Выбирать может только тот, кто не боится сталкиваться с последствиями своего выбора.
Чон Югем возвращается к своим отнюдь не скоро. За это время выступление танцоров уже закончилось и все гости вновь вернулись к тому, чем занимались ранее. Изредка были слышны вскрики восхищения — кто-то всё ещё не мог отойти от устроенного шоу. — Хеын, как вы тут? — А ты как думаешь? Из нас всех только тебе нравится говорить с этими напыщенными чурбанами. И ладно, если бы поговорить. Так большинство из них хочет Лиен в невестки. А ты знаешь ее, дорогой… — возмущение супруги плавно перерастает в тяжёлую усталость. Держать маску дружелюбия, сохраняя идеальность своего образа, всегда было для неё чем-то сверх утомляющим. Ей бы спокойную жизнь где-то в отдалённом особняке средь полей и лесов, с маленьким хозяйством, детьми и любимым человеком по левую сторону плеча. А не все эти помпезные торжества среди людей, для которых богатство решает человек ты или что-то похожее на него. Она всю жизнь себя ощущает не в своей тарелке. И хоть рядом стоят дети и муж, они похожи на идеальный союз, но на настоящую семью — ни капельки. — Знаю. Строптивость она унаследовала от тебя. И всё же, не переживай. Теперь я здесь, можешь немного расслабиться, — Югем улыбается снисходительно и целует женщину в лоб, приобнимая за плечи. Видеть улыбку на его лице крайне непривычно. Каждый из членов семьи, кроме малышки Хару, косится на него слегка удивленно, в немом вопросе задаваясь, что же могло произойти. Чон это во взгляде каждого читает и поэтому решает не томить, отвечая: — Мы с Императором обсуждали много чего. Он, кстати говоря, очень хочет познакомить нас со своей семьей. — Поэтому ты настолько доволен? — приподняв одну бровь, спрашивает Чонгук и хмыкает. Конечно, их отец единственный, кто беспокоиться о хороших связях. — Да, сын. И вы все тоже должны быть рады, что Император захотел этого, — тут же становясь серьезнее, отвечает Югем, а после, изучающий взгляд на Хосока бросает, всматриваясь в черты его лица. — Хосок, я бы посоветовал тебе хоть немного смягчиться и показаться более дружелюбным. Причинами твоего недовольства никто интересоваться не будет, но им ты всех отпугнешь. — Я не настроен играть в шута здесь, отец, — немного резко отвечает он и острым взглядом в ответ впивается. — Ты, видимо, совсем не понимаешь, где находишься? — тон Чона низкий, словно утробный рык звучит. Непокорность сына его удивляет и злит одновременно, но гнев свой на виду у всех выпускать нельзя, а Хосок этим и пользуется, видимо. Наслаждается беспомощностью отца и только хмыкает, ещё больше смелости набираясь. — Как же. В Императорском дворце. Но что-то я здесь задержался. Пойду подышу. А Югему и ответить нечего. Уход сына становится лучшим решением для этой ситуации, поэтому он не мешает. За то мешает другой член семьи, который до этого молчал всё время, боясь заговорить: — Подожди, Хосок, я хочу с тобой, — Кихён, встрепенувшись, уже хочет подбежать к своему брату, который успел сделать несколько шагов в направлении выхода, но на худое плечо ложиться тяжёлая рука отца. У Кихёна вмиг всё внутри в тугой узел скручивается и дрожью по каждой клеточке тела раздаётся. — Совсем ошалел? Стой здесь и не рыпайся. Ещё не хватало, чтобы ты потерялся где-то. Невоспитанный. Сколько бы с тобой не занимались, ты таким же глупым и остаёшься. Тебе уже ничего не поможет, — злобно цедит Югем и до боли плечо его сжимает. В этот момент всё семейство Чон обеспокоено на них двоих смотрит. У каждого сердце замирает от страха. Даже маленькая Хару испугано глаза распахивает. Ей злость отца видеть непривычно, её идеальный образ отца трещинами покрывается. — Папа, отпусти, ему же больно, — маленькая ручка хватает край накидки Чона и дергать на себя начинает, но он совсем не реагирует. — Дорогой, на нас уже коситься начинают, приди в себя, — Хеын подлетает к мужу мгновенно, пытается руку с плеча сына убрать. Ей действительно страшно. Она не знает, как утихомирить своего мужа, но агрессию, исходящую от него, чувствует каждой клеточкой тела. Нелюбовь к Кихёну для неё понятна, но ранее он хотя бы немного сдерживался. Теперь же, с каждым годом взросления мальчика, язык и действия Югема становятся всё более жестче. И как исправить это, Хеын не знает. Лишь каждый раз чувствует, как сердце за Кихёна сжимается в тисках бессилия, а утешающие объятия для сына становятся менее значимы. Глава семейства приходит в себя только тогда, когда сам замечает косые взгляды в их сторону. Он тут же руку от него отрывает и переводит взгляд сначала на жену, а после, на испуганную Хару с Лиен. — Надеюсь, ты усвоил, что я сказал тебе, Кихён, — безэмоционально говорит тот и на руки младшую девочку подхватывает, улыбаясь ей, словно до этого ничего не было. Она же обнимает его за шею и также растягивает розовые губки в улыбке, пока остальные от этой ситуации отойти пытаются, выдыхая облегчённо. — Усвоил, — единственное, что выдает мальчик и подходит к Лиен, которая незаметно к себе его подзывает. Она тут же ладошку брата своей обхватывает и чуть сжимает ободряюще. Но толку от этого нет, он вновь принимает образ «отсутствия», желая исчезнуть вовсе. И, желательно, навсегда.***
