Принятие на окольцованных руках

      Антон прячется за кольцами. Он надевает на руки металл и становится таким, каким должен быть – дерзким, шумным, с наплевательским отношением к трудностям и нечестностью, присущей всем людям шоу бизнеса. Поэтому трусы легче снять, чем кольца, поэтому он царапает пальцы перед въездом в аэропорт и убирает в карманы руки, чтоб как можно меньше "светить" ими. Антон боится доверять настолько, чтоб обнажиться полностью, лучше ограничится одеждой, даже когда очередной случайный партнер лестно и искусственно тянет «Хочу в себе твои пальчики».       Антон хочет обнажиться только перед Арсением. Из глупого азарта, глупой веры, что он примет. Арсений необычный таинственный, поверхностно уютный. Он смеется всегда тихо и не с тех шуток, от которых лежит ползала, он ходит на руках, намеками намекает на детство и прошлое, прячется за фразой «Ну смотрите, я же актер». И Антону он кажется похожим, тоже скрывающим мягкость ради образа. Только Антон прячется лучше, кольца на его руках из металла, а «Я же актер» всего лишь слова, которые разрешается не понять. Указательный правый       Арсений зовет на чай. Они живут в двухместном номере – две малюсенькие спальни, такая же по размерам кухня и ванная. И Арсений имеет полное право тихо существовать, Антона не замечая. Но он заваривает чай, покупает сырки с клубникой и сгущенкой, насыпает в тарелку остатки печения. Сам стучится в чужую спальню, сам зовет.       Он наливает Антону в кружку с Путиным, это невкусно то ли из-за безмолвно поднятого политического вопроса, то ли из-за марки чая, пестреющей названием «Майский». Антон слишком не понимает, что происходит, настраивается на какой-нибудь дурацкий разговор, которым обычно приходится платить за щедрость. Но Арсений протягивает половину сгущеночного сырка и садится рядом. Кухня настолько маленькая, что они влезают либо если один сидит за столом, а второй на нем, либо если поставить стулья рядом и вытянуть ноги в коридор.       Батареей жжет спину, Антон ее трогает удивленно каждые четыре минуты. В его картину мира не вписывается отопление в мае, спонтанные чаепития и Арсений. А вот последнему, кажется спокойно, он вылавливает чайный пакетик трубочкой из обертки от сырка, вслух просит его постоять и нормально зацепиться. Антон не чувствует себя лишним в трио кухня-Арсений-пакетик, наоборот, он участник, ему комфортно. Это редкость, когда комфортно в тишине, почти такая же, как отопление в мае.       Он удивительный… но с ним уютно, – Антон соглашается с мыслями и стягивает одно кольцо. Если кольца – символ закрытости, принадлежности к образу, перед Арсением он готов их снять. Большой правый       Антон то ли тронут, то ли польщен сырками. Он уходит только когда вместо чая выпивается заварка, а потом долго-долго смотрит на стену в комнате. Потому что такое не укладывается в его картину мира. В его мире не принято просто так звать на чай соседа потому что «Ну Антон, странные у тебя вопросы. Я сам хотел попить, но это как-то стрем, тем более я помню, что ты не ел ничего кроме завтрака. Посидели, поболтали, тебе не нравится?» Чуткость не входит в понятие «коллега» для Антона, он чувствует необходимость сделать что-то в ответ и пытается придумать что не будет выглядеть странно.       Поэтому он протягивает Арсению плед в самолете, свой, потому что в один тот кутается, как самый замерший на планете человек. Антон хмурится, не снимая наушников бубнит: «На, держи, че ты сидишь трясешься», он опять в образе дерзкого Антона Шастуна из шоу бизнеса. Он не умеет, как Арсений, взять и с простой доброй улыбкой позаботиться, его все время парит, не подумают ли, что он по-гейски клеится. Но он же не такой, он просто уважает… – Спасибо, Антош, – Арсений улыбается, принимая плед из рук, будто слова не были грубостью, и Антон не выглядел, как делающий одолжение человек.       