя бы временных, но адекватных и способных противостоять разодетым в костюмы клоунам или психопатам с метаспособностями, — и дорога к ним шла всего одна. В Нэрроуз. Отправив сообщение Нигме с предложением встретиться на нейтральной территории, Пингвин с неспокойной душой направился в лабораторию Фриса. Там, глядя на детали распиленного костюма, уже просохшего после промывки, на замороженную гранату и на девушку — смертельно-бледную, с мокрыми, налипшими на распухшее от гематом лицо волосами, — подумал о том, насколько бессилен в текущем положении перед проблемами Фриц. Даже с оглядкой на развернувшийся театр абсурда проблемы Фриц всё равно были серьёзней. И, нащупав связь между ними с Пингвином, прийти могли и за ним. Зеро очнулась практически сразу после операции, и это был самый быстрый выход из комы на веку мистера Фриса. Видимо, она любила жизнь сильнее, чем казалось при наблюдении за её самоубийственными промахами. Выслушав детальный отчёт Виктора, мафиози осторожно вошёл в помещение, переоборудованное под палату, и сел на краю койки девушки. Он не представлял, что может сказать в подобной ситуации. На какое-то мгновение ему даже стало жаль существо на белоснежных простынях, которое оказалось слишком слабым, чтобы поддерживать статус напарницы убийцы в противогазе. По крайней мере, он так думал, пока Зеро не приподняла голову, рассматривая пришедшего, и не открыла рот.       — Это всего лишь ты, — разочарованно выдохнула она, откидывая голову обратно на подушку.       — Я бы предпочёл, чтобы ты сказала, например, «спасибо за моё спасение, мистер Кобблпот», или «я обязана вам жизнью, мистер Кобблпот», или хотя бы «конечно, я расскажу, где убийца в противогазе, мистер Кобблпот», — мафиози попытался быть вежливым.       — Ещё чего. Если ты пришёл спросить, где этот ублюдок в противогазе, то мой ответ: не знаю. Если ты хочешь от меня благодарностей, то можешь прямо сейчас свалить. Пингвин усмехнулся подобной наглости: в окружении Фриц, кажется, вообще не бывало сговорчивых покладистых людей.       — Послушай, Зеро. Я тоже не рад этой встрече. И считаю, что твоя жизнь даже пятидесяти центов, затраченных на спасение твоей шкуры, не стоит. Ты — как белый индийский слон: затратная и бесполезная. Но Фриц почему-то считает иначе, а мне очень нужно его найти, а потому хорошо, так и быть, я закрою глаза на твоё отсутствие манер и предложу тебе сделку. Чего же ты хочешь взамен на информацию?       — Дай подумать. — Она показательно потёрла слабой рукой подбородок, смотря на мафиози из-под прикрытых век. — Новый ноутбук от «ЛексКорп». Пепперони с дополнительными маринованными огурчиками из «Биг Белли». И чтобы ты и твой дружок навсегда свалили из моей жизни.       — Ты вообще умеешь быть серьёзной?       — Я как никогда серьёзна. — Она приподнялась на локтях, с вызовом смотря ему в глаза. Мафиози мог поклясться, что столько животной, неподдельной ярости он видел только у самых отпетых уголовников или аркхэмских безумцев.       — Хорошо. — Пингвин прикрыл веки ладонью, пытаясь расслабиться и понимая, что ещё несколько реплик, и в глотке девушки окажется нож из рукояти его дизайнерской трости. Успокоиться у него так и не вышло. — Допустим, новый компьютер я смогу тебе обеспечить. И пиццу тоже. Но, пока ты не найдешь мне убийцу в противогазе, тебе придётся отвечать на мои вопросы. И, поверь, ты думаешь, что прошла ад там, на базе в Мэрилэнде. Или в Бладхейвене. Или в Бостон-Коммон, — он удовлетворённо подметил, как остекленел её взгляд. Всё же хоть что-то могло задеть её, даже если это был отголосок старой трагедии. — Но ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что твою волю нельзя сломать.       — Я посмотрю, как ты будешь оправдываться за это перед Фрицем. Потому что я всё ещё его напарница. Глаза Пингвина непроизвольно закатились. Дети, чёртовы не выросшие дети в телах взрослых, которым он никак не мог устроить хорошую трёпку, за последние сутки его окончательно довели.       — Ты уже определись до конца, он должен защищать тебя или свалить из твоей жизни. И ещё, дорогая моя. Ломаются все. Если ты не заговоришь, то пожалеешь, что я не бросил тебя подыхать в Балтиморе с гранатой в желудке. Но вместо реакции любого адекватного человека на угрозу Зеро только тихо засмеялась, и этот неуместный смех постепенно перерос в жуткий гомерический хохот.       — Знаешь, что? — не выдержал Пингвин, поднимаясь с койки и с силой натягивая полы задравшегося пиджака. — Мне уже хватило на сегодня психов и клоунов. Виктор, — окликнул мафиози мужчину, сидящего в соседней лаборатории. Ему не слишком хотелось участвовать в разборках между ними. — Запри эту в помещении поменьше. Кормить и поить через трубочку. И справляет нужду тоже пусть через трубочку.       — Не слишком ли жёстко? — гудя сервоприводами на костюме, Виктор вернулся в помещение, переоборудованное под палату, и сложил под грудью руки. — Она только пришла в себя.       — Виктор, мне что, объяснить, как тебе делать свою работу?       — Я вас понял.       — И мне нужна одна разработка Хьюго Стрейнджа.       — Вы же не имеете в виду…       — Именно это я имею в виду, Виктор. Посмотрим, как она запоёт после коррекционной терапии.       — При всём уважении, мистер Кобблпот, у неё пост-травматический шок. Люди в таком состоянии не могут нести ответственность за свои слова или поступки. Это может безвозвратно разрушить ей психику.       — А, может, это и к лучшему. Получим информацию и запрём её в «Аркхэме». И у Фрица будет на одну проблему меньше, потому что эта особа только проблемы ему и создаёт. Никак не отреагировав на обсуждение её будущего, Зеро задала неожиданный вопрос, принимая сидячее положение и упираясь локтями в колени, чтобы не рухнуть от слабости.       — Эй, Пингвин. Зачем Фриц так тебе нужен? Денег должен, что ли?       — Есть вещи важнее денег, Зеро. Например, настоящая дружба и настоящее напарничество. Но я уверен, что это тебе ни о чём не говорит. Зеро помедлила с ответом, словно что-то переосмысливала, и от откровенного безумия и агрессии на её лице осталась только глубокая обречённая усталость. Она никогда бы не призналась, что, умирая, умоляла все существующие высшие силы о том, чтобы Фриц выбрался и успел прийти за ней. Она даже, быть может, была бы в общении с ним не такой заносчивой сукой, лишь бы убийца в противогазе показал, что она нужна по-настоящему, а не ради выгоды. Но вместо долговязого киллера в газовой маске, почему-то никогда не ведущегося всерьёз на её колкости, за ней пришли люди главы готэмской мафии.       — Про ноутбук я серьёзно. Мне нужна техника, чтобы выследить примерное расположение Фрица. И не нужно никаких трубочек.       — Это мы обсудим позже. Пока обойдёшься компьютером Виктора. А пока… — Пингвин подтянул раскладной стул, садясь напротив кровати во властную, выжидающую позу, сцепив в замок пальцы на коленях, и вперился в Зеро цепким взглядом. — Я внимательно тебя слушаю. Две тысячи градусов по Фаренгейту превращали в неидентифицируемый пепел втиснутую в узкую камеру горнила ветеринарного крематория руку вместе с грязными бинтами и верхней одеждой, насквозь пропахшей кровью и сладким душком разлагающейся плоти. Обмякшее на стуле тело Линды Холл — ветеринара небольшой круглосуточной клиники на окраине Норфолка — смотрело на неё остекленевшими глазницами. Ещё два часа до рассвета, и со всеми следами кустарной операции будет покончено. Пошатываясь на негнущихся ногах, заторможенная вследствие местного наркоза в сочетании с алкоголем и всеми принятыми ранее препаратами, Фриц из последних сил замывала следы крови, дезинфицировала инструменты и приводила операционную для животных в её первоначальный вид. Если не брать в расчет то, что Норфолк был известен большинству американцев как главная военно-морская база США, а лицо убийцы в противогазе показывали минимум по разу за час в федеральных новостях, место для «лёжки» подвернулось Фриц не самое плохое. На здешних улицах статистика по убийствам на каждые сто тысяч населения опережала на двадцать процентов Нью-Джерси с Готэмом или Блайдхейвеном и даже Мэриленд с его чёрным преступным Балтимором. Как и во всех портовых городах, в Норфолке проходил один из трансатлантических наркотрактов, а ещё имелся полный двойник готэмского Нэрроуз: район Хантерсвилль с притонами, дешёвыми ночными клубами, палаточными и канализационными локальными поселениями бездомных. Куда направилась Фриц после зачистки улик, чтобы смешаться с живыми, больше похожими на мёртвых, и с молодыми, похожими на видавших жизнь стариков, — как когда-то, когда только прибыла в Готэм. Убийца не понимала, виной тому общая интоксикация организма и телесная слабость или дурацкий сон с Тоддом, но догорающая Линда стала одной из немногих жертв, с которыми она заговорила.       — Вы ведь убьёте меня, верно? — необычайно спокойно, почти буднично спросила женщина, накладывая дрожащими пальцами последние стежки на культю, оставшуюся после ампутации. Отделённая рука — чёрная, вздувшаяся, сочащаяся гноем и трупным ядом, — лежала в герметичном пакете на столе. Фриц контролировала каждый шаг ветеринара — от выбора наркоза до хода операции, — понимая, что на любом этапе вместо помощи Линда может её убить или обездвижить до приезда полиции. Вся эта затея показалась Фриц после нескольких часов в дороге в полубредовом состоянии единственным доступным выходом, когда спустя пять километров от зелёной металлической вывески с русалкой и подписью «Норфолк» при въезде в город она увидела горящую неоновым светом вывеску в форме кошачьей лапы — вывеску ветеринарной клиники. Среднестатистические, не пуганные преступниками американцы почему-то заведомо следовали инструкциям, если к их шее приставлялся нож. Словно никогда и не знали, что такое по-настоящему бояться и благодаря этому выживать. Линда не имела медицинского образования, зато умела проводить операции животным, и с предыдущим опытом ампутаций Фриц из них получилась неплохая команда.       — Да.       — Клянусь, я никому ничего не скажу. Здесь нет камер, вы можете взять мою машину, я отдам вам все наличные, хотите, можем снять ещё? У меня есть сбережения на счёте, три года назад я начала понемногу откладывать на обучение дочери. Только, пожалуйста, не нужно меня убивать.       — Те, кто придут за мной, умеют убеждать. А они обязательно вас найдут, допросят и убьют. Итог один, Линда. Я или кто-то другой. Сегодня или через неделю. Но вы умрёте. — Фриц поразилась собственной разговорчивости.       — Всегда есть выход.       — Если бы это было так, я бы не торчала здесь. Женщина затянула последний стежок. Фриц с накатывающей тошнотой смотрела на обрубок, оставшийся от её руки.       — Пожалуйста, я борюсь не за себя, у меня есть дочь. Её зовут Мэри Анна. Ей всего двенадцать лет. Она обожает танцевать и мечтает стать юристом. Пожалуйста, хотя бы ради моей дочери, я не хочу, чтобы она осталась сиротой. Её ведь отдадут в сиротский дом. Она ведь совсем домашняя, она не выдержит такой жизни! — Линда всхлипнула.       — Жизнь — не рождественский пирог. Вашей дочери придётся рано повзрослеть. Линда всмотрелась в лицо Фриц, и в её глазах промелькнуло то, чего убийца в противогазе ни разу не видела за все эти годы ни до, ни после. Сострадание.       — Вы сирота, верно? Эти слова и многие другие после, сказанные с материнской болью, той самой болью, когда ещё хранящая рассудок мать мазала ссадины Фриц йодом после её стычек с одноклассниками, надолго вбились в подкорку убийцы в противогазе. Вероятно, потому она обошлась бескровным убийством, введя в вену женщины инъекцию эвтаназионного препарата, — та просто медленно погрузилась в небытие, чтобы быть сожжённой в собственной машине всего в километре от рабочего места. Расчленить, спалив вместе с собственной рукой, или придумать другую версию исчезновения тела с последним сообщением дочери на мобильный и убедительной историей Фриц была не способна. Зато у неё было время подумать над первым в жизни разговором в духе маньяков, изливающих душу жертвам: о том, какие факты рассказала о себе, зная, что Линда никогда не выдаст её тайны, или, что впервые за всю свою жизнь она поняла, насколько чудовищно подобное звучало для обычного человека. Правда, думала Фриц об этом вяло, пока способность думать в ней вовсе не погасла. Разум Фриц не мог пробиться через непрекращающуюся головную боль, пока она была окружена распухшими, зловонными, скрюченными телами, похожими на неё саму в своей обречённости и бессилии, в кратких перерывах между беспорядочным сном под «трамадолом» и антибиотиками, купленными у первого попавшегося крупного дилера на наличные из кошелька Линды. А мигрень, догнавшие её фантомные