Вечность, как одно мгновение

      Стайлз не сильно прислушивался к разговору в соседней комнате, но до него всё равно то и дело долетали те или иные фразы или слова, заставляющие его либо несмешливо усмехаться, либо недовольно поджимать губы и угрюмо хмуриться.       — Не важно, что они придумают, — прошептал он, чувствуя гудение пустоты в голове. — Всё равно как раньше уже не будет.       Ногицунэ молчал, обиженно спрятавшись на задворках сознания и в потаённых уголках сердца. Ему не понравилось, как Стайлз слёзно просил прощения перед Дитоном и Дереком и поддался секундной слабости — пожалел о своём решении, увидев знакомые лица, которые вовсе не желали ему зла и оставили его одиноким лишь по незнанию. За это можно было злиться, но убивать — нет. Лису не понравился подобный образ мыслей.       — Представь, что ты в комнате без окон и дверей. — Ногицунэ сейчас походил на себя прежнего, того, кого Стайлз хотел отчаянно забыть. Злобный, жаждущий власти и боли, безумный. Вселяющий в сердце страх. — Как выбраться?       Стайлз открыл рот, уже привычно собираясь разгадать загадку без особых раздумий, но замер, чувствуя как сжимается горло и в страхе потеют ладони. Он не знал ответа.       Слезы появились на глазах и он не смог подавить всхлип. Ужас медленно охватил всё его обездвиженное ядом канимы тело, голова закружилась от внезапного приступа безысходности, а паника мешала дышать. Он должен знать ответ, обязан отгадать, ему нужно было узнать и сказать правильное решение. Стайлз не мог не знать. Всё не могло вернуться к началу, так не должно было быть.       Стайлз в отчаянии уронил голову на спинку дивана, не чувствуя обеспокоенных прикосновений Скотта, его испуганного голоса, зовущего его по имени. Все его мысли были заняты страхом и ужасом, который разъедал внутренности от одной только мысли о том, что всё станет так, как было раньше. До Дикой Охоты, до Тео или даже до смерти Эллисон. Дикое, свободное и безумное время, которое снилось в кошмарах и было самым приятным воспоминанием. Стайлз не хотел и отчаянно жаждал повторения.       — Как выбраться, Стайлз? — Ногицунэ толкнул его в спину, заставив пошатнуться и упасть на колени.       Снова, снова, снова, снова.       Капрал Рис прошёл мимо, презрительно усмехаясь и вытирая кровь с рук голубым платком в крупный синий горох. Шёл он бесшумно, только шипел что-то непонятное и неразборчивое. Бинты вились за ним, как хвосты, оставляя за собой гнилостный запах, чёрные следы пепла и обгоревшей плоти.       — Как выбраться? Ответь мне. — Рука легла на затылок, сильно сжимая, вызывая стон боли.       Опять агония, страх и безысходность. Почему есть одиночество? Где обещанное единство? Стайлз хрипло закашлялся, прикрыв рот рукой, после чего увидел на ладони муху. Он ушёл? Ногицунэ ушёл?       Нет! Нет, только не это, только не это…       — Как выбраться из места, откуда выхода нет, Стайлз? — Ногицунэ осторожно обхватил его лицо ладонями, прерывая новый приступ паники. — Как оттуда выбраться?       Стайлз часто-часто задышал и потянулся рукой к чужим ладоням, но прикосновение тут же исчезло. Лисы закружились вокруг него, водя рыжий хоровод, мельтеша перед глазами, путая и юля.       — Я не знаю, — жалобно попытался он, зная, к чему всё это ведёт. Ногицунэ всегда добивался от него ответа. Всегда.       Лис молчал, пустота и холод окутали Стайлза моментально. Он задрожал, сжимаясь в комок, пытаясь сохранить тепло. Ногицунэ сел рядом и, обняв Стайлза за плечи, притянул ближе к себе.       — Где мы, Стайлз? — после долгого напряжённого молчания спросил лис, и голос у него был такой спокойный, такой знакомый и хороший, что Стайлз тут же расслабился.       — Это… Внутри, — огляделся Стайлз, увидев лишь пустое пространство, которое могло быть только его разумом, где он успел освоить каждый уголок. Это объясняло его способность шевелиться.       — Внутри, лисёнок. А что снаружи?       Ногицунэ был таким тёплым по сравнению с обжигающе холодным воздухом этого пространства, что Стайлз не мог заставить себя от него оторваться. Только прижимался теснее, обхватывал за талию, прятал лицо в изгибе плеча, прижимаясь носом к шее. Снаружи была только…       — Боль.       — Правильно, — довольно сказал Ногицунэ, пригладив его волосы. — А теперь ответь мне на вопрос, Стайлз: как выбраться?       Стайлз закрыл глаза.       — Не знаю.       — Представь, что ты в комнате без окон и дверей. Ты представил? — Ногицунэ не торопился на этот раз, терпеливо позволяя подумать, осознать и принять. — Как же выбраться?       Стайлз осмотрелся, оторвавшись от Ногицунэ, впитывая в себя воображаемую реальность, где он любил прятаться от мира снаружи, убегать от боли, впитывать пустоту. Глаза у него были сухими, когда он понял то, чего отчаянно не хотел. И что жаждал внушить ему Ногицунэ.       Лис довольно засмеялся, вставая и утягивая его за собой.       — Ты понял, правда? Ты, наконец, понял, лисёнок, — Ногицунэ встал перед ним, бережно обхватив его лицо ладонями, лихорадочно целуя в лоб, глаза, щёки и, наконец, губы. — Понял. Как выбраться из того места, где ты сам себя запер и почти уничтожил, Стайлз?       Стайлз проглотил рыдание, отчаянно цепляясь за Ногицунэ, которого и не было вовсе на самом деле.       — Перестать воображать, — прошептал он, едва шевеля онемевшими губами. — Пожалуйста. Я думал… Я хочу, чтобы ты был настоящим.       Ногицунэ снисходительно улыбнулся и сильно толкнул его в грудь, выбивая из него весь воздух, отдаляя от себя и возвращая обратно — туда, где реальность готова была съесть его заживо.       — Закрой дверь раз и навсегда, Стайлз.       Стайлз посмотрел на Ногицунэ в последний раз и закричал в приступе боли и сожаления. Теперь он знал, почему так отчаянно не хотел понимать то, что пыталась донести до него его личная галлюцинация.