Поток сильного ветра ударяет прямо в лицо, проезжаясь своими пластами по впалым щекам, слегка приплюснутому носу и сухим губам. Воздух влажный и холодный, от него резь в глазах и слёзы выступают, желая смочить очное яблоко. Хотя, это звучит скорее, как отговорка. А давящее чувство в груди только подтверждает это. Хосок нарочно промаргивается, пытаясь смахнуть непрошенных гостей. Опирается двумя локтями на перекладину и скользит взглядом по множеству огоньков, раскиданных по всей столице. Они, кажется, освещают каждый уголок. И из каждого переулка слышаться чьи-то возгласы и радостные вскрики. Все веселятся. Празднование Ханами сейчас в самом разгаре, абсолютно весь город принарядился китайскими фонариками, причудливыми гирляндами и, конечно же, лепестками сакуры. Не будь Хосок так расстроен последним «подарком» от Юнги, он бы, возможно, также, как и остальные, сейчас веселился и наслаждался поистине чудным торжеством, на которое Император в этот год не поскупился. Но увы, всё желание быть счастливым было прочно переплетено с его любимым омегой. Омегой, который ушёл. Тяжелый вздох вырывается из груди. Он чувствует себя слишком уставшим и решает, что лучше всего ещё больше разозлить отца и пойти отдыхать в свою комнату, ведь даже свежий воздух не дал ему желанного глотка облегчения. — Хосок, — знакомый голос заставляет его остановится и отставить свое желание на полочку «попозже». Ну конечно, сложно было не догадаться, что он придёт к нему. — Я не буду извиняться перед отцом, — просто отвечает Чон и отворачивает голову в другую часть города, принимаясь рассматривать огоньки уже там. — Ему пора бы понять, что его желание казаться идеальной семьей давно стало невозможным под грузом его же высокомерия. — Ты прав. — Что? — он удивленный взгляд на Чонгука бросает и не верит своим ушам. Сколько бы не было противоречивых мыслей у младшего брата, он никогда себе не позволял непослушания и всегда старался оправдать отца. Его любимой фразой было: «Он старается для нашего будущего». Поначалу, это действовало на Хосока и тот согласно кивал, а со временем эта фраза стала для него не более, чем абсурдом. Возражать не было смысла, поэтому он решил, что брат со временем сам всё поймёт. Осталось только дождаться этого момента. — Что ты сейчас сказал? — Я сказал, что ты прав Хосок. Он должен был стать фундаментом нашей семьи и сделать её крепче, но вместо этого стал дырявой крышей, через которую разрушение пришло в нашу семью. Так что ты прав, — Чонгук подходит к нему ближе и становится рядом, также опираясь на локти. Окидывает столицу взглядом и удовлетворенно поджимает губы. — Да, Император действительно постарался. — Неужели осознание наконец снизошло на тебя? — с открытым стёбом спрашивает старший Чон. — Скорее, оно ткнуло меня носом в дерьмо моего отца, — с усмешкой отвечает его брат. Его глаза встречаются с глазами Хосока. Контраст усмешки и плещущегося разочарования в двух черных омута Чонгука хлёстким ударом по лицу ударяют его. — Что такого могло случиться? — Я поговорил с Кихёном.flashback
— Кихён! Кихён! — Чонгук выбегает из дома и направляется большими шагами прямиком к саду, желая найти своего брата и прояснить наконец, почему вдруг тому вздумалось прикрыть его. — Кихён, ты где?! — срывать горло в поисках брата ему не сильно хотелось, поэтому теперь закипать начинал уже Гук. Их сад был небольшой, но среди кучи хвойных растений, которые были усыпаны зеленью с широкими раскинутыми ветками, растущими то ввысь, то вширь, найти маленького мальчика было не так просто. — Я здесь, — Кихён выглядывает из одной широко раскинутой ветви. Его лоб слегка взмокший от выступивших капелек пота, а взгляд слегка недовольный. Только подойдя поближе к нему, Гук замечает, что тот над чем-то усердно пыхтит и, видимо, его отвлекли от важного дела. — Что ты делаешь? — непонимающие окидывая взглядом дерево, он наблюдает за тем, как младший пытается подвязать одну из надломленных ветвей. — Она же не приживётся уже. Смотри, висит, как ненужная тряпка, проще отрезать уже и выкинуть. Смысл с неё, только мешать остальным будет. Кихён ничего не отвечает, лишь губы свои нервно жевать начинает и всё же привязывает веточку к стволу дерева. Совсем ласково по ней рукой ведёт и улыбается слегка. Возможно, Чонгук прав и гораздо легче было бы избавить дерево от неё, но в сердце юного мальчика ещё тлеется надежда, что она сможет прижиться и найти свое место на нём. Ей только бы помочь немного, подвязать получше и проверять периодически состояние. Она нуждается лишь в обычной поддержке в виде верёвки, что поможет ей продержаться на дереве и всё будет хорошо. — Почему ты пришёл сюда? — Хотел поговорить о том, что произошло. — А что произошло? — с искренним удивлением спрашивает Кихён и в глаза брату заглядывает. Его работа на сегодня в саду была давно закончена, но здесь он находил свое умиротворение, поэтому зачастую просто гулял меж зелёных растений, часто разговаривая с ними. А те слушали молчаливо и отвечали изредка шелестом зелёных веток, при очередном порыве ветра. — Зачем ты подставил себя? Я мог и сам разобраться с этим, — недовольно отвечает Гук и прокручивает недавние события в голове. — Брось, Чонгук, ты бы разобрался так, что пришлось бы действительно жениться на той девушке. — Не пришлось бы. Я бы объяснил ему всё. — Ну да, а он бы разочаровался ещё и в тебе, — с усмешкой отвечает Кихён, медленно шагая вдоль аллейки. — Ну здесь ты прав, — прыснув от смеха, он вспоминает о том, что их отец слишком