И я не знаю — сила это или слабость

— Женечка, вставай! Завтрак же остынет! — громкий крик без драки вытягивает меня из сна, не допуская никаких альтернатив. Открываю глаза и пытаюсь сфокусироваться на так давно забытый, но теперь снова глубокими бороздами врезающийся на подкорку потолок. За незашторенным окном ещё стоит непроглядная тьма раннего утра. Будильник молчит в унисон этой тьме, как бы спрашивая: «Ну и захуя ты проснулся так рано, брат?» — Женщина, ну вот зачем? — тихо ругаюсь, переворачиваясь на постели и пытаясь заснуть обратно. Но обратно уже не выходит, тем более что крики из коридора не прекращаются. — Женя, в институт опоздаешь! — теперь к крикам добавляется ещё и настойчивый стук в дверь. Я уже и забыл, когда последний раз меня будили насильно. А ещё и бессмысленно, я же все равно никуда не пойду. Вчера вечером, когда я с сумками и коробками вернулся в отчий дом, то весь вечер за домашним ужином не из полуфабрикатов и приятными разговорами с мамой и сестрой пытался вспомнить, зачем же вообще совершил такую ошибку, как прыжок веры в самостоятельную жизнь? Жил бы себе с семьей до конца универа. Но вот сейчас начинаю вспоминать почему. Потому что гиперопека — это вам не шутки. — Женя, ты проснулся? — контрольный в голову из-за двери. Жмурюсь и делаю глубокий вдох, все-таки придётся встать, чтобы остановить это. — Да, да, да! Иду! — медленно сажусь на кровати, скидывая время на будильнике. Скидываю и злюсь, там до моего сигнала ещё полтора часа! Натягиваю футболку и все ещё заспанный, но теперь ещё и злой, выхожу из своей комнаты на маленькую кухню. Останавливаюсь около зеркала, поправляя одежду. Из зеркала на меня смотрит рослый, заспанный пацан с потухшим взглядом, в домашних штанах и светлой помятой футболке. На столе и правда уже ждет кофе, сваренный мамой, и завтрак. Напротив, оперевшись локтями на столешницу, сидит заспанная Кира, гипнотизируя овсянку. Моя младшая сестра. — Ты вернулся в тоталитарный ад, — говорит она тихо, добавляя в кашу масло. А ещё дёгтя в ту бочку мёда, в которой мёда, кажется, уже и не осталось. — Ага, я уже вспомнил, почему съехал, — отвечаю ей, кидая взгляд на свою кашу в белой тарелке с окантовкой из нарисованных пчелок и земляники. — Я хотел вставать не раньше, чем через полтора часа. — Зачем тебе вообще вставать, ты что, на учебу пойдёшь? — шепотом спрашивает у меня сестра, наклоняясь ближе, чтобы мог услышать только я. — Нет, конечно, — отвечаю ей так же шёпотом, заранее удостоверившись, что мама где-то в ванной или в спальне, — я вообще не хотел сегодня из дома выходить. — Кира, завтракай быстрее! Нам уже пора выходить! — Я готова, — обреченно вздыхает десятиклассница в выглаженной школьной форме и с голубым галстуком на шее, вставая из-за стола и собирая за собой грязную посуду. — Кира, деньги на репетитора на холодильнике! Женя, разбери свои коробки! — громко и отчетливо диктует женщина наставления, чтобы ее было слышно из коридора. — У тебя что, репетитор? Ещё и офлайн? — я очень удивляюсь таким новостям. Что я ещё пропустил? — Не спрашивай вообще, — Кира только отмахивается, быстро моя за собой посуду. — Зачем тебе репетитор, ты же отличница? — все-таки допытываюсь до неё, не понимая, что ещё придумала наша мама. — Он по немецкому. — Какому ещё нафиг немецкому? — ещё больше удивляюсь новым раскладам в семье. — Потом расскажу, — Кира ставит посуду на сушилку донышками вверх, чтоб лишний раз не раздражать маму, и скрывается в коридоре. Через несколько минут дверь захлопывается, и я слышу обороты ключа в замочной скважине. Первый, второй, теперь я в квартире один. Да, годовое отсутствие дома сгладило много углов в нашем семейном общении, но оно же и добавило неловкости. В начале первого курса я съехал из родительского дома в самостоятельную