Ты боялся зря

      Тревожно.       Это чувство липкое, близкое к страху, но не парализующее, а заставляющее нервно оглядываться и метаться в поисках спокойствия. Глаза начинают побаливать от мелькающих перед ними пятен, а дышать становится всё сложнее. Каждый вдох отзывается жутким хрипом, который Антон слышит будто внутри себя. В горле пересыхает, и сглатывать всё сложнее.       Антон шарит взглядом по тёмным деревьям вокруг, пытаясь найти ответы на тысячу вопросов в голове, которые даже оформиться толком не в состоянии. Лес отчего-то всё сжимается и сжимается, он видит, как толстые стволы медленно ползут к нему ближе, перебирая огромными, скрытыми под землёй щупальцами корней. Он начинает пятиться, хотя точно знает, что позади его обступает точно такой же строй безжалостных деревьев — он уже слышит, как они потрескивают и взвывают, как грозно шелестят листьями и иголками, становясь всё ближе и ближе.       Тревога постепенно перерастает в страх — движущиеся деревья это уже не шутки. Антон не уверен, что произойдёт, когда они его догонят, но точно что-то плохое, совершенно ужасное. Ведь не могут же хорошие деревья так сильно пугать. С каждым мгновением Антон всё больше мечется, крутится вокруг, пытаясь найти способ выбраться — перед глазами всё плывёт, он перестаёт различать детали, бежит куда-то вперёд, а всё продолжает видеть, как позади него тянутся тёмные корни, рвут землю, разбрасывая её комьями вокруг. Антон выбивается из сил, ноги несут всё тяжелее, а кочки и скользкая земля не дают оторваться от деревьев, что несутся за ним, кажется, в сто раз быстрее. Они вот-вот его догонят, Антон уже это знает, но продолжает пытаться, не чувствуя уже ни рук, ни ног.       И когда его ноги касается жёсткое щупальце, сжимает крепко, почти до боли — точно останутся синяки и занозы, ну точно! — Антон жмурится и внезапно для самого себя кричит. Почему он не мог этого раньше? Оказывается всё это время он молчал, только тяжело дышал и тихонько поскуливал от страха.       Громкий крик отдаётся в ушах, заставляет вздрогнуть всем телом и рвануться вперёд, спасаясь от неизвестности за спиной. — Ты чего так кричишь?..       Сквозь ужас, охвативший трепещущее сердце, Антон пытается осознать реальность — здесь голос совсем не похож на шорох листьев и рёв раззявленной пасти дупла. Этот голос встревоженный и удивлённый, а ещё он очень знакомый — Антон медленно подтягивает к себе обе ноги, не открывая глаз. С одной из них тут же пропадает прохладное касание, по коже едва заметно царапают ногти, и Антон вздрагивает от этого, но, ощупав лодыжки, убеждается, что всё в порядке. И только тогда отваживается открыть глаза.       В комнате уже светло от включённой люстры под потолком — мама всегда так делает, когда приходит его будить, чтобы ему было сложнее спать утром, когда надо уже вставать. А ещё в комнате прохладно — отсюда и холодное прикосновение, руки-то у мамы замёрзли. Теперь Антон начинает ощущать, что и его нос подозрительно леденит, а ещё пальцы на ногах медленно начинают отдавать холод тёплой части одеяла. Постель рядом приминается, и Антона принимаются выпутывать из тёплого кокона, в который он завернулся, спасаясь от бесконечного промерзания их панельки.       Выпутываться не хочется категорически, и Антон уже привычно изо всех сил тянет к себе одеяло, стараясь сохранить ещё чуть-чуть возможности полежать так, но проворные пальцы всё-таки достают его. Приходится активно ворочаться, чтобы не дать себя ухватить, параллельно стараясь не выпустить ткань из пальцев — Антон усиленно не обращает внимания на то, что всё одеяло уже сползло наполовину на пол от этой борьбы, а сам он держит только маленький кусочек. Ведь если он победит, то остальное одеяло можно втянуть обратно и снова зарыться в него, как в пещерку.       Натужное сопение прерывается редким хихиканием мамы, но Антон не сдаётся — он вообще-то уже даже согрелся от возни, но победить это святое. Впрочем, ему никогда не удавалось победить окончательно — вставать всё равно каждый раз приходилось. И кто только придумал, что в садик надо идти прям утром?.. — Давай, всё, — говорит мама, поднимаясь с места, ещё немного тянет на себя одеяло, и оно выскальзывает из расслабившихся пальцев. — Поднимайся, там завтрак на столе, чайник ещё горячий. А то опоздаем.       И она уходит в сторону спальни, а Антон так и остаётся лежать, ощущая подступающий холод. Здесь всегда было холодно, сколько он помнит, но он никогда не задумывался об этом — холодно и холодно, главное просто закутаться посильнее. Антону всегда нравилось думать, что он просто очень выносливый, и даже такой холод не мешает ему ни в чём. Но утром всё-таки слишком хочется остаться в тепле одеяла.       Когда он садится на табуретку в кухне, подбирая под себя ноги и кутаясь в ещё тёплую большую кофту, снятую с батареи, мама уже почти одета — стоит у рабочего стола и пьёт кофе, наблюдая за Антоном. За окном так темно, что видно только отражение кухни, а в неверном жёлтом свете всё кажется каким-то сказочным. Антон широко зевает и тянется к чашке с чаем, предусмотрительно уже разбавленным холодной водой — от керамического бока пальцам тепло, и он старается одновременно сохранить это чувство и выпить чай поскорее, чтобы согреться изнутри.       Папа, похоже, сегодня на работу уйдёт позже, иначе это он бы будил Антона и торопил поскорее прийти в садик самым первым — даже первее Лизы, которую родители всегда привозят рано-рано, потому что она живёт в пригороде. Как только эта мысль всё-таки утверждается в голове, Антон чуть шустрее тянется к уже распакованному сырку с черникой, выложенному мамой на блюдце и разогретому в микроволновке — приехать пораньше важно, вдруг у него получится прийти первее всех. Мама просит Антона не сильно шуметь и уходит с кухни, чтобы собраться совсем — ну точно, значит папа ещё спит, значит надо уйти так, чтобы его не разбудить. Он и так работает очень много, Антон знает.       Зато это значит, что в выходные папа не уедет на работу, а останется дома — такое бывало, пусть и редко. И тогда они, может быть, сходят в кино все вместе, там как раз вышел новый мультик — или ещё лучше, пойдут с папой в лес недалеко от дома и будут ползать там по сугробам, пока не стемнеет.       От этой мысли Антона захватывает непонятная дрожь — перед глазами мелькают кадры из сна, а за пятки вдруг кусает кто-то невидимый, так что Антон едва не падает с табуретки. Но этого же не случится? Не должно, он же будет с папой. Да и к тому же, этот лес не такой, как во сне, он хороший — в их лесу солнце играет на иголках ёлок, а вокруг то и дело снуют лыжники из всех соседских домов. Их лес Антона точно не обидит, а с папой идти ну совсем не страшно — если что-то случится, он обязательно поможет и вытащит.       И всё же внутри шевелится что-то тревожное, грузное. Антон жуёт сырок, обгрызая тёмную глазурь, и не понимает. Вчера ему тоже снилось что-то страшное — он так и не вспомнил потом, что. Вот и сейчас уже с трудом удаётся воскресить в памяти детали сна, осталось только странное ощущение, непохожее больше ни на что.       Мама возвращается в кухню как раз, когда Антон уже складывает тарелку в раковину, стараясь дотянуться и не стукнуть ею. Босые ноги кусает холодок, стелящийся по полу, и Антон спешит в комнату, привычно обходя скрипучие участки старого паркета — мимо комнаты родителей он почти крадётся. А дальше наступает ежедневный ритуал: колготки надеваются с пыхтением и совсем ещё не греют, футболка под свитером задирается, так что маме приходится заново заправлять её, чтобы не мешалась, а тёплые штаны шуршат так громко, что Антону кажется, они вот сейчас папу разбудят. Куртку он застёгивает сам, не рассчитав силу голоса, сообщая об этом маме, чего тут же сам на секунду пугается. Когда мама выключает в коридоре свет и начинает закрывать дверь, Антону мерещатся чьи-то светящиеся глаза в самой глубине погрузившейся в темноту квартиры — он тут же отворачивается и топает к лифтам. Оборачиваться страшно — вдруг там чудовище — но за маму всё-таки страшнее, и он искоса глядит назад. Справившись с капюшоном, закрывающим обзор, Антон убеждается, что мама следует за ним, и успокаивается — бояться точно нечего.       В садике он оказывается почти раньше всех — ну вот совсем немножечко не хватило, Лиза приехала первее, и всё равно Антон остаётся доволен. Сейчас в группе ещё тихо и спокойно, они вдвоём сидят в прохладе светлой комнаты — Антону всегда нравилось это время, когда другие ребята не создавали ещё шум, и можно было в случае чего не бояться, что тебя заденут машинкой или не услышат. — Антон! — голос Лизы раздаётся совсем рядом, и он едва не роняет замок, который строил из конструктора. — Антон, ты не поверишь, что мне снилось сегодня.       Лиза говорит таким тоном, будто готовится сообщить великую тайну — Антон даже подаётся чуть вперёд, проезжаясь коленками в штанах по ковру. Иногда Лиза пытается копировать манеру разговора взрослых, что по мнению Антона звучит странно и немного смешно, но ей он этого никогда не скажет. Девочка плюхается рядом и зачем-то хватает его за руку, хотя он и так не особенно собирался куда-то убегать — но хватает крепко, даже немного больно, и Антон осторожно пытается вытянуть своё запястье из цепких пальцев, но она не обращает на это внимания. — Что? — всё-таки спрашивает он. — Мне снилось, что я стала феей, представляешь! — Антон не очень понимает такую волну радости, но уверенно кивает — давно понял, что лучше согласиться, чтобы услышать дальше. — И мы вместе спасали Алфею от монстров. — Вместе с кем? — недоумевает он и снова тянет руку к себе, но его не отпускают. — Вместе с другими феями, — как само собой разумеющееся говорит Лиза, пожимая плечами; для Антона это не то чтобы очевидно, но он понятливо тянет: — А-а-а, — кивает для пущей уверенности и вздыхает. — Хороший сон. А мне вот ужасы всякие снятся. — Мне раньше плохие сны снились часто-часто, — говорит Лиза почти шёпотом. — Мама мне всегда говорила, что плохие сны снятся только тем, кто плохо себя ведёт, а я же хорошо себя вела, я знаю! Значит тут что-то другое. — Не могут плохие сны сниться только тем, кто плохо себя ведёт, — уверенно отрезает Антон. — Я же вот не вёл себя плохо, а мне снятся! Каждый день! Ну, точнее ночь… — Вот именно! — Лиза наконец отпускает его руку, но не отодвигается. — Как думаешь, почему это так? — Не знаю, — отмахивается девочка. — Но мама сказала, что если у меня будет правильный защитник, то всё обязательно будет хорошо. — Ты уверена, что тебе нужен защитник? — с сомнением спрашивает Антон, немного отодвигаясь от неё: он-то прекрасно знает, что при желании его подруга может сама кого угодно защитить. — От плохих снов — да, — авторитетно заявляет та.       Антон даже удивляется такой уверенности. Выходит, плохие сны, это и правда что-то очень серьёзное, если даже Лиза признаёт, что сама бы не справилась — а она признаёт это только, когда делает что-то действительно сложное, например, гуляет с их собакой Машкой. Может быть стоит про плохие сны рассказать родителям? Антон ведь частенько просыпается от кошмаров… — А какой тогда нужен защитник? — Ну-у, — тянет девочка, усаживаясь поудобнее. — Мама сказала, что он должен быть таким сильным, чтобы рядом было не страшно. И она подарила мне Серёжу.       Антон хмурится — никаких Серёж он не знает, кроме мальчика из их группы. Но вряд ли ведь Лизе родители подарили брата, правда? — Какого Серёжу? — всё-таки осмеливается уточнить Антон, пытаясь сложить в голове всё воедино. — Ну, Серёжу, — нетерпеливо тянет Лиза, ёрзая. — Это такая большая собака. — Так у вас же Машка есть, — совсем теряется он. — Тоже собака… — Нет, Машка настоящая, — наставительным тоном объясняет она. — А Серёжа тоже настоящий, но по-другому настоящий. Он со мной живёт, а Машка на улице. — А-а, — снова тянет Антон, всё ещё не понимая, но решает больше не спрашивать. — И теперь мне плохие сны совсем не снятся, — Лиза поднимается и одёргивает сарафан. — И тебе нужен защитник. Попроси родителей, чтобы подарили. — Обязательно, — бормочет Антон, возвращаясь к конструктору, когда Лиза уходит к столу с карандашами и листочками.       Ещё бы знать, какой защитник ему нужен, было бы совсем замечательно, но подумать об этом он не успевает — как раз пришёл Дима, с которым они обычно играют в тачки. Антон отвлекается, почти сразу забывая и о кошмарах, и о Лизкином Серёже.

