Оно всегда приходит, когда не ждёшь. Ты можешь даже не подозревать об этом, но в одну секунду всё изменится настолько, что привычный устой твой жизни более никогда не станет прежним. К этому невозможно подготовиться, но с этим можно научиться жить. Человек - существо продуманное, влюблённый человек - дефектное.
Стены столицы под палящим солнцем воистину кажутся могучими. Они как выстроенная дамба, сдерживающая бурлящую воду. Только в качестве неё целая столица Великой Империи, где цветёт и пахнет жизнь. Где слово «лучшее» приобретает истинный смысл. И вряд ли кто-то осмелиться покорить эти стены, если даже вьющийся плющ не сумел, хотя создания более настырного, чем он, не было. Серость камня создавала впечатление, что за ним ничего ярче и нет, но крыши высоких построек выдавали с потрохами. Они были на любой манер красок и, рассматривая их всех, потеряться было практически невозможно. Разноцветная черепица была словно указателем части города и вместе они создавали одну цельную радугу, кружа вокруг одного самого главного здания во всей столице, главной высотке в золотом окрасе – Императорского Дворца. Солнце было в зените, когда кони резко заржали, а стук множества копыт уже могли услышать воины на стене. Войско вместе с семейством Чон наконец-то прибыли. Каждый из них, измученный дорогой, всё же сумел надеть на лицо слабое подобие улыбки. — Наконец-то! – воскрикнул Чон Югем, выглянув из своей кареты. Увидев очертания дворца, его глаза засветились и восхищенный возглас услышали все рядом стоящие. Наверное, он был единственным человеком, кто был действительно счастлив и с безумным предвкушением ожидал скорой встречи со старым приятелем. Хосок и Чонгук переглянулись между собой, когда увидели реакцию отца и поняли без слов, что оба еле сдержали смешки. Да, не часто отца таким оживленным увидишь. Гук же обрадовался не только по этому поводу: смотря на брата, он в очередной раз убедился в его силе и мастерстве в скрывании эмоций. За прошлую ночь они так и не сомкнули глаз. Всё говорили и говорили о всяком, что и не заметили, как солнце показалось из-за горизонта. Оттенок Юнги на лице старшего Чона отпечатался ушедшим огоньком из глаз, которые теперь душу израненную всем показывали, кто хоть немного был заинтересован в двух тёмных омутах Хосока. Благо, таких глупцов не находилось, поэтому младший был спокоен. Если остальным членам семьи это явно будет не интересно, что уж говорить об незнакомцах. Чон прекрасно научился контролировать свои эмоции. Превосходно. Единственное, что ему не поддавалось – тело. Да и вряд ли бы кто-то смог по своему желанию остановить тремор рук. Крепче сжимая поводья, он пытался унять эту грёбаную дрожь, но чем крепче их сжимал, тем больше его всего начинало трясти. Ему нужно было сделать глубокий вздох, попытаться успокоиться, но это не получилось. Вообще никак. — Хо, ты чего? Хватит так тянуть их, ты сейчас Вайсу голову в обратную сторону вывернешь, – заметив, что конь брата начал заметно нервничать, Гук пытается вернуть Хосока в реальность, потому что тот из нее, как раз-таки, выпал. — Гук, его запахом уже все лёгкие полны. Нос забит. Каким может быть человек, если у него нехватка воздуха? – старший вновь пытается сделать глубокий вдох, но получается, мягко говоря, хреново. Раздражение накрывает его и он уже еле держится. И ладно, если бы это он только сейчас начал чувствовать, но нет же. Отряд Юнги следовал за экипажем и, будто нарочно, омега шёл впереди. Пытался тенью быть, а на деле маяком ярким являлся для Чона. — Но трясти тебя то сейчас начало! – в ответ тихо Гук шипит и сам невольно поводьями дёргает, заставляя свою лошадь недовольно фыркнуть. — Сейчас поймёшь почему, – единственное, что произносит Хосок в ответ и последний раз глянув на Чона, переводит взгляд вперёд. Маска непроницаемости приклеивается к лицу парня. А уже в следующую секунду Гук слышит сзади стук копыт, который, чуть погодя, ровняется с ними и между братьями всадник, знакомый им обоим, оказывается. Теперь и младший чувствует сладковато-древесный запах сандала. Он у омеги был действительно потрясающий и многогранный, а ещё, полностью подходил Юнги. Как говорил Чону Хосок, Мин был подобен пластичной глине: принимал любую форму, в зависимости чьи руки касались его. С воинами был жесток и требователен, как старый и прочный дуб – нотка древесного запаха полностью соответствовала этому. С близкими людьми (Хосок специально не назвал своего имени, пытаясь завуалировать это и не выделять себя, но, по тогда еще счастливой улыбке, Гук понял, о ком была речь) Юнги был мягким зефиром – нотка сладости. Сладости, которая в нос старшего Чона забилась и уже никогда не покидала его. Всегда присутствовала, даже во снах не оставляла. И это было одним из последствий проклятой любви. — Чонгук, можешь передать кучеру, чтобы он немного ускорился, до дворца всего