The Devil pulls the strings which make us dance;
We find delight in the most loathsome things;
Some furtherance of Hell each new day brings,
And yet we feel no horror in that rank advance.
«The Flowers of Evil» by Charles Baudelaire
·•════·⊱••≼♚≽••⊰·════•·
В гардеробной царила тишина, если не считать шуршания жесткого шелка. И, когда он сосредоточился, почти неслышное движение пиджака Себастьяна и сильных рук. Сиэль посмотрел на обои. Он держал свои руки заложенными за спину, пока пальцы дворецкого спускались по его груди, застегивая жилет. Граф посмотрел на бархатный диван, затем вновь на открытые полки шкафов, на разбросанные туфли и шляпы. Он пересчитал бархатные пуговицы на маленьком пуфике рядом с собой. Мальчишка избегал смотреть налево и ловить их отражение в длинном зеркале, но все выглядело как в любой другой день: прислуживающий на коленях слуга, ожидающий господин. Ожидающий чего? Конца. Как и всегда. Сиэль поджал пальчики ног в гольфах на ковре. Демон пробормотал: — Встаньте ровно, милорд. Граф выпрямился и позволил расправить свой воротник. Дворецкий разгладил пиджак на руках, проверяя посадку. Он ожидал гораздо больше разговоров. И, если быть честным, совсем иных прикосновений. Пока что это мог быть обычный вечер: Себастьян казался приятно поглощенным, слегка рассеянным, его губы застыли в легкой улыбке, пока он работал. Она так же мало выдавала его мысли, как нарисованные облака в бальном зале внизу давали представление о небе снаружи. Сиэль взглянул на стоящего на коленях демона. На спокойное бледное лицо. Этого ли он хотел? Одевать и снова раздевать своего господина, столь легко, словно избалованный ребенок шарнирную куклу. Вытаскивать рубашки и пиджаки из аккуратных коробок, вытряхивать из позолоченной папиросной бумаги сшитые на заказ жилеты и накрахмаленные кружевные воротники. По подсчетам мальчика, это была уже шестая рубашка. Возможно, Себастьян чего-то ждал. Или, возможно, ему действительно нравилось это занятие, и именно поэтому он делал это каждый день, и, возможно, каждый день получал от него не меньшее удовольствие, чем сейчас. Потирая большим пальцем жемчужные пуговицы, разглаживая гольфы на худых голенях. Глядя на обнаженные ноги и забавляясь этим безжалостным совершенством. По шелковистой коже пробежали мурашки. Иногда испытания благородства проходят совсем не так, как ожидаешь. Без труда чувствовать себя пэром Британии, когда стоишь при дворе ее Величества в полных регалиях и тяжелым мечом на поясе. Но дома предстают различные испытания. Гораздо сложнее чувствовать себя хозяином положения, стоя полураздетым в рубашке и гольфах. Это не должно иметь значения. Слуга не должен иметь значения. Однако в этом году он переступил множество границ, постепенно, чудовищно, и некоторые из них вызвали неожиданный дискомфорт. — Повернитесь, мой лорд. Сиэль неловко повиновался, его руки безвольно свисали вдоль тела, и он ощутил, как теплая ладонь скользнула по гибкой спине. — Хм, мисс Хопкинс с очаровательной надеждой допустила полдюйма лишней ширины в плечах. Я полагаю, она ожидает, что вы вырастете, — голос приблизился. — В конечном итоге портниха бы не ошиблась в мерках, — мурлыканье у его уха. — Она знает тело юного господина почти так же хорошо, как и я. Граф отвернул голову; резкий вдох. Но дворецкий уже стаскивал с его плеч пиджак, повернувшись к сложенным в стопку открытым коробкам. Сиэль прикусил губу. Слуги приемлемы лишь в том случае, если они невидимы. Их можно вытерпеть, только если отрицать их человечность и думать о них как об имени и опрятной паре перчаток, которые являются по вызову и исчезают, словно домовой, потому что, как только они принимают слишком отчетливую форму, и вы принимаете во внимание все остальное — мысль о том, что они могут сплетничать на кухне, или иметь мнение о чьей-то деловой политике, стоит только представить, как они стирают рубашки, смотрят на объедки, оставшиеся на тарелке, и опорожняют твой ночной горшок по утрам, — это становится невыносимо. И он не мог игнорировать Себастьяна. Ни его присутствия, ни его голоса. Ни краткие прикосновения кончиков пальцев в перчатках, касающихся коленей и запястий графа. Даже сейчас, когда демон стоял на коленях, зашнуровывая высокие кожаные сапоги. — Как я и предполагал, клетчатый жилет оказался слишком ярким, но темно-зеленый костюм должен смягчить этот эффект. Просто чудесно, — дворецкий наклонил голову. — У мисс Хопкинс может быть много недостатков, но в некоторых вещах у нее превосходный вкус. Нет, господин, — когда Сиэль раздраженно оттянул воротник высоко у самого горла. — Вам следует оставить его, — лукавый взгляд. Острый, как серебро, пробежал по спине. Он заставил себя стоять спокойно. Но мальчишка был не в том настроении, чтобы на него смотрели, осматривали столь пристально. Это спокойное внимание заставило его как-то съежиться. Он предпочел бы оказаться в кровати, даже если Себастьян собирался затащить его туда. В конце концов именно этого граф и ожидал. Он думал, что тварь может сделать что-то подобное: отнести его в постель с этим необычайным жестким взглядом. Повалить на пол. Или, возможно, прижать к стене. Сиэль теребил пуговицу на манжете. — Скоро, — сказал демон, завязывая бант на ботинке. Он поднял подбородок. — Что? — Скоро, милорд, — повторил слуга. — Мне известно, чего вы хотите. Я почти закончил здесь. Взгляд Себастьяна на долю секунды метнулся вверх. Он не улыбнулся, но в этом и не было необходимости. Его глаза были теплыми, темно-карими. Довольными. Знало ли это существо, о чем он думал? Черт бы его побрал, неужели он всегда так делал? Граф медленно покраснел. Мальчик даже не мог сосчитать, сколько раз он проделывал это сам, заставляя инвестора ждать у своего стола и делая вид, что неторопливо изучает бумаги до тех пор, пока не чувствовал, что человек уже весь на взводе от нетерпения. И демон сделал это с ним. Так просто. Сиэль не сводил глаз с ковра, но это вряд ли помогало. Он знал, что Себастьян наблюдает за ним, стоя на коленях. Проклятая тварь всегда была не в духе. Шумливой, когда графу нужна была лишь тишина. Или бесстрастной, как сейчас, слишком практичной, когда мальчик предпочел бы бурю снаружи и достаточную жестокость, дабы заставить его не думать ни о чем. Иначе какой во всем этом был смысл? Он ждал, что дворецкий скажет что-нибудь еще, неприличное или дразнящее, что-нибудь, за что он мог бы ухватиться и отвернуться от него. Себастьян, однако, молчал. Сиэль осмелился посмотреть. Зверь стягивал перчатки. Изгиб аристократических кистей. Он встретил взгляд графа с едва заметной улыбкой. Демон протянул руку и, обхватив пальцами подол рубашки, слегка потянул его вперед. Сиэль шагнул. Он был готов и твердо встретил взгляд Себастьяна, эти глаза были как смола и раскаленный уголь, и его лодыжки уперлись в раздвинутые колени. Дьявол притянул его к себе. Мальчишка почувствовал, как тонкие пальцы скользнули вверх по икрам, так нежно, что в желудке все перевернулось. Голова закружилась. Глаза напротив пронзили его, как игла бумагу, и его собственные дрогнули. Он посмотрел на ковер. Дыхание дворецкого было теплым на щеке. На шее, когда Себастьян развязал повязку на глазу. Когда расстегнул пуговицы рубашки, отодвигая высокий воротник, он ощутил прикосновение губ, ответный жар своего тела. Демон неспешно поцеловал его через плечо, повернув за бедра, и ах, зеркало. Сиэль не хотел смотреть в него. Ему было невыносимо видеть свое собственное лицо, свой неприкрытый глаз с его зловещим цветом. Но он увидел, как сильные бледные руки переместились на худые бедра, обхватив талию. Черные ногти существа блестели, словно крылья жука. Словно подмигивающие глаза. Руки Себастьяна скользнули под рубашку, приподнимая ее, и взгляд графа опустился по зеркалу к обнаженным ногам. Он чувствовал, как пальцы гладят его бедро, живот, вызывая дрожь удовольствия под кожей. Прикосновения были почти слишком сильными. Вид рук на его теле был еще хуже, и он, покраснев, опустил веки. — У меня впереди целая ночь, — сказал демон. — Вы дали мне свое согласие, молодой господин. Теперь я хочу, чтобы вы позволили мне использовать свой очаровательный ротик, — касание пальцев согрело розовые губы. Другой рукой он вновь потянул Сиэля за рубашку, на сей раз вниз. Ставя на колени. Граф вздрогнул. Он не ответил. Этим вечером слова ни к чему не приведут. Мальчик опустился, упершись острыми коленками в мягкий шерстяной ковер, и пошевелил пальчиками ног, когда дворецкий встал над ним. Он уже делал это раньше. Он мог сделать это снова. Если Сиэль будет думать об этом слишком долго, то свернется калачиком и умрет. Себастьян расстегнул пуговицы, взяв член голой рукой. Длинный ствол был утолщенным, потемневшим, как грозовая туча, и горячим на ощупь, когда дьявол взял безвольную руку графа и обхватил вокруг основания. Сиэль откинул голову назад, чтобы дотянуться. Он поднес яркую головку к губам и с трудом сглотнул, прежде чем разомкнуть малиновые губы. Слуга просунул ее в рот, и она тяжело легла на его язык. Он схватился за основание, и дворецкий убрал свою руку. — Тск, вы настолько маленький. Мальчишка бросил на него яростный взгляд. — В этом есть свои прелести, мой лорд. Но вы никогда не примете его достаточно глубоко. Принести вам