***

      Вспоминает он об этом, когда они с родителями едут в воскресенье за покупками в большой магазин. Здесь нет таких больших тележек-машинок, в которых можно представить, что едешь по настоящей дороге — с пешеходами, другими машинами и остановками — но зато можно ходить и разглядывать высоченные полки, выше мамы, на которых лежит столько всего, что у Антона глаза разбегаются, он не успевает читать все надписи на упаковках.       Папа толкает перед собой ещё пустую тележку, а мама отпускает руку Антона, чтобы достать список покупок. Антон же просто глазеет по сторонам — кто-то суетится и торопится, кто-то наоборот вдумчиво ходит меж рядов. Совсем рядом девушка вслух рассуждает, какой шампунь лучше купить, и Антон даже тормозит, вслушиваясь, но мама сразу окликает его. Они идут мимо канцелярии, и все эти разноцветные ручки и наклейки перетягивают всё внимание, но родители тут не останавливаются, идут дальше, и Антон торопится следом.       Он знает, что дальше будут стоять ряды с одеждой и игрушками, а ещё знает, что мама потянет его вперёд, чтобы пройти это место поскорее. А Антону хочется рассмотреть всё, каждую машинку и книжку — он немного отстаёт, смотря в сторону полок. Мама как раз останавливает папу и просит его подождать, а сама идёт в сторону одежды — папа кивает и они с Антоном прогуливаются вдоль полок с игрушками.       Шум вокруг Антона почти не трогает, он не обращает внимания практически совсем, пока папа останавливается рядом с модельками на радиоуправлении. Антон проходит дальше, до самого конца ряда, где начинаются плюшевые игрушки, трогает те, до которых может дотянуться, а затем поднимает голову повыше.       Шапка немного съезжает на глаза, и он поправляет её одной рукой, но продолжает смотреть — высоко, куда совсем ему не дотянуться, лежит рыжий-рыжий лис. Лежит так, что смотрит прямо на Антона — Антон глядит в ответ. Глаза у лиса синего цвета и такие добрые, что Антон не может оторваться, рыжая мордочка резко выделяется на фоне каких-то коричневых медведей вокруг, и Антона это отчего-то веселит.       Он сочиняет в голове историю о том, как лис туда забрался, так высоко, чтобы никто не достал, как попал к медведям, а те сидят теперь вокруг него и не пускают. Наверное, лису там не нравится, думается Антону, иначе он не смотрел бы прямо на него.       И вдруг Антон вспоминает про защитника от плохих снов — кем может быть этот защитник? Антон не очень понимает, но думает, что им может быть этот лис. Но для начала это Антон должен его спасти, а уже потом, если лис захочет, он поможет в ответ. — Пап! — зовёт он, не оборачиваясь, но шагая боком туда, где папа смотрел на вертолёты. — Папа! — Что такое? — папин голос оказывается дальше, чем Антон думал, потому он на секунду оборачивается, но сразу снова смотрит на лиса — того за полками почти не видно, и Антон решает поскорее добраться до родителей. — Пап, надо спасти лиса, — твёрдо говорит он, когда папа присаживается на корточки перед ним. — Он там, наверху. Ему с медведями плохо. — Какого лиса? — хмурится тот и всё-таки снимает с Антона шапку, поправляя кудряшки. — Рыжего. Пойдём, — он нетерпеливо тянет за собой, снова оглядываясь, но отсюда ничего, кроме пестроты разных игрушек, не видно.       Папа поднимается и, прихватив тележку, всё-таки идёт за Антоном. Мама как раз возвращается из отдела одежды, смотрит удивлённо, но не успевает ничего сказать — Антон тут же подлетает к ней, держа в руках мягкую на ощупь рыжую игрушку. — Мам, смотри, какой хороший, — он показывает лиса со всех сторон, демонстрируя вытянутую мордочку и большие голубые глаза. — Давай его домой возьмём, пожалуйста? — Антош, — он знает этот мамин тон, так что даже немного сникает, но всё ещё надеется, крепко держа плюшевый бок. — Ну зачем он тебе. Обычная же игрушка совсем, тебе с ней скучно станет. — Не станет, — уверенно отвечает он. — И он не обычная игрушка, он знаешь, сколько опасностей преодолел? Я таких игрушек никогда не встречал, мам. И не встречу.       Мама смотрит на него несколько долгих мгновений, и Антон уже готов взорваться от внутреннего напряжения, когда она с папой переглядывается. Родители, как часто бывает, даже не разговаривают, но Антон видит, что они как-то общаются — ему даже хочется однажды с кем-то так же общаться, чтобы совсем без слов, и никто не понимал. Это же как секретный язык, который знают только двое — Антон с Максимом как-то пробовали создавать такой, но у них ничего не вышло, потому что Макс постоянно забывал, что значат разные слова, особенно те, которые Антон придумывал на ходу. — Хорошо, — в конце концов кивает мама, и Антон даже подпрыгивает, прижимая игрушку к себе сильнее. — Но тогда, пока не вернёмся домой, веди себя хорошо! Согласен? — Да, — Антон быстро кивает головой, а мама негромко вздыхает и улыбается.       Антон до самого дома старается вести себя хорошо, честно старается — даже помогает держать дверь в подъезд и открывает квартиру сам, пока папа несёт тяжёлые пакеты. Дома мама отправляет его мыть руки, а сама идёт на кухню разбирать сумки — Антон мылит ладони аж два раза, потом хватает с дивана в коридоре лиса и тащит к себе в комнату, закрывая дверь.       Шкаф со всей семейной одеждой всё равно стоит здесь, так что мама сюда ещё зайдёт, когда будет переодеваться, но прямо сейчас Антон усаживает лиса на кровать и садится напротив, вглядываясь в синие глазищи.       Лис лежит на животе, поджав лапы под себя, и Антон копирует его позу, скрючиваясь в ногах кровати — руки и ноги быстро затекают, но он продолжает так лежать, будто околдованный. В голове одна за другой рождаются идеи, он представляет, что они не на кровати, а где-то в поле — не таком, как у бабушки рядом с огородом, а таком, как в Смешариках, где можно вот так лежать рядом и просто друг на друга смотреть.       Лис внезапно моргает — Антон аж подпрыгивает от неожиданности, но тут мама зовёт его на кухню, и он, помедлив, всё же слезает с кровати. Уже у двери он оборачивается, но лис лежит всё в той же позе, как Антон его посадил.       Этой ночью ему не снится ни одного кошмара.

***

      Кошмар начинается во время грёбаной сессии, когда сосед по комнате, чёртов зубрила, начинает нервировать бесконечной песней «я ничего не сдам», хотя Антон уверен, что тот выучил на пятёрку все шестьдесят билетов. Как и каждую сессию до этого, блять.       Вообще он сам из тех, кто приходит и говорит, что не знает ни черта — но он и не учит ни черта, вывозит чистейшей импровизацией, так что его руки чисты. Только вот сейчас, когда у него существует риск уйти в допсу с чертежами по деталям с одним из самых мерзких преподов, его нервирует всё. Радует только, что от него не требуют каждый раз эти чертежи печатать — он бы сел на питьевую диету на весь следующий месяц с короткими перерывами раз в неделю на пожрать у Димки в квартире.       Он бы с радостью и жил в той квартире, но платить пополам было бы для него слишком дорого, а жить на халяву он морально не может себе позволить. Тем более, что в последние пару месяцев к Димке вроде Катя собиралась перебраться, а это значит, что и редкие ночёвки у друга скоро закончатся. Студенческую Антонову душу это очень расстраивало.       Впрочем, куда сильнее его расстраивало наличие соседа в комнате — раньше-то он один жил, но до него очень вовремя на третьем курсе доебалась коменда с настойчивым предложением переехать к сокурснику. Ладно хоть случилось это в то время, когда народу в общаге не было совершенно, и он перетащил вещи тихо и без свидетелей — всё-таки носить чемоданы по несколько раз туда-сюда лучше в пустой общаге, а не в заполненной ехидными людьми. Возможно дело в том, что он в принципе людей не сильно любит — Антон этой вероятности не отрицает.       Теперь в его прошлой комнате радостно кукуют аж трое перваков, соседи по прошлому блоку грустно вздыхают, сталкиваясь с ним у лифтов на первом этаже, а он сам кукует на верхней полке кровати с соседом-отличником. Сессия ещё только пару дней, как идёт, и, честно говоря, Антон не заметил бы, как закончился семестр — они просто постепенно один за другим сдали зачёты ещё в начале декабря, а на пары по сути уже месяца полтора ходили только, чтобы что-то сдать. Чётких рамок сессии у Антона не было никогда — зато его сосед радостно о начале этой самой сессии оповестил, и этим Антона в тот день даже выбесил. Хорошо, что долго злиться на людей, которые его подкармливают, он не умеет.       Антон со вздохом желает Димке удачи на свидании и утыкается взглядом в потолок. Тот близкий совсем, Антону достаточно руку вытянуть, а сидеть на втором этаже вовсе невозможно с его-то ростом, зато залезать удобно — куда удобнее, чем невысокому Фуксу. Так сказать, вверху умные, внизу счастливые.       Саша как раз доучивает что-то к завтрашнему своему экзамену, бормочет себе под нос. Антон не особенно понимает, что там можно зубрить — он так не умеет, читает, да, с парнями обсуждает тоже, но учить… Формулы что ли? У них почти все предметы вывозятся больше на логике, чем зубрёжке: ну не учить же, что происходит в каждом конкретном случае с каждой конкретной деталью или веществом — главное запомнить свойства, а остальное приложится.       Вообще Антону бы проверить корпоративную почту, посмотреть правки и пересмотреть программу в матлабе, чтобы цифры сошлись с нужными данными, но сил нет почти никаких. Он чувствует, как телефон, лежащий на груди, давит и почти мешает дышать, но не двигается.       Дурацкое состояние во время сессии, когда давит всё вокруг, хочется сбежать подальше, но от понимания, что ничего не делаешь, становится только хуже. Антон может сейчас встать, переползти на кровать Фукса, открыть прогу. Может почитать конспект для скорого экзамена по вычмату. Но не хочется абсолютно — он ощущает, как медленно подгорают хвосты, и всё равно просто лежит.       Для разнообразия он даже поворачивается на бок — кровать натужно поскрипывает, телефон падает на постель экраном вниз, а Антон оглядывает их комнату. Стены немного кривоватые, кое-где вместо бетона за обоями фанерка, и это даже видно, а из-за стены доносится периодический дружный смех. Фукс поворачивает голову в сторону шумящих соседей, встречается взглядом с Антоном и одной только мимикой показывает, как заебался. Шаст только тяжело вздыхает.       Взгляд падает на полку напротив, прямо над столом. Та прибита немного криво, и что-то тяжёлое на неё не поставишь, а ещё она самая высокая, и туда никто, кроме Антона, без стула не дотягивается. Они с Саньком закидывают туда всякие милые мелочи, которые иногда к ним попадают — фигурки, напечатанные на 3д принтере в вузе, игрушки из киндера, новогоднюю маленькую ёлочку. Последняя как раз включена в розетку и перманентно у них мигает разноцветными огоньками. Это чудо праздничной фантазии к ним притаранил Игорь — Фукс тогда так радостно улыбался, будто ему второй неоновый член подарили. Антон не уверен, что это всё как-то связано, но теперь как минимум две мигающие неоновые хуйни в их комнате стоят — купить гирлянду они так и не сподобились, а это хоть чуть-чуть создаёт новогоднюю атмосферу.       В свете единственной настольной Фуксовой лампы мигание жёлто-синих огоньков особенно привлекает внимание, но Антон смотрит не на них, а на то, как эти блики ложатся на рыжий бок плюшевой игрушки.       Лис, появившийся у Антона так давно, что он с трудом помнит, перекочевал с ним в общагу в первом семестре. Он вообще долго не мог с ним расстаться в детстве, помнит, как плохо было, когда засыпал в других городах или у друга дома — Антон никогда не понимал, почему так происходит, но ему нигде не спалось. И если в десять лет он ещё мог относиться к этому с самой серьёзной серьёзностью, то к восемнадцати просто смирился с собственной ебанутостью — он правда пытался, но парадоксально спокойно ему было только в собственной кровати с мягкой игрушкой на полке.       