Антош. В карман падает кольцо с большого пальца. Так называл только Дима, как мамочка и в шутку, а Арсений, кажется, всерьез. Он точно не боится показаться слишком мягким. Достойно уважения. Указательный и мизинец правые       Антон боится выпрыгивающих непонятных хуень, ребятам объясняет это семь миллиардов раз. Но они заверяют, что квест приключенческий и совсем не страшный. Антон скрипит мозгами сердцем и коленями, но соглашается пойти. Он всегда удивлялся желанию завеситься до глаз железом, когда страшно. Поэтому на запястьях браслеты кожаные и с бусинками, на руках кольца, на шее две цепи. Он оставляет «пустыми» только большой и указательный пальцы. Это честно. Если он снял ради Арсения кольца, значит наденет обратно из-за разочарования в Арсении. И все, никакие квесты его не заставят.       Правда, почти не страшно, как и обещали ребята, что-то постоянно шуршит, сами по себе катаются вазы, скрипят стены. Антон крутит кольца, чувствуя, как они с легкостью превращают влажные от пота пальцы в зебру красного окраса. У него сердце с тошнотой колотится от приближающихся шорохов, он жмурится, тихо просит, чтоб ничего не выпрыгнуло и не добило бедного железного Антона.       С потолка падает корабль на цепях, а на нем трупы «пиратов». Антон вздрагивает и встает. Сердце делает кульбит, силясь незаметно свалить из организма. Трясет уже потом, когда пираты качаются по инерции, постепенно останавливаясь. Подступает детская обида на ребят, он же честно поверил, что будут одни приключения. Сержа смеется и хломает по плечу, больше всех он уговаривал Антона, уговаривает и теперь. — Да не ссы, Антошка. Че ты дрожишь то, это же муляж, — он пинает ближайшего пирата, и он снова начинает раскачиваться и глухим скрипением. Сережа подталкивает его к кораблю, дверь в комнату прямо за мертвыми. Надо пройти мимо них, коснуться отвратительной склизкой и серой «кожи». — Я не пойду дальше, лол. Ваш квест хуйня, мне не нравится. Идите, я работников вызову, они меня заберут. Давайте, давайте, — Антон матерится и бьет Сережу по рукам. Он прилипает намертво к стене, смотрит почти с ненавистью. Потому что не любит, когда не слушают просьб, не любит привлекать внимание к своему страху.       И все правда уходят. Теперь Антон один в комнате со скелетами, которые слегка покачиваются, напоминая о недавнем присутствии людей. Тихо. В футболке, без движения и постоянного ожидания опасности холодно. Антон ежится и ищет табличку с номером, по которому надо звонить, чтоб уйти досрочно. Тяжелым и немного заторможенным осознанием приходит мысль, что комната маленькая, значит проходная, значит контакты в следующей или в прошлой. Следующая за пиратами, а прошлую Дима закрыл на ключ, найденный перед выходом, машинально, по привычке все после себя оставлять аккуратным. Заплакать теперь и правда хочется, одному лезть к мертвым пиратам страшно.       Антон садится на пол и гипнотизирует своих врагов номер один, надеясь, что они сгорят под взглядом. Ступни большие, большие кисти и головы. А тело совсем тонкое, все «мясо» сгнило где-то внутри корабля, когда они убитые лежали в душном трюме. Чем дольше Антон смотрит, тем меньше верит, что это куклы. Они слишком неодинаковые, непропорциональные, смотрят пустыми дырками глаз, шевелятся лохмотьями полуразложившейся серой кожи. Пираты прыгают на него, и Антон закрывается руками.       Секунда, десять, сердце быстро с глухим «тык-тык-тык» стучит в животе. Антон понимает, что пираты не прыгнули. Это открылась дверь, опять раскачав их, а в комнату зашел Арсений, растерянно стоящий перед фигурами. — Че пришел? — Антон собирает длинные ноги с пола с завидной скоростью. Он встает перед Арсением, нервным движением поправляет челку, смотрит почти с ненавистью. А сердце «тык-тык-тык» уже от стыда и еще большего желания заплакать. Человек, которого он уважает находит его в самом детском и слабом состоянии. Антон наденет кольцо обратно на указательный, когда доберется до номера… — Да и правда квест отстой. Пошли попьем кофе или чаю, тут рядом Буше вроде есть. Ты, кстати, что пьешь? Я посмотрел, мы не в комнате, а в коридоре, там дальше было написано, куда звонить, чтоб выйти. – Арсений улыбается и протягивает два пальца в каком-то примирительно жесте. Он точно все понял, Антон видит по встревоженному и смущенному взгляду. Понял, но ничего не сказал, не стал насильно вести дальше, как Сережа       Антон сжимает протянутые пальцы. «Теплые, спокойные». Он бы все кольца сразу снял, можно вместе с одеждой и скальпом. Это так… весомо, что хочется благодарить бесконечно. Но он только в молчаливом смущении отдает телефон, чтоб Арсений мог позвонить работникам.       