ничего осталось и лошади могут немного поднапрячься, – Мин обращается к нему, как ни в чем небывало и просьба от требования ничем не отличается. Это Чонгука выбешивает знатно, из-за чего он взгляд на Хосока кидает раздраженный и вместе с этим обеспокоенный. Братья понимают, что это чертовски тупая попытка сплавить его, а Юнги даже не попытался эту попытку как-то продумать получше, видимо и это его вполне устраивало. Ничего не поделать. Он кивает и уводит коня только тогда, когда видит утвердительный кивок Хосока и хоть не очень хочется, но в глазах старшего видит лишь одно слово «нужно». — Хорошо. Хо, я буду ждать тебя впереди колоны, здесь слишком душно, – с явным укором в сторону главнокомандующего, говорит брату Гук и теряется где-то впереди. Юн реагирует усмешкой, для него это было ожидаемо. Два благородных рысака идут спокойно, повинуясь воли своих хозяев и всё же даже им это даётся сложно, потому что настрой обоих смешивается в густую, неприятную атмосферу, будто сама смола окутывает, дышать не давая. — Мин Юнги, у Вас есть вопросы насчёт нашего пути или..? – спрашивает Хосок, пока в голове сам истерически смеётся, восхищаясь и проговаривая: «Ну и артист, тебе стоит на пробы в театр пойти, ну или в цирк». — Хоуп… — начинает тот. Голос его надломлено звучит, и где вся эта присущая ему сталь? Уж точно, кроме как дерево играть, никто никуда Юнги не позовёт. — Чон Хосок для Вас. Попрошу. Негоже нарушать границы, ведь так, уважаемый Мин? – впервые за сегодня их взгляды пересекаются. Блядская секунда, которой им не хватило в прошлый раз была использована сейчас. Глаза обоих оторваться друг от друга не могут, но бури той бывалой нет, огня им присущего нет. Всё оказалось затоплено голубизной глаз Юнги. Эта вода была целительной, но стала губительной для Хосока. Его просто заставили ею захлебнутся и даже то, что пловец он хороший – не помогло. — Хоуп, послушай, я не то… - Нет, – резко отрезает Чон и шумно сандалом затягивается, понимая, что он перестал его душить, лишь противно в носе зачесалось. И в этот момент он понимает так ярко, будто его светом озарило. Хосок действительно устал. – Это Ты меня послушай, Юнги. Единственное, за что я благодарен своему отцу, это то, что он учит умным вещам, – парень нервно поводьями дёргает, пытаясь гнев свой усмирить, но не в этот раз. Его можно сдержать, но не когда ты предстоишь перед человеком, который так безжалостно задел твои чувства. – Он мне когда-то сказал, что за каждым нашим словом стоит ответное действие. Действие порождает противодействие и запускается цепная реакция, благодаря которому двигается мир. Если действия – это последствие слов, не значит ли это, что слова – это сила? — К чему ты ведёшь? – Юн хмурится недовольно и пытается понять, что этим хочет сказать альфа. — Сила бывает губительной, Юнги, – пыл Хосока растворяется, он словно тускнеет прямо на глазах, пока все раны наоборот ярче светится начинают. Он как бенгальский огонёк. Загорелся, чтобы потухнуть. Маска холодности спадает с лица, потому что он понимает, что не для Мина она создана. С ним хочется быть настоящим и не важно, на сколько изуродован. – Слова имеют огромную силу. Если катана заденет тело, но не проткнет душу, то слова испепелят её, не оставив и пепла, а тогда уж и оболочка не надобна. — Хосок, я тогда выразился слишком резко. Послушай, я могу объяснить всё, правда. — Спроси для начала, нужны ли мне твои объяснения. — Они ведь нужн.. — Нет, – Хосок тяжело выдыхает. Перебивать омегу вошло в привычку, но слушать его голос сравнимо с пыткой, а он натерпелся. — Мы слишком рискуем. Нам не стоит больше контактировать. Ты мне не приносишь ничего хорошего — ты ведь так мне сказал, Юнги? — Чон повторяет его слова идентично тому, как сказал омега. Он перекатывает их на языке, пробуя, каковы они на вкус и всё что может сказать о них, что ему мерзко. Что вообще непонятно, как такое произнести можно. Но его любимый смог. Воин действительно может всё. А главнокомандующий Мин Юнги подавно. — Я понимаю корейский. Представляешь? Я понял тебя. И более того, я понял, что ты хотел этим сказать. — Я хотел сказать… — Ты хотел сказать, что чувств моих ценить ты не умеешь. С чего мне ценить твои? – замолкает, пытаясь собраться и высказаться уже до конца. — Юнги, — он усмехается и удивленно бровями вскидывает, пока в глазах достигнут максимум слёз и скоро они всё же пустятся в пляс, если парень позволит. Но тот специально моргать начинает, распределяя их по глазам своим, чтобы не посмели. — А..