Он сперва его не взял с собой в общагу — было стрёмно, да и глупо немного тащить с ворохом вещей ещё и плюшевое недоразумение, у которого уже даже цвет постепенно стал сползать и тускнеть. Только вот после первого месяца бессонных ночей, когда он уже заебал старшекурсника, живущего с ним в комнате, бесконечным ночным скрипом кровати, он-таки решился притащить от родителей игрушку — ну, а вдруг.       На удивление помогло — он скатался домой на несколько дней очень вовремя, мама сильно переживала, всё порывалась приехать к нему в Питер. Антону повезло, что лис был относительно небольшой, а девчонки вокруг умилительно улыбались, показывая ему в ответ своих очаровательных плюшевых зверят, и он практически перестал прятать рыжую морду и оправдываться на каждый вопросительный взгляд. Теперь он это плюшевое чудо защищает так, будто он часть его семьи.       Отчасти, наверное, так и есть — Антон и правда привык к лису, успокаивался, только глядя на него. Некогда ярко-синие, теперь бледно-голубые глаза отдают в полумраке и огоньках чем-то тёмным, но ему не страшно. Антон чувствует, как накатывает сонливость, хочется провалиться в спасительную темноту, но ему тоскливо уже от одной мысли об этом. Он жмурится и вновь распахивает глаза. — Санёк, ты когда домой едешь? — спрашивает он, улавливая паузу в чужом бормотании. — М, — тянет тот, не сразу отрываясь от тетради. — После экза сразу, в тот же день, а что? — Нет, ничего. Не боишься, что Агапов задержит? Прошлый курс у него под дверью три часа сидел, потом ещё на экзе четыре. — У меня самолёт в два часа ночи, — усмехается Фукс, почёсывая нос. — Точно не опоздаю. — Продумано, — Антон кивает и всё-таки спрыгивает с кровати. — Чай будешь? Да хорош носом туда тыкаться, ты уже столько выучил, сколько сам препод не знает. — Ебашь, — Саня кивает и со вздохом захлопывает тетрадь. — Я нахуй ничего не сдам. — Ну я же как-то сдаю, — Шаст щёлкает чайником и тащит две кружки с подоконника. — Ты актёришка, Тох, — фыркает Фукс, ероша выбеленные волосы. — Все вы, суки, актёры, Игорь тоже сдаёт на харизме, пидорас. А мне по глазам не верят, что я знаю. — А ты говори, что ты китаец, он поржёт, что тогда тебя надо расстрелять, чтобы ты гостайну не выдал, и поставит пятёрку. — Это расизм, между прочим, Шаст. — Ну у нас и препод не сахар, знаешь. Я заебался на парах слушать про хохлов, он же каждый раз эту хуету говорит, — Антон морщится даже не показательно, вытаскивая из холодильника тарелку с блинами, которую притащили девчонки из его группы.       Саня только вздыхает, тут же подскакивая за сгущёнкой — кто ж знал, что среди взрослых настолько много раздражающих людей. И все они ведь доценты, профессора и академики. Антона временами это по-настоящему ужасает — а потом смотрит на состав госдумы и ужасается ещё сильнее, но старается об этом не думать.       За учёбу он всё-таки принимается, но только после чая с блинами и ещё часового лежания на кровати под вскрики Куплинова в Резиденте, потому что разгрузка нужна всегда, а еда должна перевариться. Саня ворчит, что Антон выбирает учиться ровно тогда, когда он сам заебался, и теперь, сидя в одной комнате с Шастом ощущает себя нихуянеделателем, но Антон подрубает плейлист с самыми всратейшими песнями, пока редактирует графики, и они подпевают им уже вдвоём.       Сдать работу на следующий день он успевает буквально в последний момент, упрашивая препода посмотреть ещё его и Катю — тот соглашается ради единственной на сдаче девушки, и Антон вырывает свою удивительную четвёрку. Фукс пишет ему, что сидит под дверью кабинета на кафедре уже четвёртый час, когда Шаст только выползает из универа — время ещё лишь два часа дня, и делать абсолютно нечего, но на улице такой ветер, что идти гулять Антон не решается.       Он сочувствует Саньку, подбадривает и обещает помочь, если тот напишет, а потом интересуется, нет ли у Димки планов на вечер. В качестве охуительного плана он предлагает собственную кандидатуру на весь вечер и компанию для игры в плойку — Димка соглашается, но предупреждает, что с ним Катя.       Антон не то чтобы не рад, просто ему всё ещё странно находиться в одной квартире не только с другом, но и с его девушкой — хотя у них отношения складываются хорошие, Катя не нудит и не ворчит, наоборот поддерживает разговоры. Она Антону нравится — искренне нравится, так что он соглашается со всеми условиями, обещает прикупить всего, что нужно для хорошего вечерка, и направляется сразу к метро.       Позов живёт аж на гражданке, и тащиться от него к себе в общагу приходится уже в одиннадцать вечера, лишь бы успеть на переход — временами Шаст ненавидит Питерское метро так же, как любит его, особенно часто под это попадает раннее закрытие станций и переходов. Из-за этого домой он приезжает уже к половине первого, зайдя по дороге за энергетиком — мысленно в очередной раз радуется привычке таскать паспорт всегда и везде, а потом сразу ужасается тому, как часто он берёт энергетики, что кассирша в пятёрочке уже знает его в лицо, и паспорт не просит.       Фукс уже умотал в аэропорт — оно и понятно, хотел успеть на метро, а не тратить семьсот рублей на двадцатиминутную дорогу, Шаст бы так же поступил, потому что комфорт это замечательно, но деньги на дороге не валяются. Санька не будет две недели, и Антон счастливо выдыхает, заползая в пустую комнату, где единственным источником света мигает ёлка на полочке в углу. Две недели одиночества без кошмаров — оно и понятно, на Алтай особо часто не полетаешь, но Антон видит, как Фукс рассказывает про родные места. Это вообще-то подкупает, и ему уже самому хочется скататься, хотя бы просто поглазеть на горы, подышать воздухом — потом он быстро вспоминает о том, что лучше всё-таки жить в цивилизации, а сериал «Пока цветёт папоротник» всё-таки только сериал, и решает немного отложить дороговатую для него пока поездочку.       Он разувается, вешает куртку и, не включая свет, падает на заправленную Фуксову кровать. По потолку скачут разноцветные огоньки, и Антон следит за ними взглядом, слушая шум общежития. Лис глядит на него из угла огромными голубыми глазами.       Раньше Шаст жил без соседа — Кирилл закончит универ ещё через год только, но свалил из общаги, когда Шаст был на втором курсе. Поначалу он жил в сплошном напряжении — вещи лежали строго на своих местах, кровать Кирюхи пустовала без подушки, одеяла и нового матраца, но он не мог себе позволить там даже сидеть, было бесконечное ощущение, что Кирилл вот прям щас придёт. Кир платил за место, и Антон отчаянно пиздел коменде, что тот приходит ночевать стабильно каждую неделю — а сам постепенно расслаблялся. Однажды Егоров притащил ему целую гору посуды, сообщив, что им не надо, и теперь это Шастово имущество. В тот же день Антон узнал, что Егоров уже два года встречается с парнем и живёт как раз у него — почему-то эта новость даже шоком для Антона не стала, хотя Кир и выглядел так, будто за неосторожный взгляд будет готов Шасту въебать. Антон понимал.       Примерно с момента, когда Кирилл объявил, что совершенно точно не приедет больше ночевать, Антон выдохнул. Жить с кем-то, даже если этот кто-то самый комфортный в проживании человек, это нервно — невозможно расслабиться, всё время неуютно. Вот и Антону было неуютно — ровно до момента съезда Кирюхи.       Шаст шумно вздыхает и прикрывает глаза. Он, наверное, совсем сумасшедший, раз придаёт этому такое значение.       Когда он остался в прошлой комнате один, оставался как раз месяц перед сессией — напряжение было дикое, семестр один из самых сложных. Он помнит ощущение опустошения от происходящего — когда хотелось только лежать и ещё раз лежать, а уж никак не мчаться на очередной зачёт.       И в разгар упадка сил, когда Димка как раз познакомился с Катей, а один из одногруппников внезапно женился — Антон до сих пор в ахуе, но тактично молчит — он снова стал посматривать на лиса.       Плюшевое чудо лежало на соседской кровати немного наискосок, и Шаст со своей тогда видел только пушистый хвост и кусочек рыжего уха. Он ещё боролся с собой в тот день, лёжа на расправленной кровати и кутаясь в одеяло, но недостаток тактильных ощущений всё же сделал своё дело, и он, стараясь ни о чём не думать, подтащил к себе игрушку.       Засыпать с мягким зверьком в обнимку оказалось удивительно здорово — Антон наутро долго смотрел на потускневшую рыжину, пытаясь осознаться. Самым удивительным было другое — он тогда впервые за много лет запомнил сон.       Это вообще было чем-то максимально неожиданным, Антон с детства сны не запоминал — а тут вдруг запомнилось. Не в деталях, не очень точно, но в общих чертах — да. Помнит, что в самом начале было тревожно, страшно почти — обрывки какие-то помнит. Тёмная то ли комната, то ли гараж какой-то, скрипы отовсюду и свечка в руках — вот эту свечку Антон хорошо запомнил, будто это прям недавно было, а не полтора года назад. Со свечи в причудливом подсвечнике воск капал на руки, обжигал, но Антон боялся уронить единственный источник света, хотя головой и понимал, что тогда наоборот сможет разглядеть, что творится вокруг.       Он помнит, что его что-то привлекло — то ли звук какой-то, то ли грохот. И помнит тёмные щупальца, тянущиеся к нему — он такие только в игре про Слендера видел, и сам в школе никогда не играл, слишком было страшно, только смотрел, как одноклассники играли. Антон вообще всегда ужастиков боялся, потому что имел слишком живое воображение — к сожалению, с годами это не исчезло, а лишь усилилось.       Теперь, попытавшись воскресить в памяти тот самый внезапно запомнившийся сон, он осознаёт, что лучше всего ему запомнилось, как из ниоткуда к нему вылетел светлый силуэт — такими в аниме иногда призраков рисуют. Тьма перед силуэтом расступалась будто, Антон мог увидеть и плитку на полу, и даже окно позади фигуры, которая стремительно приближалась к нему на четырёх лапах. Он тогда не понял, потом уже дошло, что смутные воспоминания об этом образе у него ещё с садика оставались — кажется, тогда ему тоже снилось, что к нему в самый неожиданный момент выскакивает кто-то светлый, разгоняет тьму и даёт выспаться.       Сейчас это кажется ещё большим бредом, но Антон привык не анализировать сны — просто запомнил. И это был лис — совершенно непохожий на того, что был с ним с детства, и одновременно похожий до безумия. И удивительно живой. А ещё — удивляющий. Сны ведь генерирует наш собственный мозг, а потому удивиться так, чтобы при этом заранее ни о чём не догадываться, во сне невозможно — ты невольно знаешь все повороты, ведь сам же их придумываешь.       Но этот лис удивлял. Антон помнит, как тот подскочил к нему, прямо под ноги, мазнул хвостом по голени и припустил в сторону — он простоял на месте ещё с секунду, пока лис не обернулся, раскрывая пасть. Антону тогда показалось, что он услышал рычание — а может и не показалось — и в этом рычании не было угрозы, но было настойчивое «чё встал, придурок», которое прозвучало будто прямо в голове. Антон так сильно удивился, что без вопросов пошёл следом.       Они шли в непроглядной темноте довольно долго — Антон в какой-то момент перестал чувствовать жжение на запястье, и через миг свеча в его руке потухла окончательно. Но четверолапая фигура светилась будто сама, и видимость совсем не ухудшилась — Антон теперь мог разглядеть пол не только под чужими лапами, но и под собственными ногами.       А потом — раз! — и всё вокруг будто ослепило его. Они оказались на какой-то поляне — абсолютно киношной по мнению Шаста, но тем не менее поляне. Лис замер, будто принюхиваясь, коротко рыкнул в сторону Антона. Тот его не понял, но на всякий случай остановился на месте и огляделся. Всё было какое-то серое, блёклое даже — как шкура лиса, не рыжая, а сероватая, конец хвоста белел, пока тот обходил поляну кругом.       