Откровения Эдема

Работать в одной команде с Томоэ Хиёри, всё равно, что попасть на каторгу. У него нет чувства такта (особенно, отмечает себе в голове Ибара, когда дело касается совладения со своим колким языком); он абсолютный профан в понимании людей и их мотивов, да и к тому же Хиёри сам по себе та ещё заноза в заднице. Капризный, своенравный, полностью нарушающий привычные сценарии, которые Саэгуса прописывает в своей голове от случая к случаю. Всё это, в конце концов, ставило все точки над «и», обращая совместные задания с Томоэ в чёртову игру на выживание. Или салочки. Иногда ему настолько не хотелось находиться в одной команде с Ибарой, которого он бесстыдно называл в лицо змейкою-гадюкой, что он просто-напросто избегал его, при том гордо задирая голову к верху и кичился тем, что может справиться с удвоенным объёмом работы, даже не проронив ни капли пота. К тому же, их взаимоотношения действительно были натянутыми. Не настолько, чтобы они всё время плескались ядом, обращаясь друг к другу, но вполне себе тяжело можно было представить их мирное, беззаботное времяпровождение в компании друг друга за чашечкой крепкого кофе. Ибара был расчётливым, вдумчивым, а Хиёри — хаотичным, беспорядочным. Как все те клишерованные, перемытые необъятным количеством людей, тропы из кинематографа. Или книг, в общем-то, тоже. Впрочем, своего рода «спасением» являлось то, что эти двое связаны были друг с другом не так тесно, казалось бы, насколько то было возможно. Хиёри учился в Реймее, проводил большое количество своего времени с Сазанами Джуном, а Ибара не вылезал из четырёх стен Шууэцу, отдавая все те жалкие крупицы «отдыха» на «воспитание» Нагисы Рана. Всё же, даже в этом был парадокс. Они оставались коллегами по юниту, товарищами по цеху, и в общем-то людьми, которые вне зависимости от своих желаний — переплетены нитями, так сказать, судьбы, которая насмешливо сводила их из раза в раз, заставляя всё больше (и чаще) взаимодействовать друг с другом, постепенно проникаясь этим раздражающим, непривычным и чуждым чувством какого-то «семейного» порядка. — Прекрати капризничать, Охии-сан! — раздражённо цокнул Джун, возмущённо сводя брови к переносице. — А ты перестань быть таким серьёзным, Джун-кун! На твоём лице могут появиться морщины, если ты будешь много хмуриться, знаешь ли. И тогда ты станешь некрасивым и отвратительным мужланом! Хиёри возмущался по-детски: обыкновенно капризничая, негодуя, и в заключении вешался с очередной порцией объятий, яростно требуя повышенного внимания к своей королевской персоне. Томоэ притирался щекой к щеке, бессовестно наслаждался образующимся уютом и игнорировал все недовольства, которые сыпались в его адрес. Во всяком случае, пока это Джун, — или Нагиса, — всё в порядке! Другое дело приходить с подобным к Ибаре. Вот он — человек проблемный, непонятный. Мутный тип, обычно таких предпочитают называть «злодеями» и обходить за три квартала, чтобы не наткнуться на неприятности. Мириться с ним, конечно, было делом тяжёлым. Почти непосильным! Хиёри недолюбливал Ибару, а Ибара — недолюбливал Хиёри. И так они попадали в замкнутый круг невысказанных недовольств друг другом, которые в конце концов сыпались в игриво-шутливой манере, чтобы не задеть кого-нибудь из участников словесной перепалки всерьёз. К тому же! Ибара, негодяй, как-то раз назвал Хиёри: «Прекрасным лицом компании, активом, который ни за что нельзя потерять!» — и это звучало… Вроде, как комплимент, но всё равно оставляло неясный, размытый осадок, который Томоэ предпочёл списать на внутреннее негодование. И так они продолжали изо всех сил противостоять друг другу, в то время, как взгляды Джуна и Нагисы становились всё более осуждающими, недовольными. Просто возмутительно! Был даже момент, когда