"I miss you more than life", — Justin Bieber, "Ghost"
Максим не чувствует касаний солнечных лучей на коже и дуновения тёплого ветра с ароматом сирени. Он только урывками вспоминает, что майский цветок слегка горчил, стоило сжевать волшебный пятилистник, а его запах был свежим и очень родным. Так пахло в деревне у бабушки, где кусты сирени горбились вдоль песчаных дорог, создавая благоухающую тень. Так же пахло в квартирке Артёма на втором этаже, когда они, завалившись вдвоём на белые простыни, разбирались с написанием курсовых. Макс поднимает лицо к небу и жмурит глаза. Под веками блуждают теневые блики, разливаясь оранжево-малиновым. "Похоже на мой личный закат," — ухмыляется Загайский. Как будто бы даже тепло. Золотые лучи искрят и переливаются на его алмазно-прозрачных руках, солнечными зайчиками рассыпаются вокруг, бликуя на окнах домов и стёклах витрин. Нет, всё-таки он ничего не чувствует, кроме привычной светлой грусти. Заяц встряхивает переливающимися золотом кудряшками, поправляет призрачную белую футболку и бежит догонять уже учесавшего куда-то вперёд Артёма. Гаус как всегда спешит, спрятав мёрзнущие даже поздней весной руки в карманы штанов. Смотрит куда-то вдаль, отражая в голубых радужках зелень деревьев и лазурь неба, слегка поджимает губы. Справа от него парк, где они праздновали выпуск из университета, и совсем скоро из-за угла покажется памятник, на котором они сидели до часа ночи, пока на них не стала ругаться старушка из соседнего дома. Максим догоняет парня, будто бы даже хлопая по плечу, — "Фух, ну ты и носишься, Тём!" — и подстраивается под чужой шаг, с радостной улыбкой начиная рассказывать о закатах под опущенными веками: "И как я раньше об этом не думал!". Артём выходит из транса. Слегка вздёргивает брови, удивляясь, косится вправо с грустно-нежной улыбкой и задумчиво кивает — будто самому себе. Но как всегда молчит. Максиму не привыкать болтать одному, так что он увлечённо скачет с темы на тему, периодически выбегая вперёд и с хохотом делясь какими-то новыми впечатлениями и зарисовками из скучной жизни без тепла и запаха сирени. Артём продолжает грустно улыбаться и как будто даже следит за каждым взмахом чужой переливающейся на солнце руки. Жаль, не хватает привычно за запястье, чтобы утихомирить, — но Макс всё понимает: Гаус не может его коснуться. Загайский мёртв уже почти год.***
По комнате разливаются сиреневые сумерки, окрашивая тени в тёмно-лавандовый и высвечивая белое постельное белье серебристым блеском. Где-то в коридоре привычно стоят две пары светлых кроссовок, в шкафу на кухне — две красные пол-литровые кружки под чай и какао. Кажется, ещё вчера они здесь смотрели какой-то новый диснеевский мультик, перебивая послевкусие странного артхаусного фильма из коллекции Гауса. Сегодня Артём с тяжёлым вздохом приземляется на кровать после долгого рабочего дня и сонно проводит рукой по волосам, ероша их сильнее обычного. — Ты совсем как домовёнок теперь, — комментирует Максим, сидя на столе у стены, и тихонько хихикает, стоит Гаусу фыркнуть. — Не фырчи, ты не ёж, — продолжает подначивать Загайский, улыбаясь парню. Артём только головой качает и наконец залезает под одеяло, пряча ладони под подушку и шепча куда-то назад: "Спокойной ночи, кот". — И тебе, — дуновением ветра за окном отвечает Максим, беззвучно перемещаясь на чужую кровать и невесомо проводя пальцами по мягким волосам. — Спи крепко, лис. За окном шумит крупная сирень, с укором качая тёмными цветами на привычку Зайца усаживаться на торшер над кроватью Гауса и наблюдать за тем, как тот очаровательно сопит в подушку во сне. Макс только отмахивается от любопытного растения, поправляя белое пуховое одеяло на чужих плечах и отзеркаливая нежную улыбку обветренных губ. А потом всё-таки спрыгивает на пол и с гримасой неудовольствия проходит через стекло: преодоление физических объектов всё ещё вызывает ледяное покалывание во всём призрачном теле. Ловко усаживается на козырёк-подоконник и свешивает босые ноги к сиреневым кустам, слушая тихие шорохи ночного города. Макс скучает. Не по прикосновениям, запахам, теплу и разговорам, нет. И даже не по самой жизни — хотя, что уж скрывать, жить ему нравилось намного больше, чем существовать. Но сильнее всего на свете Макс скучает по Артёму. Кажется, вот он, руку протяни! А всё равно же их разделяет завеса между здесь и там. И уже непонятно, кто кого держит на этой призрачной границе между жизнью и смертью: Артём Максима — или всё-таки наоборот. Заяц вздыхает и поднимает ладонь, скрывая лицо от серебристого света луны. Кисть переливается алмазами и серебром, блестит в холодных лучах, в очередной раз напоминая о своей потусторонности. Красиво. Но лучше бы он никогда не видел этой красоты, ведь чужие грозовые глаза сияют счастьем намного прекраснее. Макс прикидывает, что до рассвета остаётся пара часов, а до пробуждения Гауса — ещё чуть больше, и ловко спрыгивает на асфальт, пугая бродячую кошку. Ему надо прогуляться.***
Когда Заяц возвращается в квартирку Артёма, за окном уже вовсю щебечут радостные птички, а спальню заливают радужные блики от гранёного стакана на подоконнике. Мир и покой. Но только не в случае Гауса: тот носится по комнате, хватая то спортивки, то кошелёк, пытаясь собраться за пять минут и всё-таки не опоздать на работу, несмотря на то, что он безбожно проспал на полчаса. — Включи кофемашину, пожалуйста! — хрипло кричит Артём, пытаясь найти в шкафу парный красный носок и разбрасывая вещи по комнате. Макс хихикает такому взъерошенному и копошащемуся Гаусу, чувствуя, как призрачное сердце наполняется нежностью, а потом летит на кухню, чтобы всё-таки выполнить просьбу. Правда, кофеварка уже включена и шумит перемалываемыми кофейными зёрнами, распространяя в воздухе бодрящий аромат,