стул? — Умолкни, — прошептал Сиэль, но это не увенчалось никаким успехом. Себастьян подцепил отполированным носком кожаных оксфордов подставку для ног и указал на нее. — Садитесь. Граф сел. Так было выше, удобнее. Дворецкий раздвинул колени и встал между ними, и когда скользкий горячий член вновь ткнулся между губ, Сиэль почувствовал, как он пульсирует. И его собственное возбуждение тоже пульсировало, стыдливо подергиваясь между ног Себастьяна. Он надеялся, что демон этого не заметит. Граф уже почти перестал надеяться, что демон ничего не замечает. Пухлая округлая головка бархатно двигалась по языку, скользя по нему. Жидкость скопилась в задней части его горла. Он поперхнулся. — Осторожно, господин, — тонкие пальцы зарылись в иссиня-черные волосы. — Не будьте жадны. Сиэль хотел было сверкнуть взглядом, но глаза жгло. И он не мог смотреть на Себастьяна, смотреть на него, не так. — Как положено, милорд. Он отвернул лицо в сторону, дабы выдавить из себя слова. — Я делаю. — Нет. Надлежащим образом. Здесь. Вот так, — пробормотал дворецкий, толкаясь глубже. — Ах, превосходно, — после этого демон не дал ему заговорить. Он не позволил вынуть влажный ствол изо рта, и графу пришлось дышать через раз, его тело напряглось. Лицо пылало жаром. Сиэль закрыл чернильную синеву. Он не знал, что хуже. Покорно работать обеими руками и занятым ртом, унизительно обслуживая тело своего слуги. Или же это: удерживать его неподвижно и использовать так просто. Грудь судорожно вздымалась. Его тошнило, он задыхался от неумолимых настойчивых движений. — Аккуратно, господин, — костяшки пальцев погладили по шелковистой щеке. — Если вам от этого станет плохо, я не намерен останавливаться. Не советую даже пробовать. Сиэль попытался зарычать. Получилось лишь бульканье. Демон двигался медленно, проникая сильнее и вновь ослабляя давление. Испытывая пределы своего дыхания, граф заставил себя сохранять спокойствие, глотая вязкую слюну, пока руки не налились болью от сжатия, а челюсть не заныла. Слишком долго, его грудь стала липкой. Он пытался не обращать внимания на прозрачную струйку, стекающую по подбородку и шее. — Я мог бы кончить вам прямо внутрь, — наконец сказал Себастьян. — Однако... ах... — он поддался назад, пока полированная головка не оказалась между розовых губ. — Откройте, милорд. Я хочу, чтобы вы попробовали это. Руки дрожали и, опершись на дворецкого для равновесия, Сиэль вцепился в его пиджак, впиваясь ногтями. Ему хотелось, чтобы это была дьявольская плоть. Он приоткрыл губы, крепко зажмурив глаза, но все еще мог слышать. Непристойный звук влажной плоти демона, сжимавшего себя. Резкий вдох. Себастьян застонал от удовольствия. И граф вздрогнул, когда его рот наполнился горячей струйкой, жемчужные капельки стекали с припухших губ, образуя липкую лужицу внизу. Горький беспорядок его слуги. Дворецкий глубоко вздохнул, его рука зарылась в мягкие волосы. Теплая ладонь скользнула по мальчишеской щеке. — Сейчас, господин, — палец нежно коснулся точеного подбородка. Голос приблизился, — глотайте. Сапфировая синева распахнулась. Он издал невнятный звук, его горло сжалось. Но взгляд Себастьяна был глубоким, немигающим, и цепкие руки крепко сжали черный пиджак. — Ну же, милорд, — предостерегающе. — Все до последней капли. Глаза заслезились. Граф мог притвориться, что это были не слезы. Он сжал руки в кулаки и сглотнул, дрожа. Это обожгло ему язык. Рука демона обхватила его горло, и Сиэль почувствовал, как оно сжимается, когда он сглотнул. Мальчик вздрогнул. — Вот так, — сказал дворецкий, и его улыбка была медленной. Восхитительной. — Ну вот, это было не так уж и сложно. Вам понравилось? Ваше послушание столь же прекрасно, как и ваша гордость. Но вы умудрились изрядно испортить мою униформу. Боюсь, вам придется ее почистить, господин. Ах, нет... — подняв палец, чопорное подобие школьного учителя. — Своим языком, будьте так добры. На темной шерсти блестела капля, яркая, как бусинка, рядом с расстегнутыми оловянными пуговицами. Сиэль повиновался, его тело сотрясала дрожь. — Просто превосходно. Здесь, — слуга указал пальцем. — И здесь. Граф обмяк от стыда. Ладони были липкими. И когда он закончил, когда слизал каждую капельку, Себастьян осторожно взял фарфоровое личико в ладони. Дьявол опустился на колени. Мальчишка встретил его рот в изнемогающем порыве голода. Все казалось почти простым, пустым облегчением. Головокружительный жар их поцелуя. Крепкие руки на бархатной коже, притягивающие его к себе, твердое тело под ним. Мягкое тепло влажного члена, прижатого к внутренней части бедра. — Вы неисправимы, — наконец прошептал дворецкий. Он отстранился, и его голая ладонь мазнула по мокрому подбородку графа. — О манерах и речи быть не может. Маленький жадный ротик, — он скользнул пальцами по алым губам, чувствуя острие зубов. Сильные пальцы, длинные и опасные. Сиэль видел, как они ломали кости. Он видел их залитыми кровью. Мальчик провел языком между ними, словно все еще мог ощутить их вкус. Дыхание демона было низким, смеющимся. — Порочный, — проведя подушечкой по клыку. — И кто еще здесь монстр? — он наклонился, коснувшись губами мочки уха. — Используйте свои зубы, господин. Сиэль прикусил твердую костяшку. Шипение Себастьяна от удовольствия пронзило его насквозь. Он застонал вокруг пальцев, когда дворецкий провел языком по покрасневшему уху. Граф не протестовал, когда другая рука опустилась вниз между их телами и нашла горячую выпуклость его возбуждения. Демон удовлетворенно хмыкнул. Сиэль вновь укусил. — Маленький звереныш, — сказал Себастьян, дрожа. — Где же ваш заостренный хвост? — он вынул пальцы изо рта и скользнул вдоль позвоночника к копчику. Дыхание мальчишки, сидящего на коленях, стало прерывистым. Одна рука вцепилась в воротник слуги. Задыхаясь от прикосновения, он почувствовал жжение у своего входа. Дворецкий прижал его голову к своему плечу, заглушая стон, и Сиэль нашел неприкрытый участок кожи над жесткой тканью. Снова укусил. Кожа оказалась соленой, горячей, более грубой под языком, чем он ожидал, и, ах, слишком человеческой. Он застонал, трепещущий звук, зубы и дыхание, когда палец вошел в него. Ему следовало остановиться, обдумать. Он не хотел останавливаться. Он хотел, чтобы Себастьян вошел в него глубже, но кончик был слишком дразнящим для облегчения. Граф лишь буркнул что-то невнятное. Он нетерпеливо заерзал на коленях с трепетом в животе, когда почувствовал подергивание возбуждения демона. В этом была какая-то сила. Сиэлю нужно было глотнуть воздуха. Он мог бы ощущать отвращение, если бы к нему прикасались так, как прикасался Себастьян: похотливые руки, любопытные, исследующие; сильные пальцы, скользящие по нему. И внутри него. Но это своего рода власть, быть желанным, чувствовать, как член утолщается у его бедра. Дьявольский рот не был нежным. Их поцелуй не был медленным. Руки графа были горячими от странного нетерпения, словно ему нужно было убедиться в реальности чудища, в его явном присутствии. Прошло всего несколько дней с тех пор, как дворецкий в последний раз был настолько близок с ним — не в его постели, нет, на «Кампании», когда Себастьян затащил его в гардеробную в большом зале и разложил на полу, заставив говорить нелепые вещи. Сиэль залился персиковым румянцем, встретив оскал острых зубов и утробное рычание. Ему хотелось знать, был ли демон таким, каким он его помнил. Хотелось знать, не изменилось ли что-то, не усложнит ли ситуацию эта беспокойная рана в его груди. Но слуга чувствовал себя, как и прежде. У него был тот же вкус. Его руки были такими же безжалостными, прикосновения такими же непримиримыми, и мальчик осознал это с некоторым триумфом. Ему удалось бы справиться с этим. Его рациональности не угрожала эта новая эмоция, иначе он, безусловно, никогда не смог бы сделать подобных наблюдений. Сиэль покачивался на коленях в такт движениям. Внимательный, пытливый, когда зверь поцеловал его, медленное погружение языка, которое слишком идеально совпадало с ритмом пальца. И как, как демон был так хорош в этом? Во всем. Он мог отточить острие своего ножа, а граф ждал этого, обнажив горло. Дворецкий стащил его со своих колен, поставив на колени. Мальчишка позволил. Иногда это было проще, чем видеть лицо Себастьяна. Крепкие руки обхватили осиную талию, удерживая на месте. Ладонь надавила между лопаток, вдавливая его грудь в ковер, и Сиэлю пришлось упереться обеими руками. Прохладные кончики пальцев коснулись шелковистой кожи. И давление члена Себастьяна. Граф вздрогнул, когда он вошел внутрь, задыхаясь от тянущего жжения. Он старался быть тихим. Демон прижался к нему, навис над ним, и вся его плоть словно налилась огнем. Слуга был достаточно велик, чтобы накрыть хрупкое тело, сдавить беззащитную шею, скользнуть в него и ах... Неспешно, чудовищно. Облегченно. Сиэль выдохнул. И задохнулся, когда зубы впились в его шею, по коже пробежала дрожь. Острая боль пронзила узкие бедра. И аккуратный член, толчок был настолько внезапным, что он прикусил язык и с ужасающей отстраненностью понял, что напряжение во всем теле было столь же охвачено желанием, как и болью. Он жаждал большего. Граф пожалеет об этом, ах, уже пожалел, но ситуация была схожа с его десертом, и он не мог отказаться. Мальчик бы вылизал тарелку дочиста. Завтра