а что ты мне хорошего приносишь? – вопрос простой по своей природе и ответить на него не составит труда. Но омега молчит. Молчит, словно говорить разучился. Хосок всё же роняет слезу, тут же стирая тыльной стороной ладони. — Я жил любовью к тебе, пока ты жил войной. Пока ты живёшь, чтобы убивать. В конце концов, Юнги, ты меня убил. Безоружного и открытого. И сжёг. Пепла не осталось. А теперь, я заберу остатки себя у тебя. Потому что не тебе меня хоронить. Я люблю Ханами. Но пока для всех она цветущая и пахнущая, для меня она осыпалась не так давно. Ровно в тот момент, когда с твоих губ слетела последнее слово «уходи». Настала очередь и мне убить твоё Ханами. Уходи, Юнги, – Чон повторяет интонацию, с которой говорил омега прошлым вечером, а после, бьет коня по бокам и дёрнув за поводья, уходит первым сам. Точка, поставленная им, была жирной кляксой выведена около слова «начало». У Мина перед глазами завеса из слез, смешанных с недавними воспоминаниями рокового момента. Он помнит, как шептал про себя тогда о любви к Хосоку, продолжая бить его в самое сердце. Он помнит, как всю ночь просидел на полу, так и не сдвинувшись с места и в агонии беззвучно звал его. Как просил простить, как молил не слышать тех слов. Все молитвы напрасными на деле оказались. Чон запомнил каждую чёртову букву и искусно вогнал иголками в омегу сейчас. Но что он мог поделать? Его разрывало от этой безысходности. Пока его сердце так отчаянно тянулось к уходящему Хосоку, на пальце безымянном кольцо поблёскивало обручальное с красиво выгравированным «навеки вечные». Он усмехается, опустив на него взгляд. Оно уже с пальцем срослось будто. Уж точно навеки. Только «навеки обречённые» подошло бы больше. — Я хотел сказать, что люблю тебя, что мой Ханами цветёт, пока ты живёшь, – договорить ему наконец-то дают. Вот только нужный человек его не слышит. Единственным свидетелем является он сам.С синей пучины морских глаз мужчины падают солёные капли. Бушующий океан становится мёртвым озером.
***
— Доволен разговором или жалеешь, что я ушёл? – идя впереди всей колоны, спрашивает Гук, как только брат рядом пристраивается с Вайсом. — Он был нужен нам. Теперь точно всё. — Что «всё»? — Кончено, – кратко подытоживает старший Чон и взгляд краткий кидает на брата. В них ничего абсолютно, даже сам парень там отсутствует. Со стороны смешок слышится и теперь на лице непонимание застывает. – Ты чего? А Гук молчит упрямо и пытается улыбку с лица убрать, но каждый раз прокручивая в голове это единственное слово, ему лишь пуще рассмеяться хочется. Хосока же это злит наоборот. Он не думал, что его брат над ним потешаться будет. И уже хочет сказать пару ласковых, но не успевает. —Такая сильная любовь… не верю, – с усмешкой проясняет Чонгук. — Такая сильная любовь не кончается одним лишь разговором, — на выдохе продолжив, он задумчивый взгляд вперёд бросает, где стена всё ближе и ближе к ним. Вытяни руку — и гляди дотронешься. — Их было два, — как-то совсем уж недовольно звучит голос Хосока и всё также ничего не понимает. Чонгук становится с каждым годом всё больше и больше похожим на отца. Старший это по его манере говорить загадками понимает. Это раздражает. И раз уж отцу этого он сказать не может, то младшему говорит с превеликим удовольствием: — Прекращай тянуть и говори уже нормально, Гук, ты не видишь, что я и так на нервах. — Ладно, бешеный какой, — очередная усмешка с его уст испаряется моментально и лицо серьёзные нотки приобретает. — Выражусь точнее. Такая сильная любовь не заканчивается обычным поцелуем. — А чем же она по-твоему заканчивается? — удивлённо вскинув бровями, спрашивает Чон. — Смертью. — Ты что такое городишь? Ты на солнце перегрелся или с коня слетел, пока ждал меня? Магмус всё же не выдержал нести на себе такую вредную задницу? Чонгук недовольно шикает, как только речь о его любимце заходит. Он даже слышать не хочет о том, что конь ослушаться его может. Они ведь связаны всецело. Больше говорить ничего не хочется, но пытливый взгляд брата просто доконает его по завершению пути, поэтому тяжело выдохнув, младший всё же договаривает: — Такая сильная любовь заканчивается только тогда, когда одно из сердец замирает, Хосок. А второе просто разрывается. От потери. У Чона мурашки тут же на ответ брата пробегают. Такое услышать от своего младшего он не ожидал. Да и верить ему вообще не хочется. Он внутри себя отнекивается от этих слов и посмеивается. Думает, что Гук просто романов начитался. Но сердце от чего-то бешено колотиться начинает. Хосок оборачивается и пытается рассмотреть впереди всех воинов Юнги. А тот как назло куда-то исчез, поэтому обернувшись обратно, он нервно губу прикусывает. Нет. Он не готов. До него только сейчас дошла вся суть потери. И даже когда тот на очередную войну уходил ранее, Чон не понимал, что может лишиться его. Теперь осознал. — Чушь – единственное, что слышится из его уст Чонгуку и тот хмыкает, принимая мнение брата. Пускай будет чушь.***
