Исчезая

      Сколько я себя помню, мать всегда смотрела на меня разочарованным слегка презрительным взглядом, ведь я слаб физически, не имею каких-то особых талантов, харизмы или успехов в учёбе. Словом, все её нереализованные мечты и неоправдавшиеся надежды в одном моём бледноватом лице. «Ничего — пустое место! А этот баскетбол? Сама по себе дурацкая игра, но в исполнении Куроко она вызывает особую жалость. Да это же просто смешно, он мяч-то толком не может забросить в кольцо! Лишь попусту тратит время и позорит семью, лучше бы больше подготавливался к экзаменам или по дому помог что ли… Раз уж ни на что другое этот горе-ребёнок не способен.» «Его приняли в основной состав? Какая нелепость. Что он там делает, отдаёт пассы? Нда… А вы точно ничего не перепутали, та команда вроде бы сильнейшая среди средних школ Японии, так при чём тут вообще мой нерадивый Тецуя? Так много сил уделяет тренировкам, но ведь и ежу понятно — это ему в будущем никак не пригодится. Его идиотский стиль игры еле на школьных соревнованиях терпят, чего уже говорить про профессиональный спорт… Да и не пойдёт он туда. Ему просто не хватит духу». Отцу же было просто плевать. Почти всё время он находился на работе и дома появлялся крайне редко. Но даже когда это происходило, он либо молча потягивал горький эспрессо, хмуро думая о чём-то своём, либо перебирал какие-то бумаги, попутно прижав к уху, не на секунду не умолкающий телефон. Его гораздо больше заботил свой успех, нежели трата времени на никчёмного сына. Тяжёлый взгляд серых глаз — всё, что я о нём запомнил.       Единственным из семьи, кто меня искренне любил и поддерживал была моя бабушка. Она всегда была весёлой и жизнерадостной женщиной, старалась как можно больше двигаться и никогда не унывать. Я помню, как одна её улыбка могла поднять меня с самого дна, как смотря на неё, я тоже начинал улыбаться. А её яблочные пироги? Ками*, да это же лучшее моё воспоминание из детства! А то как она пришла на наш первый финал в спортивном костюме и громче всех с трибун кричала: «Да здравствует Тейко!»?! Я был в шоке, впрочем, наверное, как и все. И я плакал, плакал тогда от счастья: победа вместе с дорогой мне командой, человек, что радуется за меня и поддерживает, молодость, счастье, любовь, друзья рядом! Да чего ещё надо?! Вот только всё это, как и любые счастливые мгновения, продлилось совсем не долго.       Когда я учился на втором году средней школы, бабушка сильно заболела и умерла. Я был потрясён этой новостью и до последнего не верил, думая, что это дурацкая шутка, вот только отец не был тем, кто любит шутить. Тогда он наверное впервые за полгода позвонил на мою голубую раскладушечку и, как всегда сухим холодным голосом, без каких либо комментариев, сообщил мне этот факт и сказал приехать домой. Помню как полным удивления взглядом и воплями «что-то там Куроко-ччи» провожал меня Кисе, когда я уже со всех ног бежал за забором школы к автобусной остановке, совершенно забыв про такие неважные для меня в тот момент вещи, как рюкзак и сменка. Он не видел моего лица, потому что если бы видел, наверняка бы не отстал от меня после короткого ответа по телефону на все те вопросы о том, куда я так резко сорвался и почему пропустил добрую половину уроков. Я наплёл ему что-то, не помню уже что. Помню лишь с каким усердием я старался, чтобы тогда при разговоре не дрожал мой голос.       Придя домой, я кинулся в гостиную. Потому что именно от туда слышались какие-то неразборчивые звуки. Я вбежал и… увидел её, лежащую на диване. Побелевшая кожа, морщины, которых, казалось, стало в разы больше, неестественность самого тела и боль, застывшая в крепко зажмуренных глазах. Боль. Я почувствовал, как по щеке катится слеза, я открыл рот, собираясь сказать что-то, но ком так и застыл в горле, когда я поднял глаза на мать. Отвлёкшись всего на минуту от своего горя, она смотрела на меня с такой ненавистью и отвращением, будто я самый последний ублюдок на планете. Почему? Это ведь не я виноват