его будет тошнить, но он все равно наестся, приняв дьявола в мучительном голоде. Комната наполнилась шумом, долгим и высоким, который, как он знал, был его собственным. Сиэль попытался приглушить звук, когда они двигались вместе. Он забыл, что следует вести себя тихо. — М-м-м, восхитительное зрелище. Вы только посмотрите на себя. — Умолкни! — Посмотрите. — Нет, — сквозь зубы. — Нет. Однако мальчишка мельком уловил проблеск в дразнящем зеркале. Он увидел, как его щеки покрывал багровый румянец. Темная склоненная голова дворецкого прижалась к точеному плечику, будто ненасытная тварь. И его собственные дрожащие руки, колыхание расстегнутой рубашки, раздвинутые колени, обнажающие напряженный член... Он крепко зажмурил глаза. Томительные толчки сотрясали его насквозь. От давления все тело отзывалось пульсирующей болью. Нестерпимой. — Какой смысл желать, — сказал Себастьян, неспешно продолжая пытку, — если вы не хотите видеть. Вы отрицаете, — он зарычал. Низко. — Вы отворачиваетесь. Молите, чтобы вас осквернили... — Я не... — вздох. — Вы сидите, словно щенок. В ожидании меня. Желающий поскорее насытиться... — Замолчи. — Посмотрите, что я с вами сделал. — Я не хочу, — слова практически затерялись. — Ты чудовище... — Ах, — настороженно. Не в силах ничего сделать, граф поднял взгляд, и увидел в отражении лицо дьявола, прищуренные глаза. Не следовало так выражаться. Или, быть может, все же стоило. Ведь ему хотелось, чтобы Себастьян разозлился, не правда ли? — Чудовище, — голос дворецкого звучал угрожающе мягко. — Разве это не мой долг, юный господин? — он замедлил движение бедер, руки сжались в кулаки на ковре рядом с руками Сиэля. — Делать то, что не позволено никому другому. Все, что вы только соизволите. Или же нет. Стройные ноги задрожали. Ему не удалось свести их вместе, они были слишком широко раздвинуты. Он не мог говорить. — И если я чудовище, милорд, то кем это делает вас? — теплая рука скользнула вдоль груди, ощупывая впалый живот. — Вы считаете себя столь искусным. Столь опасным. И столь взрослым, — Себастьян сделал толчок. Резко. — Кто вы на самом деле? Презренный лжец. Сиэль с трудом перевел дыхание. Но он попытался. — Я не... — Нет? Кем же вы являетесь тогда? Сильные руки обхватили его бедра, притягивая назад, и усадили к себе на колени. Граф напрягся, почувствовав настойчивое давление внутри, ублюдок, электрическую дрожь. — Вы весьма могущественны, — слова горячо щекотали его за ухом. — Для ребенка. Для смертного. Но по сравнению с демоном вы — слабое крошечное существо. Совершенно бесполезное. Всецело беспомощное. Сиэль попытался приподняться и обнаружил, что его бедра крепко сжаты. Колени подтянуты и раздвинуты. В зеркале отразилось его разгоряченное лицо. Аккуратный возбужденный член, ярко-красный. Жгучий стыд, лихорадочный румянец, покрасневший ободок входа, растянутый слишком широко и туго обхватывающий толстый ствол. — Достойный маленький господин, которого я могу сломать, — низкий голос. Теплый, пленительный. Себастьян приподнял его, совершив медленное скольжение, и позволил забыться вновь. И еще раз. Жестче. — Нет, ах... — тело мальчишки напряглось. Быть прижатым за шею казалось болезненным. Однако это было несравненно хуже — наблюдать, как ужасающая штука входит в него. Чувствовать, как она обжигает, касаясь болезненной точки между бедрами. Ноющей, настойчивой. — Маленькое ненасытное животное, — голос дворецкого дрогнул, задыхаясь, — которое желает лишь показывать зубы, есть и трахаться. Сиэль застонал. Его потребность вспыхнула, нарастающая, безудержная. По телу прокатилась волна, яростная, как тошнота. Он еще не хотел кончать. Она пульсировала в нем, давила так, что щипало глаза, но граф не мог этого допустить. Себастьян был не в том настроении, чтобы останавливаться ради него. Пощады не будет. — Остановись... — Скоро. — Я не могу, ах... остановись... — он не выдержал. Было слишком поздно. Дрожь, пробежавшая по ногам, наполнила его до краев, и он попытался вцепиться в руки демона. За лацканы пиджака. Хоть за что-то. Но не смог, и резкая пульсация члена Себастьяна была слишком глубокой. Слишком сильной против жалкого напряжения, и он затаил дыхание, когда его возбуждение достигло пика, почти онемев. Горячее облегчение. Брызги мочи, и освобождение накатило волной. Потерянный, Сиэль находился в зарождающемся шоке ужаса. — Ох, молодой господин, — дворецкий замедлился. Но не остановился. Толчки были по-прежнему резкими. Блаженными, опасными, и его грудь сотрясалась, прижимаясь к спине графа. — О, посмотрите на себя. Мальчишка не мог остановить поток, дугой расходящийся по ковру. Он подпрыгивал от толчков, его тело сотрясалось в крепких руках. Себастьян тихо вздохнул. — Глупый щенок, устроивший беспорядок на ковре. Разъяренный рев в горле Сиэля превратился в нечто влажное и удушающее. Глаза заслезились, их жгло. Он попытался сделать вдох, но тот оказался прерывистым. Последняя струйка скатилась по мягкой ягодице. — Вы закончили? — демон заговорил совсем рядом с порозовевшим ушком, его голос был настолько нежным, насколько жестоким был толчок. — Вы довольны собой? Грязный мальчишка. Граф зашипел. И всхлипнул, пытаясь вырваться. — Не двигайтесь, — хватка под бедрами усилилась. — Я собираюсь заполнить вас, — прорычал дворецкий в лохматую макушку. — Не суетитесь, иначе я заставлю вас вылизывать свой собственный беспорядок. Зверь крепко прижимал его к себе, впиваясь ногтями в шелковистую плоть. И Сиэль почувствовал, как мягкий язык скользнул по пылающей щеке. Пульсация в ноющем теле и стон Себастьяна у шеи. Блестящее зеркало открывало вид графу на напряжение его собственных бедер, на темный ствол со вспухшей веной. На абсолютную святость лица демона в неописуемом наслаждении. Мальчик зажмурил небесную синеву, задыхаясь. Его всхлип пронесся дрожью по позвоночнику. Капли стекали по ногам, финал оказался жестоким и ошеломляюще резким, кульминация, похожая на удар кулаком по голове. Он отшатнулся, сотрясаемый посторгазмическими толчками. Ноги будто налились свинцом. Он не мог пошевелиться. Он не сопротивлялся, когда руки демона расслабились, опуская его, когда они соскользнули с бедер и двинулись между ними, неспешно, блудливо. Когда кончики пальцев втирали пот на впалом животе, тем самым усиливая боль его измученного возбуждения. Когда нащупали под ним ложбинку, удовлетворенно прижимая пальцы к натянутой коже и липкой выпуклости члена, находящегося все еще внутри. — Весьма очаровательно, милорд, — мурлыканье разлилось по нему будто тягучим медом. — Для маленькой холодной сучки вы весьма любезно открываетесь для меня. Себастьян медленно приподнял его, и он наклонился вперед, упершись руками в пол. Узкая ладонь распласталась на мокром пятне на ковре, все еще теплом под его рукой, и ему захотелось свернуться калачиком внутри себя, терпким от отвращения. Мышцы напряглись. Он поморщился от скольжения влажного члена демона, после чего по бедру побежала горячая струйка. Ему стало холодно. Глупый, обнаженный, пошатывающийся на четвереньках, ноги измазаны липким. По лиловым щекам текли слезы. Себастьян стоял на коленях позади него. Последовал шорох одежды. Дворецкий медленно встал и, поправив пиджак, принялся рыться в вещах. Сиэль даже не поднял взгляд. Тварь возвышалась над ним. — Сюда, господин. Граф закрыл глаза. Все его тело сотрясалось. Он не мог пошевелиться, иначе рухнул бы. Ребенок услышал, как слуга присел рядом с ним, и неприкрытая рука легла на его спину. — Милорд. Себастьян протянул руки. Чтобы поднять его или обнять, не важно. Сиэль всхлипнул. Он повиновался и ощутил, как они обвиваются вокруг него, поднимая. Граф вцепился в лацканы, обхватив дрожащими ножками сильные бедра, и почувствовал, как грудь дворецкого вздымается под его собственной, делая вдох. — Вам нужно принять ванну, — шепот затерялся в иссиня-черных волосах. — Мне следует вас вымыть, — однако демон не сдвинулся с места. Он стоял молча, пока ребенок пытался успокоиться, стараясь не сопеть в пиджак. Граф вдохнул аромат влажной черной шерсти. Он не должен позволять себе эту слабость. Возможно, только на сей раз. Но ему следует быть осторожным. Ни в одной игре нельзя быть уверенным на сто процентов. Если однажды существо откроет глаза и поймет, что находится у него в руках, что его господин отдал ему на хранение... Он почувствовал, как пальцы поглаживают его спину. Демон просунул руку под рубашку, и мальчишка ощутил медленное движение теплых кончиков. Вниз, к изгибу упругих ягодиц и к боли в основании позвоночника, от которой разлился трепет в животе. Вплоть до острых лопаток, тонкой шейки и затылку. — Беспомощная мелочь, — сказал Себастьян. — Если вы не перестанете плакать, то мне придется вас укусить. Сиэль поднял лицо, и дворецкий наклонился к нему, сцеловывая хрустальные слезы с фарфоровой кожи. Прижался к щеке, теплой, и мальчик не смог проглотить свой тихий стон. Он обвил руками шею слуги. Граф был глупцом, если когда-либо воображал, что сможет сохранить какую-либо частичку в себе отдельно. Это даже не имело значения. Он мог отдать зверю все, что у него было, каждую каплю крови, каждый вздох, крик и мысль, и все равно этого оказалось бы недостаточно. Дьявол даже не знал бы границ, увидь он их. Себастьян пошел бы гораздо дальше. Это был почти справедливый обмен. Сиэль судорожно вздохнул, крепко прижавшись к слуге. Его жизнь будет недолгой, но она продолжит бесконечно отзываться пустым эхом, и в промежутках времени они не перестанут брать друг у друга все, что могут. Демон никогда не узнает об этом. Если бы граф бросил все к его ногам, все, чем он был. Тварь никогда не узнает, что ей было позволено держать в своих руках. В груди разлилось непривычное пламя. Не от счастья, нет. Но дворецкий нашел в нем что-то. Как и в дворецком он нашел некое безмолвие. В кричащем жаре собственного тела он нашел то, что было ближе всего к смерти. Мальчишка мог бы бросить душу в пропасть своего горла и не услышать даже эхо. Что угодно в его руках останется в безопасности.·•════·⊱••≼♞≽••⊰·════•·