Двери дворца открываются для семьи Чон не впервые, но ощущение, который каждый из них испытывает, непередаваемые. Нефритовые колоны, украшенные позолоченными извилистыми вставками, словно плющ обвивают каждую из них. Мощные рыже-коричневые стены, будто перед этим их обили кровью и обсушили на солнце, отдают настораживающим холодом, но Чонгук почему-то уверен, что это напускное. Лишь в зале, где принимает Император гостей, чтобы все могли почувствовать его власть. Пол здесь настолько начищен до блеска, что в его белоснежной мраморности можно очертания себя увидеть. Свежесрезанные цветы стоят буквально у каждой колоны и это сначала удивляет. Но чуть позже выясняется, что на этот год Император пожелал в праздник Ханами расставить их везде, где это возможно. — Император Ким, Чон Югем со своей семьей прибыли, – низко поклонившись, оповещает советник и взгляд кидает на возвышающегося на большом золотистом троне Суджина. Тот в лицо сразу же заметно меняется. Морщины на лбу разглаживаются и взгляд смягчается. На самом деле Императора уже предвкушение съедает. Он встречи с давним другом долго ждал и надеялся, что часы ожидания были не напрасны, поэтому, когда советник в ожидании ответа поднял голову, Ким Суджин кивнул и приказал впустить. Всё же императорский трон не давал ему права проявлять эмоции в той мере, в которой они бились внутри крепкого, хоть и преклонного возраста, тела. Советник тут же вновь поклонился и поспешил к ожидающим его людям. — Император готов нас принять? — с лёгким волнением спрашивает глава семейства, выйдя чуть вперёд. — Да, прямо сейчас он ожидает Вас, – склонившись в уважительном поклоне отвечает тот и беглым взглядом по всем присутствующим пробегается, подтверждая свои догадки о том, что эта встреча действительно интересует только одного человека. Другие же покорно следуют за Югемом.***
— Год прошёл с нашей последней встречи, Югем. — Император Ким Суджин… — с лёгкой улыбкой звучит голос старшего Чона. Всё семейство склоняется перед императорским троном. Они и головы не смеют поднять. Как бы не были дружны их семьи, никто не отменял факта, кто именно перед ними был. Чон Югем подымается первым, а за ним и все остальные. Хеын взгляд обеспокоенный на мужа своего кидает, когда между двумя друзьями тишина стоит и лишь глядят они в глаза друг друга, но сказать ничего не смеет. — Кажется, Югем, в прошлый раз Чонов было больше, — наконец Суджин разрывает их зрительный контакт и обводит каждого члена семьи взглядом проницательным. — Да. В этот раз в нашем поместье я оставил своего старшего сына Чон Яндо. Он будет следить за всем и заодно учиться вести дела. Всё же, он мой приемник. — Ох, как быстро растут дети. Чонгук с Хосоком тоже заметно вытянулись, —зацепившись глазами за двух сыновей, Ким о чём-то задумался, а после, на лице еле заметная ухмылка дрогнула. Он кивнул. А в этот момент сердца двух братьев ухнули вниз. Они смотрели, также не отрываясь, на Императора и явно нарушали этим манеры приличия. Но что-то во взгляде этого старца промелькнуло. И оба не могли понять, хорошо это или плохо. Единственное, чем их накрыло в ту же секунду – предчувствие. Предчувствие, от которого мурашки по спине пробежали. — А это твой младшенький. Кихён, кажется? — наконец, Суджин обращает внимание на последнего сына. Югема же от этого передёргивает. Он не знает, как сделать свое недовольство менее заметным, но беспристрастно отвечает: — Да, Кихён. А также две моих дочери Лиен и Хару, – стараясь перевести тему от нерадивого сына, Чон тут же внимание на девочек переводит. Те улыбаются, явно смутившись, а Император одобрительно кивает. — Настоящие красавицы. Все в твою жену. Она у тебя красива, как ранний восход, — мягко улыбнувшись Хеын, он с несколько мгновений изучает черты ее лица и наконец переводит взгляд на своего друга. — Что же, твоя семья большая и крепкая. Ты чудесно продолжил великий род Чон. — Спасибо, Император Ким. Я с моей женой сделали и делаем всё возможное, чтобы дать им достойное будущее. — Ты прекрасный отец. И друг, Югем. Чонгук еле усмешку сдерживает. «Прекрасный отец... как же» — думает он, скосив взгляд к старшему Чону. Может, со стороны, Югем таким и казался, но стоило ковырнуть чуть поглубже, хотя бы приоткрыть завесу в их семью, как все тёмные пятна идеальной обложки их семьи проявлялись и становилось понятно: до идеальности им, как и до небес — путь далёк. — Что же, — спустя маленькую паузу, Император продолжает: — Вы, наверное, устали с дороги. Я приказал советнику подготовить вам покои, — он обращает внимание на своего подчиненного и тот кивает, давая намёк, что всё готово. — Он проводит вас. Вам нужно подготовиться к вечернему торжеству. Я распорядился подготовить грандиозный праздник. Так что увидимся уже там, Югем. Нам нужно поговорить о многом. — Конечно. Я ожидаю этого с нетерпением, — явно довольный исходом их встречи, Югем сохраняет зрительный контакт с Суджином еще несколько минут. А после, всё династия Чон склоняется в поклоне и следует за советником. Император же ещё долго всматривается в спину одного из сыновей, задумчиво щурится и когда приходит к выводу, выдает в пустой зал: — Это то, что мне нужно.***