жизнь. Тяга к продуктам из морозильника и грязной посуде в раковине была не единственной причиной. Главным было то, что у меня появились первые в жизни отношения. Не просто так отношения, а отношения с парнем. Как сказать об этом маме — я так и не придумал, поэтому вариант сепарироваться показался мне идеальным. Съехав, еще около года решался на каминг аут, но в итоге Вадим облегчил мне эту задачу, успев закрутить интрижку, а я ее спалить, придя домой раньше обычного. Будущее настало сразу, никто не успел закончить дела. В итоге Вадим остался жить в квартире, которую мы раньше вместе снимали, а я уехал обратно к маме и сестре, где планировал решить, что делать дальше. В общем, пытаюсь по жизни двигаться без истерик. Первые серьезные отношения закончились, как и полагается первым отношениям — с долей трагизма. Градус трагизма не понизило даже то, что я поймал пиздюков с поличным, на родном диване, который сам выбирал в Икее несколько месяцев назад. Трагизма, правда, хватило всего на пару минут, потом слабо контролируемая природная вспыльчивость взяла верх, и появились чужой сломанный нос и мои выбитые костяшки. Оно того стоило. Мне кажется, что я знал правду о себе всегда. Лет с тринадцати-то уж точно. Только когда общество стало внушать мне, что мои симпатии не соответствуют общепринятым нормам, я стал утаивать их от общества. Не говорил однокласснику, что тот красивый, или парню с секции, что от него пахнет чем-то свежим, с нотками цитруса. Им не говорил, а Вадиму сказал. К худшему или лучшему, я сейчас понять не мог, но опыт, безусловно, был бесценный. «К чему мне столько опыта, господи?» — все чаще я задаю вопрос во вселенную. Ответа, правда, не получаю. Теперь я снова оказался в комнате, из которой уехал в начале первого курса, а сейчас, в начале второго — вернулся. На пары я идти сегодня не собирался, коробки разбирать тоже. Мама, конечно, этого так не оставит, но это будет после. Мой максимум на сегодня — это распаковать сумку с одеждой и, может быть, попросить свежие лекции у одногруппников. Главное, после сегодняшнего пробуждения мне стало очевидно одно — надо срочно искать квартиру и валить. Валить куда глаза глядят. В принципе, даже с ебливым Вадей и его новым пацаном на 21 квадратном метре студии может оказаться лучше, чем здесь с заботливой матушкой. Сломанным носом может, правда, не ограничиться, но вот психику здесь я себе доломаю стопроцентно. Немецкий этот ещё, что там мать надумала? Ставит над Кирой эксперименты, как будто сестре мало английского и тысячи факультативов. Из меня мама тоже пробовала сотворить чудо-ребёнка. Так, с ее легкой руки я в детстве ходил на хоккей, фортепиано и все иностранные языки по очереди. Теперь, видимо, настала очередь Киры перебирать бесовские артикли. Под невеселые мысли о семейной психологии и педагогике я разобрал спортивную сумку, в которой между футболок и джинсов был завернут ноут. Прикинул, что просить лекции ещё рано, зато доспать то, что мне не дали, — в самый раз. Засыпая, я пытался припомнить, был ли вообще хоть раз на первой паре. Нет, точно не был. Второй раз я просыпаюсь уже в обед, и снова не сам, а от настойчивого телефонного звонка. Отвечать на звонок хочется где-то на 2 из 10. Наощупь нахожу телефон около подушки и ставлю сразу на громкую, даже не идентифицируя контакт. — Жек, я в пробку попала, тут какие-то олени нашли друг друга на выделенной полосе. Открой Алексею дверь и кофе предложи, хорошо? — Кира взволнованно тараторит по телефону. Олени? Алексей? Что? Меня снова выкидывает в реальный мир. — Алексей — это кто? — зеваю и перекатываюсь на бок. — Репетитор мой, — громко объясняет Кира, перекрикивая остальных пассажиров в автобусе. Сон как рукой снимает: — У тебя что, репетитор — мужик? — Ну парень, да. Хоть какой-то плюс