Себастьян стоял на коленях на кровати своего господина и снимал пиджак. Граф наблюдал за ним. Дворецкий чувствовал его взгляд, словно прохладную воду на груди. Он был доволен, что в итоге ему не пришлось набирать ванну. Это было повседневным делом, которое он исправно выполнял каждый вечер, главной обязанностью, но инстинкт побуждал его действовать в другом направлении. Забавное маленькое создание смотрело на него снизу вверх, опираясь на дрожащие колени, с аккуратного члена все еще капал предэякулят. Он был взъерошен, рубашка и туфли пребывали в беспорядке, широко раскрытые глаза отливали насыщенной голубизной. Себастьян почувствовал желание подхватить своего крохотного господина, побуждение в одной накатывающей волне веселья. Демон предвидел слез. Но не таких слез, как эти: слепых, причитающих. Он не ожидал, что граф потеряет контроль, не ожидал восхитительных беспомощных всхлипов, когда мальчик извивался на его члене, писая, словно испуганный кролик. Дворецкий улыбнулся, снимая серебряную цепочку с манжеты. Каждая новая уступка власти подпитывала его, как огонь. Каждое новое доказательство слабости господина, каждый усугубляющийся случай унижения ребенка давало свой эффект, как вино в его крови. Он никак не ожидал такого сильного голода, с которым мальчишка прижался к нему после случившегося. — Уже стемнело, — сказал граф со своей подушки. — Полагаю, скоро все спустятся к ужину. — Вы голодны? — Нет. Я уверен, тетя не одобрит моего отсутствия. Себастьян искоса взглянул на своего господина. Это была одна маленькая оплошность, подумал дворецкий, расстегивая жилет: ему не следовало стоять так долго, давая мальчику возможность собраться с мыслями. Господин приподнялся у него на руках, вытер пунцовые щеки, уже опять сконцентрировавшись на чем-то своем, пока слуга нес его к кровати. Теперь вновь воцарилось определенное равенство. — Ваши гости, непременно, останутся сытыми, — сказал Себастьян, — и хорошо отдохнувшими. Сегодня вечером они могут обойтись без вашего внимания. Граф пожал точеными плечиками, положив руку на голый живот. — А что насчет тебя? — Мое присутствие им тоже без надобности. Агни обо всем позаботится. Ужин уже готов. — Разумеется. У тебя был план, — несколько сухо. Себастьян почти улыбнулся. Весьма справедливое предположение, но никакого плана не было. Да и какой в этом смысл? Мальчишку следует направлять, возбуждать и гасить, как трепетное пламя, и здесь не может быть никаких правил; лишь тщательное наблюдение и чуткая реакция. Господин сопротивлялся даже сейчас, пытаясь вернуть разговор к обыденным вещам, и бесстрастно препятствуя атмосфере, в которую Себастьян так хотел его затянуть. Демон не беспокоился. Его забавляло, мурлыкая себе под нос, что граф так решительно отрицает плотские игры, в которые они здесь играют. Это была юношеская неловкость: он слишком боялся накала, который мог возникнуть в тишине между ними. Возможно, это была потребность верить, что никакой игры не существует. Господин медленно повернулся на бок, встретившись с ним взглядом: темные волосы взъерошены, стройные ножки в гольфах скрещены. Сапоги отброшены на покрывало. — Полагаю, ты нареза́л овощи. — Нет. Эта обязанность перешла к Снейку. Он довольно сносно обращается с ножом, если дать ему достаточно времени. Однако я все-таки свернул баранину в рулет, обвязал бечевкой и присыпал розмарином. Ребенок выждал паузу. — Ягненок. Да, чуть не забыл. Весенний обычай. — Пасхальный, — Себастьян сел на край кровати, отстегивая цепочку от часов. — «Агнец Божий». Он знал слова. Старые слова, гул голосов под сводчатыми потолками. Безмятежный в молитве или повышенный и отчаявшийся. Возвышающийся над звоном колоколов. Хриплый от смерти, заглушаемый грохотом карет, наполненных чумой. Жертвенный. Скованный, ожидающий. Мальчик посмотрел на него снизу вверх и сдвинул одно колено, прикрыв одеялом. Его усталый розовый член лежал мягко. Быть может, он даже не осознавал, что сделал. Однако его ноги больше не были скрещены. — «Agnus Dei», — сказал демон. — «Qui tollis peccata mundi», — он наклонился, дабы поцеловать теплый живот. — Не будь глупцом, — послышался едва уловимый голосок. — Никто в английской церкви больше не говорит на латыни. — О? — он медленно провел языком вниз к шелковистому бедру, осторожно задев тазовую косточку клыками. — Ну, тогда. «Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира...» Сахарные губы шевельнулись, когда Себастьян впился в нежное бедро. — «Помилуй нас». Мальчишка отвел глаза, когда демон взял его за талию и вытащил из гнезда подушек, неспешно опуская на простыни. Заостренное личико было повернуто в сторону и пылало розово-сладким жаром. Дворецкий наклонился, удобно устроившись над невесомым тельцем. Крошечное создание трепетало. Господин захныкал, когда пальцы вошли в него. Себастьян повернул изящный подбородок к себе и заглушил звуки поцелуями. Глубокими, нежными, и он почувствовал, как мальчик смягчился под ним. Сжался. Позволяя больше. И презирая себя за это. Демон выдохнул сквозь дрожь триумфа, прокатившуюся по его телу. Граф отчаянно нуждался в нем. Как и должно быть. Он взял аккуратный член между пальцами и начал поддразнивать. Нежно, постепенно доводя господина до возбуждения. Мальчишка выгнул спину, мягко покачивая манящими бедрами. Он был непреклонным, когда стремился держать все под контролем, жестким и требовательным; с неуклюжей жадностью хватался за свое удовольствие. Но сейчас он пребывал в покое и не мог ничего сделать, кроме как уступить, бесшумно двигаясь. Хрупкая чувственность. Себастьян так красиво скользнул обратно внутрь. Демон двигался медленно. Погруженный в себя, его кровь гудела вдоль размытой границы между их телами в тускло освещенной комнате. Некоторые вещи переплетены, выдержаны. Тишина сумерек, разгоряченная кожа и ровное дыхание. Едва слышные звуки наслаждения отзывались мягкостью на его устах, и он наблюдал, как вес господина опускается на матрас, двигаясь вместе с ним, в стройном теле не осталось напряжения. Себастьян затаил дыхание. И звук, влажное хлюпанье, когда головка его члена выскользнула, уже сочащаяся вязким предэякулятом, и он вновь толкнулся внутрь. Дразня, лишь головка, блестящий кончик и тугой ободок, раскрывшийся для принятия. И он снова вытащил. И толкнулся обратно, глубже, и крик мальчишки почти довел его до кульминации одним содроганием. Погружение было подобно падению. Когда он снова скользнул внутрь, в уголках медовых губ выступили серебряные капельки. Когда демон вновь проголодался, вновь захотел, он замедлил темп. Так не пойдет. Слишком туго, слишком голодно, трепет крошечного тела. Дворецкий желал этого так же сильно, как и граф. И ведь это было поражение, не так ли? Хотя он никогда не позволил бы своему господину узнать об этом. Не было ничего, чего бы он не сделал. Вынужденный, противоречивый, неохотно вовлеченный; сопротивляющийся. Готовый. Себастьян держал пульсирующий член господина, зажатый у основания, и шептал: — Еще нет. Я пока не могу этого допустить, — медленное давление глубже, и мальчик вздрогнул, как от вздоха. — Еще немного. Ах... Совсем чуть-чуть. Маленькие ручки слабо сжались, сонное тельце позволяло все. Принимало все. Издаваемые звуки нежно доносились из-под затененного полога. Себастьяну хотелось усадить графа верхом и заставить двигаться самому. Однако господин был слишком утомлен, не в силах поднять даже свою взъерошенную голову. Приглушенные всхлипы. Кукольное личико закрывалось, словно бутон. Дворецкий помедлил, лизнув устало приоткрытые губы напротив. — Вам следует отдохнуть, — наблюдение. Плечи мальчика шевельнулись на подушках. — Я всегда могу приказать тебе остановиться. Если понадобится. Демон плавно повел бедрами. — Не нужно, — сказал он, обдав горячим дыханием острое плечико. — Не приказывайте мне остановиться. — Я мог бы, — разминая свою гибкую спинку. — Ты это заслужил. — Заслужил, милорд? — Верно. Любое наказание. Ты заслуживаешь его. Он вновь нашел розовые губы и поцеловал их. — Хм? — Мнх... Какой-то время они молчали. Некоторые вещи, например, вкус его господина, ему удалось смягчить, другие он смог утолить. Иные же — разрубить, словно топором. Себастьян позволил этому течь в своей крови. Наслаждение, потребность. Неуверенно, вызывая беспокойство. Дворецкий вышел из трепещущего тела. Теперь он лениво целовал его, покусывая припухшую нижнюю губу, пока снова вводил палец во влажную дырочку. Дразня пульсирующий ободок и чувствуя, как тот судорожно сжимается. Мальчишка