правильный, слишком боится быть опозоренным и потерять свою репутацию идеального человека. Возможно, Кихён действительно прав и это было лучшим решением для них, поэтому уже хочет поблагодарить его, но резко замирает, разобрав фразу брата по словам: — Что значит «ещё», Кихён? — А? — мальчик оборачивается к застывшему Чону, а после, расплывается в улыбке, вот только не совсем радостной, скорее в той, за которой скрывают тону (по меньшей мере) боли. — Ну, знаешь же, главное разочарование Чон Югема — Чон Кихён, — он показывает кавычки и старается издать смешок, но вместо этого улыбка искривляется ещё больше, будто треща по швам. Вся его отречённость даёт трещины, оттого младший старается сбежать прямого контакта глаз и разворачивается, продолжая свой путь. Внезапно, этот сад перестал дарить ему уют. — Что за бред ты несёшь? Кто тебе такую глупость сказал, Кихён?! — Чонгук подбегает к нему и хватает за тонкую кисть детской руки. Она безвольно поддается напору и они вновь сталкиваются взглядами. Только сейчас, вблизи, Гуку наконец удаётся увидеть в оленьих глазах брата всю ту обречённость, в которой утопиться на раз-два можно. От этого, его собственные глаза распахиваются в удивлении и даже шоке. — Это не бред. И знают об этом абсолютно все, — тяжело выдохнув, мальчик выдирает руку из захвата. — Брось, Чонгук, хватит отрицать то, что все уже давно приняли. Разве ты не видишь отношение отца ко мне? Разве ты не видишь, сколько ненависти плещется в нём, когда он смотрит на меня? Чонгуку нечего сказать. Стыдно, ведь на самом деле он никогда не обращал должного внимания к их взаимоотношениям. Никто не обращал, заставляя Кихёна купаться в этом котле ненависти самому, без протянутой руки поддержки. Только их мать всегда окружала теплом младшего брата, старалась дать столько любви, сколько бы он хотел и от отца. Жаль, что даже эти старания Хеын были хорошо приправлены горечью нелюбви Югема настолько сильно, что она в сердце оседала противно и ещё долго отравляла его. — Кихён, это же твой отец, он не может ненавидеть тебя, — единственное, что выдаёт Гук, пытаясь хоть как-то оправдать своего предка. — Нет, Чонгук, он ваш отец. Меня же за сына он не считает, — раздраженно выплевывает младший и вовсе отворачивается от него. Его злит то, что даже когда он Гуку указал на реальное отношение отца к нему, он продолжает пытаться выгородить Югема. Он задумывается о том, что стоит вообще прекратить этот разговор и оставить всё как и было, но не выдерживает. Кихёну уже невыносимо терпеть эту боль внутри, глотать свою обиду и каждый раз оказываться худшим созданием в глазах, казалось, самого близкого человека. Он хочет, чтобы хоть кто-то смог услышать о том, как он мучается и нуждается в ласке папы как обычный маленький ребёнок. — Я думал постоянно. Почему же? Потому что я не похож на вас? Потому что я не настолько крепок, силён или покладист? Может из-за того, что я омега, а вы все альфы? За что он так ненавидит меня? А потом… а потом я понял. Я просто «не такой». В его глазах с самого моего рождения я был «не таким» и с тех пор, сколько бы я не пытался показать себя с лучших сторон, преуспевая в учёбе, садоводстве, верховой езде, насколько бы прилежным я не был, я всегда останусь для него «не таким», — на одном дыхании выпаливает Кихён и содрогается в тихом приступе плача. — Поэтому, я прикрыл тебя. Потому что в отличии от тебя, мне нечего терять. Потому что уже родившись, я потерял всё. Я часто задумывался о том, а что если затеряться? Что если исчезнуть вовсе и не мозолить ему глаза? Может, хоть так я смогу сделать ему приятно? Я долго думал об этом, но даже здесь я бы разочаровал его, ведь я бы струсил. Не смог бы исчезнуть, подарив ему семью без Кихёна. Лучше бы я вообще не рождался, — тихий плач превращается в истерику, от чего всё его тело дрожать начинает. Он сказал всё то, что так долго копилось у него в душе и тяжелым камнем тянуло вниз. Легче не стало вовсе, но он был рад, что его хотя бы кто-то услышал. Тёплые ладони умещаются на его плечах и чуть сжимают. А после, крепкое тело и вовсе прижимается к нему. Чонгук окутывает его своим теплом и запахом, пытаясь успокоить. Он старается не выдать своего потрясения, хотя от услышанного сложно не вздрогнуть от холода, прошедшегося по спине. Сколько же яда их отец излил на Кихёна, что довёл до таких мыслей. Чонгук был в ужасе, но вместе с этим, Чонгук осознал, насколько их отец жесток, а он слеп. — Послушай, наш отец не подарок, да. Но знаешь, есть то, за что его можно поблагодарить. Кихён поворачивает к нему голову с заплаканными глазами, уже будучи готовым взорваться от непонимания родного брата. — Он дал нам семью. Он дал тебе твоих братьев и сестер, а нам тебя. Кихён, ты можешь не быть сыном своего отца, но ты был и всегда будешь моим братом, которого я люблю, успехами которого я восхищаюсь и без которого мы бы не были семейством Чон. Ты неотъемлемая часть нас. Мы любим тебя и я уверен, что в глубине души отец тоже любит тебя, но из-за собственного эго не может признать этого. Позволь ему прийти к этому осознанию и со временем он поймёт, насколько ты прекрасен.end flashback