Им не привыкать к тому, что они живут в роскошных просторных спальнях, но каждый раз, когда они оказываются в комнатах для гостей императорского дворца, восторженного «аха» женский пол сдержать не может. Император действительно позаботился о том, чтобы расположить их в лучших покоях. И пока Лиен с Хару бегали и осматривали каждую, а Хеын пыталась вразумить девушек, Югем, кажется, и вовсе был не здесь, а мыслями на том самом пиршестве. Иначе бы он не допустил того, чтобы его собственные дети поддались детскому ребячеству. — Лиен, Хару, да хватит вам уже! – первым не выдержал Хосок. Он, будучи в паршивом настроении, хотел просто скрыться за дверью своей комнаты и, желательно, пересидеть там весь остаток их пребывания здесь. Но, когда он только хотел направиться в свою комнату, его чуть не сбила младшая сестра, первая врываясь в спальню Чона и восхищенно принимаясь рассматривать обстановку. Поэтому он не сдержался и всё же повысил голос на свою сестру. Девочка тут же замерла и пораженно посмотрела на него. В уголках больших глаз скопились первые капли слёз и остановить их было практически невозможно. — Хару, прости, я не хотел, — он тут же подошёл к ней и присел на корточки, принимаясь успокаивать её. Лиен же от крика брата опешила и пришла в себя только тогда, когда увидела состояние сестры. Прежде Чон никогда не доводил до слёз кого-либо, не говоря уже о своей семье. — Хо, ты вообще с ума сошёл? Чего орать-то? — она, подбежав к сестре, подняла маленькую девочку на руки. — Я… я же просто хотела посмотреть комнату, — обижено пробормотала Хару, дуя губки и пряча лицо в плече Лиен. — Простите, я правда не хотел… — совсем растеряно отвечает Чон и устало лицо свое трёт двумя руками. Он устал, чертовски сильно, и ему действительно нужен отдых, банальная капля уединение — и он обязательно вернётся в норму. Лиен вздыхает тяжело и всё же смягчается, отвечая: — Мы пойдём, а ты отдыхай приходи в себя. Они ушли. Хосок наконец остался один, а легче почему-то не стало. Свалившись на кровать, словно мешок картошки, он прикрыл глаза предплечьем и попытался отключиться от внешнего мира. У него это практически получилось, пока в нос не ударил знакомый запах. — Чонгук, оставь меня, — он не дает ничего сказать младшему. Поддержка бы сейчас только пуще прежнего взбесила его, а ссориться со всеми в планы Чона не входило. Младший застыл на пороге, сложив руки на груди. В его тяжелом вздохе была тона усталости, только имела она совсем другую почву. Самоистязания самого близкого человека в обличии брата были для него болезненными. Хосок не раз говорил, что жалеет, что рассказал ему. Корит себя за длинный язык и, вообще, лучше бы ему замолчать, но каждый раз срывается, а Гук выслушивает всё до единой буквы и пытается поддержать. Он делает всё возможное для него, пытаясь отгонять накрывающее бессилие. А сейчас оно уже не церемониться и поглощает его с головой. — Я просто хотел сказать, чтобы к вечеру ты был готов. Ты обязан явится и быть тем Хосоком, которого я знал дома. Хватит, брат, хватит. Ты уже достаточно разрушил себя, пора отстраиваться вновь. Ты растаял с ним как ледник на солнце, так стань бушующей рекой. После, Чонгук уходит. Он закрывает за собой дверь и кислый запах грейпфрута покидает его спальню. — …так стань бушующей рекой, — совсем тихо повторяет Хосок и кивает себе. – Пора.***
Лиен подбегает к нему почти сразу же. Гук и отойти толком от комнаты брата не успевает, как его тут же за локоть дёргают, не давая даже выйти из собственных мыслей. Думы о всех этих проблемах головной болью в висках отдаются. — Чон-и, что с ним? Почему он такой? — тихо совсем спрашивает она, чтобы уснувшая на руках Хару не проснулась. Бедняжка совсем в дороге вымоталась, а столько впечатлений перенести молодому организму совсем не легко. — Лиен, я знаю не больше твоего, — пытаясь уйти от разговора, отвечает Чон и обходит ее, двигаясь прямиком к своей комнате. — Да что ты. Вы с ним гораздо ближе общаетесь. Каждый раз застаю вас за перешёптываниями. Хочешь сказать, это не так? — вздёрнув подбородком, она свысока посмотрела в спину старшему. Он застыл, а девушка убедилась в своей правоте, от чего довольная ухмылка полезла на лицо. Лиен была слишком любопытна и привыкла добиваться своих целей, в этом же ей помогало урожденное упорство и проницательность, передавшаяся ей отцом. Довольствуясь собой, она наблюдала за тем, как ее брат повернулся к ней с каменным лицом и лишь глаза передавали его раздражённость сполна, пока голос звучал с природными нотками холода: — Да, Лиен. Ты абсолютно права. Но не стоит лезть не в свое дело. Если определённые события обходят тебя стороной, это не значит, что твой настырный нос должен в них влезть, — он разворачивается вновь и практически подходит к своей комнате, предвкушая минуты сладкого