в её смерти, и более того — она была моей родной бабушкой и мне тоже больно от того, что произошло! Но я не мог говорить и двигаться под этим взглядом. Я не мог даже дышать. Мои глаза стали растерянными, всё ещё переполненными шоком и отчаянием, не успевшие осознать всё до конца. И кто знает, чем бы закончилась эта внезапная игра в гляделки, если бы отец не подошёл беззвучно со спины и не положил мне на плечо свою крупную ладонь. Я вздрогнул от неожиданности. В отчаяние, оборачиваясь, я искал хоть-какой-то поддержки, пусть головой и понимал, что она — последнее, чего мне теперь стоит ожидать в этом доме. Серые глаза были всё так же равнодушны, только теперь в них небрежно скрывалось презрение. «Не попадайся ей на глаза в ближайшее время, » — вот всё, что я услышал в один из самых тяжёлых моментов своей жизни.       Я не стал кричать о том, что это не справедливо, хоть мне и чертовски хотелось, я не стал плакать или пытаться утешить всё ту же мать, что в миг обо мне позабыла, вернувшись к своему гореванию. Поддержать? Разве эти жестокие люди заслуживают в моей поддержки? Разве они в ней нуждаются? Я лишь развернулся и вышел из гостиной, не проронив ни слова. Все их слёзы и слова казались мне тогда ужасно лицемерными, аж скулы сводило от злости. Потому что такие ублюдки могут лишь глумиться над смертью хороших людей. А бабушка определённо была хорошим человеком. Самым лучшим на свете. Я поднялся по лестнице, зашёл в свою комнату, защёлкнул замок. И в тот же миг упал на колени, плотно зажимая себе рот. Лишь сейчас я мог себе позволить побыть хоть немножечко самим собой, юным мальчишкой, что вот так в один день потерял единственного человека, который его по-настоящему любил.       Кое-как я дополз до кровати. Рухнул лицом в подушку прямо в школьной форме, а когда поднял голову из окна на меня смотрело уже тёмно-синее небо вечера. Эти несколько прошедших часов полностью стёрлись из моей памяти, оставляя лишь отвратный тяжелый осадок в груди. Видимо, тогда я действительно прошёл все девять кругов ада, раз психика посчитала, что об этом не стоит хранить даже воспоминания. Хотя я догадываюсь. Сожаление, чувство вины, беспомощность, страх, боль, обида и ненависть — концентрированная смесь эти чувств кого угодно может свести с ума… А может я и вправду?.. В любом случае я не могу отрицать, что именно с тех пор начал меняться.       Вибрация. Я почувствовал её в правом кармане. Двести шестьдесят два пропущенных, неужели я действительно абсолютно ничего вокруг себя не замечал, с того самого момента, как узнал о смерти бабушки?       Так, давайте посмотрим что тут у нас. Сто четырнадцать пропущенных от Аомине. Сто тридцать семь от Кисе. Восемь раздражённых звонков от Мидоримы. Один единственный вызов от Акаши. Два от Мурасакибары. Даже самый ленивый и флегматичный человек в команде позвонил мне больше раз, чем чёртов капитан. Кстати, пока я всё это читал, пропущенных стало на шесть больше.       Мельком пробежавшись по переписке, я понял, что наши форварды, похоже, поспорили на то, кто сделает больше звонков (и Рёта определённо лидирует) незабываемому Куроко-чии и быстрее доканает ближнего своего (в данном случае это Мидорима и Акаши, Ацуши не берём, он непробиваемый). И как всегда обо мне помнят именно тогда, когда я меньше всего этого хочу. Эх, лучше б так, когда оставили меня после летнего тренеровачного лагеря в Осаке без всех вещей и телефона (всё уже было в рюкзаке в автобусе) чуть ли не посреди леса, а опомнились только спустя двенадцать часов после отбытия.       Куроко-ччи, где ты, что с тобой случилось, почему ты не берёшь трубки?!       Куроко-ччиииии       Куроко-ччи, злобный Аомине-ччи меня обижает       Он так пофигистически говорит: «Да что с ним может случится?! И накой названивать ему триста раз, если он не берёт трубку?»       Аминь, Аомине-кун, наконец-то ты сказал что-то умное, такое логичное и правильное, что я аж прослезился. Вот поэтому ты и мой свет.              