Область внимания

      «Почему? Почему-у-у?!» — бессильно воя, повторял я. — «Почему они снова это сделали?! Агх!»       Перед глазами раз за разом вставала картина вчерашнего утра.       Ряд школьных шкафчиков. Из-за спин собравшихся видно Эмму, Софию и Мэдисон. На лице первой презрение, София с угрозой смотрит в сторону толпы, а Мэдисон просто искренне рада происходящему.       Из-за их спин раздаётся стук, слышны просьбы. Я узнаю этот голос. Постепенно настойчивые просьбы переходят в крики, затем в мольбы, а затем — снова в крики.       Крики… Я не могу так жить. Я не могу, не могу!.. их слышать. Сейчас, пытаясь уснуть, сжимая подушку, я снова и снова их слышу, не в силах… хоть что-то изменить. Ведь всё, всё уже произошло, я видел! Видел, что случилось! Несколько месяцев видел — и… ничем не помог.       «Что я могу?.. Как я могу помочь?.. Разве я могу?.. Меня изобьют старшеклассники…» — мысли, давно нашедшие дорогу в мой разум. Предательские мысли, предательские слова «я ничего не видел», предательская улыбка Эммы, в очередной раз сотворившей какую-то пакость.       Предательство!       Это продолжается вот уже шестой месяц. По крайней мере, я заметил только… Я мог заметить раньше! Уже больше года эти трое издеваются над Тейлор — сначала были мелкие пакости: стащить ручку, плюнуть из трубки бумажкой, но потом…       Я ведь… я ведь всегда это видел. Последние месяцы я… да все это видели. Сначала я ещё думал: «Ну, бывает. Подружки. Перебесятся — пройдёт». Но это не проходило. Раз за разом они проворачивали какие-то гадости: стащить домашку, пролить сок на одежду. «Ну, с кем не бывает. Не сердись, Тейлор», — я помню, сказал Глэдли, и урок продолжился. Ведь не будут же его отменять из-за одной ученицы?       Но поток издевательств не прекращался. Тейлор стала сообщать об этом учителям. «Стукачка», — так, вроде, назвала её Эмма. София поставила Тейлор подножку — и, когда девушка упала, с презрением прошипела «Крыса».       Я был рядом. Я слышал.       Но скоро учителя просто… перестали верить? Они и раньше не особо обращали внимание на издевательства — это ведь Уинслоу. Но троица популярных девушек смогла добиться того, что даже учителя стали смотреть с подозрением на все заявления Эберт.       Она пыталась. Она всё равно ещё пыталась что-то сделать, но ей просто перестали верить. Из наших общих учителей на её стороне осталась только миссис Кнотт, которая ведёт компьютерные науки. Но остальные — нет.       Дрожащая от негодования фигурка высокой девушки, с жаром жестикулирующая и что-то пытающаяся доказать учителю. Но он мотает головой, что-то произнося, и обвинительно указывает пальцем на Тейлор. Фигурка замерла… и поникла. Учитель развернулся и отправился по своим делам — а девушка так и осталась стоять.       Я был рядом. Я видел.       Но вот недавно это всё утихло. Я даже подумал, что, может быть, эти трое наконец уверовали — настолько резко они перестали доставать Тейлор. «Может быть», — думал я, — «всё наладится. Не станет как прежде, но хотя бы прекратит быть этим Адом». В эти прекрасные, благословенные недели я даже чуточку почувствовал себя живым.       Но вчера, после зимних каникул, я пришёл в школу. И увидел это.       Трое девушек — знакомая компания — стоят перед шкафчиками, а изнутри одного из них раздаются крики Тейлор, просьбы выпустить её…       Никто этого не сделал. Я знаю, потому что стоял дольше всех. Все уже давно ушли на уроки, а у меня в голове всё продолжалась борьба. Я не понимал. Не понимал тогда и не понимаю сейчас: разве они не видят? Ладно толпа, собравшаяся поглазеть — они непричастны, их можно оправдать, но разве Троица не видит этого? Почему они не видят? Ведь… ведь я вижу. Я чувствую её — необоснованную, беспричинную, бессмысленную жестокость. Что-то принципиально чуждое, непознаваемое никаким разумом.       