— Глупость, отец никогда не признает этого, — с усмешкой подытоживает Хосок, когда тот заканчивает свой пересказ. — Да. Я знаю. — Тогда зачем ты сказал ему это? — Я сказал то, что хотело услышать его сердце. Истину же разум всё равно найдет сам, — тяжело выдыхает Гук и в волосы пятерней зарывается. Он улавливает на себе удивленный взгляд и своим непонимающим в ответ смотрит. — Что? — Ты меня в последнее время настораживаешь. — Почему? — Когда мой маленький Чон-и успел вырасти и стал говорить такие умные вещи? — с явной насмешкой спрашивает Хосок, за что тут же подзатыльник получает от младшего. — Эй! Я вообще-то твой хён. Ты как смеешь подымать руку на своего старшего брата, сопля?! — С тех пор, как эта сопля стала давать тебе советы, полшестого. — Чего?! То, что я не трахаю всё, что движется, как ты, не значит, что у меня не стоит! — злобно цыкнув, Хосок отворачивается от ржущего Чона. — Ах, ну да, мы же храним верность омеге, который послал тебя, — продолжая издеваться, Гук теряет границу и задевает его за больное, но осознает это слишком поздно, когда между ними воцаряется тишина. Мысленно он ударяет себя по лбу и стыдливо прикусывает губу. — Хо, прости, я не то хотел… — Всё нормально. Ты сказал, как есть, — перебивает его старший, подняв руку перед ним. — Мне уже пора бы смириться с этим. Но почему я никак не могу? — устало выдыхает Хосок и наклоняется головой к перекладине, чтобы приложиться об неё с надеждой на то, что по волшебству мозги станут на место, но этого не случается из-за слов Чонгука, которые тот нарочно неразброчиво произносит: — Я видел его. Он отбивал поклоны Императору, когда ты уже ушёл. И вроде извинялся за что-то. — Он был один? — стараясь казаться незаинтересованным, старший звучит как можно тише, но голос предательски вздрогнув, выдаёт его с потрохами. — Один. — Он сейчас в зале? — Скорее всего. Но послушай, Хосок, — Гук уже понимает, что хочет сделать его брат, поэтому остановить пытается. Он считает, что какой бы сильной не была любовь, перед обстоятельствами не выстоишь. И раз уж так все складывается, не лучше ли отпустить душевные терзания и попытаться научиться жить без него? — Я думаю, что тебе не стоит. — Я иду туда. Ты со мной? — будто не слыша всех слов, спрашивает Хосок, но даже не дождавшись ответа, направляется обратно. Чон на это лишь тяжело вздыхает и мотает головой, считая это безрассудством. — Будто у меня есть выбор.***
Оказавшись в душном зале, оба брата тяжело выдохнули. Такое скопление людей отнюдь не радовало и ладно бы, если каждый из них выразительно молчал. Вместо этого, с разных уголков зала доносились возгласы разных тембров голосов и было ощущение того, что здесь собралась всевозможная их палитра. Это неприятно резало уши после упоительной уличной тишины, где были слышны лишь отголоски. — Я возвращаюсь к нашим. Отец, должно быть, уже там давится своим гневом, — с усмешкой говорит Чонгук и хлопает брата по плечу. Он не хочет мешать Хосоку, что бы тот не задумал. Всё же, максимум его возможностей заключался в советах, не более. Он считал его достаточно благоразумным, хоть и до безумия влюбленным дураком. — Я с тобой, — кратко отвечает тот, пока взглядом выискивает нужного ему человека. — А как же… — Да, Гук, но я хочу лишь увидеть его, не более. Говорить нам с ним не о чем. — Я правда тебя не понимаю, — сдаётся младший и направляется к своей семье. Если зрение его не обманывало, их отец уже с кем-то увлеченно разговаривал и на удивление, Хеын также была втянута в разговор. — Не удивлен. Я сам себя не понимаю, — с усмешкой отвечает Хосок и сам кидает взгляд на их семью. — Жалкое зрелище. — Согласен. — О, а вот и мои сыновья подошли. Моя гордость! — довольно восклицает Югем, откровенно хвастаясь ними перед незнакомым им мужчиной. На вид, он сверстник их отца, среднего телосложения и, щедро обрамляющей его голову, сединой. Оценивающим взглядом мужчина окидывает двух братьев, а когда их взгляды пересекаются, и Хосок, и Чонгук понимают, что встретили ещё одну копию своего предка: такого же человека, для которого статус значил всё. — К сожалению, мой старший сын не смог приехать, я передал ему бразды правления, пока меня нет в поместье. Готовлю его на свое место. А это мои младшие: Хосок и Чонгук, — продолжает тот, пока оба Чона склоняются в уважительном поклоне и приветствуют собеседника отца. — Чхве Бокджу, — представляется незнакомец и довольно бороду в руке своей поглаживает. — Понимаю, понимаю. Нынче дело можно доверить только своим. Ты вырастил прекрасных сыновей, Югем. Может, нам стоить познакомить Хосока и мою Чеён? — с огоньком в глазах спрашивает он и предвкушает замечательный союз двух влиятельных семейств. — Прекрасная идея, Бокджу, — с усмешкой отвечает Югем, пока у Хосока всё вниз миг ухает. Он пытается не подать виду, культурно отмалчиваясь, но от подобного предложение его ноги невольно подкашиваются. Хоть и с Юнги всё кончено, но не с любовью к нему. Сердце всё ещё ему отдано и как забрать его обратно, он понятия не имеет. Посмотрев на отца, к небесам взывает, прося этому не случаться. — Я бы с радостью. Уверен, они были бы прекрасной парой. Но вынужден отказать тебе. — Вот как? — явно оставшись недовольным ответом Чона, Бокджу поджимает губы и насмешливо хмыкает, будучи уверенным в том, что тот теряет слишком ценный союз: — Ну, я надеюсь, что ты сможешь найти ему достойную пару. — Безусловно. Уверен, Чеён также не останется без пары. Они перекидываются еще парой фраз, но ни Чонгук, ни Хосок уже особо не вникают в их разговор, незаметно выдохнув. Кажется, небеса всё-таки