В Буше вкусный кофе. Антон, как размягченная свечка, из него можно слепить что угодно, как угодно проткнуть. Он греет руки о чашку, прячется за ней от Арсения. Стыд приходит, когда исчезает испуг, совестно за совсем детское поведение, дрожь в пальцах во время рукопожатия, злое «че пришел». Мама учила более благодарно реагировать на помощь. — Ты знаешь, я боюсь темноты. Не такой, когда ночь, а когда выключают свет во всем доме, ты выходишь в коридор или в туалет и не видно ничегошеньки. Мне всегда кажется, что сейчас кто-то начнет трогать в темноте. Я тогда точно помру от остановки сердца. Я так один раз с Серегой случайно обнимался, он меня немного утешал. Стыдно, но, бля, знаешь, помогает, — У Арсения правильные способы помочь: он не говорит «Я понял, что ты боишься», он поддерживает теорию, что это просто так Антон захотел уйти, но потом рассказывает про свой страх, напоминая «Это не стыдно». Честно рассказывает, с подробностями и без выставления себя смелым. Антон захлебывается в кофе, уважении, благодарности и смущении. Арсений слишком правильный.       Он… я не знаю какой. Он такой вроде сильный, но не боится говорить, что иногда бывает слабым, и от этого еще сильнее. Он хороший. Кольцо падает в карман, но Антон спотыкается о следующую мысль. Я хотел бы видеть его слабым. Это ужасно, желать чьего-то опущения, Антон всегда ругал такие мысли, но они все время появлялись. Он хочет оказаться рядом с человеком, который ему «тайно дорог», быть поддержкой, обнять за плечи, без опаски переборщить с нежностями говорить: «Я рядом». Он представляет «я рядом» в адрес Арсения, и внутри что-то скручивается в комок. Он стаскивает второе кольцо с чувством, что это преступно, что-то он делает неправильно. Но оно звякает о второе в кармане, а значит обратной дороги нет. Указательный левый       Арсений читает. Он читает не Антону, а просто так, от скуки. Сначала про себя, а потом вдруг вслух. Антон прислушивается и продолжает листать новости, не видя ни одной из них. Голос почти тонет в шуме аэропорта. Они ждут регистрации на рейс, все ушли искать где бы поесть, уставший Арсений остался с вещами, Антон – с уставшим Арсением. А сейчас он слушает, двигается ближе, ловит оттенки интонаций.       Арсений красиво читает. Он меняет голос на высокий и низкий, хриплый и звонкий, почти детский. Антон вспоминает, что Арсений актер, ему наверное так положено, но все равно сначала слушает голос, а потом различает слова. Слова добрые, кажется это детская книга. Про мальчика, который превращался с самолет. Он вставал на футбольном поле, раскидывал руки и раз… А его друг Ромка, он не мог ходить, но самолетом мог управлять. И они вместе улетали на Безлюдные пространства, это над облаками, где в высоту уходит дорога из булыжника. И там есть облачное поле, там Ромка тоже не мог ходить, но мальчик-самолет подносил его на руках к краю, и они смотрели через них на огни земли. Антон вдруг думает, что эта сказка про Арсения. Он тоже, наверное, сможет превратиться в самолет, стоит ему только раскинуть руки, и также, как в книге, будет смеяться из динамиков и петь «А мы с тобою превратимся в самолеты, чтобы на землю не свалиться кувырком». У Арсения подходящий для динамиков уютный голос, даже когда он по-актерски его меняет. -- Пацаны, тут Старбакс был. Мы вам, короче, взяли кофе и круассанов каких-то, -- это приходит Дима. Он перебивает, когда самолет-теперь-уже-Арсений и Ромка-теперь-уже-Антон спускаются на землю, где огнями маленьких костров появляется посадочная полоса. Полоса качается, превращается в зал ожидания, а в руках теперь бумажный стакан, вместо теплой кожи руля. Антон уснул, это не сложно перед рейсом в восемь утра.       