Борьба внутри меня продолжалась. Но, как заяц на свету, я просто стоял и ничего не делал. Я молчал, боясь выдать себя голосом. Дать повод для обвинений — и дать надежду, такую же ненадёжную, как я сам.       Но что хуже всего — в итоге победил страх. Я ушёл, так ничего и не сделав, вжимая голову в плечи, стараясь не слышать рыданий и затихающего стука о дверцу шкафчика.       Я был рядом. И я ничего не сделал!       Но я смог себя отвлечь. Так же, как раньше, как всегда это делал — стал играть, слушать музыку и смотреть порно. Я давно заметил, что если устать, пресытиться впечатлениями, то мозг просто отключится, погрузив тебя в сон, и завтра наступит максимально быстро. Кошмары же… они быстро забываются.       И вот сегодня я пришёл в школу. Шутка ли, я почти даже забыл, что здесь произошло. Я проснулся, помылся, оделся. Сел за стол вместе с отцом, матерью и сестрой, поблагодарил Господа за еду — плоть от плоти его, кровь от крови. Я собрался и пошёл в школу пешком — благо, в отличие от большинства учеников, я живу совсем рядом. Я шагал и напевал песню, заданную нам в кружке искусства.       Я дошёл до школы — и не сразу заметил машину скорой. Бело-красная расцветка, символика одной из городских больниц, мигалки — видимо, случилось что-то интересное. «Надо подойти поближе и… нет», — я остановился. — «Нет-нет-нет-нет!»       Ускорившись, я почти влетел в холл со шкафчиками — и увидел там мерзкую, зловонную кучу… Картина и запах вчерашнего вновь встали у меня перед глазами. Рядом с кучей стоял мужчина в одежде сотрудника скорой помощи и резиновых перчатках, он объяснял что-то зажимающей нос директрисе Блэквелл. Но Тейлор здесь не было. Я помчался наружу.       Вылетев из дверей, я добежал до машины скорой помощи и упёрся руками в колени, пытаясь отдышаться. Дыхание было сбивчивым, изо рта шёл пар — я не был спортивным, но тухлый, смрадный запах всё никак не исчезал. Краем глаза я заметил силуэт в белом — это был тот самый мужчина в перчатках и с небольшим контейнером в руках. Подойдя к машине, он открыл пассажирскую дверь и сел в кресло. Стал пристёгиваться.       Я спохватился и, подбежав вплотную, жестом попросил мужчину опустить стекло. Помотав головой, он чуть опустил его, но лишь бросил «Мы торопимся, пацан» — и поднял обратно. Машина тронулась и выехала за пределы школьной территории. Ещё полминуты — и скрылась за поворотом.       Я был там. И даже не спросил, как она.

***

      Я никогда не был хорошим человеком. Я даже не знаю, на самом деле мне жаль Тейлор — или жаль себя, и я просто не хочу сопереживать и чувствовать то, что чувствует она, пусть даже и в самой малости.       Я видел это. Её жизнь понемногу, по чуть-чуть превращалась в ад — сидя в одном ряду с ней, я видел, как изменилось её настроение. Когда-то болтливая, но робкая долговязая девушка сейчас была тенью себя самой. Не слабой, не безжизненной — лишь постоянно напряжённой и, может быть, даже утратившей веру в то, что её обидчиков накажут. Не удивительно: судя по обмолвкам Троицы, директриса вслед за учителями обвинила её саму в оговоре и, по сути, в лжесвидетельстве.       Я ничего не сделал. Но я не мог! Я не понимал! Я не понимал тогда и не понимаю сейчас, почему, как… как такое возможно, что они не видят… всего этого? Я не был участником этих событий — нет, я слишком труслив, чтобы перечить Хесс, но даже я понимал, насколько это… не так. Даже не удаётся подобрать слов! Всё, что у меня есть, — это лишь чувство невозможности, непредставимости происходящего прямо у меня на глазах.       Всё первое полугодие я пытался понять, представить хоть на мгновение, как такое возможно, почему они не видят, как вообще этого можно не замечать. Моля Бога помочь и ниспослать мне откровение, я просил одного, лишь одного — дать возможность объяснить им, показать им, что я вижу, ведь иначе, я боялся, они не одумаются. Эти несколько недель перед зимними каникулами стали временем, когда я на самом деле поверил в Бога. Я не читал книг, но знал заповеди, а ещё я ощутил, казалось, безмерную милость того, кто смотрит на нас свыше.       