услышали последнего и уберегли его от этой участи, Гука же банально пронесло. Отказ Югема остался им непонятен, ведь оба были практически уверены в том, что от такого предложения он никогда не откажется. Хосок давно достиг того момента, когда нужно было заключать выгодный брак. Поэтому на место облегчения слишком быстро пришло смятение. — Почему ты отказал ему? — волнующий всех вопрос первой задает Хеын, когда Бокджу оставляет их. — А ты не слышала? — невозмутимо отвечая вопросом на вопрос, Югем окидывает недовольным взором сыновей. — Его Чеён уже была замешана в нескольких небольших скандалах по поводу странных связей с несколькими альфами. Ее репутация подпорчена. А вместе с этим, репутация и всего семейства Чхве. Удивлены? — увидев их кивок, он вздыхает и останавливает свои глаза на Чонгуке, впираясь в него тяжёлым и пронизывающим взглядом. — Именно поэтому, выполняя дурацкие поручения кого-то, — кивнув на Кихёна. — Чонгук, ты должен прежде всего думать о своей реноме. Она должна быть всегда чиста и непорочна. А если ты не можешь сдержать своего зверя в узде, тогда, будь добр, заключай выгодный брак и наслаждайся. Это всех касается. Каждый из вас должен заботиться о репутации семьи Чон. По правде говоря, это было не единственной причиной. Куда более важным поводом для отказа Югема стало то, что Хосок уже был заведомо занят другим человеком. И этот союз должен был стать самым великим достижением их семейства. — Простите, что вмешиваюсь, — с низким поклоном, мужчина нарушает их семейный совет, заставляя обратить на него внимание. — Чон Югем, Чон Хеын, я рад видеть вас здесь, — мягкая улыбка обезоруживает. — Ох, вы тоже пожаловали на это торжество, Юнги, я не видел вас, — Югем, надев привычную маску любезности, приветствует омегу. — Я пришёл чуть позже и всё это время провел подле Императора. Последние события не позволили бы мне не поприветствовать вас лично, мистер Чон. — Конечно, я тоже рад поприветствовать вас. И хочу поблагодарить за сопровождение. Моим девочкам было гораздо спокойнее ехать с конвоем из таких умелых воинов. — Мне льстит, что я смог быть полезен вам, — лёгкая, едва заметная, улыбка вновь трогает губы Мина в ответ на улыбку Югема. Он нарочно обводит глазами каждого члена семьи, обращаясь не только к главе, а на деле же рыжую макушку Хосока выискивает, давая лишь кратким пересечением их взглядов понять, что пришёл он за ним. — Если это возможно, я бы хотел поговорить с Хосоком. — У вас с ним есть какие-то нерешенные вопросы? — Да. Чон молчит, раздумывая и ожидая, что Юнги всё же оповестит, о чём ему с его сыном нужно поговорить, но ответа так и не получает. Поэтому, нехотя, но всё же еле заметным кивком отпускает их. Под внимательными взглядами Хосок с ним удаляется, лишь напоследок кинув взгляд на своего брата, который смотрит на него сочувствующе. От этого ему становится смешно. Гук и правда иногда удивлял, но здесь оно было не кстати, ведь стоять посреди зала и корчить из себя невесть что, кажется ему занятием потяжелее, чем разговор с этим человеком, который вышагивал впереди с натянутой до предела спиной. Или нет?..***
— И почему же твой ненаглядный не пришел на сей чудный праздник, Мин Юнги? — с довольной усмешкой спрашивает Хосок, останавливаясь позади него. Говорить вот так, на расстоянии, в каком-то пустом и даже ничем не освещённом коридоре было гораздо проще. Отдалённый приглушенный свет позволял ему рассмотреть фигуру омеги практически до мельчайших деталей. Этот ханбок, видимо, был вышит на заказ, обрамляющий изгибы тела слишком уж точно. — Он не мой ненаглядный, — спустя минуту молчания отвечает Юн и всё же поворачивается к опиравшемуся на стену парню, впиваясь своими голубыми, как прекрасные цветки крокуса, глазами. — Ну как же? Ты уже забыл? Он твой муж, Юнги. Добрый, заботливый, состоятельный и ненаглядный муж, — теперь говорить становится труднее, когда лицо омеги прямо к нему повёрнутым оказывается. Чон сдерживает себя, чтобы не опустошить свой желудок через рот, когда говорит об избраннике любимого, но яд свой выплевывать не стесняется. Будь его воля, он бы заставил Юнги искупаться в нём, чтобы тот хоть на секунду понял, каково ему. — Так где он? Остался трахать шлюх, пока его вечно занятой любимый пошел на очередной приём? — Ему плохо в последнее время, — игнорируя попытки задеть его, Мин делает шаг навстречу к нему и усмехается, потому что тело напротив напрягается слегка. Он сам не знает, что делает, почему захотел поговорить, но Хосок не один такой, который ждал их встречи целый год. Сколько бы Юнги не пытался убежать, закончить всё и никогда больше не поддаваться своей слабости, он не мог идти против этого альфы. Он магнитом к себе притягивал, зазывал одним лишь своим феромоном, да так, что ноги подкашивались, как будто он не воин профессиональный, а мальчик хилый. Это было безумно неправильно, но нужда в глотке воздуха рядом с ним была слишком велика. — Прошу, Хоуп, прекрати, ты ведь не такой. Давай поговорим, — практически взмолившись, он делает еще шаг к нему с надеждой на то, что им это удастся. — Прекращай называть меня Хоуп. Это воспоминания давно минувших дней. Не нужных нам, — с раздражением мотнув голову в сторону, Чон недовольно цокает языком и пытается сделать вдох побольше, дабы собраться, но вместо этого его лёгкие наполняются запахом омеги. Голова кругом