эти двое без всякого зазрения совести оставили Ибару и Хиёри наедине, громко захлопывая за собой дверь и бросая едкое: «Проведёте больше времени вместе, поговорите, того гляди, образумитесь», — удалились на некоторое время. Возможно, именно это и стало первопричиной, по которой они оказались в такой жалкой ситуации, как сейчас. Говоря о нынешнем времени можно было всерьёз отметить две вещи: они действительно стали больше походить на семью, постепенно приходящую к пониманию друг друга, и меньше возмущаться относительно взаимодействий между собой. Конечно, Ибара по-прежнему был далёк от «тесного» контакта с Хиёри, как например, Джун и их вечные прикосновения-любезности на сцене, но успех, несомненно, был. Минимальный, на первый взгляд неразличимый вовсе, но определённо не ускользнувший от цепких наблюдений Нагисы, который по-прежнему жадно впитывал в себя окружающих его людей. Ибара был нечестен с собой, ещё больше — с другими, — и всеми силами он пытался уколоть приближённых к себе людей, чтобы обезопасить их от всего того ужаса, холода и, очевидно, Ада, который находился прямо под его ногами. Нагиса знал, что Саэгуса не то чтобы недолюбливает Хиёри, скорее, опасается того, что его «королевское величество» зайдёт слишком далёко, будучи ведомым интересом и любопытством, и попросту проникнет туда, куда даже при самых худших обстоятельствах не решался отправляться Ран. Ибара, говоря честно, был добрым человеком. Глупым, в каком-то смысле, но добрым. И тогда, когда он находился в абсолютно тупиковом положении, полностью погрязший в тяжести ролей продюсера, айдола и ещё должности вышестоящего лица агентства — Нагиса обратился к Хиёри. «Если ты не хочешь слушать Ибару, тогда послушай меня» Хиёри послушал. И тогда в их, казалось бы, обречённых взаимоотношениях появился мизерный успех. Сначала шаг вперёд совершил Томоэ, беспрецедентно врываясь в личное пространство Ибары, тем самым пугая и заставляя насторожиться, а затем и сам Саэгуса, не замечая того, стал привыкать к тому, что Хиёри не поддаётся «законам логики». И это, очевидно, упростило его жизнь в каком-то смысле. Если раньше между ними всё ещё прослеживалась пропасть, пусть и меньше, чем в самом начале их совместной работы, то сейчас — её почти что не было. Хиёри мог беззаботно коротать часы в кабинете Ибары, бессовестно отлынивая от «неинтересной» работы и попивать чай, при том успевая ещё и забавляться с Кровавой Мэри, а Саэгуса — подолгу слушать его неугомонный лепет, и работать даже, говоря честно, становилось легче, проще. Приятнее, возможно. Потому что помимо всей этой скучной, мозолящей глаза, бумажной волокиты появлялось ещё и что-то тёплое. Отталкивающее, безусловно отталкивающее, но настолько желанное, спрятанное где-то глубоко внутри, что Ибара становился беспомощным. Это настораживало. При том, прекрасно осознавая это, Хиёри позволял «передохнуть». Переставая напирать также отчаянно, также резво, как прежде. И это позволяло взять новое дыхание, переключиться с тревожности на умиротворение, а затем, как ни в чём не бывало, войти во всё то же русло, которое становилось чем-то привычным и, безусловно, вызывающим лёгкую улыбку (и Ибара искренне надеялся, что это ускользало от глаз Хиёри); чувство азарта. — Охии-сан? — осторожно окликнул Джун. Хиёри неловко моргнул, закусывая внутреннюю сторону щеки и неловко улыбнулся. Рассмеялся. А затем пожал плечами: — А! Ты такой красивый, что я просто отвлёкся. О чём ты там говорил, Джун-кун? Сазанами прищурился с недоверием, каким-то пытливым и оставшимся комом в горле интересом, любопытством, но налегать с расспросами не стал. Подумал, вероятно, что Охии-сан опять в какую-нибудь передрягу ввязался по семейным делам и теперь тоскует о том, что вскоре отдалиться