Антон разочарованно и жалостливо смотрит на закрывающего книгу Арсения. Я хотел бы дослушать — скользит несказанными словами кольца в карман рюкзака. Антон сжимает крепче напиток, теперь металлом нагреваются всего четыре пальца. Антон почти обнажен одним только человеком. — Ты читаешь очень красиво, — Антон не успевает упаковть мысль в курсивные строчки, смотрит из-под челки, извиняясь за неосторожные слова. — Спасибо, — Арсений смеется так же уютно, как всегда, протягивает книгу, — возьми, если тебе понравилось, я раз пять читал уже. Сказки успокаивают и мозг не грузят, а в эту я влюблен наравне с Маленьким принцем       Антон принимает тяжелую книгу. Обложка правда побитая, вряд ли Арсений преувеличил. А на первой страничке карандашный кривой рисунок мальчика на инвалидном кресле и каких-то абстрактных цветов, быстрым почерком с острой «х» написано «Хочу вафли». Антон передумал, он все-таки будет читать Большой левый       Они идут из курилки, когда гаснет потолочная лампочка. Свет прощально мигает дважды и умирает. Антон не замечает даже, идет, выставив руки, смеется над тем что они теперь как гномы в жопе. А Арсения в ответ не слышно. Не слышно даже шагов, он, кажется, остановился там, где настигла темнота. Тогда Антон вспоминает. «Ты знаешь, я боюсь темноты. Не такой, когда ночь, а когда выключают свет во всем доме, ты выходишь в коридор или в туалет и не видно ничегошеньки.»       Сбылась та странная и неправильная мысль – перед ним слабый Арсений, он в самом своем беспомощном, детском состоянии. И Антон может чувствовать себя большим и нужным, почти что любимым, от понимания, что он помогает. Он не умеет, как Арсений, ни слова не сказать о страхе, но дать понять – знает, поэтому молча пробирается назад, ищет в темноте человека. — Ты в порядке? Я могу дать тебе руку, хочешь? — Было бы неплохо, благодарю, — в темноте ориентироваться можно только на голос, слышать интонации и расстояние. И Антон слышит грустную улыбку: «Извини, что я такой». Он протягивает руку и находит локоть, двигается выше, обнимает за плечи. Арсений вздрагивает и жмется ближе, это совсем неожиданно. Он еще меньше, чем Антон на квесте, совсем не отрицает слабость. Антон вдруг чувствует, что человек в его руках совсем маленький, и по росту, тепло дышит в шею, пуская судороги куда-то в бедро, и по состоянию. — Извини, что я к тебе так, — опять в голосе грустная улыбка, -- я могу отойти, если хочешь. Я как-то шел в детстве по нашему дому вот так в темноте и столкнулся с человеком. Незнакомым, я точно помнил, что дома не должно быть никого. Я убегал очень быстро, не слышал почти ничего, мне утром рассказала бабушка, что это был сосед, приходивший проверить, чтоб я не испугался без света. А получилось вот так… Я не знаю, почему это все переросло в сильную фобию, но вот как есть, так есть. Ты не парься, оно всегда так       Арсений говорит одно, а в интонациях другое. Антон дорожит ситуациями, когда может быть очень нужным уважаемому человеку. Он будто платит, Арсению за его оригинальность, помощь, сказки при мальчика-самолета и сырки. Платит тем, что обнимает полностью, прямо двумя руками, чувствует чужое тепло, духи сложные, пахнущие табаком и морем, и свое неровно ухающее сердце. Это как-то не так. Я что-то слишком огромно чувствую. Я боюсь этого. А у него сердце стучит, почему я это так чувствую? Антон крутит кольцо в руке, его не убрать в карман. Он растягивает момент снятия кусочка метала, как растягивает объятия, прислушиваясь к дыханию и своим ощущениям. Для него много значат такие касания, они часто интимнее, чем поцелуи. Потому что искренние, потому что человек прижимается ко всей площади Антона, а не только к губам. Мизинец левый       Антон не может принять. Он не верит в то, что постоянно что-то менялось. Он выгребает все кольца, означающие Арсения и смотрит на кучку металла. Первое, с правого указательного пальца было уважение, восхищением оригинальностью. А последнее было желанием продлить касание, укутать человека в себя и любить, чтоб помочь хоть этим. А любить, нельзя, наверное. Арсений актер, он может построить образ, специально для Антона стать красивым внутри. Антона легко влюбить, стоит только открыться, не смеяться над неумелыми проявлениями романтики.       