боли в руке и накопительный наркотический эффект от обезболивающего, вместо которого ей на третью покупку подсунули что-то более тяжёлое из опиоидов, полностью вытесняли вонь, голод, неудобство и отвращение. Оставался гнетущий, бесконечный, как темнота внутри ржавого контейнера, вакуум. Убийца в противогазе застряла на грани, превращаясь в грязное, жалкое и слабое подобие человека. Если бы в двери ввалились полицейские, устроив рейд, Фриц не нашла бы сил сбежать. Она знала животной частью своей природы, что у неё больше не оставалось других путей, кроме как ждать. Местные обитатели таскали к её продавленному до ватной трухи матрасу в углу благотворительные ужины и снеки не то из жалости, не то взамен на наркотики, не то всё сразу: среди них забота об «ампутантах» считались хорошим тоном. Несколько раз Фриц попытались обшарить на наличие заначки и угрожали ржавой заточкой, но на первом придушенном до потери сознания собственными немытыми волосами наркомане и на втором неудачнике, изувеченным собственным инструментом, попытки лезть ко Фриц прекратились в зачатке. Из-за заколоченных досками оконных проёмов и отсутствия электричества, Фриц не могла определить время суток и количество пройденных дней. По её подсчётам, к моменту частичного восстановления, когда у неё снова появились силы хотя бы ходить, прошло немногим больше двух суток. В реальности пролетела целая неделя. Тогда же Фриц начала выбираться за пределы притона по ночам, выменяв остаток наличных на комплект тёплой одежды, наконец переодевшись во что-то более свежее и прибивающее её вонь. Скитаясь, она следила за светом в окнах многоквартирников и скрывалась в тени подворотен от полицейских патрулей, менее благосклонных к местным наркоманам и бездомным, чем в Готэме. Пока на протяжении следующей недели Фриц не отметила закономерность в отсутствии иллюминации в определённых окнах. Карабкаться вверх истощённой, всего на одной руке и в юбке после длительного отсутствия тренировок оказалось чудовищно сложно. Зато выбранная квартира действительно пустовала и, кажется, уже давно. Что не повлияло на хлынувшую с запозданием ледяную ржавую воду после открытия кранов в уборной. Внутри точно побывали «домушники» — там царил жуткий, покрытый пылью бардак, а в матрасах, дополняя картину общей разрухи, водились постельные клопы, — но для Фриц даже такого уровня уже было достаточно. По-настоящему отдохнуть впервые за всё это время у неё получилось только, свернувшись клубком на пыльном, отсыревшем, прокуренном диване, прикрывшись сверху ворохом таких же пыльных свитеров и тёплой одежды — оказавшись защищенной от большинства внешних раздражителей. Проснувшись, она наконец вынырнула из мучительного анабиоза, с растущим отвращением понимая, куда попала, что с ней вообще творилось, насколько сильно она рисковала и до какой степени себя запустила. Расчёсывая до крови укусы клопов и аллергическую сыпь от пыли на ногах, она с рассёкшей треснувшие серые губы усмешкой подумала, что, если федералы с полицией кого-то и ищут, то точно не однорукую бездомную наркоманку. Вместе с отсутствием связей и адаптации, с едва работающим телом она была беззащитна ко всему тому, что могло предоставить социальное дно. Ей необходимо было вернуться, чтобы снова закружиться в уродливом танго вместе с тайнами, заговорами, преследованиями, шантажом и контрабандой. Ей нужен был её собственный, выведенный за все эти годы первентин. Но пока Фриц ощутила себя ровно на том самом дне, с которого начинала много лет назад. Дне, на котором была никем, так ничего не приобретшим или всего лишившимся — как посмотреть. И в основе этого ощущения лежал вкус абсолютной свободы. Не книжной, а той самой, за которой столько лет она гналась. Бывший для неё недоступным ввиду того, что убийца в противогазе никогда не могла позволить себе понести последствия за эту свободу. Как Тодд. Как Зеро. Как Джером Валеска. Как все те, для которых не существовало «после». Только вкус свободы был вовсе не будоражаще-опьяняющим. Он был горек, как все последующие дни для тех, кто негласно назвал себя Птицами, Клоунами и Сиренами, — когда, разлетаясь у основ в алых грибах тротилового заряда, рухнули все соединяющие Готэм с материком мосты.