идёт и ему приходится сильнее опереться на стену. — А есть ли нам о чем говорить? Мне кажется, что мы уже всё решили. Ты решил, не спросив меня. — Есть. Послушай, я правда не знаю, что тогда нахлынуло на меня. Наверное, во мне взыграла надежда на то, что мы уже пережили нас, что мы уже не будем такие, как год назад. Я думал о том, что будет с нами, если нас застукают, а когда оказалось, что уже Чонгук об этом знает, я просто сорвался. Прости меня, я правда был так глуп. Я поспешил с решением, я не спросил тебя и я не хотел, чтобы всё так получилось, — прикусывая губу на последних словах, Юнги голову вниз опускает и пытается с мыслями собраться, чтобы продолжить. Поторопившись с выводами при их первом разговоре спустя целый год ему сейчас приходилось расплачиваться за свои слова, но он был уверен, что выдержит любой яд и гнев, которые Хосок захочет обрушить на него, лишь бы это нанесенные раны Мином помогло излечить, лишь бы он смог вновь прикоснуться к его крепкой груди и почувствовать сильные руки на своей талии, ощущая тепло впервые за столько времени. Упование на банальное прощение было сейчас для него важнее всего на свете. На него мог злиться весь мир, но только не он, не его Хосок. — Юн, пожалуйста, прекрати, мы ведь и правда уже всё решили, — Чону действительно становится трудно. Те слова так легко не забываются. Рану легче резаную залечить, нежели тот разговор из памяти искоренить. Но еще труднее не реагировать на мольбы Юнги сейчас. Он искренен, сомнений нет. Он хочет исправить ситуацию, безусловно. Стоило бы послать окончательно и, развернувшись, уйти. Хосок сделал бы это, не будь перед ним его главная слабость. Перед ним он всегда предстоял безоружным. Выдох вырывается из груди прежде, чем он меняется с ним местами, вжимая Мина в жесткий камень стены. В манящей темноте сырого коридора их губы находят друг друга чертовски быстро, а всё потому, что путь к друг другу был изучен уже наизусть. Они целуются жадно, как смертники хватают воздух губами перед виселицей. В порыве страстном, неосторожно касаясь зуб друг друга, лишь бы поскорее слиться в безудержном танго языков. И пусть последствием будет вишнёвый цвет их губ, они не могут оторваться от слияния их душ. Чувствовать податливое тело в руках, которое пальцы помнят до мельчайшего изгиба, приятно до умопомрачения. Его мягкость ощущается даже сквозь ткань ханбока, стоит лишь сжать чуть сильнее, прижать к себе, желая слиться не только губами, но и телами. Хосок реальность теряет чертовски быстро, она уходит из-под ног, ускользает из сознания, а вместо нее приходит лишь образ Юнги, который мычит довольно в поцелуй, явно не ожидавший такого. Он отвечает также пылко, льнет ближе к альфе и наконец чувствует привычный ему фейерверк внутри, запасы которого рядом с возлюбленным не кончаются никогда. — Я так долго ждал этого… — шепчет сбито Хосок, когда нужда в воздухе заставляет его отстраниться. Он затягивается им совсем чуть-чуть, чтобы после, несколько раз смазано поцеловать Мина вновь и заглянуть в глаза. — Я верю, верю тебе, потому что ждал этого не меньше, — Юн хватается за ткань на груди парня слишком отчаянно, будто боится, что тот оттолкнёт после минутной слабости. Губы буквально горят и скользящий по ним язык совсем не помогает. Он знает, что может помочь. Поэтому опускает взгляд на чужие и вновь тянется к ним в попытках урвать ещё. Желательно навсегда. — Чем вы тут занимаетесь?! — Мы… — Юнги в один момент на несколько шагов от Хосока подальше оказывается и нервно свой ханбок поправляет. — Мы разговариваем. Что-то не так? — в отличии от омеги, Чон кажется совершенно спокойным. Он лишь в другой конец коридора вглядывается, где тусклое освещение хоть немного позволяет рассмотреть приближающуюся к ним фигуру. Юнги позади облегченно вздыхает, понимая, что рассмотреть, чем именно они занимались с такого расстояния при таком освещении вряд ли удастся, поэтому берёт себя в руки и спину по привычке расправляет, натягиваясь как струна. — Я слышал странные звуки. Но голосов нет, — расплываясь в ехидной улыбке, отвечает тот, когда оказывается совсем рядом. Теперь и Хосок, и Юнги могут рассмотреть молодого паренька, который своими чертами лица на лиса походил с этим хитрым огоньком в глазах и не очень приятной усмешкой. — О, так ты тот танцор. Пак Чимин, кажется, — удивленно вскинув бровями, Чон удивленно ахает. — Что ты тут делаешь? Разве ваше выступление не закончилось? — Да, закончилось. Но я здесь не только как артист. Помимо этого, я ещё и приглашённый гость. Поэтому вопросов о моём пребывании здесь быть не должно. А вот что вы делаете в тёмном коридоре наедине с главнокомандующим Мин Юнги уже вопрос, — Пак непрерывно взглядом от одного к другому скачет. Хосок кажется ему смутно знакомым человеком. Он всё вспомнить пытается, переносясь воспоминаниями к его выступлению в зале, и тогда его осеняет. Именно он был размытым фоном, стоящим рядом с Чонгуком. — Успокойся, Чимин, и иди занимайся своими делами. Не лезь не в свои дела, — не скрывая своего недовольства, отвечает Мин. — Что же, ты прав. Отдыхайте, — Чимин весь свой азарт за раз теряет, совсем незаинтересованным становясь. От одного только воспоминания о Чонгуке, ему стало всё равно на весь мир и единственное, чего ему хотелось — вновь увидеть его. На самом деле, он по коридорам только для этого и ходил, надеясь, что