F.A.T.

— Очако, — голос Мины на другом конце провода глухо обрывался, — Тсу больше нет. Взъерошенная, сонная 25-летняя Урарака с силой сжала телефон в руках, словно боясь, что тот выскользнет у нее из рук. В последние годы все в мире шло наперекосяк, не было ни одного месяца без происшествий, только в семье и друзьях молодая женщина находила спокойствие. Их уютные посиделки, прогулки, разговоры помогали отпустить тяжесть прошедших миссий. Хрустальный островок стабильности треснул, готовый расколоться на миллиард осколков. — Что…? — не веря своим ушам, шатенка сглотнула, — что ты сказала? — Тсу умерла. Я…Только что встретилась с Токоями, он и рассказал. Он экстренно приехал по звонку Тору. Они буквально позавчера вернулись с морской миссии. И сегодня утром… Я не поняла что случилось, но… — Этого быть не может, — на одном дыхании выпалила Очако. — Это все, что я знаю. Оча, только не едь сюда. Я сама узнаю, что именно произошло, а потом позвоню. Ладно? — Д…Да, конечно, — ком встал поперек горла, и голос никак не хотел поддаваться, выдавая лишь тихие хрипы. Отключив звонок, Урарака опустила трубку и взвыла. Казалось, длинные ножи пронзили ее тело, и боль была самой настоящей, словно она оказалась под атакой злодея. Прижав дрожащую ладонь к солнечному сплетению, девушка ревела раненным зверем. Кое-как отдышавшись, она вновь подняла телефон и написала Кацуки. Очако: «Тсу умерла». И через несколько секунд пришел ответ: Кацуки: «Можно позвонить?». Она позвонила сама. Говорила сбивчиво и повторяла одно и то же, сдерживаясь, чтобы не закричать. — Очако, — хриплый мягкий голос послышался из трубки, — прошу, останься дома. Никуда не едь, ты не в состоянии. — Да, знаю, — всхлипнула шатенка, — но я должна что-то сделать. Должна как-то помочь… У Тсу остались родители, я не могу их оставить… — Хорошо. Мы впишемся в организацию похорон, если будет нужно. Что ты будешь делать? — Я не знаю… — пропищала женщина, — не знаю… Надо будет еще раз созвониться с Миной, она пошла в квартиру к Тору, а дальше — посмотрим… — Звони. Я вернусь как смогу, хорошо? — голос Бакуго дрогнул, — не пропадай. — Да, конечно… Я люблю тебя. — И я тебя люблю. Повесив трубку, Очако бросилась на подушки, позволяя волне боли накрыть ее с головой на следующие несколько часов. Мозг услужливо подкидывал разнообразные воспоминания с подругой: вот они идут в кино, обсуждая парней и попивая бабл-чай, вот они вдвоем сидят в ресторанчике и делят один обед на двоих, потому что зарплата будет только завтра, вот они стоят во дворе и переругиваются из-за какой-то очередной ерунды. И каждая картинка вспыхивая, тут же становилась блеклой, потому что оно уже больше никогда не повторится. — Нет… Нет… НЕТ! — в какой-то момент завопила Урарака, пряча крик в одеяле. Спустя пару часов телефон вновь зазвонил. — Да, — практически бесцветным после истерики голосом пробормотала Очако. — Я сходила, узнала… У Тсу просто остановилось сердце. Не выдержало нагрузки, так бывает, — грудной после слез голос Мины звенел в ушах шатенки, — были две бригады «скорой», ее не смогли спасти. Тору должна была сегодня уехать на новое задание, они проснулись, Тору готовила завтрак, как услышала слова Тсу о том, что ей плохо. Она побежала в комнату, Тсу была бледной, как стена, осела на пол. Тору сразу позвонила в «скорую», врачи даже быстро приехали, сразу вызвали реанимацию, те тоже быстро приехали, но… — на секунду Пинки запнулась, — они не смогли ничего сделать. Словно сердце устало и больше не смогло работать дальше. Тихонько заскулив, Урарака зажмурилась. — Как так… Как же так. Почему? — Я не знаю, — наконец-то Мина тоже дала волю эмоциям, — родители Тсу уже приехали и увезли ее, я ее не видела. Остаток дня прошел словно в тумане. Очако написала всем знакомым и друзьям Тсую, распространив информацию. Большинство поверило не сразу, кто-то вообще сначала подумал, что аккаунт Уравити взломали. И из раза в раз повторяя одно и