придётся. Отдаляться от своих любимых, как он говорил искренне, неприкрыто, сокомандников Хиёри не любил больше всего на свете. — Я ни о чём не говорил. Просто ты слишком близко, понимаешь? Это вызывает некоторые неудобства. Когда ты буквально сидишь на мне, я имею ввиду. Возмущённо буркнув что-то себе под нос, Томоэ отстранился, плюхаясь в конце концов головой на колени Сазанами и свернулся калачиком, как маленький ребёнок, которого только что отчитали. Вернее, в каком-то смысле так оно и было, но его ведь не ругали всерьёз! Джун почувствовал мимолётный укол совести, — всё же, за всё то время, что они работали в дуэте он привык к этим постоянным прикосновениям, близости, которую от него без зазрения совести требовал Охии-сан, а вот к таким выпадам, конечно, ещё не совсем. Просто Хиёри иногда вещи творил странные, безумные — отпугивая всех, кого только мог, а затем ненавязчиво давил на жалость, при том даже не думая добиваться этой самой жалости. Джун подобрать правильные слова мог не всегда. Он тоже, между прочим, немного неловкий тип, который свои эмоции выражает открыто, но тем не менее, скудно. Поэтому он лишь поджал губы, осторожно опуская ладонь на голову Томоэ, осторожно поглаживая его по голове. И Хиёри, кажется, это помогло, ведь он сразу как-то расслабился, опустил вздёрнутые плечи и вздохнул тяжело, почти отчаянно. — Джун-кун, — внезапно заговорил Хиёри после долгой паузы, которую они провели в таком ненавязчивом обмене лаской, — что бы ты сделал, если бы близкому для тебя человеку было тяжело? Когда ты смотришь на него и, вроде бы, видишь его в хорошем расположении духа, со здоровым цветом лица… Но всё равно чувствуешь, что что-то идёт не так. И когда думаешь: «О, может, мне следует ему предложить ему помощь?» — понимаешь, что не услышишь честного ответа. И, вроде как, пытаешься как-то обойти эту несостыковку, но в конце концов натыкаешься на огромную стену, которую этот самый человек выстроил между вами. В этих словах было что-то ускользающее, покрытое какой-то завесой тайны. Не озвученное прямо, но лежащее на поверхности. Тогда Джун, немного нервно разминая плечи, на секунду прекращая поглаживания, поджал губы. — Наверное, я бы расстроился, что между мной и близким человеком имеется эта стена, — Хиёри согласно замычал в ответ. — Но тогда я бы и понял, что сделал недостаточно значимых для него вещей, чтобы он перестал думать о защите, когда мы наедине. Конечно, нельзя доверять всем беспрецедентно и отдавать всего себя, но… А, наверное, я бы просто спрашивал его напрямую, пока не получил бы ответа, а затем уличил в том, что он нечестен со мной. Потому что, знаешь ли, я хочу быть полезен человеку, который мне нравится, даже если мне придётся немного надавить. — «Немного» — это ведь не значит, что ты бы стал применять насилие? — Охии-сан! Хиёри тихо рассмеялся. — Ну, хорошо! Ты неплохо постарался, так что заслужил награду. Вот так, хороший мальчик, Джун-кун! ~ Недовольно бурча, когда Томоэ стал поглаживать его по щеке, Джун вздёрнул нос, сталкиваясь глазами с Хиёри, который выглядел таким расслабленным, кажется, успокоившимся, что даже становилось немного радостнее. Позже Сазанами подумает, что ему следовало бы уточнить у Хиёри, что он имел ввиду. Позже — обязательно, но сейчас его отвлекает телефонный звонок, в котором чётко трактуется обязательное посещение какой-то там фотосессии. И тогда Хиёри остаётся наедине с самим собой, своими мыслями и всем тем багажом рассуждений, который оставил после себя Джун, тактично извиняющийся перед уходом. Ему всегда казалось странным то, что Нагиса воспринимает Ибару не как злодея, вернее, он вообще воспринимает его так, что это уходит за всевозможные рамки понимания самого Томоэ и остаётся горьким послевкусием на языке. Он ведь