как и в прошлый раз, по чистой случайности они пересекутся здесь. Но увы, всех, кого он застал, были эти двое. Странная связь его знакомого, Юнги, с братом Чона была для него весьма интересной загадкой, и не будь он так одурманен желанием ещё раз ухватить образ альфы, он бы обязательно ее разгадал. Но, не сейчас. Махнув рукой, Пак покидает их, направляясь в зал. — Твою мать. Мы снова чуть не попались, — Мин шумно воздухом затягивается и перед Хосоком туда-сюда сновать начинает, нервно переносицу двумя руками потирая. — Я уж думал, что сюда точно никто не доберётся. Но вот, пожалуйста, мы вновь так рисковали. — Тише, милый, — Чон снисходительно улыбается и тут же сзади обнимает его, своим запахом полностью укутывая и успокаивая. — Всё обошлось. Впредь, мы будем аккуратнее. — Будем. А сейчас я хочу лишь одного. — Чего же? Я дам тебе всё возможное и невозможное. — Первые две буквы «те», последние две «бя», — улыбнувшись, Мин в его руках к нему лицом разворачивается и в глаза любимые заглядывает. — Это у тебя было всегда, — отвечает Чон, шепча в самые губы, и в ту же секунду вновь накрывает их. Хосоку для полноценного счастья нужно было всего ничего. Всего лишь этот строптивый омега в руках, шепчущий о любви. Этого хватало, чтобы его душа наконец наполнялась теплом и он вновь чувствовал себя не просто существующим, а и живым. Такие редкие моменты их уединения Чон всегда откладывал под сотней замков в своей памяти, чтобы при моментах болезненной разлуки доставать и сотни раз прокручивать их в своей голове. Сейчас же он готовил ещё несколько надежных сейфов, чтобы спрятать новые. Правда, целуя опухшие губы вновь и вновь в этот дивный вечер, Хосок не догадывался о том, что совсем скоро ему придётся услышать новость, которая перевернёт весь привычный ему мир с ног на голову.***
— Ты совсем обезумел от своей ненависти, Югем! — Как ты смеешь повышать на меня свой голос?! Как ты вообще смеешь мне что-то говорить?! — Я бы не повышала на тебя свой голос, не трогай ты моего сына! — Он и мой сын тоже! Не вмешивайся в мое воспитание, Хеын! Или ты может забыла, с кем ты говоришь? Я твой муж и ты не в праве мне перечить! Торжество подошло к концу только ближе к полночи. Тогда, когда Император, почувствовав свою усталость в силу своих лет, решил закончить банкет. Прощание с гостями заняло не так много времени и совсем скоро семейство Чон, отбив последний поклон у престола Суджина, отправилось в выделенные им комнаты для гостей. Хеын держалась до последнего. Она с тёплой улыбкой уложила Хару и Кихёна спать. По привычке задержалась перед кроватью своего младшего сына и с большим трудом сдержала вырывающиеся наружу слёзы. Видеть, как сына ненавидит собственный отец было тяжело. А быть к тому же не в силах это исправить — практически невыносимо. Увядание Кихёна она не только видела, но и чувствовала материнским нутром. С каждым годом ее солнечный мальчик превращался в блёклую тень прежнего себя. И даже ее подбадривания и поддержка со временем стали бесполезны. Винила в этом она только Югема. Сегодняшний вечер стал последней каплей в смирении Хеын. Зайдя в их, с мужем, спальню, она ненавистным взглядом одарила медленно переодевающегося мужчину. Силы на сдерживание ярости были столь малы, что почти сразу же исчезли, стоило Югему посмотреть на нее с непониманием в ответ. Их ссора только набирала оборотов и остановить это было нельзя. Уж слишком долго копилось. — Вот именно! Он твой сын, а ты относишься к нему хуже, чем к прислуге. Чем он заслужил такое?! Скажи мне, чем?! — Хеын даже и не думала прекращать говорить с ним на повышенных тонах. Это был не крик, всё же, комнаты детей были по соседству, а будить их в ее планы не входило. — Ты не видишь, как он развязно себя со мной ведёт?! — в отличии от своей жены, Югем боялся того, что о их ссоре узнает кто-то из людей Императора и это разочарует последнего. — Нет. Я вижу лишь то, что ты его в землю закопаешь своей ненавистью! Он и так тише воды, ниже травы стал. Хватит терзать моего ребёнка! Прекрати уже издеваться над ним и дай ему хоть немного тепла, если оно ещё у тебя осталось, — к концу речи, Хеын будто выдохлась совсем, а тяжёлый груз на плечах стал весить на несколько тонн больше. От этой усталости ей стало дурно, из-за чего она за лоб схватилась ладонью, тут же на кровать присаживаясь. — А то ты не знаешь, почему я такой, — тяжело вздыхает Югем и садиться с другой стороны. Ему было также трудно со всем этим жить. Он чертовски устал от этого бремени, от своей ненависти, которая была беспочвенная, но сжирала его изнутри, как моль. — Ты не был таким раньше. Я видела тепло в твоих глазах, когда ты смотрел на него. — Времена меняются, Хеын. — Нет, не времена меняются. Люди меняются. И ты поменялся. Стал просто невыносим, Югем. — Хватит. Это ты вынудила меня стать таким. Ты во всём виновата. И ты это прекрасно знаешь, — недовольно рычит мужчина, кулаки на своих коленях сжимая до побелевших костяшек у основания пальцев. Вместо ответа он слышит глубокий вздох. Ей нечего сказать и это радует его, потому что впервые тишина становится немым согласием для них. — Просто… оставь его в покое, я прошу тебя. Игнорируй, но не издевайся. Иначе ты сломаешь его окончательно. — Завтра у нас приём у Императора. Он хочет познакомить нас со своей семьей. — Отличный ход, Югем, — с усмешкой отвечает Хеын и мотает головой обречённо, понимая, что ни черта от мужа она не добьётся. Другого и не ожидала. Ему легче тему перевести, чем ответить прямо отказом. В этом весь он. Применяет свои навыки умелого переговорщика даже в семейном кругу. Хеын от этого противно становится, поэтому она решает закончить разговор на этом, так и не добившись желаемого: — Тогда спокойной ночи.***