то же, шатенка постепенно начинала привыкать к факту, что подруги больше нет. Вернувшись со смены, Кацуки увидел лишь бледную тень жены, сидевшую посреди хаоса, словно по квартире прошел настоящий ураган. Она не могла есть, не могла спать, стоило ей проронить слово — слезы вновь заливали щеки. Очако скулила, ревела, мычала, стонала, и легче ей не становилось ни на секунду. Просвета не было. И мужчина только и мог, что обнимать ее, успокаивая и убаюкивая. Это было в четверг. На воскресенье назначили похороны. Эти два дня прошли словно в тумане. Очако не могла сомкнуть глаз, ворочалась, словно юла, а в голове вертелся один лишь вопрос: «Почему?». Такой тупой и безразличный, он сводил ее с ума, не давал до конца отключиться. И как назло она была в отпуске. Она страшно завидовала Кацуки, что он может уйти на работу и отвлечься на смене, ее единственным занятием была переписка. О Тсу и о ее похоронах. Воскресенье же застало ее врасплох. Очнувшись от мучительной полудремы, шатенка кое-как перелезла спящего после ночной смены мужа и начала собираться. Платье, колготки, туфли, сумка. Пачка сигарет — на всякий случай. И обязательная бутылка с водой. Минимальный макияж, просто чтобы спрятать черноту под глазами. — Оча… Пора? — сонно пробормотал блондин, кое-как сползая с кровати. — Да, — механически ответила женщина, — спи. Ты же все равно не собирался ехать. — Нет, я поеду, — Бакуго мотнул головой и отправился умываться. Урарака же налила кофе и села за стол, медленно цедя горький напиток. Мысли жужжали, словно разозленный осиный рой, мучая, жаля, и бледные пальцы, судорожно обхватывавшие чашку, подрагивали. — Эй… Эй! — Кацуки осторожно коснулся губами макушки Очако, — я готов, поехали. В этот раз такси приехало на удивление быстро. И так же быстро они доехали до места прощания. Почему-то Урарака оказалась в числе тех, кому приносили соболезнования вместе с семьей, и это лишь делало больнее. Мама Тсую стояла по левую руку от нее и с трудом сдерживала горькие рыдания, приложив белый платок ко рту. По правую руку же была Мина, чьи глаза не просыхали ни на минуту. И лишь спустя какое-то время Очако поняла, что сама захлебывается в рыданиях, временами забывая дышать. Аромат хризантем, разносившийся по округе дурманил, делал этот кошмар еще более реальным. Люди вспоминали Тсу, вспоминали ее доброту, ее честность, ее нежность. То, какой она была замечательной. Были все — от школьных друзей и коллег по работе, до тех, кому Фроппи успела помочь и в чьей жизни задержалась. И вот, настало время говорить ей, лучшей подруге, с которой Тсую провела бок о бок годы старшей школы и отведенную ей взрослую жизнь. — Я… — голос Урараки дрогнул, — Тсую…нет, Тсу. Мы были с ней разные. Она не переносила конфликты, я же в них была миротворцем, влезала куда не надо. Она меня постоянно останавливала, но я не могла иначе. Мы…были…совсем разные. Я критиковала ее парней, а она — моих, временами мы могли ссориться из-за какой-то чепухи. С виду так и не скажешь, но мы были противоположностями друг другу во многом. И я рада, что звезда Тсу осветила и мою жизнь. Спасибо. Спасибо тебе за все. Шелки громко, надрывно высморкался, мама Тсую отвернулась и уткнулась носом в грудь мужа, перестав сдерживать накатывающую истерику, Мина побледнела. Горячая рука коснулась плеча шатенки и сиплый голос прошелестел: — Все почти закончилось, пойдем. Продираясь сквозь пелену беспамятства, спустя несколько часов Очако, Мина, Яомомо, Тодороки, Деку и добрая половина класса — те, кто не были на дежурстве — сидели в баре. Они пили. Пили и говорили, пытаясь освободить с души тот камень, который прочно засел у них в груди. Урарака знала, что когда-нибудь станет легче. Когда-нибудь они смогут отпустить подругу. Смогут принять ее смерть. Но не сегодня. Сегодня они похоронили ее. И эта боль резонировала между ними, вибрировала и усиливалась во сто крат. Они уже поняли то, что произошло. Осталось принять.