Ааа!!! Куроко-ччи, он пытается вырвать мой телефон!!!       Он кричит, что сам дозвонится от своего Тецу, представляешь?!       Я не могу этого позволить! Я больше переживаю за Куроко-ччи!!! А этот глупый Ахомине ничего не понимает!!!       Он пытается перегнать меня по количеству звонков, ха, но у него ничего не выйдет! Во-первых, я начал раньше, а во-вторых (у тебя черный пояс по заваливанию людей СМСками в три часа ночи) я ни за что не проиграю Аомине-ччи!!!       Тецу, ты где чёрт тебя дери?!       Эта блондинка вынесла мне весь мозг, а Акаши скоро сожжёт нас всех, нахрен, своими злющими красными глазюками.       Тецу, возьми трубку, спаси меня.       Рёта говорит, что быстрее дозвонится до тебя, как бы не так! Ты же моя тень, и в первую очередь перезвонишь мне, так ведь, Тецу?       В каких-то моментах читать эти сообщения было забавно, но всё больше они вызывали раздражение и беспричинную злобу. Я сам удивился такой своей реакции. Обычно я почти никогда не злюсь на своих друзей, и с терпимостью отношусь ко всем их чудачествам. Но сейчас так и подмывало настрочить что-нибудь колкое и саркастически-высокомерное в ответ, но я сдерживался. Во-первых, это было неправильно и необоснованно по отношению к ним. Скорее всего мне сейчас хочется выместить свою боль хоть на ком-то, и это состояние просто нужно перетерпеть. Во-вторых, это могло бы выдать, что у меня не всё супер окей, а именно такую версию я и собирался преподнести своим сокамандникам. И в-третьих, они бы всё равно либо не поняли всей той высоко-сплетённой язвительности, на которую я способен, либо тупо проигнорили бы её, и поняв, что я в сети, начали названивать с утроенной силой.       Несколько сдержанных сообщений от Мидоримы высветились в бесконечном списке, впрочем, свою сдержанность они теряли с каждой напечатанной буквой. К концу второго часа с начала всей этой вакханалии снайпер начал присылать что-то похожее на: «Куроко, если ты прямо сейчас не отзовёшься, я клянусь, я убью этих двух идиотов и их смерти будут на твоей совести!» Но судя по тому, что сообщения от двух оных продолжали поступать, смертоубийство таки не состоялось. Как жаль.       Простое, обыденное и даже смотревшееся как-то слегка наивно среди всего остального гвалта сообщений «Ты где, Куро-чин?» от Мурасакибары грело сердце. Но на глаза тут же попалось добавленное спустя двадцать минут от него же: «Ака-чин злится». Ой-ой, а вот это уже попахивает жареным. Возможно, мне уже стоит вовсю писать завещание и заказывать себе гроб ну или как минимум улетать из страны, а я не в курсе. Мысли о смерти напомнили мне о бабушке и тело тут же пробила дрожь. Какие бы позитивные эмоции не вызывали во мне ребята, они не смогут перекрыть того отчаяния, что обрушилось на меня сегодня. Ещё очень долго не смогут.       Нужно заканчивать с этим поскорее, иначе долго я так не продержусь.       Вдохнув поглубже и скрепя сердце, я открыл контакт «Акаши-кун» и увидел одно единственное (да он издевается!) сообщение: «Если ты не выйдешь на связь в течении следующих двадцати минут, то очень пожалеешь». Угроза очень похожая на отправляемые Мидоримой где-то в середине истерии, однако производящая совершенно другой эффект. Если зеленоволосый писал на эмоциях и к реальности это не имело никакого отношения, то в правдивости слов Сейджуро можно было не сомневаться. Сглотнув, я посмотрел на время отправки и нынешнее время. Спустя истёкшие двадцать минут прошло ещё сорок. Мне крышка.       