...и Рассвета будет мало

Дик медленно брел следом, наверное можно было и не идти, раз его не забрали, но оставаться одному у разрушенного Круги назад города было страшно и он, сам не зная зачем, брел туда, куда уехал отряд. Хотелось обмануться, что в суматохе его не заметили, что они обязательно за ним вернутся, как только поймут, как только Рокэ им скажет! Вот-вот Дик услышит приближающегося всадника. Не может же быть так, чтобы его просто бросили. Не может! В глубине души он понимал, конечно, может. Уже стемнело, когда он услышал топот копыт. За ним вернулись несколько солдат и это было таким облегчением, что он не сразу понял - они, кажется, ждали сопротивления. Расцарапанная там, когда уже выбирались, об острые камни голень перестала кровоточить, но идти все-таки было тяжело. Отдельной лошади ему не досталось, но ехать, хоть так, все равно было намного лучше, чем брести в пыли по обочине дороги. На постоялом дворе отряд уже разместился, но никаких указаний, что делать Ричарду никто не дал и он устроился в углу на лавке наслаждаясь возможностью отдохнуть. Немного придя в себя Дик понял, что у него с собой ни то что талла, медной монетки нет. Не на что купить ужин или снять комнату, но ведь нитку с иголкой попросить у хозяйки можно? Вышло неловко, женщина у которой он попросил иглу и нитку, приняв за хозяйку, намекнула, что если платить нечем, ей нравится его лицо. "Пойдешь со мной, а и сама зашью, чего там тебе надо" сказала она смеясь. Дик вдруг понял, может быть, она приняла его за солдата? Он не знал шутка это или такое предложение в порядке вещей. Странным образом Дик поймал себя на том, что размышлял: стал бы делать то, что совсем не хочется за иголку с ниткой и возможность зашить одежду? Герцог Окделл даже о возможности подобного не задумался бы, но кем теперь был Ричард он сам не знал. Женщина, не дождавшись ни отказа, ни ответной шутки, фыркнула, заливисто засмеялась снова и ушла оставив его в смятении. Напротив него возник Марель Валме, смерил взглядом и проговорил: - Вас хочет видеть... - он на секунду запнулся на этом слове, но надменный тон не изменил, - герцог Алва. Алва лежал бледный и обессиленный, глаза его были закрыты повязкой. У Дика сердце сжалось, каким больным и измученным Рокэ выглядел. Но все же он был живым, дышал и даже улыбался. Рокэ протянул в его сторону руку и Дик с готовностью подошел ближе. - Что у вас с ногой? С правой, кажется. Как он слышит, кошки побери. Дик старался идти как можно тише и ровнее. - Это еще там. Порезался. Ничего страшного. - Лекарь вас осмотрел? - Да, всё благополучно, благодарю, - соврал Дик. Рокэ повернул руку ладонью вверх и Ричард вложил свою, присел рядом с ним на постель. Хотелось склониться, уткнуться в эту руку, чтобы Ворон запустил пальцы в грязные Диковы волосы. Чтобы открыл глаза и посмотрел на Дика, чтобы ничего не пришлось объяснять, чтобы сам увидел, как Дику тягостно. Открыть глаза Ворон не мог, да и ему самому было сейчас не лучше. Рокэ спросил, как он разместился и Дик снова соврал, что с ним все благополучно. Ворон чуть пожал его руку и заговорил. Рассказал - когда они вернутся в Олларию, Дику, конечно, придется отправиться в тюрьму, но долго это не продлится, Рокэ проследит, чтобы все решилось, как можно скорее и мягче для Ричарда. С лицом бы Дик не совладал, но его лица Рокэ не видел, а руки державшие прохладную ладонь, не дрогнули. Хотелось сказать что-то глупое: "я люблю вас", "я скучаю по вам и вашим объятьям", "я верю вам", в конце концов. Но проблема была в том, что Дикон, на самом деле, боялся верить и вслух о своих чувствах говорить боялся. Пусть, ему очень хотелось, как раньше, как там, довериться, но он не мог. Не все решает Алва. Дику хотелось бы обмануться, вообразив, что Рокэ все устроит, обмануться, что Дик не волнуется о себе - он слишком устал, чтобы волноваться; что с Вороном ему нечего бояться. А еще он понимал, что никто кроме них двоих не знает, что случилось с ними там, как стали они близки, как откровенно и много говорили. Сколько всего пережили плечом к плечу. Как поддерживали друг друга и согревались в объятиях (только объятиях!) под одним плащом. Словно почувствовав его мрачные мысли, Рокэ погладил его руку большим пальцем, тепло улыбнулся, желая приободрить. Заговорил с ним нежно, как прежде, обещал, что как только все прояснится, Дика непременно помилуют, по-другому и быть не может, Рокэ увезет его к теплому морю, рассказывал, как покажет свой замок и любимый город. Там Дик верил его речам, надеялся, что так и будет: они выберутся, будут свободны и вольны ехать, куда захотят. Сейчас