плохой парень, который пользуется им! А Нагиса, прекрасно то осознавая, только снисходительно улыбался и глядел на Саэгусу так, словно тот лишь беспомощный зверёк, у которого из оружия — только находчивость и едва заострившиеся зубки. А сейчас, вот смешно ведь, он и сам ломает себе голову, пытаясь сопоставить образ одомашненного, уютного такого, Ибары в пределах общежития и того строгого, угрожающе выглядывающего из-под оправы прямоугольных очков «важного дядьки», который в привычно насмешливой манере раздавал приказы внутри CosPro так, словно это было чем-то естественным. Настолько же естественным, как движение облаков по небу, смене дня и ночи, и прочим мелочам, которые Хиёри предпочитал оставлять «на чёрный день для рассуждений». Каната сказал ему: «Если любимому тебе человеку плохо, достаточно просто быть рядом, когда ты не знаешь, что тебе следует сказать» — и Хиёри растерялся. Он бы и рад, правда рад! Признаться там Ибаре, что его беспокоит какая-то гнетущая атмосфера вокруг него, что ему далеко не всё равно на внутреннее состояние Саэгусы, только вот тот наверняка натянет причудливую такую усмешку на губы, по-змеиному прошепчет: «забота Его Величества умиляет», и вновь запрётся в четырёх стенах своей треклятой каморки, оказываясь отрезанным от них. От Эдема. И это было просто недопустимо! Возмутительно! Хиёри такого не просто не простил бы, а устроил бы самый настоящий скандал. Со всеми угрозами об уходе из агентства и группы в целом, просто потому что Ибара бы дрогнул, растерялся, и предпринял бы минимальные меры, чтобы угодить ему. Но даже так… «Этого недостаточно», — был уверен Хиёри. И эта уверенность заставляла его рвать и метать всё, что попадалось под руку, когда он окончательно терялся на перепутье между тем, чтобы пойти против всех правил и ожидаемых от него действий, и найти очередную лазейку, чтобы добиться своего. И первый, и второй варианты оказывали на него лишь гнетущее чувство тоски, которая только больше распространялась по его телу, когда он представлял самый печальный, наихудший, исход в котором они с Ибарой более никогда не связывались друг с другом. А вот это было бы хреново. Чем больше он напрягал свою голову, пытаясь найти рациональный выход, который поставил бы ультиматум в этой ситуации — тем хуже становилось ему самому. И это, очевидно, маловероятно ускользало от цепких глаз Нагисы и Джуна. Они, вполне возможно, уже вновь вознамерились каким-нибудь странным, двойственным планом выбить из него правду, как минимум потому что взаимопонимание которого достигли они — и взаимопонимание, которое достигли он и Ибара, находились на совершенно разных уровнях! Пока Джун позволял себе мирно посапывать на плече Нагисы в те дни, когда усталость в нём напрочь убивала всякое чувство неловкости, Хиёри всё ещё мысленно шугался того представления, что однажды он хотя бы переплетёт их с Саэгусой пальцы, тайно упиваясь его смущением. Томоэ не сомневался: Ибара определённо тот типаж, который краснеет даже от малейших признаков внимания, пусть и возмущается. О! Точно! Его вполне можно было бы назвать «цундере», когда дело касалось взаимоотношений внутри Эдема! Может, сначала Ибара и действительно настаивал на «исключительно деловых связях», но, в конце концов, противостоять сразу трём оппонентам было слишком, даже для него, казалось бы, закалённого молодого человека! И Хиёри находил это по-своему милым. Как минимум, потому что все недовольные зырки в их сторону, и осуждающее цоканье — теперь было лишь напускным, неискренним фарсом, и пылью в глаза, которую Саэгуса бросал из раза в раз, чтобы обезопасить и себя от навязчивых и внезапных объятий. И тогда… Тогда его осенило. — Решено! — внезапно воскликнул Хиёри, резво поднимаясь с места. — Я знаю, что делать!