должен же быть от этих сраных занятий, — вздыхает Кира. — И как мама пошла на это? — удивляюсь в ответ. — Так это она его и нашла! Это сын Лидии Николавны! — быстро вводит меня в курс дел Кира. Как много событий я пропустил. — Сын маминой подруги, значит?! — я смеюсь, а сестра на это только фыркает. Пытаюсь вспомнить Лидию Николаевну и ее сына. Если мамина подруга периодически приходила в гости, то вот ее сына я последний раз видел в глубоком детстве. — Получается, что так, — хмыкает Кира, — он ничего такой, кстати. Получаю эстетическое удовольствие, короче. — А лучше б знания, конечно. Заверяю ее, что ей не о чем беспокоиться и я встречу ее Алексея и проявлю все возможное гостеприимство. Звонок в дверь раздаётся почти сразу же, как я завариваю себе вторую порцию американо за этот день. Смутно припоминаю пухлого пацана в заляпанной шоколадной пастой футболке, с которым я в детстве был вынужден проводить редкие часы вместе, пока наши матери сплетничали за чаем, а может и чем покрепче. Открываю дверь, но за ней стоит не пацан, измазанный шоколадом, которым я запомнил его в дошкольном возрасте, а высокий парень на спорте. Короткие волосы, септум и розовый детский пластырь на переносице сразу бросаются в глаза. Глаза. Потом я вижу только глаза. Серые бездонные глаза. С усилием перевожу от них взгляд, осматривая гостя и краснея от внезапно нахлынувших эмоций. Белая плотная оверсайз футболка с широким воротом, из-под которой выглядывает татуха на груди, узкие чёрные джинсы и чёрные мартинсы. Широкие плечи пацана тут же намекают мне, что знание немецкого — это не главный козырь Алексея. Впечатление, в общем, он производит на меня самое неизгладимое. — А я помню, как куличики из какого-то говна вместе на озере с тобой лепили! — вместо приветствия выдаёт мне сын маминой подруги и протягивает руку, — Лёха! Зачем-то представляется, хотя я и так знаю, как его зовут. Судорожно выдыхаю, жму руку и запускаю парня в квартиру, закрывая за ним дверь. — А с носом что? — сейчас, под ярким светом в коридоре, я могу рассмотреть, что под краями пластыря угадывается рассечение. — Подрался, — коротко отвечает гость, разувается, наступая пятками на мыски кроссовок, и по-свойски идёт мимо меня в квартиру, сразу поворачивая на кухню. — Что? С кем?! — я теряюсь, не понимая, почему этот, несомненно, харизматичный и волнующий меня молодой человек может драться или заходить в чужую квартиру, как к себе домой, не дожидаясь приглашения. — Неважно, — Лёха проходит на кухню и открывает холодильник, принимаясь к его изучению под мой ошалелый взгляд. А я думал, это я дерзко себя веду. — Ты на инязе? — чувствую, как медленно во мне просыпается раздражение от пацана, и из последних сил пытаюсь поддержать диалог и игнорировать слишком уж наглое поведение. — Да, заканчиваю. Мама ваша уговорила с Кирой позаниматься. Что там: «их бин, стол, стул, желтый», — отмахивается парень, доставая из холодильника молоко и отпивая прямо из пакета. — Сразу видно — профессионал, — фыркаю, больше не в силах изображать гостеприимство. — Ой, я хотя б с родаками не живу. Кира сказала, ты мне кофейку сваришь, — пацан отходит от холодильника и открывает настежь окно. Вытаскивает помятую пачку из кармана, выуживает из неё сижку, подкуривает и глубоко затягивается. Глубоко. Затягивается. В. Квартире. Этого себе не позволяю даже я. — Ты норм вообще?! — я наконец-то взрываюсь. Ситуация-то внештатная. — Нормально попросить можешь? С хуя дома куришь? «Первое впечатление действительно обманчиво», — проносится мысль у меня в голове. — Сорян, — Лёха, не обращая внимания на мои возмущения, стряхивает пепел прямо на карниз, — зачем правда-то к родакам вернулся? — Сорян — это типа нормально?! — Вот душнила же ты. — Как у мамы вообще ума хватило тебя домой звать и