24 часа

Сатору паркуется на привычном месте, легко газует и глушит мотор. Матиз моргнул фарами, мгновенно притих, засыпая, и мужчина медленным шагом направился к лифту. Нижний этаж парковки едва освещен настенными лампами, Сатору давно живет в этом доме, и добраться до входа, для него не составляет труда. Он едва передвигает ногами, не от усталости, а от нежелания подниматься в еще более темную и холодную квартиру. С недавних пор счета за квартплату у Сатору урезались почти в два раза. Почему? Во-первых, он редко бывает дома (называть пустые стены домом никак не хочется), а если и бывает, то как и сегодня, возвращается глубоко за полночь, чтобы встать уже через пару часов вновь на работу; во-вторых Сатору ничего не готовит на кухне, возвращается разве для того, чтобы ополоснуться в душе и поспать в кровати, которая, почему-то с каждым днем кажется все жестче и жестче. И квартира, кажется, выцветает: стены, картины, постельное белье и все остальное, все тускнеет, словно краски выкачивают обратно в палитру. Сатору прикладывает карту в лифте и тот с тяжелым скрипом, с протяжным стоном поднимается, сонно, медленно и устало. Годжо его не корит за это, понимает, — если бы его разбудили в первом часу ночи, после тяжелого дня, он бы так же гундел, шипел и скрипел. Лифт поднимается и на манер раскачивающегося корабля на волнах, останавливается на нужном этаже. Сатору медленно моргает скользя глазами по темным коридорам квартиры и уже в лифте, окутанный его теплым золотистым светом, чувствует, как из недр квартиры рвутся холодные потоки воздуха, намереваясь если не сожрать целиком, то хотя бы проткнуть парой толстых ледяных игл насквозь. Мужчина делает шаг из лифта смежив веки, словно отчаянный солдат бросается в пучину войны, окунаясь в неприятную атмосферу с головой и ежесекундно покрываясь тонким слоем льда и задыхаясь спертым воздухом. Если бы он бывал тут днем, когда зенитное солнце благосклонно озаряет все комнаты своими лучами, он бы заметил слой пыли и как она летает по всему пространству. Может быть, квартира теряется в серости именно из-за пыли. Может быть, это Сатору теряет вкус и цвет ко всему, что имеет какое-либо отношение к Юджи. Имело. По правде, в квартире ничего не осталось, что хотя бы отдаленно напоминало о его присутствии. Прошло уже достаточно времени для того, чтобы забыть и потеряться, но нет, Сатору все еще помнит и теряется он разве что в своих съедающих, безжалостных мыслях, которые жужжат, жужжат и стучат набатом в голове. Которые, как наркотик по венам — циркулируют и возвращаются к истокам, отравляют и причиняют невыносимую фантомную боль. Сатору сжирает сам себя, его подъедает одиночество, вдруг севшее на шею и сковавшее горло плотным ошейником. Этот миг, когда он возвращается в пустую, тихую, мрачную с холодным светом ламп, душную и невероятно огромную квартиру, он ненавидит всем сердцем, но не может деться куда-то еще. Это и райское наслаждение и адовы муки — возвращаться в пустую квартиру и думать о том, что когда-то она была наполнена заразительным переливом смеха, она была наполненная до краев теплой атмосферой, свет ламп был желтым, золотистым, теплым, словно в квартире обитало еще одно, маленькое солнце. Возвращаться и каждую секунду думать о прошлом, вновь перекручивать их в голове раз за разом, упиваться ноющей болью и снедающим отчаяньем, — как раньше уже никогда не будет, очень навряд ли, — разве что в той вселенной, где Годжо не накосячил так сильно. Возвращаться в пропитанную его отчаяньем и болью квартиру, и с дрожью окунаться в оставшиеся воспоминания с головой, потому что это — все, что ему осталось. Юджи забрал с собой все, — вплоть до зубной щетки, нижнего белья и парочки магнитов на холодильнике, — но он так прочно въелся в бетонные стены, в пол, запечатался на каждом окне сонным, едва различимым в ночи бликом, он въелся запахом, когда касался включателя, чайника, дверной ручки. Юджи забрал с собой все, не желая больше связываться и помнить об этом, но оставил после себя самое важное, глубокое, несмотря на продолжительность времени, уже размытые воспоминания, общие картины, которые выливаются в продолжительные, совместно прожитые года. Он оставил от себя воспоминания, которые никак не сотрешь, только если переехать в другую квартиру, — лучше конечно на