Они встречаются в тёмном переулке. Недалеко от дворца и пышного празднества, которое подходило к своему концу. Многие гости уже покидали его, пребывая под диким впечатлением от его размаха, с которым решил отпраздновать Ханами их Император. Голоса доходили даже до таких тёмных и отдалённых закоулков, как этот. В отличии от ухоженных многолюдных улочек, здесь было сыро и не убрано. А запах, отдалённо напоминающий гниль, неприятно щекотал нос, явно непривыкший к подобному вонючему аромату. Чонгук бы ни за что не пошёл сюда марать свою обувь и подол ханбока, если бы не пытался догнать одну строптивую омегу, которая уверенно шагала по этой грязи со своей компанией, громко хохочущей и что-то бурно обсуждающей. — Чимин! Постой, — Чон уже запыхался совсем, потому что пытался догнать его от самых ворот дворца, крича парню вслед. Но тот упорно игнорировал его или же не слышал, так и продолжая идти, пока не завёл сюда. — Да стой же ты! Наконец, Чимин останавливается и поворачивает свою голову назад, встречаясь взглядом с ним. Усмешка тут же его губы трогает, пока тело всем корпусом к нему разворачивается. — Наконец-то! Я уж думал, что не догоню тебя. Пак склоняет голову вбок. Этот парень не переставал его удивлять. На самом деле, он ещё в начале услышал его, но специально тянул, желая посмотреть, насколько далеко зайдёт Чонгук. Каждый шаг в сторону от него давался ему с трудом, потому что Чимину не менее хотелось поговорить с ним, ещё раз увидеть его лицо и насладиться теми будоражащими чувствами, которые вспыхивали рядом с альфой. Но в то же время здравый рассудок боялся подобного влечения, которое было в новинку для него, поэтому он решил сбросить решение на упорство Чонгука. — Ребят, я догоню вас, идите, — кивнув своим друзьям, стоявшим в метре от него, чтобы те уходили, Пак подходит к нему. — Неожиданно. Что ты здесь делаешь? — удивленно вскинув бровями, он нарочно строит образ непонимания. — Тебя пытался догнать, — просто отвечает Чонгук. Ему вдруг почему-то неловко становится, потому что только сейчас до него доходит, что тот будто бы преследовал бедного омегу. — Хотел сказать, что ты прекрасно выступил. Все в зале были в восторге от тебя. И я в их числе. — Вот как? Спасибо, я рад, что тебе понравилось, Чонгук, — от комплимента альфы, щёки Чимина предательски краснеют, и хоть в ночной темноте без единого проблеска света этого увидеть было невозможно, он решил скрыть свой румянец перед ним. К комплиментам омега давно привык, но услышать подобное от этого парня для него было слишком смущающим, а дурацкий трепет внутри только больше раззадоривал его. — Это всё, что ты хотел сказать? — Почему ты не остался на ночь в дворце? — Не было смысла. Мы с моей труппой уже выступили и решили, что лучше пойти развеяться после праздника. А что? — Вот как, — Чонгук задумывается, кусая губу. На самом деле он не может обосновать свой вопрос. Обычный страх, что они больше не встретятся? Да, это был он. Но сказать о этом Паку не посмеет. В его голове ещё куча вопросов было к самому себе: почему и зачем ему так хочется видеться с ним? Что это за волнение рядом с этим омегой? Почему его так тянет к нему? Стоило бы разобраться с этим, но всё, чего ему хотелось в данный момент — быть рядом с Чимином, ощущать это волнующее чувство внутри вперемешку с жаждой коснуться и убедиться, что это не мираж. Его рука тянется к нему сама по себе, будто так и надо. Касается удивительно нежной кожи щеки подушечками пальцев и в тот момент, когда их взгляды пересекаются, сердце пропускает свой удар. Все ответы всплывают сами по себе. — Я хочу увидеть тебя снова. Чимин сглатывает шумно, прикованый к черноте глаз Чона. Сама ночь не способна показать такую глубину темноты, какую показывают они. Он себя загнанным зверьком ощущает, у которого пульс за сто, но вместо лап хищника, чувствует обжигающее касание длинных пальцев. Они стоят в томительном молчании несколько минут, пока их души переговариваются взглядами, пока обоих в дрожь бросает от невинного касания, пока их наваждение только нарастает, а после, их нещадно прерывает один из друзей Пака: — Чимин, ну ты идёшь или нет? Мы уже заждались тебя, — кричит какое-то гнусное существо (по мысленному умозаключению Чонгука). — Д-да! Иду уже, — омега будто в реальность возвращается, тут же от руки парня отстраняется и, напоследок кинув взгляд на него, разворачивается, делая пару шагов обратно, пока его за руку не хватают. — Стой. Где я могу найти тебя? — с некой отчаянностью сжимая руку Пака, Гука самого током прошибает от этого касания. Омега молчит, а его самого уже накрывает от мыслей, что только он эту безумную тягу ощущает. Надеется, что это не так, но сомнения противным жучком жужжат прямо в голове. — Там, куда люди приходят поверить в чувства, — спустя короткое молчание отвечает Чимин и аккуратно вынув свою ладонь из плена чужой, спешит скрыться за очередным поворотом, еще не понимая того, что сбежать от своих чувств, к сожалению, невозможно.