одиночества и отдыха от своей семейки, как его вновь останавливают. — Это ведь из-за Ханами? Хосок сказал тогда, что любит его не за цветы. Значит, за что-то другое. Есть определённый человек, связанный с этим всем? — Лиен… — плотины выдержки Чонгука трещат по швам. С силой сжимая ручку на двери, он пытается сдержаться и не накричать на неё, но та упорно ходит по самому краю его самообладания и именно сейчас найдя самое слабое место, бьёт по нему со всей силы. — Что? Так я всё-таки права? С губ Чона практически слетает накопленная агрессия. Она готовится выпорхнуть и вылиться прямо в лицо сестре. Однако застревает в горле, когда, метнув озлобленный взгляд на Лиен, он замечает позади неё незнакомца. — Лиен, иди в комнату. Позже поговорим, — не отрывая глаз от парня, отвечает Чонгук. — Что? — резкая смена настроения брата смущает ее и она уже готовиться возмутиться, но внезапно ощущает посторонний запах. Разворачивается моментально, чтобы увидеть, кто нагло наблюдает за их разговором. На слугу парень вовсе не похож, поэтому повышать голос на него Лиен не собирается. Лишь фыркает недовольно и всё же метнув недовольный взгляд на брата, скрывается в своей комнате. — Похоже, что кому-то слишком скучно живётся? — повернувшись корпусом полностью к незнакомцу, спрашивает Чонгук. — Похоже, что кому-то живётся слишком весело, —ухмылка искривляет пухлые губы, по которым глаза Гука тут же скользят с нескрываемым любопытством. — Похоже, что кто-то делает поспешные выводы, — недовольно цокает альфа, но на деле прикрыть свою заинтересованность пытается. — Похоже, что кто-то не видит явного, — парирует парень и видя, что собеседнику больше нечего ответить, победно улыбается и наконец представляется: – Пак Чимин. — Чон Чонгук, — тут же отвечает он, а в сознании еще раз имя нового знакомого незнакомца повторяет, будто пытаясь запомнить, хотя на деле оно уже чётко в памяти осело чем-то сладким с лёгкой поддевающей кислинкой. — И что ты делаешь в императорском дворце? — А на кого я похож? — На… — Чон задумывается на несколько мгновений, а после, расплывается в ехидной улыбке. — Ты похож на человека, которого очень заботят чужие дела. Чимин усмешку не скрывает совсем, удовлетворённый подобным ответом. Взглядом по Чонгуку скользит и, в отличии от последнего, не пытается скрыть своей заинтересованности. Делает несколько шагов поближе к парню и теперь приходится лицо приподнять, чтобы с чужими глазами своими встретиться. Гук замирает, не шевелясь и впервые себя оголённым ощущает, когда в него так внимательно два чёрных омута всматриваются, обрамленные зелёной радужкой. Сам оторваться от них не может и признаётся себе, что может так вечность смотреть в них, правда этого сделать ему не дают. — Неверная догадка. Подумай лучше, я даю тебе время до вечера, — отвечает Пак и всё же прерывает их зрительный контакт, собираясь просто уйти. — Стой. Так мы увидимся ещё? — И не один раз, Чонгук. Пока идёт Ханами, — подмигнув, омега всё же скрывается за поворотом, оставляя после себя до боли знакомый запах. Так пахнет цветущая абрикоса. Чон заходит в комнату и чувствует себя словно в тумане. Его будто окутало этим абрикосом и доступ до свежего воздуха был перекрыт. Он именно так оправдывал свое бешено бьющееся сердце — недостатком кислорода. И другого объяснения просто не находил. Ну, или же не хотел видеть, как и Чимин, который спрятавшись за углом, пытался отдышаться от этой встречи, отчаянно прижимая руку к своей груди. — Чон Чонгук… кто ты такой?***
На праздник в самом императорском дворце собралось по меньшей мере сотня гостей. Каждый из них приодел свой лучший наряд и украсил его лучшими драгоценностями из семейного наследия. Они пытались выделиться на фоне остальных, одевая ханбоки из всевозможной гаммы цветов и тканей. Свет свечей, отбиваясь, чудесно играл на каждом из них. Легко было затеряться среди этих красок, которые наполнили огромную светлую залу. Было вычурно, было пафосно, но в то же время до безумия красиво. И только сам Император восседал на своем троне на пьедестале с довольным взглядом рассматривая каждого новоприбывшего гостя, который отбивал поклон у его ног. — Я рад видеть здесь каждого из вас, дорогие гости, — его голос раздался по всему помещению ровно в тот момент, когда музыканты затихли. Все гости обратили свой взор к Суджину. Он же, встав со своего трона, подошел к краю пьедестала и подозвал к себе свою семью, которая стала сбоку от него. Первым по правую руку стоял его сын – Ким Сокджин. Единственный наследник Императора, которого ему подарила его умершая молодой жена. После неё правитель так и не смог найти новую любовь, как и подарить этому миру нового наследника. Поэтому все надежды Кима были на его сыне, который, к счастью всех, был очень умён и спокоен, а не только красив. Он будто ещё с пелёнок понял свою участь и старательно готовился