Дети Атланта

Лицо Лии напоминает о старинных фарфоровых куклах: плавный светлый овал, точёный носик, нежные полудетские губы. Даже среди коллег-моделей она выделяется этой юной хрупкостью. На самом деле (и коллеги подтвердят) эта оболочка прячет стальной стержень. Впрочем, Лия не торопится его демонстрировать. Казаться хрупкой бывает так полезно… Безупречность сквозит в каждой линии — и дело не только в этом. На идеальном лице Лии никогда не увидишь следов внутренних бурь. Но сейчас её наверняка выдают тревожные нотки в голосе, и ей это не нравится. Принуждённая беседа ни о чём клеится кое-как, и Лия наконец выкладывает подруге главную новость. — Ты ведь уже знаешь, — она даже понижает голос, — что наш гений на днях взял и отправился на Пустоши? Один! Без всякой защиты! Могло случиться что угодно… — Надо же, — Андромеда, кажется, не слишком-то и удивлена. — Братик в своём репертуаре. — Икар не предупредил меня, — Лия резко и неожиданно для себя меняет тон. В музыке он называется минором. Подруга сочувственно кивает. Ненадолго хмурится. Задумчиво мешает в чашке свой зелёный чай, хотя пьёт без сахара. — Он же гений, — это звучит так, словно объясняет всё. — Причём законченный. Иногда он вообще забывает, как меня зовут. «А меня?..» Последняя фраза внезапно задевает какой-то особенно чувствительный маятник в душе Лии, и тот начинает угрожающе раскачиваться. Запястью становится чуть-чуть теплее: браслет предупредительно нагревается. Надо обуздать себя. Икар ведь, по сути, ребёнок, пусть и увлечённый чересчур сложными игрушками, он никогда не стал бы поступать ей назло, — мыслимо ли на него сердиться?.. Да, ребёнок. С золотыми локонами и наивной улыбкой. Которого любопытство заводит всё дальше и дальше в дремучий лес. Словно в какой-то жутковатой, полузабытой сказке… — Дело не только в этом, — тихо говорит Лия. — Я боюсь за него. Икар не то чтобы недооценивал опасность… Он её просто не видит. Не хочет в неё верить. Как в детстве: закрыл глаза — и нет ничего, понимаешь? — А может, это скорее как зайти на спор в тёмную комнату? — возражает Андромеда, сосредоточенно накручивая на палец непослушную прядь. Сложных укладок она не терпит. — Или даже не на спор, а… Ну знаешь: я смелый, я смогу? — Ага. Только не забывай, что вместо монстра под кроватью — вполне реальная радиация и маргиналы, — фыркает Лия. — Там же, если подумать, по нашим меркам все сумасшедшие. Ну кем надо быть, чтобы отвергать любые блага из-за какого-то… суеверия! Бред! — Она взмахивает рукой, золотой блик скользит вокруг запястья. — Зачем, по их мнению, нужен браслет — читать мысли или следить за каждым нашим шагом? И кто бы, интересно, кормил столько аналитиков? — А может, по их меркам чокнутые как раз мы, — сумрачно произносит Андромеда. — Тебя заботит, что думают Изгои? — Лия удивлена, и не сказать чтобы приятно. Подруга сегодня вообще, кажется, не в настроении. Андромеда молчит. Медовые глаза темнеют. Браслет серебристо-белого металла охватывает руку — тонкую в запястье, округлую и крепкую у локтя — как нечто чужеродное и лишнее. — Меня заботит, Лия, — она медленным, осторожным жестом, словно собирая в горсть, обводит прозрачные стены кафе и Полис, простёртый внизу, — что будет с нами, если… если завтра… всё это рухнет. Последнее слово падает глухо и тяжело, и — это отчётливо слышится — с жутковатой неотвратимостью. От которой в ярко освещённом и отнюдь не пустом кафе по спине разбегаются мурашки. Впрочем, ненадолго. — Не понимаю, Меди, откуда у тебя вообще взялись такие мысли! — потеряв терпение, восклицает Лия. — Подумай: мы двадцать лет живём в идеальных условиях, как никто до нас и мечтать не смел! А остальное уже вполне можно считать… скажем так, легендой. Как о вселенском потопе. Вот ты — разве ты что-то помнишь? — Я — нет, — Андромеда встряхивает головой, её светло-медные буйные вихры пружинисто покачиваются вокруг лица. — Отец помнит. Однажды он рассказывал… Лия притворно затыкает уши и отмахивается: — Ну тебя! Зачем слушать про всякие ужасы, от которых к тому же не осталось и следа? — Вот и он говорил то же самое, — усмехается подруга, правда, невесело. И встаёт у обширного, во всю стену, окна. За ним, как гигантский механизм или скорее живая клетка, кипит вечерний Полис. Электричеством пульсируют улицы; немного суетливо, но всё же упорядоченно движутся людские молекулы. Меди заворожённо смотрит вниз. Потом вверх, на слабо заметную сейчас металлическую паутину Купола. Быстрым движением берётся за тонкую раму — и сжимает пальцы до побеления. Плечи под голубой рубашкой напряжены. В памяти Лии вдруг всплывает какое-то полуслучайное старинное стихотворение. Про альбатроса на палубе, которому негде расправить слишком широкие крылья… Именно на него сейчас похожа Андромеда. Небоскрёб напоминает корабль. Особенно среди непрекращающегося прибоя огней. Тридцатый этаж. Стекло. Белые пальцы. — Сядь, Меди, — мягко просит Лия. — Может, пойдём вниз? Тебя сейчас… как