издал изумительный писк у его рта. Себастьян просунул палец глубже. Бесконечно медленно. Внутри было скользко и тепло. Дыхание графа участилось. — Ты сегодня чересчур нетерпелив, — тоненький голосок, едва слышимый в падающем свете. — Неугомонный. Будто бы пес. — В самом деле, мой лорд? Лучше задавать вопросы, чем отвечать на них. — Как... — мальчик все еще подбирал слова. И вновь терял их. — Нгн, да. Там. Ах... Неторопливое молчание, пока граф двигался, прижимаясь к его руке. А затем снова слова. — Я думал, ты уже... ах... Успел насытиться вдоволь. — Еще нет. — И когда же это произойдет? «Никогда, милорд». — Скоро, — он наклонился, облизывая. Пробуя усталость господина и его нужду. — Когда я чего-то желаю... — тело. Аромат. — Это голод. Он не может утихнуть, — на языке ощущался горький пот. — Разве вам не хочется спать? — Уже скоро, — опасливо. — А тебе? — Пока нет. — Хм, — сухое веселье в голосе. — Значит, ты собираешься вести себя так всю ночь? — Возможно, — немного угрозы никогда не помешает. — Ты будто бы собака. В жару. Словно животное, — изящные пальчики запутались в темных волосах, опуская его голову ниже. Вниз по стройному разгоряченному телу к расслабленному члену. — Неужели это так, Себастьян? Демон вытащил палец и взял губами мягкую плоть. Невозможно было объяснить эти вещи. Болезненное расширение, зияющая пустота в нечто более далекое, чем память, более обширное, чем возможность. Как близость запаха мальчишки пробудила его. Как каждый вкус обострял его. Как даже мысль о воздержании теперь обжигала его плоть. Теплота. Да. Не как у животных, нет. У живых существ есть стремление к жизни, инстинкт созидания. Однако этот голод был лишь вспышкой. Химической реакцией. Погребальный костер, конец им обоим. Душа ребенка, прелестное хрупкое тельце, и его собственное существование — потому что он всегда будет самим собой, но никогда больше таким, как прежде. Эта форма, это место. Они были созданы для юного господина, выкованы из крови омерзительного жертвоприношения. Приспособлены для использования. Этого мальчика. И сейчас его желание пронизывало каждую извивающуюся клеточку, кристаллизуясь внутри него. В нем таилось ядовитое семя, то, что могло перевоплотиться в страх. Он надеялся, что больше не будет носить в себе это. После всего. Но он будет нести. Притяжение, которое пробудило каждую его частичку. Необходимость. Жар. Медленное возбуждение, которое очень трудно вновь успокоить. И как только ребенок исчезнет, как только все это закончится... Демон опустился на колени, снова взяв тяжелый горячий член между пальцами и направив его вниз. Граф застонал, дрожа, раскрываясь. Чувственный под ним. Но руки, казалось, горели, когда он проникал внутрь, словно Себастьян принял стекло за лед. Неправильный вид голода. Он закрыл глаза, ощутив горечь. Даже здесь, даже погрузившись глубоко в тело господина, он жаждал другого. Крови, влажной и теплой, и трепета свежей плоти. Крика и хруста костей. Его руки дрожали от усилия сдерживать себя. Он хотел разорвать легкие мальчишки на куски. Выпустить наружу его внутренности. Ему нужно было проникнуть в него, просто немного глубже. Щеки графа пылали, горло было влажным от напряжения. Себастьян прикоснулся губами к беззащитной шее. Господину нравилось, когда его целовали там. И кусали, мягко или грубо. Он надавил сильнее и почувствовал прокол кожи. Соленый привкус на губах. Ребенок вздрогнул от боли. Он неторопливо посасывал, смакуя, и отстранился, дабы осмотреть рану. Темную и жесткую, пунцовую. Граф наблюдал за ним своей ужасающей бездонной синевой. Себастьян сжимал укус пальцами, пока кровь не заструилась, стекая вниз, и он провел по следу языком, слизывая ее. Внимательно следя, как набухает голубая жилка, демон надавил большим пальцем. Вот оно, это трепетание под прозрачной кожей; артерия, а не вена. Если бы он прокусил ее, кровь брызнула бы на них обоих, яркой струей прямо из крошечного бьющегося сердца. Она хлестала бы. И хлестала. В такт лихорадочному пульсу, окрашивая все в рубиновый цвет. В такт его сжимающемуся телу. Дворецкий прижал палец и закрыл глаза. Сглотнул. Его член болел. У него было слишком много столетий, чтобы узнать, как работают их тела. Что заставило их биться в судорогах и умирать. Что заставляло их стонать от удовольствия. Он мог сделать это. И он был бы нежен, мальчик умер бы в агонии, в восторге. Ложь. Он не был бы нежным. Этого было недостаточно. Этого никогда не будет достаточно. Ему больше ничего не хотелось. Он двинулся снова, кусая. — Ха, ах... — М? Стройные бедра дернулись. Граф кончил молча, почти не осознавая этого, тонкая струйка белоснежной жидкости потекла по вздрагивающей груди. Себастьян замедлил движение бедер. И остановился, выскользнув из безвольного тела, его влажный член беспокойно подрагивал между бедер. Господин прерывисто вздохнул, его глаза уже были закрыты. Дворецкий наблюдал за ним. Он выполнил здесь свой долг и не ждал за это благодарности. Но мальчишка явно изнемогал от наслаждения, и следить за его дыханием было почти приятно. Демон прижался щекой к раскрасневшейся вздымающейся груди, прислушиваясь к учащенному ясному сердцебиению. Лежа рядом, он дразнил нежные соски кончиком языка, побуждая графа к краткому пробуждению, пока тот не застонал, не зевнул и не развел острые коленки в стороны. И вновь уснул, когда Себастьян задышал над бледным изнуренным членом. Дворецкий обхватил стройные бедра, посасывая аккуратный член. И опустился ниже, нащупывая пятнышко влажной дырочки. Неторопливо слизывая соленые капельки. Удерживая большими пальцами размягченную морщинку и проталкивая язык глубже, он вкушал горьковатый жар. Испытывая пределы собственного возбуждения. Он медленно поглаживал себя, покачиваясь в кулаке, и уткнулся носом в спутанные волосы, задыхаясь от стойкого вкуса мальчишеской распущенности. Никогда еще он не отдавал так много, с таким долгим терпением. Не по своей воле. Но данный приз был достойным. Будто бы свет на орбите. Нечто сосредоточенное, пульсирующее. Противоядие от его нескончаемого течения, колоссального разрушения. Вот этот миг. Себастьян задрожал. На грани оргазма у него перехватило дыхание, и он замер. Демон провел пальцем между медовыми губами, раздвигая их, и, помедлив, пролился внутрь прелестного розового ротика, наблюдая за сонным глотанием. Блеск эякулята поблескивал на пухлой нижней губе, и дворецкий наклонился и слизнул его. Сладкий и солоноватый. Рука графа дернулась на подушке. Себастьян откинулся на теплые одеяла. Он прижался к спящему телу, прильнув ртом к изящной влажной ручке. Особняк был полон шума и голосов, но здесь, наверху, в тусклых покоях господина, все было тихо. Где-то, спустя какое-то время, пробили часы. Демон вздохнул. И начал приводить себя в порядок, надевая пиджак и туфли. Поправляя шелковый галстук. Он опустился на кровать рядом со спящим ребенком, осторожно расшнуровал высокие сапоги и укрыл его. Мальчик зашевелился, поглубже закутываясь в одеяла. Себастьян вымыл руки в пустой мраморной ванной и, пригладив волосы, бесшумно вышел из спальни. Он направился на кухню, натягивая пару чистых перчаток. Даже из служебного коридора он отчетливо слышал разговор из столовой гостей за обеденным столом: чистый голос леди Фрэнсис и смех Сомы. Было уже поздно, время светского ужина для аристократической семьи, что выходило за рамки ежедневного рабочего графика графа. Здесь, внизу, жизнь шла своим чередом. Бард, должно быть, закончил запекать баранью вырезку, и Танака должен был заняться ее разделкой. Себастьян приостановился у кухонной двери. Однако он всегда был хорош в этом, ступая между мирами. На кухне было тепло, в воздухе витал запах смолистого розмарина и слышался хруст сочного мяса. Повсюду горел свет, кладовая была открыта, и тень Снейка металась между буфетной и холодильным хранилищем. Дворецкий услышал отдаленный стук служебной двери, ведущей в столовую, и голос Мэйлин. Он повесил пиджак на напольную вешалку, остро ощущая нечеткие пятна на форменных брюках. На черной шерсти; большинство людей едва ли обратили бы на это внимание. Демон также чувствовал аромат тела своего господина. Секса и разврата. Это его позабавило. Без сомнения, ему следовало бы сменить униформу на чистую, но он пробудет здесь недолго. Пока дворецкий завязывал фартук, Бард гремел посудой на мраморной столешнице. — Эй, Себастьян. Тот лимонный пудинг, ты сказал, что к нему должен быть соус... Он не оглянулся. — Накрытое блюдо в кладовой. — Оу, — шеф почесал подбородок ручкой деревянной ложки. — Так это был не соус? — Это определенно был не соус. Только не говори мне, что ты... — Он был в стеклянной чаше, — крикнул Агни с другой стороны столешницы, — а не в кувшине. Бард пробормотал что-то благодарное, и Себастьян задумчиво посмотрел на другого дворецкого. Когда человек знаком с разочарованием, во всем остальном присутствует определенная неожиданность. Индус поднял брови, измельчая палочку корицы в мельнице для специй. — Все ли в порядке, друг мой? — Бесспорно, — сказал Себастьян. Где-то здесь должен быть куриный бульон, господину нужен был простой бульон. Он нашел его в хранилище, желатиновую качающуюся массу, и разогрел немного на гудящей плите. Рассеянно; проверяя огонь, он принес поднос и