***

      «Может быть, это было просто сном», — подумал Стайлз, обнаружив себя на мягкой постели, способного двигаться и свободно дышать. Его впервые за многие годы не душили вина, горечь и страх, а в груди расцвело тепло, которое Стайлз идентифицировал как любовь и привязанность.       Он спустил ноги с кровати, встал на деревянный пол босыми ногами и блаженно улыбнулся, ощущая такое счастье, спокойствие и облегчение, что кружилась голова. Он не сдержал лёгкого, радостного смеха, который зарождался внутри, — он был искренним и чистым.       — Ты в порядке, Стайлз? — осторожно спросил Скотт и положил руку ему на плечо, выводя его из блаженной дымки чего-то прекрасного и необыкновенно притягательного.       — Да, Скотт, — улыбнулся Стайлз, чувствуя себя так хорошо, как не чувствовал никогда. — Я чувствую себя превосходно.       — Хорошо, — Скотт не почувствовал лжи и тоже улыбнулся, но как-то нервно. Весь он был напряжён и насторожен. — Ты… помнишь?       — Помню что? — осторожно улыбнулся Стайлз, вдруг испугавшись плохих новостей. Скотт выглядел так, словно кто-то умер. — Что случилось?       Скотт махнул рукой в неопределённо направлении и сел рядом со Стайлзом, тяжело вздохнув.       — Ногицунэ, Стайлз. — От этих слов его прошиб холодный пот, и Стайлз тут же напрягся, ощущая как в груди растёт дыра, заполнить которую он так никогда и не сможет. Потому что тот, кто её оставил и тот кто должен её заполнить, давным давно его покинул, запертый и побеждённый. — Ты снова был одержим.       Стайлз согнулся пополам, чувствуя тошноту и несправедливую потерю, которая теперь, когда он осознал, что всё это не было сном, стала такой реальной и болезненной, что ощущалась физически. Скотт обеспокоенно присел перед ним на корточки и положил руку на плечо, что-то успокаивающе бормоча и стараясь вывести на контакт.       Стайлз же горевал, не имея на это права, скучал по тому, кого не было никогда. Стайлз печалился о несбывшемся, жаждал невозможного и оплакивал несуществующее.       Почему его мозг решил, что вообразить Ногицунэ, который может ему помочь, который может его любить, который хочет быть с ним, может оказаться хорошей идеей? Стайлз никогда не считал себя по-настоящему сумасшедшим, но сейчас, понимая, что придумал себе личного ангела-хранителя в лице бывшего врага и, к тому же, скучал по нему, он готов был признать себя безумцем. Столько времени, годы и месяцы, загадки и чувства, потери и метания — всё это было воображением, жаждущим получить то, что реальность дать не смогла.       Но почему Ногицунэ? Потому что он выбрал Стайлза из многих, разглядел в нём что-то, стал его частью? Потому что к нему разум Стайлза был более расположен, более уязвим? Или, может быть, это потому, что, несмотря на все плохое, что произошло между ними в прошлом, Стайлз даже тогда чувствовал вкус того, чем они могли бы вместе стать, если бы он сдался: невероятно сильные и цельные, больше не забытые и не одинокие.       Почему так вышло? Где он ошибся?       Стайлз ненавидел себя за то, что после всего этого кошмара, который он сам для себя придумал, он чувствовал себя лучше. Обновлённый, свободный, проснувшийся. Пробудившийся ото сна, в который впал в тот день в школе, когда катана проткнула грудь, а зубы впились в плоть. Понявший.       — Это был не Ногицунэ, Скотт, — перебил друга Стайлз, поднимая уверенный, осознанный и чистый взгляд, не затуманенный больше виной и горечью. — Это был я.       Сложнее всего было признаться в этом самому себе. Принять, а потом понять. Боль больше не разъедала внутренности кислотой, воспоминания о заманчивой пустоте стали призрачными и затерявшимися, а желания, простые и человеческие, пробудились вновь.       Стайлз не знал, почему его разум решил сделать его более несчастным и потерянным прежде, чем исцелить, но был благодарен за новую жизнь, которая настала после метафорического пробуждения.       Но Ногицунэ, потерянный, дикий и забытый, знал. И теперь мог спокойно умереть, сгнить на дне деревянной коробки, выполнив последнее дело, которое считал не оконченным: стать для Стайлза всем, хотя бы на недолгое мгновение.