Антон наблюдал, чувствуя, как сердце успокаивается — он и не заметил, как его трясло всё время от тревожности. Шаст осторожно опустился на траву, скрещивая ноги, и принялся отдирать воск от кожи. Тот отходил сложно, где-то осыпался, где-то наоборот ещё был тёплым, а потому больше тянулся. А ещё, как это бывает во сне, иногда будто подвисал, приходилось несколько раз отделять один и тот же кусочек.       Он и не заметил, как прямо над ухом раздалось фырчание — ему показалось, что в этом коротком чихе была какая-то насмешка. Антон повернул голову и едва не столкнулся с лисьей мордой — мокрый нос был в паре миллиметров, Антон ощущал прохладное дыхание на собственном лице.       Что делать в таких случаях, Шаст не знал, а потому просто сидел, помня, что Иккингу в мультике это вполне помогло не быть съеденным. Лис-то всё-таки хищник — даже выдуманный.       Этот хищник коротко обнюхал Антону лицо, ткнулся влажным носом куда-то в ключицу, оставив ощущение холодка на коже, а затем премирно улёгся мордой ему на колени.       В реальности Антон тихо усмехается — если его собственное сознание сотворило такого персонажа, то у него на редкость замечательная фантазия. Тогда же он больше охуел, чем восхитился.       И всё то время, что он жил один, он спать неизменно ложился с игрушкой — очень по-детски и абсолютно по-дебильному, но когда живёшь в одиночестве, очень похуй. Каждый раз его из новых кошмаров вытаскивал этот самый лис — каждую ночь тот светился всё более рыжим цветом, хоть Антон и заметил это не сразу.       Во снах шёрстка у лиса была мягкая, он охотно подставлялся под ладони и смотрел тёмными глазами прямо на Антона. Как бы странно это ни было, Шасту нравилось — впервые за долгое время он стал действительно высыпаться за остающиеся у него пять часов, а не за двенадцать, как раньше. Он чувствовал, что даже появились силы что-то делать.       А вот когда пришлось переезжать, лис перебрался на полочку над столом — и сидел там эти долгие полгода. С тех пор Антону сны не снятся вообще, и тем более лис, который так забавно тыкался мордочкой в ладони, не появляется. Антон не хочет быть дебилом-параноиком, но связывает одно с другим. Возможно дело в том, что он слишком привязался за практически пятнадцать лет к плюшевой игрушке.       И если так, то это может быть шизой, а может быть вполне настоящим — Антон, честно говоря, не особо хочет знать, что это такое. Главное, что ближайшие две недели он может побыть ребёнком снова — и, может быть, увидеть строптивое создание с совершенно лисьим характером.       Самое дурацкое и самое, по мнению Антона, очаровательное: лис, появляющийся в его снах, действительно обладает характером. Он обижается на некоторые Шастовы действия, фырчит, когда Антон говорит глупости и даёт гладить только определённые места на собственном теле.       Телефон в кармане худи вибрирует, и Антон со вздохом поднимается с кровати — оставаясь один, он всегда переключает смартфон на звук, но в присутствии людей обязательно снова ставит на вибрацию, и чёрт его знает, то ли загон, то ли личное пространство. Пишет Димка, сообщает, что Антон опять забыл у него цепочку. Ну что, Антон виноват что ли, что помыться нормально можно, только имея в друзьях кого-то с отдельным душем, потому что их душ с определённой периодичностью ломается, хотя после починки там не меняется ровным счётом нихуя.       Он отписывается, что как-нибудь заберёт, ставит телефон на зарядку и с чистой душой идёт чистить зубы, искоса поглядывая на полку с игрушкой. Внутри всё как-то подбирается, будто грядёт что-то новое, но умом Антон прекрасно понимает, что — нет. Всё как обычно, ну, подумаешь, игрушка.       И всё-таки он чувствует, как слегка вибрирует весь — то ли от страха, то ли от предвкушения. Он даже старается поскорее со всеми делами расправиться, хоть и чувствует, что в любой другой ситуации ещё часа два бы сидел в интернете, пока глаза бы не начали закрываться. Пока что он ощущает лишь лёгкую сонливость, как и весь день до этого, и всё равно стаскивает игрушку с полки, отряхивает осторожно, опасаясь, что из-за пыли придётся отложить это всё ещё на сутки. Но, как ни удивительно, пыли почти нет.       Антон забрасывает эту мысль подальше и падает в кровать, предварительно всё же проверив все уведы. Но его подозрительно быстро начинает тянуть в сон, будто все силы резко куда-то утекают, и приходится отложить телефон и завернуться в одеяло — в общаге даже с радиатором прохладно, хотя тот и ебашит без перерывов и выходных.       Глаза слипаются, и сон приходит так быстро, что Антон не сразу даже понимает — просто в один миг обнаруживает себя где-то посреди леса. Всё вокруг пестрит зелёным, а вместо еловника сплошные берёзы и сосны — для Антона это в целом странновато, но он оглядывает природу с замиранием сердца. Сам себе в этом не признаётся, но — ждёт. Вот сейчас мелькнут рыжие уши где-нибудь за кустами, вот тут хрустнет ветка под осторожной лапой.       Но этого не происходит. Антон крутится на месте, осматриваясь, поднимает голову вверх — небо отсюда совсем светлое, но деревья вокруг будто быстро темнеют. Это заставляет дрожь ожидания перерасти в тревогу — всё вокруг словно кутается в ночь, истощает свет. Совсем скоро Шаст уже почти не различает отдельные стволы вокруг себя, просто знает, что они там. Идти в этот лес не хочется — жутко, страшно, тоскливо.       Лис выскакивает на него, как и всегда, внезапно — Антон пугается его едва не больше, чем деревьев вокруг. Ему кажется, что наглая морда искажается в ехидной усмешке, но пушистый хвост всё так же мягко касается его бедра, манит за собой.       И Антон идёт — как всегда следует беспрекословно, глядя только на светлую спину среди мрака леса. Силуэт не такой серый, как был в их первую встречу, но рыжина будто слегка поседела, и Антону жуть, как хочется узнать, какая она стала на ощупь.       От таких долгих прогулок в неизвестное он уже успел отвыкнуть — лис то исчезает где-то за деревьями, то снова появляется, ведёт мордочкой по воздуху, смотрит на Антона так, будто тот единственный держит его в этой темени, и без него лис бы уже давно ускакал подальше. Шаст не обижается — он даже благодарен. У этого лисёныша повадки настолько человеческие, что ему очень бы хотелось увидеть, каким он мог бы быть. Тут же мелькает мысль — а если получится? Он же во сне, вдруг, если он очень сильно сосредоточится, то выйдет сделать из лиса человека? Антон бы хотел услышать его голос.       Дом выныривает из-за кустов как-то совсем внезапно, Антон даже не осознаёт всей ситуации поначалу. Приземистый такой домик, одноэтажный, весь заросший каким-то то ли мхом, то ли плющом, дверь и маленькое окошко — и всё это посреди темнеющего леса выглядит таким сказочным, что Шасту просто не верится. Хотя, сон же, вериться и не должно.       Он перешагивает через особенно колючий куст и, естественно, поскальзывается, так что к порогу домика буквально подкатывает. Почти сразу ему на грудь наступает мягкая, но пиздец, какая тяжёлая лапа, а над лицом склоняется рыжая мордочка.       Антон несколько секунд просто смотрит в светло-голубые глаза, думая, что совсем поехал крышей, если представил у животного голубую радужку, а потом брякает, абсолютно не думая: — Тоже хочешь, чтобы к тебе подкатили?       Ему кажется, что глаза лиса становятся ещё более круглыми, чем уже есть, но подумать об этом он не успевает — прямо около его носа фыркают, и чужая тяжесть с груди исчезает. Кажется, лис обиделся.       Антон со вздохом поднимается и, оглядевшись, шагает к домику. Внутри, на удивление, очень светло, но никаких светильников Антон не видит. Свет просто есть, он будто идёт сразу отовсюду и одновременно ниоткуда. Это удивляет, забавляет даже. Но куда интереснее становится обстановка.       На каждой свободной поверхности лежат какие-то баночки, коробочки, единственный стол завален листками и какими-то маленькими палочками. Антон подходит, приглядываясь, и только теперь замечает, что в концы некоторых палочек вставлены маленькие угольки, а бумага испещерена разными словами и рисунками. Слова разобрать невозможно, будто на другом языке написаны, а вот рисунки вполне читаются. На одном листке в самом низу нарисован цветок — красивый, Антон таких ещё не видел, с широкими лепестками и узорчатыми листиками. Рядом совсем маленький рисунок сразу кустика — тут цветы жмутся друг к другу, будто обнимаются, а листочки и вовсе не разобрать, так сливаются линии. Другой листок кажется почти пустым из-за отсутствия нагромождения записей, зато рисунок там очень красивый — Антон как заворожённый разглядывает профиль незнакомого мужчины. Нарисовано всё угольком, линии не особенно чёткие, но Антон отчего-то не может оторваться — смотрит и смотрит, изучает взглядом так, как не изучал ни одно объявление о пропаже. Волосы у мужчины на рисунке вьются немного, это видно даже с учётом практически закрашенной тёмной чёлки — Шаст отчего-то начинает представлять, как было бы прикольно зарываться пальцами в эти лёгкие завитушки, и тут же себя одёргивает.       Он откладывает рисунок, заставляя себя переключиться на что-нибудь ещё, и принимается рассматривать разные колбочки и сосуды. В каких-то плещутся разноцветные жидкости, в каких-то тёмной густотой плывёт что-то пугающее. Несколько стоят в подставках совершенно пустые, лишь слегка подкопчёные снаружи.       Антон осматривает множество полок вокруг — все завалены тетрадями и коробками, но он отчего-то не решается их трогать, только смотрит. Окошко оказывается совсем рядом, а ещё оказывается абсолютно чёрным — Шаст вглядывается, но видит только собственное отражение. Будто леса за стеной не существует — а может и не существует, это же сон. Хорошо ещё, что у него во сне немцев нет, а то поставили бы к стенке, задавали бы дурацкие вопросы, а Антону и в жизни дурацких вопросов хватает.       Внезапно он замечает, что лиса нигде нет — странно, что раньше не обратил на это внимания. Он обходит небольшую комнатку по кругу, но животное не появляется, словно пропало совсем. Это неожиданно расстраивает — Антон на самом деле хотел его увидеть. — Ну ты чего, — негромко говорит он в пустоту. — Обиделся что ли?       Тишина выразительно молчит, и Антон присаживается, прислоняясь спиной к стене, прямо на пол. Домик сложен из толстых круглых стволов, так что рельеф очень удачно позволяет расслабиться. — Да я ж не всерьёз, — совсем тихо выдыхает Антон, прикрывая глаза. — Вернись, а? Давно ведь не виделись.       Рядом слышится какая-то возня, но Антон глаз не открывает, только улыбается. Первым его, как ни странно, касается хвост — Антон определяет это разве что по пушистости и меньшему теплу, чем от остального тела. Затем по плечу мажет шерстистый бок, а в запястье тычется мокрый нос. Антон открывает глаза, осторожно разворачивая кисть ладонью вверх. Лис поднимает мордочку, глядя на Шаста, точно его застукали за чем-то, а затем передними лапами упирается прямо в предплечья. Антон тихо охает от веса, напрягает руки, чтобы не уронить, но не боится — кажется, страх в нём совершенно растворился. Лис тянется к его лицу, мажет носом по носу, затем коротко лижет его щёку и сворачивается клубком прямо на бёдрах, прикрывая мордочку хвостом. — Я тоже скучал, — шепчет Антон, чувствуя мягкость шерсти и лёгкое быстрое дыхание под пальцами.       Ему в ответ тихо фыркают, косят одним глазом, но гладить не мешают — Антон тихонько проходится пальцами по боку, доходит до основания хвоста и тормозит, думая, насколько лис будет против. Но тот не выказывает никаких протестов, так что он, едва касаясь, ведёт подушечками вдоль пушистой мягкости, пока не натыкается на лисью макушку. И снова по кругу — чешет за ушами, что очень трогательно на взгляд Антона подрагивают, спускается по шее и гладит дальше, вдоль позвоночника.       Сколько он так сидит, Антон не знает — его совершенно завораживают переливы рыжей краски на лисьей шкуре, он проходится пальцами везде, куда достаёт, чаще останавливается на ушах, но всё же не решается их трогать. Отчего-то кажется, что они слишком чувствительные, и Антон осторожничает.