Но он же только уважение чувствует… Если бы он правда полюбил, хотел бы в себе чужие руки, случайно ловил бы полуобнаженным, ошибался бы чатами и скидывал пикантные фото, представлял бы в грязных фантазиях. А он не делает этот всего. Он только касается. Берет за плечи, спрашивая: «Устал?», стучит двумя пальцами по руке, привлекая к себе внимание, смеется и вытаскивает соринки из пыльных волос после спонтанной, но экстремальной фотосесии. Он хочет верить, что это считается уважением, как хочет верить и в то, что руки на плечах всегда чуть ниже, чем нужно не чтоб прощупать ключицы. Средний левый       Я принимаю. Я долго спорил, я почти дошел до самоненависти, но сейчас, на это листе я официально принимаю. Я чувствую к нему уважение и симпатию, он привлекает меня, как партнер. Я бы согласился его поцеловать, потому что слишком часто думаю об этом. Я представляю его не под собой, а рядом. Я действительно хочу поцеловать его в шею и родинку над ключицей. Но еще больше я хочу комфортить, как это называют в интернете. Просто обнять, сказать, что вообще-то он очень красивый, опять обнять, еще раз поделиться пледом, опять обнять. Да пиздец, объятия лучшие. Еще раз. Я принимаю свои чувства, как принимаю и то, что не буду их настойчива выражать. В первую очередь я все еще восхищен и испытываю уважение       Антон делает из листа очень ровный комочек и кладет в мусорку. Он доносит запись аж до холла гостиницы, в нем точно будет неясно кто автор. Так легче. Он правда сдался окончательно. Сдаться, значит принять, Антон не жалеет.       Он любим мной. Антон хотел и кольцо драмматично выкинуть, но оно дорогое. Поэтому он убирает его в кошелек, надежное место, чтоб не потерять. Плохое признание, плохое и кольцо, некрасивое… Безымянный левый — Спасибо, — Антон заглядывает в маленький номер и заранее протягивает книгу. Если застать человека голым, мудрость текста спасет от блуда, это дурацкая, но смешная недопримета.       Арсений не голый, он пьет чай, сидя по-турецки на подушке. Отель капсульный, номер состоит из кровати, поэтому чаевничать можно либо как Арсений, либо напротив него.       Арсений откладывает чашку, встает, чтоб забрать книгу. Антон улыбается, от смены мимики: выражение «никакое», книги отдают часто – удивление – нахмуренные брови – улыбка. Арсений смотрит на вафли, до этого скрываемые от глаз обложкой, и улыбается. Вспомнил. Не настолько дед. — Ты дурак, да, — морщинки у глаз от улыбки, Антон всегда засматривается на них. И сейчас засматривается, улыбаясь в ответ, смеясь: «Кто обзывается, тот сам так называется», — А я не обзываюсь, понял. Садись тогда, и тебе чаю дам. Ногами только ничего не зацепи.       Арсений протягивает чашку и не отдает. Антон не может поймать взгляд, он направлен вниз, на руки. Там одно последнее кольцо, серебряное с черными зиг-загами гравировки. Кольцо и некрасивые шрамы, красные полоски от маленьких этапов познания большого человека. Антон пытается спрятаться плескает на палец кипяток неровным движением. — Че ты палишь? — Грубое, как на квесте. Потому что как на квесте страшно. Арсений не пират-мертвец, но он умный, может понять очень легко. Вряд ли будет смеяться и ругать, но это хуже, когда вот так молча смотрят в развороченную, напуганную душу. — У тебя руки такие… крохотные.       Антона от «крохотные» переебывает. Это слово никто не использовал, и уж точно никто не говорил с нежным восхищением, как Арсений. Антон закрывается опять, кипяток выпрыгивает на одеяло. Выпрыгивает и глухо, панически колотящееся сердце от того, что Арсений ведет по запястьям пальцами. Опять теплые. Очень сухие. — Можно? — Он осторожно вытаскивает из рук стакан, Антон не сопротивляется даже, и обхватывает пальцами кольцо, вопросительно тянет на себя. Антон кивает, сглатывает комок сбивающегося дыхания. Металл скользит по коже медленно, Арсений тянет очень аккуратно. Кольцо падает на одеяло, сразу исчезает в складках ткани. Исчезают мысли и возможность дышать. Голые руки с уродскими красными шрамами лежат в ладонях Арсения. Последнее кольцо без мыслей «он…», оно с беспомощным взглядом, страхом и восхищением. Последнее кольцо, руки в руках Арсения, ни дернуться, ни повлиять. Потому что Антон принял в последний окончательный раз