Как же я ошибался. Как же ужасно я ошибался, доверившись Богу. Учась в Уинслоу, живя в Броктон-Бэй, где банды борются с Протекторатом за власть над городом, и находясь на одной планете с таким монстрами, как Бегемот, Левиафан и Симург. «Как же, как же глупо я ошибался», — усмехнулся я горько.       Я знаю, самоубийство — грех. «Грех, хе-хе», — снова кривая улыбка. Я знаю, это грех, но просто не осознаю, не понимаю, не представляю… Ничего не представляю. Я не понимаю, как могут жить эти трое, не видя, не чувствуя своей жестокости — и сам не могу жить в этом мучительном, невозможном, непредставимом неведении. Больно. Очень больно. Невыносимо, нестерпимо — но не в руке или в боку, где чувство можно заглушить, а глубоко в душе, и она — душа — я чувствую, с каждым разом, с каждой новой пакостью и мерзостью Троицы трескается, комкается и рвётся на части.       Сначала я не думал, что они это всерьёз. Потом я не догадывался, не верил, что они могут зайти так далеко. А потом я предал, просто предал Тейлор… Она не была мне другом, нет но что я за человек, если не помогаю другому в беде? Что я за человек?       Меня трясло. Тело само дёргалось — и не было больно, но… лучше бы было. «Что я за человек?.. Что я за человек?.. Что я за человек?..» — разносился хриплый, монотонный шёпот по комнате. Голос набирал жар, речь становилась быстрой, дёрганой — и однообразие фраз снова возвращалось. «Я не понимаю… Я не верю… Не верю… Не понимаю, как…» — бессвязные, бессмысленные реплики сменяли друг друга. — «Я не могу… Не хочу… Я не понимаю… Как они не видят?.. Почему не видят?..»       «Я просто не хочу…» — послышался всхлип. — «Я не хочу. Не хочу. Не хочу!..» — голос внезапно набрал силу — и снова утих, сменившись жалобным плачем. Минуты проходили в тишине, прерываемой конвульсиями и всхлипами. Веки трепетали, глаза невидяще смотрели в потолок, подёргиваясь туда-сюда, силясь хоть что-то увидеть, хоть что-то ощутить — и не быть запертыми в одной голове с криками Тейлор Эберт.       «Я… Я не могу… Я… Я только хочу, чтобы…» — громкий вдох. — «Чтобы они это увидели».       На мгновение я ощутил… что-то. Ускользающий образ чего-то громадного, непостижимо великого — он истаивал в сознании, оставляя меня наедине с моим предательством… Но нет — перед глазами встала… чужая комната? Одна, другая, ещё… Три. Три комнаты — и три… клубка ощущений?.. «Сознания», — пришло понимание.       «Кто э… А…» — я вдруг представил трёх девушек: Эмму, Софию и Мэдисон. Их чувства: испуг, непонимание, страх, ярость… «Поделом!» — только и отозвался я. Мне уже не было важно, какой выверт сознания представил их реакцию настолько реально — я просто хотел спасения, хотел вырваться из этого мучительного болота, хоть как-то, даже у себя в воображении. И я стал представлять.       Я представил, что вся моя боль, вся тяжесть, скопившаяся и сегодня вырвавшаяся наружу, передаётся им. Трём девушкам, которые сотворили с Тейлор неописуемые вещи, трём девушкам, поступкам которых я изо всех сил искал — и не нашёл оправдания. Я делился с ними своим чувством, и они внимали — бессильно, пытаясь сопротивляться, но быстро теряя вместе со своими чувствами волю. Они… ещё не понимали, но они видели — да!       Невидимая гора постепенно спадала с моих плеч. Пусть всё это и у меня в голове, но, ища спасение, я наконец нашёл его — и не хотел отпускать. Ведь они почти живые — они видели, чувствовали, переживали вместе со мной то, что чувствую я. Они чувствуют… Они ощущают… Они… видят…       Меня стремительно клонило в сон, но, сопротивляясь забытью, я продолжал давить и давить на три комка чувств, заставляя их впитать то, как я вижу мир. Кривая, половинчатая улыбка исказила моё лицо: «Не отворачивайтесь. Вы будете видеть…»