к своему будущему посту, усердно штурмуя свои мозги знаниями. Наверное, его единственным недостатком было то, что на какой-либо контакт парень шёл с трудом. И сколько бы отец не брал его на совещания, он всегда молчал, вместо этого внимательно наблюдая. Следующими от Сокджина был зять императора(муж его сестры), сама сестра и ее сын. Им всем была присуща лёгкая нотка надменности во взгляде. Они знали цену себе и знали цену другим. Чаши были неравны. — В этот чудесный торжественный день здесь собрались все близкие мне люди, чтобы отпраздновать Ханами вместе со мной. Каждый из нас надеется, что в этот раз с цветением сакуры распуститься в полной мере и весна, за которой последует плодородный год. Давайте же поднимем бокалы за это и восхвалим этот праздник! —подняв бокал, Суджин расплылся в лёгкой улыбке и поднёс к губам своим напиток, отпивая немного сладостного вина. Его примеру последовали безоговорочно все и даже меленькие дети, отпили безалкогольного пунша, повторяя за Императором. После этого началась основная часть торжества, где по обычаям подобных собраний искались новые выгодные торговые или брачные партнеры. К семейству Чон подходили постоянно, потому что абсолютно все знали о давней дружбе между Суджином и Югемом. В глазах всех присутствующих гостей именно они были тем самым желанным кусочком торта. К тому же, из-за того, что семья их была довольно большая, шансы на создания уз повышались с каждым ребёнком Чона. Откровенно говоря, никому, кроме главы и Хеын это было неинтересно. Только изредка могла заинтересоваться и Лиен, когда к ним подходил какой-то очередной средних лет мужчина и знакомил их со своим сыном. Она уже достигла того заветного возраста, когда книги становились чуть менее интересны и появлялось желание не читать роман, а чувствовать его. Остальные же дети лишь скучающе обводили всех взглядом. Кихён принял решение создавать впечатление, что его здесь нет. Маленькая Хару прижималась к нему, потому что такое большое количество людей пугало ее и хотела поскорее домой. Хосок всё еще находился в некой прострации и мыслями был далеко за пределами этого зала. А Чонгук искал. Стоя на месте, он глазами искал одного паренька, который с той заветной встречи не покидал его мысли. Таинственный и от того волнующий, он сказал, что они ещё встретятся. Ожидание было невыносимым и хотелось поскорее увидеть его. Глаза уже болели от переизбытка красок и людей, но он упорно продолжал искать, оправдывая себя лишь одной фразой — «так нужно». — Хеын, пригляди за детьми, пускай не разбегаются, — внезапно говорит Югем и собирается уходить уже, но рука ее останавливает его. — Милый, ты куда? — женщина обеспокоенный взгляд на мужа кидает. Ей не хочется оставаться одной в этом зале коршунов, которые на них как на лакомый кусочек смотрят. — Император зовет. Не беспокойся, я скоро вернусь к вам. Югем уходит, а она лишь тяжело вздыхает. Невольно на Императора глазами переходит и видит, что тот с улыбкой смотрит на нее. Он не выглядит устрашающе, но Хеын от чего-то вздрагивает и обратно в зал внимание обращает, внутренне молясь, что ее муж вернётся как можно скорее.***
— Вы устроили чудесное торжество, Император, — поклонившись низко, говорит Югем и выравниваясь, не скрывает лёгкой улыбки. — Брось. Если бы не мой советник, ничего бы не было. Это он настоял, — Суджин приглашает его сесть по левую сторону себя на мягкую сатиновую седалищную подушку махом руки. — Он сказал, что будет ещё одно представление. Пригласил какого-то выдающегося танцора со своей труппой. Сказал, что из любимого театра жены. — Я помню ее. Она была красива и цветущая, как сама сакура, — вспоминая жену Кима, Югем также переводит взгляд и на свою, внутренне радуясь, что та жива и здорова. — Болезнь забрала ее слишком быстро у меня. Прошло столько лет. Джину уже 24. А я всё ещё не могу смириться. — Вряд ли ты когда-то сможешь, Суджин. Истинные не находят покоя, если теряют. Никогда. — Я и забыл, каково это, когда к тебе обращаются неформально. Но я рад, что могу поговорить с тобой, Югем, забывая о своём статусе, — Император приподымает уголки губ и ударяет друга по плечу. Они оба усмехаются, но их улыбки тут же спадают, когда они вновь возвращаются к теме. — Да, ты прав. Моя единственная отдушина — мой сын. Ну, и этот праздник. Каждый год я ощущаю ее запах вновь, как только цветёт сакура. — Сокджин вырос прекрасным наследником. Я уверен, что он достойно продолжит твое дело и сделает империю ещё крепче, — Югем косит взгляд на сына Суджина. Тот смирно сидит рядом с ним, наблюдая за гостями в самом центре зала. Его глаза непроницаемые вовсе и разгадать, что скрывается за их темнотой, невозможно. Он будто бы каменная статуя. Но Чон этим восхищается. Такой покорности и степенности его сыновьям не хватает. Один единственный Яндо никогда не разочаровывал его. Хосок же с Чонгуком два