пиалу. Демон задержался у полных посуды шкафов, нахмурившись при виде орнаментированной позолоты на расписном фарфоре. Все это выглядело вычурно и глупо. Однако там было несколько мисок кремового цвета, одни из многочисленных посылок, которые знакомые графа Фантомхайва иногда присылали в качестве подарка; французские, из Сарегемина, как уточнил барон Дитрих в своей записке. Это был даже не фарфор, а простой фаянс из кварцевого камня, но нежный голубой рисунок птиц и ветвей был довольно мил. Себастьян взял с полки одну из них. Она не подходила для обеденного стола графа, но сейчас это не имело значения. Когда он вернулся, Агни помешивал что-то на плите и с любопытством смотрел на разогревающуюся кастрюлю с куриным бульоном. — Ваш молодой господин болен? Дворецкий пожал плечами. — Ему следует отдохнуть. Он поправится, — демон перевел взгляд на другую кастрюлю: что-то густое, бледное, с нежным привкусом корицы. Отварной рис. — Ваш не любит лимонный пудинг? Индус рассмеялся. — Сегодня вечером он чувствует себя усталым и угрюмым. Ему захотелось чего-то, что напомнило бы ему о доме, — он накладывал ложкой из кастрюли в ожидающее блюдо, его движения были быстрыми и уверенными. — Мой принц не просил об этом. Он хотел чего-то другого. «Нокши питха», небольшие рисовые лепешки с красивым орнаментом. Я мог бы приготовить это, но я так и не научился делать их похожими на цветы. Такими их делают женщины, — смуглое лицо омрачилось. — Я делаю все, что в моих силах, однако иногда есть вещи, которые я не в состоянии сделать для него. В действительности ему не хотелось лепешек. Он хотел пробудить давнее воспоминание, поэтому я приготовил ему нечто иное. Рисовый пудинг больше подходит для зимы, нежели для весны, но мой принц порой не заботится о таких вещах, — он солнечно улыбнулся, продолжая работать. — Иногда он ведет себя словно ребенок. Себастьян наблюдал, как мужчина откупорил маленькую стеклянную бутылочку и вылил несколько капель в дымящуюся чашу с отварным рисом. Аромат раскрылся, роскошный и цветочный. Агни поймал его взгляд. — Мой принц предпочитает рисовый пудинг с орехами кешью и розовой водой. Демон кивнул. — Мой предпочитает мед. Индус жестом указал на кастрюлю. — Здесь еще много. Если лорд Сиэль пожелает немного... Себастьян улыбнулся. — Благодарю вас. Но нет. Мне и так будет весьма трудно заставить его съесть суп. Финни кричал в коридоре; он что-то уронил. Дворецкий не поднял головы. Он слышал, как Бард пошел выяснять, и Агни отправился вместе с ним. Они справятся. Похоже, сегодня вечером это его не касалось. Он снял с плиты кипящий бульон и осторожно налил. Фартук снят. Пиджак надет. Затем поднос, прохлада и внезапная тишина коридора, лестница, умиротворение и дубовая дверь. Он не постучал. Темная голова почти скрылась под одеялом. Себастьян поставил поднос на кровать рядом с графом и наклонился, чтобы откинуть одеяло, обнажив хрупкое голое плечико. — Ваш ужин, милорд. — М-м-м. Я не голоден. — Это куриный суп. Мы не должны допустить, чтобы ваш кашель усилился. Вам все еще нездоровится. Тишина; вздох. Себастьян проверил камин, не столько из чувства долга, сколько из деликатности. Иногда мальчику не нравилось, что за ним наблюдают. Огонь обжигал его грудь, когда он опустился на колени; в комнате было роскошно тепло после прохладных коридоров. — В кладовой есть торт, — сказал демон, — но я подумал, что не следует есть его сегодня вечером, — немного дипломатии; в конечном итоге, это не являлось наказанием. — Хм. — Агни приготовил рисовый пудинг. Он спросил, не желаете ли вы отведать его, — дворецкий оглянулся через плечо. — Я сказал ему, что у вас сегодня не было особого аппетита. Граф отбросил одеяло ногой и медленно перевернулся. — Нет, — он лег на живот, обнаженный на смятых простынях, и взял ложку. — В любом случае твой самый лучший. Себастьян стоял, грея руки. Затем снял перчатки. — Я приготовлю вам ванну, мой лорд. Его господин кивнул с набитым ртом. Граф позволил отнести себя в ванную и вымыть. Есть некое удовлетворение в купании, в наблюдении за изменением состояния. То, что подлежит восстановлению, и то, что нет. Себастьян тщательно мыл своего господина, стоя на коленях у дымящейся воды. Очищал шелковистую кожу от тяжелого запаха. Омывал тонкую шею, размазывая засохшую кровь. Узкие бедра, скользкие от их общей порочности. На плече расцвел темный синяк, кровавый укус, и демон бережно прижал к нему ткань. Сожаление и великолепие, что на хрупком теле столь легко можно оставлять метки. Нежный лепесток, несущий единственное прикосновение, которое ему надлежит: след от укуса собственного слуги. Ребенок издал звук, когда пальцы слегка надавили на синяк. Но он не сопротивлялся и устало уронил голову на ладонь демона. Откинул ее назад, глаза полузакрыты. Маняще, грациозно, как могла бы кошка. Себастьян провел неприкрытой рукой по груди, по выступающим ребрам. По легкому покачиванию бледного члена. Скользкий ободок входа расслабился, и мальчишка тоже позволил это, его веки дрогнули. Дворецкий встал, ставя бутылку с мылом обратно на поднос. Выжил мочалку. — Тебе следует присоединиться ко мне. Он посмотрел вниз. Граф низко опустился в воду, и теперь она плескалась у самого подбородка. Волосы мокрыми прядями падали на лоб. Тяжелые веки были закрыты. Он лежал блеклый, как рыба, и неподвижный, словно во сне. Взгляд скользнул по стройным ногам, безвольным и расслабленным. Да, он мог бы. Он мог бы присоединиться к нему. Расстегнуть пуговицы, раздеться. Погрузиться в горячую глубину, притянуть невесомое тельце к себе и забыться на некоторое время, растворившись в паре и розовой воде. Он никогда не делал ничего подобного со смертным господином. Он никогда прежде не испытывал такого искушения. Себастьян вытер руки, дыша сквозь пульсацию возбуждения. Он разгладил пиджак. — Я принесу вашу ночную рубашку, милорд. Мальчик не ответил. Красивая ручка соскользнула с бортика ванны, и он погрузился в воду, его волосы превратились в чернильную лужицу. Дворецкий принес свежее полотенце. Господин не смотрел на него, пока нес его обратно в спальню. Себастьян слегка вытер его. Синяки начали проступать на белоснежных бедрах. Выше локтей. Вокруг тонкой талии. Граф откинулся на кровать, уставившись на балдахин. И приподнял ногу, безмолвно указывая, чтобы слуга вытер ее. Демон скользнул полотенцем вниз, по изящной икре и острому колену, пока узкая ступня не уперлась ему в грудь. Он провел рукой по миниатюрным пальчикам, но на кукольном личике не отражалось ничего, кроме тени. Дворецкий обхватил обнаженную лодыжку и приподнял ее. Он лизнул сжавшиеся пальчики. Поймал зубами самый крохотный и медленно пососал, наблюдая за запрокинутым лицом господина. Мальчишеское тело напряглось. Пронзительный голубой взгляд переместился на Себастьяна, он заложил одну руку за голову. Демон покрывал поцелуями подъем ступни. Лодыжку. Шелковистое бедро. И теперь граф провел другой рукой по своему голому животу, между раздвинутых ног. Но его член лежал мягко, слишком сонный, слишком измученный для возбуждения. Сокровенное местечко налилось жаром и сладостью, опухло, будто разбитая губа. И вкус у него был такой же — металлический привкус крови. Себастьян медленно облизнул губы. Ему придется быть нежным. Мальчишка прикрыл глаза рукой, но продолжил наблюдать за демоном. Дворецкий расшнуровал туфли. — Вы хотите надеть рубашку? — Я хочу трахаться, — граф зевнул, и дрожь от этого вульгарного слова, прозвучавшего в его низком голосе, опалила тело Себастьяна. — В таком случае, — демон склонился над кроватью. Тяжесть возбуждения была такой же частью его самого, как вибрации его тени по комнате. — Скажите мне, мой лорд, что именно вы хотите, чтобы я сделал с вами? — Не будь занудой, — голос уже звучал отстраненно. — Мне не нужна твоя дерзость. Раздевайся или покинь мою комнату. Дворецкий снял пиджак. — Не думаю, что это было бы верным решением. В конце концов, вы обещали. Мальчик не забыл. Возможно, его потребность самоутвердиться стала слишком укоренившейся привычкой. Или, быть может, он хотел заполнить это расползающееся молчание. — Время еще есть, — тихо, как бы про себя. — Всегда, черт побери, время, — его взгляд вернулся к Себастьяну, когда тот наклонился, дабы прикусить упругое обнаженное бедро. Его рот сжался. — Еще мгновение. — Сейчас, — сказал демон. Он склонился над господином, устраиваясь поверх гибкого тела. — Я сказал, подожди... — граф ударил его розовой пяткой. — Остановись, — прямо в грудь. Дворецкий перехватил ее. Маленький лорд оскалил зубы. О, он боролся. Однако он устал. Задевая его острыми локтями. Себастьяна забавляла эта короткая игра в борьбу. Этот раздраженный толчок, пинок восхитительных ножек, превратившийся в размахивание конечностями. Игра. Как будто был возможен какой-либо исход, кроме этого. Он прижал мальчишку к матрасу и протиснулся между извивающихся ног. Холодная синева сузилась, и демон вздрогнул, когда пятка попала ему в живот. Снова, ниже, резкий удар в пах. Задела член. Дворецкий зашипел. Не из-за боли, это он мог вытерпеть, погружая ее в себя с трепетом, подобным наслаждению, но щенок целился. Он, затаив дыхание, вжался в тугое тело. Юный господин был спокоен. Почти. А затем беспокойно застонал, когда ствол скользнул внутрь. Он