***

      За две недели Фуксовского отсутствия Антон снова расслабляется — это непередаваемое ощущение, когда знаешь, что никто невовремя не придёт, никто не попросит еды, потому что самому в магазин идти лень, никто не доебётся из-за какой-то привычки или неосознанного движения. Дверь он из какого-то неуютного ощущения нереальности происходящего всегда закрывает на замок изнутри, а на стук не реагирует — он достаточно прожил в общаге, чтобы понимать, что можно вот так один раз открыть дверь, если никого не ждёшь, а потом месяц прятаться от коменды, которую наебал с мероприятием, и окончательно испортить с ней отношения.       Портить отношения с комендой Антону не очень хочется, но куда больше ему не хочется ввязываться во всякие общажные движухи, которые никому, кроме особенно активных перваков, не всрались. Они с Фуксом в этом сходятся — хотя тот с подачи Игорька часто во всякий пиздец вписывается.       А тут у Антона две чистейших недели почти в одиночестве, и он ими наслаждается по полной. Во-первых, посредством щенячьих глаз из-под кудрявой чёлки выкупает по весьма демократичной цене у девчонок гирлянду. Та горит исключительно синим цветом, и Оксана ржёт, пока он не скрывается из их комнаты — не то чтобы кто-то тут прям против, Антон вообще сомневается, что хоть кто-то из его одногруппниц традиционной ориентации, но он уверенно считает, что это всё стереотипы, даже если шуточные. Гирлянду он развешивает по периметру кровати следующие полчаса, стараясь сделать так, чтобы и она сама не падала, и он её случайно не ёбнул и не порвал. Выходит увести чёрную ленту немного на стену, и после включения она забавно гармонирует с и так включённым постоянно фиолетовым неоновым членом на столе. Антон чешет щёку и думает, что ещё больше намёков их комната не выдержит.       На следующее же утро Антон сподобился-таки пойти почистить игрушку — он изо всех сил старался игнорировать мутноватую воду в тазике, но потом всё равно ещё раз сбегал в душ. Просто на всякий случай.       Сейчас лис лежал на радиаторе жопкой кверху, и Антон, доделывая чертёж, то и дело залипал на торчащих ушах. Если быть уж совсем честным, то лис больше смахивал на корги, разве что хвост был другим и становился белее к самому кончику, но, видимо, детская фантазия Антона решила сделать игрушку именно лисёнком, а дальше как-то пошло по инерции.       Вообще-то он этому лису в детстве даже имена давал — но проблема была в том, что ему бесконечно не нравились эти имена, поэтому каждый вечер он называл его как-то иначе, да так и не пришёл к чему-то одному. Естественно огромное количество имён в памяти не осталось, так что лис теперь просто лис, и имя ему Антон в сознательном возрасте придумывать уже не стал — зачем, это же просто игрушка.       Однако сознание против этого «просто игрушка» отчаянно протестует. Антон не уверен, но в памяти как-то отдалённо, будто не с ним происходило, отзывается сильное рвение отстоять право игрушки на что-то большее. Даже в мыслях звучит смешно — Антон усмешки и не скрывает. Пирокинезис на фоне бормочет про противоестественность божественной любви, и Антон совсем уж бессознательно повторяет текст одними губами, пока воюет с компасом. Тот вылетает через раз от запущенной программы расчёта зубьев, не считает или не находит нужное, меняет входные данные и вообще живёт своей жизнью.       Пока он смотрит, как программа зависает, рассчитывая его передачу по заданным параметрам, в голове мелькает параллель божественного и волшебного — и он снова цепляется взглядом за рыжий силуэт на белой эмали радиатора. Жопа ощутимо задеревенела ещё час назад, и Антон поднимается, потягиваясь и прогибаясь в разные стороны — тело отзывается тянущей болью и желанием лечь, но он упорно падает обратно на край Фуксовой кровати и подтягивает к себе ноутбук.       Программа, естественно, пишет, что ничего под его запросы не найдено, несмотря на десять минут упорных поисков, и Антон обречённо бьётся затылком о стену. Скоро новый год, и это вроде как хорошо, что препод всё ещё принимает, но плохо, что он придирается к каждому болтику и каждой линии, хотя сам же отправляет на это всё правки.       Настроения делать это всё меньше с каждой минутой, но сдать надо, причём желательно в ближайшее время, иначе будет хуже. Так что он переключает плейлист — тратит ещё пятнадцать минут на то, чтобы собрать новый из всего, что когда-то где-то слышал, от Пугачёвой до Лепса — и принимается за передачу снова.       Где-то к двум часам ночи сил не остаётся совсем — он сидит за ноутом уже часов шесть, не меньше, и если компас ещё немного поддался, то неожиданно обнаруженная ошибка в расчётах — нет. Приходится всё заново пересчитывать, больше половины формул — причём это уже в пятый раз, и велика вероятность, что даже это не последний. В конце концов Антон досчитывает предпоследний пункт, проверяет, нет ли в последнем жизненно важной информации и с чистым сердцем сносит к хуям всё, что ниже по расчётам, надеясь, что препод не заметит. Надо будет — снова просчитает, а так как методички вузовской нет, приходится делать это почти вслепую, самостоятельно принимая решения о необходимости тех или иных расчётов.       После этого сразу дышать становится немножко легче — Антон отправляет по корпоративной почте исправленную работу, зная, что в десять утра получит ворох новых правок, выключает мышку, откладывает ноутбук на пол и наконец-то подхватывает лиса с радиатора. Тот как раз успевает высохнуть, так что ещё и приятно греет первые минут пять — а ещё пахнет смесью шампуня, тепла и высушенной ткани. Запах щекочет нос, а рельеф игрушки за последнюю неделю стал так привычен, что Антон уже знает, как нужно лечь, чтобы уснуть быстрее. В сон он проваливается, как Алиса в кроличью нору.       Оказываться посреди леса уже привычно, но Антон, как и каждый раз до этого, понятия не имеет, куда идти — лис появляется всегда в разных местах и ведёт тоже каждый раз в новую сторону. Но приводит Антона неизменно к домику среди деревьев. Антон как-то пытался обойти домик кругом, но с одной стороны наткнулся на непроходимые кусты, а с другой дорогу ему преградил всё тот же лис. Он тогда выглядел совершенно не дружелюбным — Антон попытался как всегда весело с ним поговорить, но в ответ получил только глухое рычание и впервые на него оскаленные клыки.       Больше Шаст ходить без него не решался — всё-таки сон сном, а слушаться лиса отчего-то хотелось, да и терять его не было никакого желания. Кроме того немного беспокоил тот факт, что всё, происходящее во сне, ощущалось слишком реальным — оттого казалось, что и укус будет болеть сильно, и монстры в темноте настоящие.       Теперь Антон уже привычно оглядывается, прикидывая, откуда может появиться его рыжее чудо, но, как и всегда, никого вокруг не замечает. Разве что какое-то шевеление в самой дальней части поляны, той, что, несмотря на ясный день, скрывается в густой тени. Неясные очертания странной фигуры заставляют вглядываться в темноту, и Антон неосознанно шагает ближе, лишь бы рассмотреть это нечто. — В этот раз я тебя раньше увидел, — негромко говорит он, думая, какова на самом деле вероятность, что это его лис. — Ну, выходи давай, хорош в прятки играть. Ты меня так до инфаркта доведёшь, а меня и не найдёт никто, пока Саня не вернётся.       Антон тормозит почти у самой кромки темноты мысленно удивляясь, почему она такая чёткая, хотя солнца как такового не видно. Между едва различимыми деревьями начинается какое-то движение, и Антон поздно понимает, что то, что шевелится там, гораздо больше его лиса.       Когда на фоне более светлой листвы мелькает длинное щупальце, Антон понимает, что надо вообще-то смываться, но обернуться страшно — непонятно, то ли позади тоже что-то есть, то ли просто жутко поворачиваться спиной к этой темноте.       Неожиданно Антона что-то хватает за запястье — он вскрикивает от неожиданности и прострелившей кисть боли, резко поворачивается и видит лиса. Тот дёргает его на себя, вынуждая сдвинуться наконец с места, а сам утробно рычит и скалится в сторону непонятного нечто за деревьями.       Но долго это не продолжается. Антон делает пару шагов, но не знает, куда конкретно бежать, вокруг же такой же лес, а потом он замирает, глядя на будто окаменевшую рыжую фигуру. Шерсть, ставшая за их встречи практически совсем рыжей, сейчас сияет каким-то белым светом, он будто идёт откуда-то изнутри, почти скрывая цвет.       Лис, кажется, чувствует, что Антон тормозит, на секунду оборачивается и в один прыжок оказывается рядом с ним, хватая его за штанину. Шаст следует за ним беспрекословно, стараясь не оборачиваться и не терять своего проводника из виду — тот несётся вперёд с такой скоростью, что поспевать за ним оказывается весьма непростой задачей.       Всё к тому же домику они практически скатываются — Антон едва успевает перебирать ногами, чтобы не упасть, а сердце стучит, кажется, в четыре раза быстрее обычного. Хорошо, что во сне не помнишь о прокуренных лёгких.       Внутри наступает оглушающая тишина, как будто до этого лес наполняли тысячи звуков, а теперь их разом отрезало. Антон мотает головой, словно пытаясь избавиться от дурацкого эффекта заложенных ушей. Перед глазами всё немного плывёт, но быстро восстанавливается, и он замирает на пороге, прислонившись спиной к захлопнувшейся двери.       Он молча наблюдает, как лис, мгновение назад мчавшийся среди кустов и деревьев, теперь медленно и будто бы устало плетётся к дальней стене. Его шкура постепенно теряет тот внутренний свет, которым горела раньше, и, кажется, вместе с ним животное теряет и собственные силы. На пол он валится уже совсем как подкошенный, однако морду к Антону поворачивает.       С такого расстояния радужки глаз не видно, но Антону хватает знания, что лис смотрит прямо на него, пока лежит там, где обычно сидит сам Антон. Будто ждёт.       Эта мысль заставляет его оторваться от двери и приблизиться. Рыжая морда даже не двигается, только глаза следят за Шастовыми перемещениями, и это вообще немного жутко, но после того, что Антон видел только что, он не боится.       