Как вы понимаете, не дать о себе знать после этого было бы просто самоубийством. И вселенная (в моём лице) решила, что в небольшом споре суждено победить лёгкому форварду. Пара рваных вдохов и выдохов, и я решаю, что достаточно готов, чтобы суметь какое-то время нагло врать, профессионально изображая спокойствие. Ведь это уже не в первый раз. В чём, в чём, а в притворстве я всегда был по истине мастером. Хотя вряд ли этим можно гордиться. Трубку сняли со второго гудка. Видимо, отвлёкшись на разборки друг с другом, ребята на секунду опешили, когда я позвонил им сам. А после меня оглушило пронзительное «Куроко-чии!!!» в правом ухе. Я поморщился. К этому нельзя привыкнуть, как и к моей невидимости, но это забавляет. Я бы даже улыбнулся в тот момент, если бы моё сердце не было так обезображено болью. После на меня хлынул град вопросов, без пауз для ответа, где разобрать что либо было невероятно сложно. Но вскоре какой-то святой человек, скорее всего Акаши-кун, отобрал у истерящего подражателя телефон и включил громкую связь. Я отвечал твёрдо и убедительно, даже увереннее, чем обычно. К концу разговора ни у кого не возникло сомнений, что я говорю чистую правду. Ведь я всегда так честен и прямолинеен… Всегда, но только не в этот раз.       А после разговор невзначай перешёл в будничное обсуждение всякой ерунды. На фоне возобновлённой живой атмосферы и ворчливых возмущений по ту сторону трубки: «Тецу, и почему ты перезвонил этой блондинке, а не мне?» — ни у кого не возникло мысли, что прямо сейчас я беззвучно плачу, со всей силы сжимая простыни, и кричу в ду́ше, срывая голос, в тоже время болтая и смеясь вместе со всеми над нашими привычными шутками. Потому что я хочу рассказать. Рассказать, как мне больно. Рассказать о том, что лезу на стены от душевной боли, доверится, открыться, зная, что меня не станут осуждать, а поймут и поддержат. Рассказать не только о том, что произошло сегодня, за два года накопилось множество вещей о которых, я бы хотел им сказать. Сказать каждому из них. Я очень захотел, в который раз захотел наконец открыться тем, кто для меня очень дорог. Но продолжаю играть, где под смеющейся маской, скрывается гримаса боли. Всё верно, даже если Поколение Чудес для меня ценны, это не значит, что в тоже время я не могу оказаться для них пустым местом. Да, мы близки, кто-то из нас может позвонить другим в двенадцать часов ночи и позвать играть на баскетбольную площадку. И пусть не без возмущений, но можете не сомневаться, все придут. Но в то же время между нами пропасть в невысказанные чувства, умолчанные подробности жизни вне школы и боль. Возможно в эту пропасть подбавляет каждый из нас. Возможно только некоторые. Или быть может я один лгу. В любом случае это единственный допустимый для существования вариант. Мой единственный выбор. И снова всё по кругу: болтовня ни о чём, прощание, завершённый вызов…       А я так и не сказал ни слова из того, что хотел. Ведь начни я говорить всё то, что на самом деле думаю скорее всего от меня все сразу же отвернутся. Мама была права — мои чудачества и так еле терпят, не стоит это усугублять. Иначе я точно останусь один. Кому нужны чужие беды и проблемы, когда у каждого полно своих? Кому нужны чужие чувства, когда у каждого уже есть круг людей на которых он делит свою любовь? Кому нужна чужая правда, когда у каждого она своя собственная… Никому. И лучше уж сохранять ту хрупкую иллюзию дружбы, того, что я всё ещё кому-то нужен, чем разрушить даже то немногое, что имею, никому не нужными словами… Ведь иначе я точно сломаюсь. Сломаюсь под жалостливыми, презрительными взглядами, упаду от отсутствия сил и никогда больше не смогу встать. Пускай хотя бы в глазах других я буду продолжать оставаться упорным и сильным духом мальчишкой.       Завтра я как ни в чём небывало приду в школу, отработаю ту неделю уборки и усиленных тренировок, которую мне всё-таки впихнул Акаши, и просто продолжу плыть по течению, быть тенью, никому не мешая… Со временем боль заглохнет. Однако я уже буду поломан. Нет, не так. Я уже давно поломан. И просто продолжу играть соответствующую мне роль.       Эту ночь я провёл на кровати, обхватив руками колени. Вжавшись в стенку и то и дело подрагивая, задыхаясь, уставившись в пустоту или беззвучно плача. Несколько последующих ночей я провёл так же. Но каждое утро я не изменено шёл в Тейко, где не давал ни единой душе повода усомниться в том, что со мной что-то не так. Со временем боль действительно притупилась. Но как прежде больше не было никогда.