захрипел от толчка. Себастьян позволил птичьим запястьям вырваться из его хватки. Он наблюдал за напряженным лицом, за сверкающими полузакрытыми глазами. Он подумал, что граф может попытаться вновь ударить его. Однако маленькие ручки вцепились в воротник. Запутались в галстуке, притягивая его ближе. И, проникли под рубашку, ощупывая, и демон обнаружил точеные ножки, обхватившие его бедра. Дворецкий резко вздохнул. Он прижался ближе, его обнаженная грудь вздрогнула от прикосновения теплых рук. Они скользнули вниз по ребрам, отыскивая рану, нежный край наполовину зажившей плоти. Твердые кончики пальцев. — Больно? — шепот был едва громче дыхания. Он зарычал. — Закройте глаза. — Почему? — голос был тихим от усталости. «Потому что я хочу, чтобы вы сделали это, господин. Потому что меня забавляет видеть, как вы вздрагивайте, когда я повышаю голос. Потому что гнев на ваших щеках, когда вы повинуетесь, стоит больше, чем кровь. Потому что мне это нравится. А вам нет». Однако смертные предпочитают услышать причины. Как и этот. Он всегда хотел объяснений. — Потому что я так сказал. Закройте их. — Не смей указывать мне, что делать, — сердитый, с тяжелым взглядом. Настойчивый мизинец впился ногтем под шов шрама. Прокладывает путь к воспаленным краям раны. — Больно, не правда ли? — и в глазах блеснуло нечто слишком взрослое для него. — Безусловно, это так, — скверный триумф. — Глупый пес. Порыв ярости. В горле демона заклокотало. Его руки дрожали на простынях. Он знал, как причинять такие изысканные мучения хрупкой плоти ребенка. А еще лучше, еще болезненнее, он знал, что разорвет на куски кровоточащий маленький разум. Себастьян мог сказать своему господину, что ему известен его секрет. Сказать, что он прекрасно знает, что держит его скованным и зажатым, словно незажившую рану. Дворецкий схватил узкое запястье и отдернул от себя, вдавливая в подушку. О, это высокомерие. Глупость, которую столь легко утратить. Душу можно продать, но отдать можно только сердце. Медленная дрожь наслаждения пробежала по его спине, пульсацией отдаваясь в члене — величайшая из его скрытых побед. И не единственная, что осталась бы сокрытой. Он навис над графом. Мальчишка выгнулся, широко раскрыв разномастные глаза, и застонал, высоко и надрывно. Резкие крики, задыхающиеся от боли, эхом отдавались даже в тихой комнате. Отдаленно в ванной; вибрация звука, роскошные отзвуки. Демон зарычал. Если бы кто-то проходил по коридору снаружи, он бы услышал господина. Остроухий смертный услышал бы его из комнаты внизу. Он надеялся, что так и произойдет. И снова качнул бедрами. Тело мальчика было восхитительным, но его ответный звук был сам по себе удовольствием, беспорядочный умоляющий звук. — Тише, милорд, — жестко процедил он сквозь зубы. — Где ваше самообладание? — он замедлил свои толчки, ровно настолько, чтобы граф смог глотнуть воздуха. И вновь взвыть. — Или же вы хотите, чтобы вас услышали? Его господин застонал, но он и не пытался успокоиться. Если кто-нибудь слышит... Себастьян закрыл глаза, глубоко вжимаясь в тесное нутро. Это была бы самая прелестная игра, дабы опровергнуть их опасения и отклонить все вопросы. Мальчишка трепетал бы от ярости и ужаса, ожидая ответа; и он отказался бы от идеи ответить правдой. «Да, милорд кричал», — он толкнулся, дрожа. — «Мой господин испытывает чудовищное желание заполучить тело своего слуги. Он получает удовольствие от собственного унижения и находит удовлетворение в насилии», — демон улыбнулся, глядя на запрокинутое лицо мальчика, искаженное болью, с неземным великолепием возбуждения. — «Мой лорд воображает себя влюбленным». Крики становились все неторопливее. Тише. Его голос начал ломаться. Завтра он вряд ли сможет говорить. Себастьян вздохнул и поцеловал его. Граф яростно прошипел, его глаза потемнели от боли. Он издал всхлипывающий звук и потянулся вновь за поцелуем. Себастьян не хотел этого. Искушение рта господина было слишком сильным, голод, который он не осмеливался испытывать в собственном гневе. Ему было невыносимо глотать этот вкус, остроту юности, яркость спелости; сиропную сладость похоти, такую пьянящую развращенность. Сдавленный шепот был почти потерян. — Я же говорил тебе... — задыхаясь. — Говорил тебе остановиться. — Вы не отдали приказа, — смех дворецкого был дрожью, глубоко проникающей в сжимающееся нутро. — Вы не сделаете этого, — резкий шок наслаждения. — Вы не можете, — неспешного, тяжелого. Совершенного. Лицо напротив ожесточилось, эта холодность была знакома Себастьяну так же хорошо, как и его собственное имя. Что-то холодное прижалось к животу, и он посмотрел вниз. Пистолет был прижат к нему, крепко зажатый в левой руке. — Ты истекаешь кровью, — голосок был хриплым. Истощенным. — Ты чувствуешь боль. Я бы хотел увидеть это снова. Дворецкий оскалил зубы. Он знал, что граф видит это. Наблюдал за крошечным мерцанием в безграничных бирюзовых глазах, за искрой в мощной смеси. Он знал, как выглядит вожделение. И потребность. Но это глубокое возбуждение от власти, от контроля — ему не нравился этот блеск, темнота в сапфировых глазах. Никто не смел так смотреть на него. Он схватил другое запястье и потянул, поднимая их над головой господина, вглубь сваленных подушек. Сжатые пальчики разжались. Пистолет выпал. Узкая грудь вздымалась. Себастьян схватил его, обхватив рукой влажное бледное горло, хрупкое, будто стебель, и большим пальцем надавил на пульс. Он сжимал, делая толчок. Дыхание вырывалось из подтянутой груди. Мальчик задыхался под его ладонью. Демон вжал графа в кровать. — Я дал вам достаточно, — сказал дворецкий. — Крови. И послушания, — он почувствовал, как комната задрожала. И свет, и кровать. Тень начала извиваться. Он на мгновение задумался, что бы сделал ребенок, если бы он позволил этой колеблющейся форме рассыпаться и продемонстрировал свое истинное «Я», развернутое в полумраке спальни, крик тени. Но его господин не заслуживал так много. — Вы всегда желаете большего, — сказал он, не скрывая той же резкости в голосе. — Вы хотите всего. Не смейте говорить мне остановиться. Демон почувствовал, как упругие стенки сжали его ствол. Он отпустил горло, зашипев от восхитительного давления вокруг него, и, скользнув рукой вниз, нашел аккуратный розовый член. Провел пальцами по крошечной набухшей щелочке. — Вы кончили? — но ему не нужно было спрашивать. Измученный маленький паршивец продолжал сжимать его. Он уткнулся носом в раскрасневшуюся щеку. — Вы кончили. Без единой капли. Я трахнул вас насухо? Граф молчал. Съежившись, зажмурив безбрежную синеву, его тело было слишком напряжено, чтобы двигаться должным образом, и Себастьян замедлился. Остановился и выскользнул почти до самого кончика. Он двигал рукой, быстро и грубо, утолщенная головка все еще была зажата в маленькой дырочке. Содрогание его члена внутри трепетной розовой плоти. Оглушительная волна, постепенная, как тошнота. Брызжущая. И вытекающая. Демон начал успокаиваться, зарывшись кулаками в одеяло. Чувствуя, как отголоски кульминации пробегают по его конечностям, вздрагивая от удовольствия. В голове пульсировало. Он подождал, пока боль утихнет, слабо моргая, и обтерся собранной в горсть простыней. Тишина. Ветер где-то хлопал ставнями. Он застегнул брюки поверх влажного члена, а его господин что-то бормотал. Негромко, отстраненно. — Мое сердце, словно опавший персик, — шепот. — Мой разум полон жалящих ос. Мои ребра раскрываются в сумерках, будто ночной цветок. — Это не Бодлер, — демон приподнялся на локте и перекатился на спину, вытянув ноги. — Не думаю, что я знаю откуда это. — Нет, — сказал мальчик, — не знаешь.·•════·⊱••≼♚≽••⊰·════•·
Сиэль медленно перевернулся на бок, поглубже зарывшись в подушку. Он пытался дышать сквозь непрерывную пульсацию боли, но теперь она стала его центром, пламенем от губ до поясницы. От пульсирующего сжатия его входа, слишком грубо использованного, до тупого напряжения в глазах. Себастьян сидел, расправив плечи, его силуэт был острым, как ножи, на фоне сумрачной спальни. Демон говорил что-то на латыни. Граф не мог уловить смысл. Его разум был утомленным, заторможенным. «O vere beáta nox, in qua terrénis cæléstia, humánis divína iungúntur...» Сиэль прижал кончики пальцев к векам. Это вновь было давнее Пасхальное воззвание, «Exsultet». «О, поистине благословенная ночь, когда небесное сочетается с земным, а божественное — с человеческим...» Себастьян встал с кровати, чтобы задернуть портьеры на ночь. Мальчик уткнулся лицом в подушку. Слуга не укрыл его, и ему пока не хотелось утопать в ворохе одеял. Неприкрытые ноги были влажными и горячими. В комнате царил полумрак. Но он дрожал так, будто его кости были скованы льдом. Было уже поздно. Но, должно быть, еще рано, если судить по времени, отведенному демону; дворецкий мог мучить его до раннего вечера, весь день напролет. Он задавался вопросом, позволит ли тварь ему поспать. Ему слишком хорошо было известно, что она не разделяет его слабостей. Себастьян был бурей. А он лежал здесь, в центре нее, фарфоровая кожа была залита дождем. Горький, промокший. Он был довольно глуп, чтобы укутаться в ветер и думать, что он его почувствует. Сиэль лежал неподвижно. В сознание уже закрадывались мысли, и он знал, что не мог не замечать их. Даже когда зверь отстранился, тяжело