Антон опускается рядом, и лис тут же перебирается к нему на бёдра, устраивая морду на плече и щекоча быстрым дыханием ключицы. Лис тяжёлый, но Антону нормально, он осторожно касается его спины, водит пальцами по жестковатой шерсти, а сам откидывает голову на стену. Тут же он чувствует, как кожу мягко прикусывают, а под ухом раздаётся недовольное ворчание, и Шаст пальцами перебирается лису на голову, почёсывает за ушами, слушая порыкивания.       Странность происходящего давно уже у него укладывается в голове в отдельную папку, и скоро эта папка просто треснет, но ответов как-то не появляется. Антон просто мирится со всем необычным. С каждым разом мириться выходит всё проще. — Да я знаю, что дурак, — вскрикивает он, когда шею снова прикусывают, уже ощутимее. — Ну бывает, ну чё ты ворчишь. Ай!       Он отстраняет от себя рыжую морду, и даже так та выглядит обиженной и раздражённой. Язык быстро облизывает маленький чёрный нос-кнопку, а глаза следят за Антоном. Снова раздаётся недовольное фырчание. — Да не буду я больше, не буду, — бурчит Антон, лис прищуривает глаза, и Шаст вздыхает. — Спасибо. Правда спасибо.       Слышится шумный и резкий выдох, лис прикрывает глаза, изворачивается и коротко лижет Антоновы пальцы. Язык у него шершавый, не такой, как у кошек, но всё же чуть царапает. Это даже щекотно, и Антон вздрагивает, а затем чувствует, как его обнюхивают практически с ног до головы. Когда чужой мокрый нос спускается к бёдрам, Антон невольно хмурится, а потом сам же себя ругает за глупые мысли.       Лис же, кажется, ни о чём таком даже не думает, хотя хитрый прищур Антону точно не мерещится — и всё же скоро под его пальцами снова оказывается тёплый рыжий бок. Он улыбается, глядя, как мордочка почти скрывается за пушистым хвостом — рассказать кому, не поверят. — А представь, если бы ты был человеком, — тихо говорит он, в голове это всё ещё звучит как бред сумасшедшего, но в целом Антон с собой уже смирился, так что не особенно переживает. — Пиздюлей мне бы сегодня прям отвесил наверняка. Как бы ты выглядел, как думаешь?       Он не ждёт ответа — да и какого ответа можно ждать от лиса. Но животное на его коленях отчего-то встревоженно шевелится, поднимает голову и глядит на Антона огромными глазами. — Ну а что? — спрашивает он, разглядывая рыжую морду. — Я иногда думаю, вдруг ты какой-нибудь заколдованный человек.       Лис в его руках ощутимо вздрагивает — прям всем телом, подрывается, мечется по его коленям, будто места себе не находит. Это, если честно, немного пугает — как если тот, кто всегда внушал спокойствие и уверенность, вдруг начинает показывать, что он нихуя не спокойный и уверенный. Ах, да.       Антон даже руки повыше поднимает, боится задеть и сам получить когтями по запястью — ну мало ли, сон, а всё равно же будет неприятно. Неожиданно лис замирает, тычется ему носом куда-то в шею, оставляя влажный след, а затем слетает с его колен. — Что случилось-то? — спрашивает Антон ему вслед, тоже поднимаясь.       Колени неприятно ноют, будто он в реальности долго просидел на одном месте, а не во сне, а поясница ощутимо уже затекла — но это последнее, что его волнует. Обычно, когда лис так куда-то срывается, догнать его и увидеть оказывается той ещё задачкой со звёздочкой — мастер исчезновений, куда деваться.       Только в этот раз Антон прекрасно видит, куда тот стремится, идёт следом к единственному столу в комнате. Тот всё так же, как и в первое его появление здесь, завален листами и палочками с углём, всевозможными склянками и коробочками. Как Антон тут всё оставил, когда разглядывал впервые, так и лежит. — Чего ты тут хочешь? — спрашивает Антон, наблюдая, как лис вскакивает на поскрипывающий под его весом стул.       При этом рыжая вытянутая морда оказывается почти на одном уровне с головой Антона, и это, если честно, он замечает впервые, хотя вообще должен был понять раньше. Но где уж там — откуда ему знать, какого размера лисы в реальности, он не видел ни одной вживую.       Лис слабо тявкает и глухо порыкивает, но не угрожающе, а как-то намекающе, будто Антон должен его понять — но он не понимает. Зато видит отблески раздражения в странной голубой радужке — лис фыркает ну совсем уж по-человечески и пихает лапой листы на столешнице. Те мгновенно слетают на пол, рассыпаясь светло-бежевым ковром, и Антон рефлекторно тянется поднять поскорее.       Когда он берёт в руки тот самый лист, который разглядывал в первый раз, лис слабо лижет его ухо, а затем осторожно прикусывает хрящик. Антон замирает на месте, не зная, на что лучше первым обратить внимание — рисунок в руках или хриплое дыхание над ухом.       Перед глазами всё немного расплывается, он пытается сосредоточиться на листке в руках ещё несколько секунд, пока не слышит рядом ехидное кряхтение и снова фырчание. Он, кажется, за это время выучил все оттенки этого «пфе» из лисьей глотки — странным образом прямо сейчас это позволяет сфокусировать взгляд.       Всё те же строчки, сливающиеся почти друг с другом, всё тот же рисунок. Только теперь Антон его разглядывает более вдумчиво, почти осознанно — подмечает мелкие детали вроде россыпи родинок на щеке и скошенного носа-кнопки, выбившейся прядки, падающей на глаза. Рисунок всё такой же чёрно-белый, но это не мешает Антону залипать на деталях.       Постепенно до него доходит суть происходящего, вспоминается разговор и собственные слова — хотя все их разговоры стоило бы называть монологами. Он поворачивает голову, поднимая взгляд — лис всё так же сидит рядом, но Антон отчего-то видит его напряжение. Он бы, наверное, не смог это никогда описать, он просто видит. — Так? — говорить хочется почему-то только шёпотом, но лис едва заметно кивает, снова тихо фырчит и смотрит в глаза. — Охуеть.       Антону кажется, что взгляд у лиса какой-то боязливый будто бы. Тот всматривается в него, словно ищет ответ на что-то, и Антон снова глядит на рисунок, теперь больше оценивающе.       Антон бы хотел познакомиться с таким человеком — конечно, это всё суждение по внешности, но он мысленно уже совмещает характер его лиса и внешность этого мужчины, и думает, как было бы здорово, если бы это всё был не сон.       Думать о таком почему-то странно — не плохо и не больно, просто странно и не хочется. А хочется жить в такой вот дебильной сказке всю оставшуюся жизнь. Краем сознания Антон ловит мысль, что скорее всего от такой жизни он очень скоро сойдёт с ума, если сам факт этой самой жизни уже не является его сумасшествием.       Но прямо сейчас он разглядывает профиль незнакомого ему человека и представляет, как бы тот улыбался, как щурил бы глаза, и мелкие морщинки разбегались бы от уголков, делая его ещё больше похожим на солнышко. Как было бы прикольно зарываться пальцами в эту чёлку, как в пушистую шерсть лиса, и как мужчина бы прикрывал глаза от ласковых почёсываний за ухом.       Антон очухивается и мотает головой — картинка перед глазами практически живая, и он себя достаточно знает, чтобы понимать, что ещё немножко, и ему станет плохо от невозможности такой реальности. Шаст не то чтобы страдает в одиночестве — не, в целом и так заебись. Но иногда… — Это ты типа так хочешь или реально? — Антон хмурится, пытаясь сложить слова во что-то хоть немного осмыслённое, но судя по насмешливо наклонённой лисьей голове, не особенно получается. — В смысле это реально ты? Или просто фантазия?       Он тут же мысленно лупит себе подзатыльник — ну да, во сне фантазия же такая редкость, что обосраться. И лис этот ну точно не фантазия, Шаст, ага. Самый, блять, настоящий. Реальнее некуда, видишь, как кашляет.       Лис действительно начинает покашливать, распахнув пасть, и Антон не сразу понимает, что тот просто неистово ржёт — брови ползут вверх от такого осознания, а сам он в замешательстве просто сидит и смотрит. Лис облизывается и утыкается лбом ему в плечо — он чувствует лёгкий толчок, который едва его не опрокидывает из неустойчивого положения на корточках.       От греха подальше Шаст садится на полу, придерживая лисий загривок одной рукой и сжимая листок бумаги другой. Фыркание над ухом постепенно успокаивается — Антон продолжает поглядывать на рисунок, но уже цепляется взглядом за остальные листки, валяющиеся рядом. На них всё те же растения, что и в прошлый раз, только вот на одном, самом дальнем, виднеется что-то другое. Рисунок там не похож на траву или цветок, хотя из-за странного вида отростков это понятно не сразу.       Шаст тянется за листком, случайно спихивая лиса с себя, и тот сперва недовольно ворчит, но затем издаёт какой-то странный булькающий звук и затихает. Антон вглядывается в угольные линии, старается не касаться их, чтобы не размазать. Существо в самом уголке листа небольшое, но Антон отчего-то заранее понимает, что на самом деле это не так. Густая чёрная масса больше похожа на клубок спутавшихся нитей одного цвета, только белые точки глаз в самом центре выделяются. Откуда-то снизу из-за спины чудовища тянутся несколько щупалец — Антон вспоминает шевеление среди деревьев на краю поляны и вздрагивает.       На его плечо тут же опускается тяжёлая лисья голова, а над ухом раздаётся тихое поскуливание. Антон рефлекторно почти тянется одной рукой почесать у лиса под подбородком и за ухом, а сам всё смотрит на рисунок. Существо немного напоминает паука, но Антон со своей крайней степенью арахнофобии гонит от себя эти мысли наиболее активно. А ещё он старается не представлять, как это что-то движется. — Это от него ты меня спас сегодня? — тихо говорит он, откладывая листок и прижимая лиса к себе уже обеими руками.       Тот согласно ворчит и коротко лижет Антонову щёку, а затем и вовсе весь перебирается к нему на колени, всё так же держа морду на плече. Антон проводит у него меж ушами, слегка почёсывая, ведёт ниже по спине до хвоста. Под пальцами живое трепещущее тело, и Антона разрывает от благодарности и ещё чего-то совсем ему непонятного. — А я его помню, — тихо говорит Антон, ни к кому конкретно не обращаясь, но чувствует, как лис в его руках напрягается. — Видел его в детстве. Только не помню, что потом случилось. То ли проснулся, то ли сбежал.       Лис над ухом выразительно фыркает, и Антон тихо смеётся, утыкаясь носом в рыжую шерсть. Возможно его спасли не только сегодня — возможно его спасали каждый раз, вот так ненавязчиво или же открыто. Если так, он готов поаплодировать своей фантазии, которая пронесла этот образ через столько лет. — Спасибо, — шепчет он, чувствуя, как рядом дёргается лисье ухо.