ему было горько это слышать, будто бы пустые утешения. Но он слушал не перебивая, чтобы потом, когда снова захлестнет тоской и горечью, повторять себе все это про цветущие сады и белокаменный замок. Ворон сказал, что понимает, как тяжело сейчас придется Ричарду, и за эти слова Дик был готов простить все пустые обещания, которыми щедро одаривал его Ворон. Пусть Рокэ на самом деле ни кошки не понимал, и больше того, не знал, как Дику невыносимо одиноко сейчас, даже держа Рокэ за руку, как тяжело видеть его, Рокэ, больным и беспомощным, и говорил, наверное, просто потому, что это следовало сказать, но он хотел разделить тяжесть обрушившегося с Ричардом и это было важнее. Пришел Валме, Дик сильнее сжал пальцы Рокэ и выпустил их, но тот и сам слышал, что они больше не наедине. Его тон неуловимо изменился, стал будто бы чуть более деловым, они с Марселем заговорили о своем и Дик спросил позволение уйти. Когда Дик попал в Багерлее, единственная мысль которая его занимала, была о том, что наконец-то получится выспаться. Позже пришли и другие. "Долго это не продлится". Сколько же? Несколько дней? Месяц? Полгода? А потом что? Суд? А потом? Дик не верил, что его казнят, не может такого быть, Алва же обещал! Дик понимал: по-детски наивно - держаться за обещание данное из чувств, но Алва же никогда не обманывал! Да, он просто умалчивал... Месяц - это много. Успеет ли Дик привыкнуть к зарешеченным окнам, как привык к кромешной тьме Лабиринта? Будут ли доходить до него сюда вести о том, как чувствует себя Рокэ? Легче ли ему, встает ли сам, может ли снова видеть? Жаль, Дик только сейчас подумал, что стоило озаботиться деньгами или какими-нибудь ценностями, чем он будет платить за информацию? Да полно, будет ли кому. И у кого было одалживать, все у того же Рокэ? Мысли, кажется, начинали бродить по кругу и нужно было занять себя хоть чем-то или, напротив, лечь и забыться. Забыться мешал все сильнее дававший знать о себе кашель, Дик пытался не обращать внимания, сдерживать скребущее горло противное чувство, старался кашлять редко и тихо, и хоть бы это, последнее, ему вполне удавалось. На четвертый день Валме принес письмо. Дик не встал при его появлении, не хотел вставать. Валме не хотел подходить. Виконт оставил письмо на столе и ушел, уже у порога бросив, что конверт от Рокэ. Дик через силу поднялся и подошел к столу, как мог быстро. Взял незапечатанный конверт, только что оставленный там, развернул пробежал глазами незнакомый почерк. Почерк был незнакомый, а слова... Слова точно были его. "Милый мой.... " Рокэ в выражении нежности не стеснялся, лаская словами измученную душу Ричарда, как хотел бы Ричард ласкать нежностью душу Рокэ. Ричард понял, что улыбается читая эти строки, впервые за долгое время по-настоящему улыбается. А еще что ноги подкашиваются, должно быть, от облегчения, а вовсе не от накатывающей волнами слабости. Рокэ знает, что его слова необходимы Ричарду, и он пишет, не мучая неведением. Заключение Дика длилось шестнадцать дней. Но Дик не мерил в днях. Заключение длилось четыре письма. Ответы относить Марсель отказался и Рокэ думал, должно быть, что Дик сердится на него. Он об этом не писал, но это было понятно. Отказ Марселя изводил Дика, но хоть бы письма от Рокэ тот ему приносил. Должно быть, ему-то не осмелился отказать, мстительно думал Дик. Рокэ увещевал, шутил, уговаривал, просто писал в таком тоне, будто бы получил от Дика ответ "знаю милый мой, что... " "но вот послушай, мой дорогой..." Последнее письмо было сухим, не иначе Рокэ сам обиделся на гробовое молчание, а может просто не было времени. Хоть бы второе, думал Ричард, прижимая, обнимая, вдавливая в себя смятый лист. На шестнадцатый день виконт пришел без письма. Валмэ взял Дика за подбородок и заставил на себя посмотреть. От такой наглости у Ричарда точно голос отнялся, но дернуться он не посмел. - Вы больны? - Нет, я... - враз охрипшим голосом ответил Дик, и, собравшись с силами, добавил еще одно твердое "Нет" - Прислать вам лекаря? - Нет, благодарю, не беспокойтесь, - выдавил из себя Ричард уже не так уверенно. - Что ж, как хотите. - хмыкнул Валме и перешел к делу, - Меня попросили узнать ваше мнение. Обычно, мнение осуждаемого в таких делах не спрашивают, но вы же у нас особенный случай. Вам будет предоставлен выбор. Разумеется, Торка. Остаться в тюрьме. И ссылка в родные горы. На войну совсем не хотелось, но это было бы справедливо. И совсем не хотелось на границу. Безумно далеко от Алвы. Было бы прекрасно остаться в тюрьме, хоть бы в одном городе с Рокэ, может быть иногда и слухи о нем бы сюда доносились. Дикон не