другой край страны. И еще он оставил в напоминание о своем пребывании когда-то, шлейф легкого фруктового парфюма, свежего и невероятно стойкого, запах утреннего кофе, запеченных тостов, яичницы, мятного геля для душа и персикового шампуня для волос. Это так мучительно, чувствовать каждый день все это, вспоминать и думать, думать. Думать об огромной ошибке, о своем проебе, сожалеть до слез и корчиться от боли в груди и разрываться от желания просто раствориться в воздухе, провалиться под землю или разбиться. Упасть с небоскреба и остаться в памяти людей кровавым пятном, которое когда-то причинило столько боли любимому человеку. Но никакая собственная боль не идет в сравнение с той, которую он причинил Юджи. Сатору несколько раз терялся в своих мыслях, он не раз сомневался в своих чувствах, не редко называя себя идиотом, а чувства к Юджи — глупыми и беспочвенными. То, как парень пленил его, улыбкой, ослепил искренностью, привязал к себе своей простотой потерялось в тех твердых вопросах и его злых словах, в кабинете. Что вообще любовь, кто вообще Юджи? К чему все это привело? Часто думая о прошедших годах, о тех счастливых и беззаботных минутах, Сатору вспоминает детали, уже почти размытого силуэта, размазанных улыбок, прерывистого смеха и отчаянно цеплялся за это, желая в одночасье вернуться в прошлое и заткнуть себе рот. Что такое любовь? Может, Годжо погряз в своем эгоизме, что просто-напросто перепутал? Любить можно чай, — за его аромат, за его сладость или горечь. Любить можно мороженное, — за его прохладу, за необычный вкус. Любить можно тело за его совершенность, складки и румяность. Любить можно душу за ее необъятность и простоту. Что любил Сатору в Юджи? Душу или все же тело? Может это было помешательство, желание, а не то, что привязывает к себе крепко-накрепко. Что так сильно ударило его в грудь, что после многочисленных встреч, свиданий, совместно скрашенных часов, он не хотел расставаться и никого более не видел. Везде и всегда перед глазами стоял четкий образ Итадори (сейчас призрачно размытый), помнились мельчайшие детали: его смех, его глаза, сильные руки, неловкие и смущенные улыбки, походка, рожицы, которое он корчил когда спорил с Сукуной. Все это, откуда пришло, от чего, когда? Сатору любил в Юджи все: и его душу, просторную, необъятную, светлую и раненную; тело, сильное с бесчисленными родинками, шрамами, нескладное, красивое, румяное и не совершенное. Мужчина со стоном утыкается в стенку душевой кабинки — больно, очень больно. Собственная душа изорванная на куски, Сатору ощущает себя ребенком, у которого отобрали игрушку и вот бы он топнул ногой, властно бы вздернул нос и она тут же материализовалась в его руках, новая или же старая. Не важно, насколько она потрепанная. Главное — она его и Сатору готов залатать все раны. Только пусть она будет рядом. Как Юджи, как солнце и как бесконечное небо над головой. Оторвав руку от стены, мужчина с безразличием поднимает ее и смотрит на то, как сильно она дрожит. Словно сейчас Сатору переживает сердечный приступ. (Если бы у тебя оно было, Сатору!) Это фраза звучит в его голове почему-то голосом Сукуны и челюсть фантомно начинает болеть. У него нет права злиться на Сукуну, тот лишь защищал самое дорогое, и продолжает это делать — цепным псом стоит на защите Юджи и Мегуми, в то время как сам Годжо потерял все. Все самое дорогое, что у него было. Он самолично слил все в канализационную трубу. Уже укладываясь в холодную постель, Сатору смотрит последние сообщения. Мегуми: К 9:00 будь у нашего суда. Если ты опоздаешь, я брошу это дело. Адвокат: Годжо-сан, не знаю, получится ли закрыть это дело без помарки. Улик на Вас накопали достаточно. Будьте готовы к худшему, я делаю все, что в моих силах, но их может оказаться недостаточно. Вот как. Сатору усмехается и отбрасывает телефон на тумбу. Он ложится в кровать и укладывается на бок. Спать не хочется совсем, и не смотря на неприятные новости, он не ощущает тревоги, страха или отчаянья. Поведя носом по подушке, мужчина прикрывает глаза. Воображение живо и ярко рисует на другой половине постели, родного и светлого Юджи. Будь он сейчас здесь, призывал бы не раскисать, непременно уверил в том, что все получится и все будет хорошо. Если бы Юджи был рядом, ничего бы этого не было. Но его рядом нет.