***

      Последний день перед возвращением Фукса у Шаста оказывается просто забит встречами и инфоповодами. Он в этом году не особенно щедр на подарки, но он и в Воронеж едет только через месяц, а с некоторыми друзьями вполне получилось договориться на бесподарочный новый год. Он до последнего боялся, что будет как в «Обратной связи», но обошлось.       Однако от встреч никто его не спасёт — очень дурацкое чувство, когда вроде увидеться и хочется, но силы как-то падают и падают, словно их выкачивает кто-то. Антон мысленно проводит параллели с самыми жуткими сериями Доктора Кто, пока раздумывает, как отвечать на приглашение Димки с Катей. Всё-таки к ним он едет, тем более, что сидеть там будут не только они втроём, но и ещё несколько общих знакомых. Такой получается дружеский поздний новый год — и все в целом довольны, и даже на бар тратиться не надо, просто купить что-то себе по дороге.       Поэтому домой Антон возвращается уставший почти ночью, а ещё с разряженной социальной батарейкой практически в ноль — хочется только лечь и тут же уснуть.       Ложится в итоге Антон только часа через три, потому что лента оказывается непросмотренной весь день, а потом он случайно заходит в тик-ток. Общая вымотанность не даёт уже вообще ни о чём думать, и когда он проваливается в сон, хочется только отдохнуть, желательно без сновидений вовсе.       Однако его желание не исполняется — на этот раз он оказывается где-то посреди пустующего города. Здесь неуютно — ещё неуютнее, чем было в лесу. Антону за каждым поворотом мерещится что-то жуткое, но он всё-таки идёт. Пустая двухполосная дорога освещена фонарями, которые тянутся, кажется, к самому небу и светят тускло, только чтобы видеть асфальт под ногами. Дома вокруг глядят на Антона тёмными провалами окон — рамы кое-где покосившиеся, стёкол практически нет, а те, которые есть, бликуют от фонарей прямо в глаза.       Присмотревшись, Шаст замечает, что на некоторых стенах видны глубокие царапины, точно от когтей. Становится ещё более неуютно, чем было до, он обнимает себя руками, сжимая ткань какой-то рубашки на плечах.       За спиной раздаётся скрежет. В играх обычно после такого случается какой-то лютый пиздец, и Антон никогда такие уровни с первого раза не проходил. А ещё он успевает сам с себя в собственной голове поржать, пока припускает вперёд по улице — ну да, сравнил, умница.       Сердце в груди колотится неистово, за спиной скрежет всё нарастает, к нему прибавляется нестройный топот множества ног и грохот осыпающихся кирпичей — Антон не оборачивается. Страх кусает за пятки, подстёгивает, и он чувствует, как медленно бежит вперёд, усилием заставляет себя — усталости нет, но его мозг знает его тело и визуализирует эту самую усталость. Шаст старается не думать, что будет, если он остановится.       Неожиданно его хватают за руку и резко дёргают в сторону — он тут же путается в ногах и едва не падает, но чьи-то руки удерживают и прижимают к стене, закрывая рот.       Очень вовремя, надо сказать, закрывая, потому что Шаст был действительно готов закричать. Он промаргивается, фокусируя взгляд, слушает грохочущее в ушах сердце и не может отличить его стук от звуков погони — а потом наконец вглядывается в того, кто его держит.       Перед ним ожившая картинка — Антон хмурится, пытается помотать головой, но ладонь к его губам прижимают ещё сильнее, так, что их теперь даже не разомкнуть. Мужчина перед ним настороженно глядит в сторону, прижимается к Антону почти всем телом, и Шаст только теперь замечает, что его правую руку надёжно фиксируют у головы, чтобы не вышло сопротивляться.       Он вроде и пытается ещё раз вырваться, хотя бы чтобы показать, что орать не будет, но мужчина даже не смотрит на него, только шикает и замирает. Антон замирает тоже, прислушиваясь, но шум в ушах всё ещё заглушает все звуки, так что всё, что ему остаётся, это рассматривать знакомого незнакомца.       Профиль у него точно такой же, как был на том рисунке в домике, разве что щека более грязная, да и родинок на ней нет — мужчина смотрит в другую сторону. Антону внезапно очень хочется узнать, насколько рисунок на самом деле совпадает с тем, что он видит — или это его сознание решило воспроизвести уже увиденный образ.       Тогда он своему сознанию ставит сотку за реалистичность — волосы у мужчины немного свалялись и разделились на заметные прядки, а под глазами ощутимые мешки, видимые даже при таком плохом освещении.       Только вот глаза нереальные — слишком яркие, слишком синие для человека. Антон чуть щурится, разглядывая светлую радужку, и не сразу понимает, что его рот больше не зажимает никто, а эти самые глаза внимательно изучают его лицо.       Мужчина прижимает палец к собственным губам, а затем тихо манит за собой и скрывается в провале окна совсем рядом. Антон наконец начинает чувствовать конечности и слышать происходящее. Где-то неподалёку всё ещё гремят скатывающиеся кирпичи, но звук явно уходит куда-то в сторону, и Антон старается потише выдохнуть прежде, чем следует за очередным плодом своего воображения.       Уже перекинув одну ногу через оконный проём, он оглядывается на тусклую улицу, надеясь заметить там рыжий отблеск хвоста. Но никого вокруг нет, только фонари где-то высоко изредка помигивают светом.       Внутри явно старого кирпичного здания оказывается ровно так, как Антон и ожидал — темно и жутко. Комната вроде и чистая, но изрядно потрёпанная и заросшая толстым слоем пыли. Кажется, это чья-то спальня — в углу стоит заправленная кровать, а рядом с окном высится шкаф.       Антон выходит из комнаты, осторожно оглядываясь, и сразу попадает в коридор. Здесь кирпичные стены навевают тоску, а провал окна, выходящего на улицу, одним своим видом подгоняет убраться отсюда поскорее. Где-то впереди коридора мелькает мужская фигура, и Антон торопится следом, едва не пролетая мимо нужного выхода на лестницу.       Мужчина ждёт его у первого пролёта, глядит сверху вниз неодобрительно, даже руки на груди складывает, а Антон тормозит на первой ступеньке. На лестничной площадке свет есть, хоть и не яркий, так что фигура подсвечивается сбоку, и Шаст замечает, что футболка на мужчине прожжена в паре мест, а джинсы порваны на коленях, и это, наверное, единственное, что в нём осталось от некогда явно стильной одежды.       Впрочем мужчина не ждёт, когда Антон насмотрится — он недовольно цокает и поднимается выше. Что-то внутри Антона щёлкает, словно пружинка распрямляется, и он бежит следом, надеясь, что и в этот раз получится преодолеть физическую нагрузку без проблем.       Тормозят они, когда Антон уже сбивается со счёта этажей, а окон тут вовсе нет, и он просто следует за тёмной фигурой в надежде, что это не приведёт его в ещё более жуткое место.       Очередная комната оказывается ярко освещённой, а в раме окна присутствует стекло, но за ним ничего не видно, и от этого становится не по себе — не то чтобы Антону раньше было спокойно. Тут нет ничего особенного, простая кухня с длинным рабочим столом, небольшим квадратным обеденным у окна и двумя стульями рядом.       Мужчина прислоняется бёдрами к рабочей поверхности и смотрит на вошедшего Антона — прямо и без подвоха, но Шаст уже ни в чём не уверен. Где-то отдалённо слышится грохот, и Антон вздрагивает, делая несколько шагов ближе, оглядывается. — Сюда он не придёт, — негромко говорит мужчина. — По крайней мере, не должен.       Его голос парадоксально успокаивает — Антон разглядывает его уже внимательнее, присаживаясь на один из стульев. Мужчина следит за каждым его движением, но сам как замер каменным изваянием, так и остаётся. От этого у Антона мурашки бегут по спине — мужчина кривовато усмехается, будто даже грустно. — Боишься? — спрашивает так, будто заранее знает ответ. — Да не то чтобы — Антон жмёт плечами, продолжая его разглядывать. — Как тебя хоть зовут? — Арсений, — немного помолчав, отвечает тот, а затем падает на стул рядом с Антоном.       Шаст наблюдает, как Арсений подбирает под себя ногу и кладёт на колено подбородок, и думает, что этот мужчина ему почему-то очень знаком. Закрадываются, конечно, мысли, но они настолько абсурдные, что Антон не позволяет себе их думать. И всё же уточнить стоит — не молчать же оставшуюся вечность. — Ты кто? — он хмурится, глядя, как мужчина одним движением зачёсывает чёлку немного назад. — А ты как думаешь?       И прищур у него такой отвратительно знакомый, взгляд пробирающий, а усмешка абсолютно лисья. Антон мотает головой, смотрит на него ещё раз, окидывает взглядом с головы до ног и поджимает губы. — Так значит всё-таки правда? — голос немного хрипит, вообще странно хрипеть от молчания во сне, но Антон давно на этом не зацикливается. — Как это вообще возможно. В смысле понятно, что сон и все дела, но бля…       Шаст зарывается всей пятернёй в волосы. Где-то уже чуть ближе снова грохочут кирпичи, и он рефлекторно дёргается, вцепляясь в край стола, но его пальцы неожиданно накрывают чужие. Антон поднимает глаза, разглядывает бледную кожу поверх Арсеньевской руки, чувствуя тепло его пальцев и мягкие поглаживания по костяшкам. Арсений почти сразу руку одёргивает, но Антон её ловит, даже не смотря в глаза — продолжает изучать. На безымянном пальце поблёскивает кольцо, но надпись разобрать невозможно, и Антон в который раз поджимает губы, вспоминая, что всё это сон. — Там написано «remember», — тихий голос звучит раскатом грома для Антона, он поднимает глаза и натыкается на пристальный взгляд. — Что? Или кого? — Всё, — Арсений молчит несколько секунд, а затем тускло улыбается. — Напоминание самому себе. Никогда нельзя забывать важные моменты. И важных людей.       Антон всё-таки отпускает чужую кисть и слышит тихий выдох, в котором, кажется, отдаётся грустинка. Но ему сейчас не то чтобы до таких вещей. Он оглядывает кухню ещё раз, цепляется взглядом за замершие часы на стене, кружки в раковине и приоткрытую дверцу шкафчика. — Это ты наколдовал? — спрашивает он, поворачиваясь к Арсению снова. — Как тот дом в лесу? — Наколдовал, — тянет Арсений и улыбается до ямочек на щеках — Антон залипает. — Я не колдую. Ну, не совсем так. Это место часть твоего сознания и одновременно оно находится далеко от места, где сейчас твоё тело. — Это как? — Антон боится зажмуриться, хотя ему очень хочется, вместо этого он рассматривает Арсения, его жесты и мимику, находя всё больше общего с его родным уже лисом. — Это слишком сложно объяснить, — мужчина прислушивается к очередному грохоту, и его улыбка сникает. — А у нас не так много времени, как я рассчитывал. Не пугайся, — он тянется к Шастовой руке и осторожно поглаживает по предплечью. — Всё будет хорошо. Я не смогу объяснить тебе, кто я и как тут оказался, но я рад быть здесь. Как и каждый раз раньше. — Что это такое? — спрашивает Антон, изо всех сил стараясь не бояться. — Это то, что питается страхом, — мрачно отзывается Арсений и легко сжимает его руку. — Выгнать его отсюда крайне сложно, у него прекрасный нюх и ещё более замечательная способность развивать большую скорость.       Арсений морщится и чуть жмёт плечом, и Антон бы не заметил этого движения, если бы не следил за ним так пристально. — Оно ранило тебя?       