***

Сказать наверняка, какого хрена происходит, будет довольно тяжело. Может, даже непосильно. Просто Ибара растерян, прижат к столешнице в общежитии и совершенно потерян в закономерности действий Томоэ Хиёри, хотя, говоря откровенно, он даже не уверен, что такие слова вообще подойдут к этому человеку. Всё началось, кажется, с того что сначала Его Высочество дулся, возмущался, искренне негодовал по какому-то немыслимому поводу, а затем, видимо, в ходе всех своих тяжёлых размышлений — пришёл к, очевидно, бредовой и сумасбродной идее. Не можешь додуматься словами? Решай действиями! И совершенно не имеет значения, насколько безумны они будут, пока от них найдётся хоть какой-то результат, противоречащий привычному мышлению Ибары. Кстати говоря об Ибаре. Ибара чувствует себя побеждённым и сражённым к чертовой матери. Всё началось с того, что Хиёри потребовал от него тирамису, вступил с ним в словесную перепалку, а затем и вовсе оказался непозволительно близко. Настолько, что их пальцы неловко соприкасались. И тогда, словно обескураженный внезапно предоставившейся возможностью, он подался вперёд, окончательно выбивая из лёгких Ибары весь воздух. Словно отчаянно жаждущий этого долгое время, Томоэ прижимался губами сначала к щекам, оставляя на них торопливые, но оттого не менее заботливые поцелуи, и крепко сжимал ладони Саэгусы собственными. Мягко, нежно и отчего-то торопливо пытаясь их погладить подушечками пальцев, словно это внушило бы какое-то чувство доверия, которого у Ибары «отродясь не было». — Довольно! — второпях выпалил он, прекрасно понимая, что его щеки стали настолько красными, как если бы он провёл на морозе слишком много времени. И тогда Ибара столкнулся глазами с Хиёри. И поплыл. Или, правильнее будет заметить, что они оба поплыли. Хиёри ещё более резво, бессовестно, поддался вперёд и на сей раз коснулся губ Ибары, крепко зажмуривая глаза. Словно боясь нарушить этот момент, Томоэ отчаянно цеплялся за него, намереваясь оставить это странное, близкое к удовлетворению, ощущение в своей голове надолго. Запечатлить это, как одно из самых ярких воспоминаний в своей жизни, а затем, вероятно, хвастаться перед Джуном и Нагисой, что он действительно умудрился стать ближе к Ибаре. А Саэгуса противится, негодует искренне, потому что это несправедливо, в корне неправильно. Между ними — пропасть деловых отношений, не более, — и это не совсем «естественно», когда два парня целуются на блядской кухне, куда может любой желающий из других юнитов зайти — застать эту картину Леонардо да Винчи и нахрен позабыть об уважении к этим двоим. И пока Ибара ещё обмозговывает происходящее, пока ещё соображает, он торопливо пытается собрать это всё воедино и пролепетать в губы Хиёри, который то отстраняется, чтобы размашисто слизнуть языком собственный бальзам; то вновь налегает, бессовестно кусая Саэгусу. «Хиёри, блять, остановись! Грёбанный ты качан капусты» Ибара ненавидит прикосновения и любую близость с другими людьми. Ибара ненавидит людей. Но сейчас, в этот злоебучий день, когда его к столешнице прижимает Томоэ Хиёри и самозабвенно целует, кусает, нежит в жалком подобии ласки и окутывает всей своей безмерной любовью — он даёт заднюю. И Его Высочество, сучка драная, понимает это, поэтому и отпускает одну руку Ибары, предпочитая переместить свою ладонь на его затылок, запустить в волосы пальцы и завладеть всем, что от него остаётся. Саэгуса сглатывает, издаёт неловкий звук, отдалённо напоминающий бульканье и торопливо прикрывает раскрасневшаяся лицо рукой, крепко зажмуривая глаза. Он глубоко вдыхает, запрокидывает голову и свободной ладонью упирается в плечо Хиёри, отталкивает. А Хиёри, как довольный, сытный кот, налегает больше. Перехватывает руку, переплетает пальцы и вновь касается губами щеки Ибары, оставляя на ней очередной обжигающий поцелуй. — Хиёри! — возмущается. — Ибара! — колко отвечает. Томоэ хохочет, прежде чем коснуться губами ушной раковины, зажмуриться и беззаботно устроить голову на плече раскрасневшегося, до смешного одурманенного стыдом Ибары. Ибара хочет ругаться матом: громко и бессовестно, а Хиёри хочет целоваться, обниматься и нежиться в одной постели, потому что Саэгусе жизненно необходим отдых, а Томоэ — ощущение того, что он любим, даже если тот, кто его предоставляет весь покрыт иголками и не говорит того напрямую. И Ибара, вроде как, даже не напрямую признаётся и себе, и другим в том, что «используя» их — он привязывается, вгоняя самого себя же в ловушку, выйти из которой ему ни за что не удастся.