дыша, его глаза все еще были горячими и сухими, как камни. Граф требовал от своего демона всего. И демон не пощадил его. Загремел совок для угля. Где-то за пределами комнаты открылась дверь в ванную. Себастьян вновь вернулся к кровати, и мальчишка вздохнул; теплая ткань. Чаша с горячей водой. Крепкие руки, разводящие его ноги в стороны. Дворецкий двигался аккуратно, без спешки. Очищая. Вытирая махровым полотенцем. Он усадил его среди подушек и принес стеклянный графин, наполненный прохладной водой. Сиэль сделал большой глоток и, закрыв усталую синеву, облизнул губы. Кровать сдвинулась, он снова открыл глаза и посмотрел на демона. Любопытный, отстраненный, как будто наблюдающий за ползущим по стене пауком. Себастьян что-то искал в ворохе сброшенной одежды и, вытащив свой галстук, придвинулся ближе. Одной рукой взяв птичьи запястья, он сложил их вместе и крепко обмотал черной шелковой тканью. Слуга поднял их над головой графа, перекинув шелк через отверстие резного изголовья. Сиэль был зафиксирован. Он не мог ослабить вес, иначе его запястья ужасно тянуло. Плечи уже начинали наливаться свинцом. Демон снова устроился перед ним и осторожно поднял мальчика, усадив к себе на колени. Он бережно лежал, прижавшись к плечу Себастьяна. Искусная рука скользнула между узких бедер, раздвигая их. Белоснежная кожа покрылась мурашками, и слова застряли у него в горле. — Довольно. — Еще нет. Пальцы аккуратно скользнули между его ног. Прикосновение обожгло вход. Губы Себастьяна приоткрылись, когда он проник пальцем в раскаленное нутро. Двумя. Тремя. Дьявольский рот сжался от резких вдохов, напряженный, словно он находился на самом краю кульминации. Но его член был мягким и тяжелым внутри застегнутых брюк. Граф сглотнул. От боли, от всего, нанизывающего его тело, словно драгоценные камни. — Ты даже не хочешь этого. — Я хочу. Мальчишка не осмеливался заговорить снова. Он не знал, что хотел сказать. Наступила жуткая тишина, даже больше, чем отсутствие слов у демона. Сиэль откинул голову на спинку кровати. Ощущая ленивое поглаживание внутри, как сильный большой палец впивается в его мягкий мешочек. — Мне нужно поспать. — Скоро, — дворецкий наклонился, и его горячий рот скользнул по точеному плечу, облизывая. — Я буду очень нежен, милорд, — пальцы замедлились внутри ноющего тела, и осталось лишь чудовищное давление, наполняющее его. Малейшее движение трепетом распространялось по стройным ногам. Однако в изгибе губ и блеске удлинившихся клыков под ними не было ничего нежного. Для Себастьяна это было таким же неистовым наслаждением, как и все, что они делали вместе. Его голод был чем-то другим. Насыщение не будет простым. Сиэль судорожно вздохнул. — Чего ты хочешь? — Я хочу, чтобы вы кончили. Граф снова замолчал. Его разум разрывал все на части, и все кусочки смеялись над ним в дрожащем калейдоскопе. Ему следует вести себя холодно. Он не должен ничего чувствовать, так поздно, так далеко, ему следует быть где-то в другом месте, погруженным под толщей воды. Сиэль был слишком обнажен. Будто бы он снял кожу, небрежно бросив ее где-то неподалеку. И теперь Себастьян мог видеть его. Он посмотрел на лицо напротив, на изящно очерченные губы. Безупречные углы костей под восковой кожей. На опущенные глаза, и когда ленивый похотливый взгляд поднялся и встретился с его собственным, мальчик не отвернулся. Он и не собирался. Граф держался стойко, наблюдая за переливом и тусклостью глаз дворецкого, словно угли, вспыхивающие от дуновения воздуха. Будто колебание водной поверхности, после возникновения ветра. Он наблюдал за изменением зрачков, за их голодным расширением. Нарастающим блеском, поглощением. Его сгусток мрачной ярости превратился почти в страх, когда он стал свидетелем странного желания зверя. Это была жадность, настолько невыразимая, настолько более пустая, чем похоть, что он не мог ее постичь. Ему всегда было известно, что Себастьян хотел, чтобы он страдал. Сиэль был достаточно глуп, раз думал, будто все так просто. Он прерывисто дышал сквозь прикосновения демона и ноющую дрожь своего неконтролируемого возбуждения. И он презирал этот живой трепет собственной плоти, как презирал сам солнечный свет. Граф сжал кулаки, пытаясь приподняться на коленях слуги, и боль пронзила его плечи. Он не мог выдержать собственного веса. Тело адски жгло. Он был слишком утомлен для гордости. — Прошу, — мальчишка облизнул пересохшие губы. — Пожалуйста... — Скоро. Сиэль прижался спиной к изголовью, его позвоночник уперся в холодное дерево. Слишком много видов боли, тысячи проколов. Больше ран, чем плоти. Он отшатнулся от самого себя, но окна его внутреннего мира были разбиты вдребезги. Безглазый дом. Сквозь разбитое отверстие пробивался свет, но ребенок не мог понять, вырывается ли он наружу или проникает внутрь? Было трудно смотреть в глаза зверю, это казалось чем-то, что ему все никак не удавалось уловить, чем-то пустынным, будто вглядываешься в зеркало. Однако его взгляд был таким же пристальным, как у Себастьяна, единственная искорка, которая не померкла от его хватки. Единственная частичка, которая не была горячей, дрожащей, влажной, как распустившийся цветок. Существо овладело им. Оно вторглось в него. В каждый вдох, до самого дна легких. В извилистые уголки его разума. Или, быть может, оно уже поглотило его. Сиэль не мог выпутаться. Он боролся с желанием покачивать бедрами в такт движению демона. Ему хотелось плакать. Острота, казалось, прошивала его мягкие конечности, словно серебряная проволока. Скручиваясь все туже, невероятней... Губы Себастьяна почти касались его губ. Он чувствовал жаркое дыхание на своих устах. Дворецкий ждал, его глаза были безгранично черными. Прожигающими, они впивались болью, как зубы в плоть. Больше смотреть было некуда. Ничего другого не существовало в целом мире, и граф вздрогнул. Кожа трепетала, ее жгло. Один вздох — и ему конец. Сердце билось, как крылья, а тело обострилось до предела. Он беззвучно застонал. Что-то вспыхнуло в дьявольских глазах. Вспышка, прорвавшаяся сквозь границы сознания Сиэля, зажженная спичка и разгоревшееся пламя, и вот, вот оно... Цена за то, что слишком долго вглядывался в зеркало. Ты видишь себя. Ты обнажаешься. Раскалываешься. Себастьян глубоко вздохнул, и мальчик почувствовал, как его пробирает до костей. Нет никакого «Я». Буря громом проносится в груди, и ты можешь лишь стоять, крича, ликуя. Разве не это сказал демон? Гимн. Воспевай. С каждым вздохом. — Покончи со мной, — шепот. Глаза зверя сверкнули. Такие нежные пальцы. Такая мучительная боль. Тело Сиэля сотрясалось, и он, возможно, заплакал. Теплые губы прижались к его лбу. Затяжная, дрожащая, как сизая дымка, проникающая в него. Бесконечная, укрепившаяся слишком глубоко в животе. Его уши затихли, как вздох морских раковин. Ночь накрыла его разум, и он знал, что сон придет, как всегда приходил к нему: слишком беспокойный для отдыха, слишком поздний для облегчения. Горячие слезы текли по его шее. Грудь вздымалась от бессилия. Себастьян развязал ему руки. Они безвольно обмякли в ладони дворецкого, и граф бессмысленно уставился на них, словно они принадлежали кому-то другому. Голова невыносимо закружилась, слишком тяжелая. Он закрыл прозрачную синеву, едва ощущая сильные руки, когда демон уложил его на кровать. Мокрые щеки уткнулись в подушку. Холодный пот выступил у него на груди. Ему хотелось перестать плакать, горло саднило. Ноги гудели, вызывая неприятное покалывание, онемение в конечностях. Но он мог дышать. От наволочки исходил аромат лаванды. Себастьян лег рядом с ним. В постель; одеяла сдвинулись. Теплое бедро тяжело опустилось рядом с его коленом. Даже буря исчерпывает себя. Мир беспокойно спит в собственных руинах, всплеске и капание воды, в прохладной полуночной ясности после дождя. Матрас сдвинулся, и он почувствовал ровное дыхание на своем лбу. На шее. Затем поцелуй, будто крылышко мотылька, на его губах, легкий, словно демон не хотел будить своего господина. Еще один, настойчивый, как будто он не хотел забывать его. И последний, мягкий, на веко с дьявольской меткой на глазу. Это было хуже всего. В этом не было нужды. Ни в чем. Детская мечта — думать, что в каждой игре можно выиграть; воображать, что может быть какой-то финал. Однако Сиэль никогда не просил счастья. Он не мог надеяться на победу. Позже, много позже, когда он слишком часто вырывался из сна, чтобы можно было сосчитать, граф повернул голову на подушке. Себастьян лежал, будто бы спал, его бледное лицо было невозмутимым. Его красота была высечена, словно из мрамора. Слабый свет камина согревал полумрак под балдахином, и лицо демона было наполовину скрыто в тени, в насмешке над целостностью. Темные ресницы были опущены, но он, вероятно, не спал. Мальчишка придвинулся ближе под одеялом. Медленно он взобрался на тело дворецкого, сдвинув колени. Вытянул стройные ноги и положил голову Себастьяну на грудь; шорох жесткого хлопка. Участок обнаженной кожи, сплошное тепло. Безмолвие. Сиэль закрыл глаза. И, повернувшись, прикоснулся губами к изгибу плеча своего зверя. Если дьявол что-то и почувствовал, то не подал вида. Никакой победы. Нет победителя, ни сейчас, ни когда-либо. Лишь безысходное царапанье в темноте. Но и проигравшего тоже нет. Нет, если оба уже потеряны.