Арсений замирает, смотрит на Антона как-то странно, изучающе, будто видит впервые. Затем он снова улыбается. Антон перестаёт понимать его настоящую эмоцию вовсе. — Не сильно, жить не мешает. Да и давно это было, — Арсений отмахивается и тут же серьёзнеет. — Я долго не мог тебе показаться, и оно меня толком не видело — не знало моего запаха, потому не могло выследить. Кроме того, в таких местах, как это, мы пропадаем для него, если в них нет прорех или дыр. — Но если оно сюда приближается, значит тут — есть, — Шаст не уверен, что понимает происходящее, но логические цепочки-то он строить умеет. — Скорее всего, — Арсений будто бы смущённо почёсывает нос, и Антон вообще не должен такому умиляться, но умиляется. — В этом образе я не так остро их чую. Это даже подбешивает, — он коротко смеётся, и Антон не может не улыбнуться в ответ, но всё равно как-то взволнованно. — Зачем ты тогда… — он не заканчивает фразу, но его явно прекрасно понимают. — Ты ведь тоже хотел, нет? — Арсений жмёт плечами так легко, будто это бытовая ерунда. — Не знаю. Мне наконец хватило сил на это, но кто ж знал, что сегодня будет именно город… В лесу было бы спокойнее.       Антон молчит, не зная, что сказать. Он вроде и рад такому стечению обстоятельств, а вроде и за ним гонится какая-то непонятная хуйня, которую боится даже тот, кто его от неё всё время защищал. Шаст перехватывает Арсеньевскую руку, поворачивает её ладонью вверх и сам начинает водить пальцами по коже запястья. Это странным образом успокаивает, отвлекает от грохота вокруг. — Я помню только лес, — тихо говорит он, не поднимая глаз. — Ещё вроде поляна какая-то была. Давно, смутно помню… — Да, — на мягком голосе Антон сосредотачивается, даже взгляд размывается. — В лесу было надёжнее всего, это самое старое место. Здесь его не найти так легко. — Здесь? — он всё-таки поднимает голову, Арсений коротко кивает. — Это всё по сути одно и то же место, только в разных представлениях твоего сознания. Только вот ориентироваться в них приходится по-разному. — Ладно, — Шаст выдыхает и сжимает чужую кисть в своих пальцах. — Что делать-то будем? — Ты — бежать, — просто отвечает Арсений. — А я защищать тебя. Как обычно. — Но как… — Антон на секунду теряется от такого открытого взгляда. — Что можно сделать против этого.. Чего-то там, бля, у него ж даже названия нет. — Название у него есть, — мягко поправляет Арсений. — Просто ты его не выговоришь. Да и я тоже. — Да похуй, что ты с ним делать-то собрался?! — Антон даже не кричит, больше шипит, не чувствуя, как его ногти впиваются в чужую кожу. — Ну раньше же я как-то с ним справлялся, — Арсений выпутывает свою руку из его пальцев, но тут же касается Шастовой щеки.       Антон замирает, всё ещё хмурясь, хотя сам чуть подаётся навстречу прикосновению. Его коротко чешут за ухом, пока большим пальцем оглаживают скулу. Шаста странным образом плавит от этих прикосновений, и, хотя вопросов у него в голове такое количество, что они уже наслаиваются друг на друга, он молчит. — Антон, — зовёт его Арсений, и от звука своего имени Шаст вздрагивает.       Он открывает глаза и натыкается на чуть смущённый взгляд. Арсений молчит несколько секунд, прикусив губу, просто разглядывает его лицо, а затем всё-таки негромко спрашивает: — Можно тебя обнять? — Антон не успевает ответить, тот тут же начинает тараторить. — Я просто так к этому привык, что сейчас капец как непривычно просто смотреть на тебя. Если ты против, конечно, я не стану заставлять, но…       Антон не даёт ему договорить, сам поднимается и, перехватив его руку, осторожно тянет на себя, вынуждая встать рядом. Чужой подбородок идеально ложится ему на плечо, и Шаст прижимает к себе Арсения за талию, одной рукой зарываясь в волосы на его затылке.       Около уха раздаётся забавное урчание — больше похоже на хриплое мычание, но Антону всё равно нравится. Он плечом чувствует, как слегка вибрирует Арсеньевское горло и дёргается кадык, и это странным образом успокаивает — как и чужие ладони на собственной спине.       Шаст не сразу замечает, как под чужой кожей будто загораются маленькие светлячки, они становятся всё ярче и ярче с каждой секундой, и Шаст сам отстраняется, держа Арсения за плечи. Он подхватывает его руку, разглядывая, как светлых точек становится всё больше, но потом его подбородка едва касаются тёплые пальцы, и он поднимает голову, вдруг осознавая, как близко они находятся.       Антон не успевает сделать буквально ничего — Арсений тянет его на себя и целует. Быстро, только касаясь губ — Шаст даже ответить не успевает, как его отталкивают в сторону так, что он влетает спиной в закрытую дверь.       Перед глазами проносится чёрная тень — ровно там, где он стоял секунду назад, и Арсений смотрит на него ещё мгновение прежде, чем отвернуться. — Беги, идиот, — кричит он, и Антон сперва думает замешкаться, но видит, как громада из шерсти, щупалец и когтей уже поднимается в углу кухни. — Просто вперёд, Антон.       Последнее, что Шаст замечает, это как Арсений разворачивается в сторону безумно пугающего чего-то, а после перед глазами только бесконечные кирпичные стены, лестница и снова стены.       На улицу он вылетает как будто бы случайно, просто одна из дверей оказывается выходом, и он на секунду тормозит, не зная, чего он больше боится — того, что сзади, или того, что впереди.       В той непонятной кухне остался Арсений — неизвестный, но знакомый Арсений, от которого почему-то пахло палёной шерстью и, кажется, кофе. А ещё там осталось то, что преследует Шаста с самого детства по непонятной абсолютно причине — и единственное, что понятно, так это то, что оставаться с этим чем-то рядом нельзя.       Зато впереди полутёмная улица, где вполне может быть что-то ещё, и Антон впервые осознаёт ситуацию во сне настолько хорошо, хоть и не понимает ещё многих вещей и не знает ответов на многие вопросы. Знает, что хотел бы увидеть Арсения снова, и не знает, как это можно будет сделать — и можно ли вообще.       За спиной раздаётся страшный грохот, кажется, даже асфальт под ногами дрожит, и Антон срывается с места — просто вперёд, уже похуй, что будет. Он всё-таки оборачивается — в районе второго этажа в провалах окон мелькают какие-то вспышки света, оттуда летит пыль, и больше всего на свете Антону хочется вернуться на пару секунд — или часов? — назад, схватить Арсения за руку и бежать вместе. Во снах же так бывает, когда бежишь не только ты, но и спасаешь ещё кого-то.       Только это не просто сон, подсказывает ему собственное сознание. Это то, что тебя преследует столько лет, что ты и сам не помнишь. Это то, что не даёт тебе нормально спать и высыпаться. Это, блять, вторая реальность.       Антон на секунду позволяет себе зажмуриться и глубоко вдохнуть пыльный воздух. Нос начинает чесаться, но он не даёт себе времени на мысли. Арсений сказал бежать.       Шаст не знает, сколько времени проходит, всё сливается в сплошную полосу на асфальте, он просто старается нестись вперёд, слушая позади грохот кирпичных стен и какое-то неясное рычание. Осознавать себя он начинает постепенно — сперва понимает, что он не бежит вовсе, чувствует под головой жар нагретой подушки, затем ощущает, как пятки кусает прохлада, и последним до него доносятся голоса и шум с улицы.       Он наконец чувствует, что находится в своей комнате, что окно в этой самой комнате открыто, а ещё понимает, что время уже довольно позднее — солнечный свет не резкий, а приглушённый, но всё же заметный. Облака съедают прямые лучи, оставляя рассеянную серость.       Шаст открывает глаза, упираясь взглядом в стену перед собой. Сердце всё ещё грохочет, в уголках глаз чувствуются слёзы, а во рту почему-то солоно. Он рефлекторно шмыгает, и даже на мгновение пугается, что заболел.       Не сразу он осознаёт, что боковым зрением видит рыжий бок мягкой игрушки, а когда осознаёт, подрывается, едва не ударяясь о потолок головой. Он осматривает лиса со всех сторон, пока в глаза не бросается самая очевидная деталь.       Глаза плюшевой игрушки больше не голубые. Тонкая радужка вокруг зрачка едва заметного карего цвета.

***

      Никакие сны Антону больше не снятся. Ну, точнее, снятся, конечно, но это либо отголоски уже прошедших, либо что-то абсолютно бредовое, основанное на прошедшем днем. Он даже рассказывает об этом Димке, на что тот только крутит у виска. Кажется, впервые Антон понимает, что люди имеют ввиду, когда говорят, что снилась какая-то дичь. Ему-то такое не снилось никогда.       Он даже проверяет — ложится спать снова с лисом, несмотря на вернувшегося Фукса, который, к слову, тактично молчит, но проникновенно смотрит. И — ничего не происходит. Ни Арсения-человека, ни лиса во снах не появляется. Будто испарился, исчез. На злости Шаст забрасывает игрушку обратно на полку, но почти сразу летит аккуратно её там поправить, чтобы не сшибить всё остальное, что там лежит.       О том, что это нечто могло Арсения убить, Антон думать не хочет, хотя вроде как всё на это указывает — он всё ещё никому о своей шизе не рассказал, но после такого начинает думать, что хотел бы в эту шизу вернуться.       Ему начинает казаться, что всё это ему привиделось — что, в целом, закономерно, кто ж докажет, что такое вообще может происходить в реальности. Он даже звонит матери и ненавязчиво интересуется, какого цвета были глаза у игрушки, которую он увёз в Питер. Мама настороженно любопытствует, зачем ему такая информация, и отмахивается, что не помнит — ещё бы, не она же изучала эту рыжую морду столько времени вблизи. Шаст быстро врёт, что тут случайно вроде как перепутал с чужой такой же, но глаза разные, вот и решил узнать — он сам себе не верит, но настолько погружается в мысли, что оставшийся разговор почти не замечает.       Через месяц Антон практически убеждает себя, что всё это глупости, и ничего такого не было. Почти перестаёт тревожиться, что по незнанию обрёк на смерть того, кого знал по сути с детства, ещё через месяц.       А через три заходит в кофейню недалеко от универа, и видит за одним из дальних столиков знакомую фигуру. Антон не знает, что его привлекает сперва, но отчаянно вглядывается, пока стоит небольшую очередь, пытается понять. Мозг воскрешает в памяти почти стёршиеся черты, сравнивает, но так и не даёт чёткого ответа.       Он вздрагивает, когда кассир его окликает, промаргивается, заказывает уже привычный цитрусовый латте и снова смотрит на мужчину за тем столиком. Антон взвешивает в голове все за и против, и приходит только к мысли, что попробовать он должен — вдруг повезёт. Голова идёт кругом, а ноги становятся ватными, он чувствует, как сердце грохочет где-то в горле, когда забирает свой кофе и медленно шагает к дальнему столику.       Шаст тормозит за пару шагов, не зная, как начать разговор, но мужчина поднимает голову от телефона и тоже зависает. Антон вглядывается в чужие черты лица, пытаясь судорожно понять, не ошибся ли он, и не сразу замечает ответный пристальный и будто бы неверящий взгляд.       Он всё-таки подходит ближе, осторожно присаживается на свободный стул — и не может оторваться от рассматривания мужчины. В свете ламп он куда красивее, чем Антон запомнил, даже пресловутые мешки под глазами отчего-то не портят его, и у Антона кружится голова от всего происходящего. Если его сейчас отсюда выгонят, он даже не сразу это поймёт.       А затем он кидает короткий взгляд на руку, которой мужчина вцепился в телефон, хотя тот и лежит на столе экраном вниз. На безымянном пальце кольцо-печатка — и теперь он отчётливо видит надпись. — Ты настоящий или я тебя придумал, — бормочет Антон вслух, и сам пугается своего голоса. — Прости, что не спросил разрешения, — чужой мягкий голос доходит до сознания Шаста не сразу, отзывается во всём теле покалыванием.       А потом мужчина ему улыбается, и Антон, кажется, пропадает — морщинки в уголках глаз разбегаются, делая его ещё больше похожим на солнышко, а нос-кнопка забавно чуть морщится. И в прищуре голубых глаз Антон видит радость и облегчение.