просить с Кирой заниматься!? — мне кажется, я уже пунцовый от возмущения. Пацан, сделав несколько тяжек под моим бешеным взглядом, все-таки бычкует сигарету о карниз и щелчком отправляет ее в окно. — Тебя девушка бросила, потому что ты такой скучный и нервный? — гад бесцеремонно лезет мне в душу, выворачивая ее. — Ты что пристал ко мне, я не пойму?! — Так мне интересно просто, — пожимает плечами гость. — Тебя это вообще не касается! — Так ты из-за этого вернулся? — не отстаёт от меня, как будто бы специально бесит. — Леш, ты к Кире пришёл, вот сиди и жди ее, пошпрехай, чтоб не налажать с их бин, стул, стол, желтый. Нашу перепалку прерывает поворот ключа в замке и взволнованный голос сестры. Вид пацана же на этом моменте претерпевает значительные перемены. Из ровного Лёхи он становится достойным и преисполнившимся инязом Алексеем. Я уже не могу ничему удивляться, я могу только злиться и краснеть ещё больше. Краснеть теперь уже только из-за гнева, который застилает все мысли о серых глазах. — Лёша, прости, там пробка была! — кричит девушка из коридора, разуваясь. — Кира, ничего страшного, у меня кроме тебя планов на сегодня нет! — у Лёхи меняется даже голос — из насмешливого и пренебрежительного он становится заботливо бархатистым. — А ты что ничего не предложил Алексею?! — Кира шипит на меня и судорожно начинает бегать вокруг дерзкого пацана, который в этот момент расплывается в противной улыбке. — Да он не успел ещё, я только зашёл, — отвечает Лёха, играя в благородство. — Я тогда сама сварю! — Только если тебе нетрудно, — благородство Лёха не выключает. Я так и остаюсь стоять в охуевозе, не понимая, как дерзкий пацан вертит сестрой и почему ни она, ни мама не выкупают его настоящего. Я в этот момент наглядно представляю из себя античную трагедию в славных русских лицах. Я совсем не понимаю, как эта охуенная внешность и этот отвратительный характер уживаются в одном человеке. Рывком забираю со стола остывший кофе и ухожу к себе в комнату, оставляя Киру с ее оборотнем-репетитором на кухне. Время разобрать ещё одну сумку и попытаться успокоиться. Может быть, правда Вадиму было со мной просто скучно? И я не нервный. Я, нахуй, наоборот рассудительный и почти неконфликтный, просто кто-то искусно умеет выводить из себя людей. В сумке — книги для учебы и тетради с лекциями. Лекции давно пора тоже разобрать и выбросить ненужные конспекты с прошлого курса. Достаю из сумки тетради и с громким хлопком кидаю их на стол. Не нервный, как же. Через час от конспектов меня отвлекает стук в дверь. В мое пространство снова кто-то пытается попасть, но в отличие от мамы, новый гость не отличается деликатностью и после стука заходит в комнату сам. — Чем занят? — парень, стоящий в дверях, снова становится тем самым Лёхой, проходит в комнату и бесцеремонно падает на кровать, теперь ещё и нагло рассматривая меня. — Не помню, чтоб я разрешал тебе проходить, — вздыхаю, опираясь ладонями о край стола и откладывая конспекты, которые и до этого-то не являлись для меня приоритетными. — Прости, что разочаровал тебя, это повторится, — усмехается Лёха, хитро прищуриваясь. Стараюсь ровно дышать, но от этих усмешек и от присутствия парня в комнате мне неловко. Злость на пацана быстро исчезает, и на смену ей приходят другие эмоции. — Что, уже весь немецкий выучили? — справляюсь с собой, не зная, как вести себя. Что это со мной? — Нет, дошли до «стула», — отмахивается Лёха, не переставая смотреть мне в глаза, отчего смущая меня ещё сильнее. — Кира сказала, мы в одном универе учимся, почему я тебя ни разу не видел? — Потому что иняз у нас в другом корпусе? — Наверное, а в каком же у нас корпусе физика? — не отстаёт от меня Лёха. Не отстаёт, а я снова злюсь, удивляюсь, паникую, обижаюсь и, кажется, тону в этих наглых серых глазах.