выдержал изучающего взгляда и закрыл глаза. - Ссылка, конечно, ссылка - пролепетал он. - Вот и умница, - процедил виконт, отпуская, наконец, Ричарда. - Марсель, - позвал Ричард, когда тот уж выходил, - Вы ведь читали те письма? Тот обернулся, окинул его безразличным взглядом под которым читалось что-то еще, не ярость и не обида, (Ричард не знал такого чувства, может быть... ревность?) и ответил: - Я писал их. Под диктовку Рокэ. - Тогда... Вы должны знать, что мы, что между нами... Ничего... Виконт вернулся от дверей, встал напротив и тяжелым взглядом окинул сидящего на кровати Дика. - Понятия не имею, что он в вас нашел, меня это не волнует, но такие письма, безусловно, пишут случайным попутчикам с которыми ничего. На это Ричарду нечего было ответить, и, может быть, эта тирада должна была его задеть, но на сердце у него потеплело от этих слов. На следующий день несколько гвардейцев отвезли Дика в особняк на улице Мимоз, (на которой никогда не росло мимоз. Мимоза это дерево, еще ее называют акация, растет на юге в том самом городе у моря, о котором Дик не грезил, не грезил, не грезил!) Ричард стоял в центре кабинета, смотрел на сидящего за столом Рокэ и не мог равно насмотреться и вспомнить зачем он здесь. - Мне сообщили, что вы выбрали уехать. Но я счел возможным... - Я не хотел, - вырвалось у Ричарда. Да, конечно он выбрал, но он не хотел этого. - Вот как? - Алва встал из-за стола, придерживаясь за край, и подошел, - Что у тебя с голосом, милый мой? Кроме того, что ты едва не плачешь. Алва взял его за запястье, а другой рукой коснулся лица, водя пальцами от скулы к горлу, трогая губы и брови. Дик закрыл глаза и прильнул к изучающей руке. Как хотел он этого нежного прикосновения, как хотел, чтобы эта пытка нежностью не заканчивалась. - Я... Не плачу. Так... Что вы сочли возможным? - спросил Дик будто бы, внезапно, еще сильнее охрипшим голосом. - Я счел возможным поручиться за вас и оставить вас при себе в столице. Алва велел слугам подать горячего питья, взял Дика под локоть и отвел к креслу у камина. И это было так странно, будто Дик был слеп, а не Рокэ. - Вы видите, - заметил наконец Ричард и Рокэ улыбнулся ему. - Смутно. Но с каждым днем все лучше. Со временем кашель становилось труднее скрывать. Кажется, Ричард где-то слышал, что при грудной болезни помогает дышать солью, но он не знал, где взять ту, которая помогает. В одной постели они оказались очень скоро. Сначала в постели Ричарда, после - Рокэ. Затем - в укромном уголке библиотеки, куда Ричард прячется с намерением наконец дать волю слезам. Долго не может заплакать и за бесплодными попытками довести себя, Рокэ его застает. Осторожные, утешающие объятия, нежные касания губами лба и скул сами собой оборачиваются страстью. Трудно делать вид, что они не нуждаются друг в друге, когда их тянет друг к другу неистово, каждый из них помнит как искал (и нашел) спасения и защиты: Дик в Рокэ, а Рокэ в Дике. Как там вместе было легче, чем в одиночку. Как они друг в друге нуждались. Вот и сейчас, они целовались не столько желая насладиться близостью, сколько напиться из спасительного источника целебной воды. Отдаться на милость заботливых рук. Почувствовать такую желанную, такую нужную сейчас опору в другом. Четвертый раз Дик приходит к Рокэ сам, и в этом нет никакой случайности. Ему плохо, а в объятьях Рокэ, нет, не легче, но удается забыться на какое-то время. - Мне не нравится как ты дышишь. - говорит Рокэ и кладет ладонь ему на грудь. Дик выбирается из постели и идет к себе, отговорившись тем, что не желает мешать Алве отдыхать. У себя ему становится совсем дурно. Слез так и нет, а горло, кажется, раздирают четыреста кошек. Горло и грудь горит огнем вызывая не кашель даже - тягучие, мучительные спазмы. О брошенном своем доме, разрушенном севере думать тяжело, невыносимо и страшно. Дик повторяет про себя - белые башни на обрыве над морем. Ажурные бойницы. Белоснежные контрфорсы. Когда стен касается закат, то черепица на крыше кажется сделанной из жемчуга. Если море разыграется - шум волн слышен даже в самой потайной комнате замка. Чайки кричат, играя с ветром, у самых окон... ~ Рокэ зовет его ласковой формой имени, кладет ладонь на лоб, наклоняется к лицу стараясь расслышать шепот. Рокэ велит жарко растопить камин в покоях Дика, поит его микстурами и расставляет в комнате емкости с морской солью. Через неделю черная карета не спеша едет по южному тракту. Юноша лежит почти без сознания, укрытый теплым ворохом шкур и одеял. Рядом с ним Рокэ едва касаясь гладит по щеке и тихонько рассказывает про далекий южный город на самом краю земли.