бушующих торнадо. Их сложно держать в узде и на это уходит куча сил. А уж о Кихёне и речи быть не может. Ему подходит роль мебели. Не более. — Что насчёт твоих? Они так возмужали. Не пора ли им создавать свою семью и развиваться? — от мыслей Чона отвлекает Суджин. Он как раз-таки смотрит на них изучающе. Югем хмурится. Эти трое не то, на что Императору стоит обращать внимание. Сюда бы Яндо. Вот за него он бы гордость ощутил. — Мой самый старший сын, который сейчас в поместье. Я думаю сделать его своим наследником. Он похож на твоего. Именно такие должны продолжать начатое нами. Должно быть, ты помнишь его. Яндо. — Да, помню. Хороший мальчик. А что насчёт остальных? — Суджин всё так же очей своих не сводит с отпрысков друга и задумчиво бороду трёт. — Они ещё не доросли до того уровня, который мне нужен. — Правда? А мне кажется, что любой сын Чон Югема достоин внимания, — хрипло засмеявшись, Ким вновь возвращает свое внимание к другу, который от такого комплимента чуть ли не покраснел, но загордился. Слышать подобное всегда приятно. — Ты же знаешь, я всегда слишком придирчив. Но возможно ты и прав. И всё же, я не думаю, что ты захотел поговорить именно об этом прямо сейчас, — Югем щурится и пытается по лицу его всё прочесть. — А ты как всегда слишком проницателен. Так и есть, — Суджин вздыхает тяжело. —Завтра я познакомлю тебя с семьей своей сестры. Дело в том, что ее заботит судьба ее сына. — Я буду рад знакомству. Но, чем я могу помочь? — Чон удивленно бровями вскидывает, понять не в силах, что от него требуется. — Она хочет найти ему достойную партию. И в качестве его мужа, я вижу только одного человека. — И кто же это? — Я хочу видеть рядом с Тэхеном твоего сына.***
— Дорогие дамы и господа! Позвольте представить вам одних из лучших танцоров всей столицы. Они пришли сюда, чтобы порадовать нас своим выступлением и позволить нам насладиться искусством танца. Прошу поприветствовать! — советник обращает внимание всех присутствующих на центр зала, где уже сформировался пустующий круг для исполнения номера. Посреди него, стояло несколько молодых парней, которые, приняв соответствующие позы, были готовы начать танец. Ярким белым пятном выделялся лишь один парень, на фоне остальных, одетых в черные блестящие костюмы. – Пак Чимин и его труппа! Сердце Чонгука пропускает удар. А следом в диком темпе начинает стучать и этот набат в ушах отдаётся. «Этого не может быть…» — красной строкой в голове его бежит. Он пытается понять, явь это или он с ума сошёл и теперь галлюцинации преследуют его, пытаясь удовлетворить желание альфы увидеть омегу. Но когда первые нотки мелодии разливаются в зале, а танцор медленно прогибается в спине, выравниваясь, и тем самым голову вскидывая, Чон понимает, это не игры разума, это безумная реальность. Чимин не танцует. Он парит. Его тело в глазах каждого чем-то совершенным выглядит и одновременно нереальным, ведь каждый плавный изгиб пластичного тела похож на игру с разогретым золотом — оно способно любую форму принять, только повели. И танцор повелевает: каждое задуманное движение выходит с точностью, как нужно. Он кисти рук изгибает в очередном выпаде рук плавно, уподобляясь змее. Эта лёгкость со стороны кажется чем-то волшебным и никто не задумывается о том, каких трудов стоит подобного добиться. Чимин играет даже выражением лица, сменяя эмоции в считанные секунды, но не позволяя ни единой морщинке усталости выбиться наружу. Среди смазанной в глазах картинкой кучи красок и свечей он не даёт никому установить с ним контакт, потому что тогда танец индивидуальным станет, а танцует Пак для всех сейчас. Для всех до определённого момента. Пока он не замечает Его. Они взглядами встречаются и утопают оба, не в силах больше взора отвести. Впервые Чимин соглашается танцевать для кого-то. — Ты спрашивал, на кого ты мне похож, — одними губами шепчет Чонгук и усмехается, — Я соврал тогда. Ты похож на стук моего сердца.***
Югем воздухом давится и прокашляться пытается. Такое предложение от императора было уж слишком неожиданным. — Моего сына? Но Яндо уже женат. Я бы с радостью поддержал твое предложение, но как я… — Да не Яндо мне нужен, — перебив Чона, отвечает Суджин и улыбается мягко. Он невольно и сам представлением увлёкся. Идея советника насчет этих артистов была отменной. Абсолютно все его гости сейчас были увлечены ими. — А кто тогда? У меня остались только Хосок и Чонгук. Кихён ещё слишком мал, — в отличии от всех, Югем был равнодушен к танцам, а сейчас, когда решалось повышение статуса его семьи, ему тем более не было дела до них. Поэтому он заинтересованно рассматривал племянника Суджина — Тэхена, у которого буквально глаза светились от происходящего в самом эпицентре. — Хочу его, – кивнув на парня, отвечает Император. Югем же, проследив за взглядом друга, хмыкает и довольно кивает. – Я согласен. Их нужно познакомить.