будто шатнуло. Андромеда сердито отнимает руку от окна. Приземляется на диван, берёт себя за локти. Явственно закрывается. — Именно, — бросает она. — У каждого второго родители — герои, без дураков. А мы живём на всём готовеньком. Тепличные растения… Куда я гожусь, если даже здесь коленки трясутся? — Но ведь тебе вроде пока не нужно лезть без страховки под Купол! — язвительно разводит руками Лия. — У каждого, в конце концов, своё предназначение. — Пока не нужно, — хмыкает Меди. — А вот это, — она щёлкает по своему браслету, — ещё не предназначение. «Как посмотреть. Можно подумать, платиновый статус падает с неба», — возмущается про себя Лия. — …Мне он уж точно достался ни за что, — будто подслушав, добавляет Андромеда. — Но ведь ты… — Ага. Все мы тут вундеркинды и золотые детки. Скажи это неучам и дикарям с Пустошей, которые одной левой разожгут тебе костёр под дождём и не станут уточнять температуру, чтобы выйти из дома. — Ты в самом деле так считаешь? — Да. — Это звучит без всякого вызова, как решённое. И тем самым порядочно раздражает. Лия в сердцах вздыхает. Нет, они определённо разучились говорить на одном языке. — В таком случае мне очень странно, что к Изгоям пошёл Икар, а не ты. — Прекрасно, — очень спокойно отрезает Меди. — Счёт, будьте добры. Да, раздельный… спасибо. Короткий писк браслета. Удаляющееся цоканье каблуков официантки. Дружба, трещащая по всем швам. Меди, её ровесница и подруга детства, медноволосая, скуластая, с по-подростковому гортанным голосом и маленькими жёсткими руками, всё-таки не создана для идеального мира. На ровной, как взлётная полоса, дороге она зачем-то ищет препятствия и опасности. «И это дочь Правителя», — с горечью и досадой думает Лия. * * * «Соответствуй». Это она с самого детства читала в каждом обращённом на неё взгляде, и особенно — в отцовском. Усталом, понимающем, по-олимпийски непреклонном. Даже Икар со своей гениальностью, этот звёздный мальчик, который вечно витает в иных измерениях и которому не писаны никакие земные правила, — даже он теперь одним своем появлением в поле зрения ненароком напоминает, чья она сестра и чья дочь. И в каком мире живёт. «Соответствуй» — это она вбивает в себя ежедневно, до изнеможения. На тренировках, за экраном, у зеркала. А ещё — над старыми, неоцифрованными книгами, что опасно хрустят на сгибах и выглядят столь хрупкими. (Как они сохранились дома? Ради довоенной памяти? Кто их вообще сумел тогда спасти?..) Отец не знает: всё это Андромеда делает не ради того, чтобы быть достойной блистающего мира. Кое-кто забыл, что мир не ограничен диаметром Купола. Икар — один из считанных, кого нельзя в этом упрекнуть. Правда, понять приёмного брата от этого не легче. Икар с равным энтузиазмом создаёт как ценнейшие изобретения для смарт-хаусов, так и откровенные безделицы. Он, сам порой похожий на голограмму, — слишком неземной, слишком картинный, как в древности изображали богов и героев, — обожает работать на «живой» поверхности. Недавно в его вечно раскиданных рисунках, как раз на полях заумной схемы очередного гаджета, Андромеда увидела чудны́е наброски. Нечто звериное. Птичье, стрекозье даже. Плавные, обтекаемые формы — наоборот, стремительно-заострённые — снова плавные… Икару — лавры, фанфары, вполне заслуженное звание гения и институт в девятнадцать лет. Ей — неизменное «соответствуй». Андромеда наконец сдирает с рук утяжелители, со стуком кинув их в угол. Наскоро гнёт туда-сюда спину, руки, ноги — они ноют, и это хорошо. Убирает со лба взмокшую прядь. С полунадеждой, полувызовом смотрит в зеркало. Сплошное «недо». Не такая талантливая, как брат (младший, между прочим, на два с половиной года). Не такая пробивная, как Брут (вот уж этот парень, без сомнений, не пропадёт нигде). Не такая красивая, как Лия (кукольно-прорисованное изящество, с которым только родиться…). — Окей, Умный дом, стакан воды комнатной температуры. Спасибо. Окей — забавное слово из прошлого. То ли «всё в порядке», то ли «идёт», а то и вовсе что-то вроде «эй!». Андромеда высовывает кончик языка и показывает стеклу. Досадно, но дом не до такой степени умён, чтобы обижаться. Как знакомо. В майке и шортах она упорно и против всякой логики кажется себе похожей на кудлатого мальчишку. Наверное, из-за плеч. Или угрюмого взгляда. Ростом не обижена, сложением (и фигурой, если посудить) тоже, — нет, не сравнить с тем хлипким домашним растением, каковым она была в детстве, но этого всё ещё мало, мало… Отковать из себя клинок. Выжечь гнильё. Как вычёркивают из рукописи праздные слова, ненужную воду. Чтобы однажды новым, обострившимся взором увидеть — себя, а не аккуратную пустую страницу под заглавием «дочь Тесея». Без различимых черт лица, характера и жизни, зато с платиной на запястье. А ведь когда-то, она читала, в совсем уж дикие времена, даже взрослое имя полагалось заслужить, пройдя для этого несколько испытаний… Порой довольно суровых. В одиночку — и никак иначе. Когда получали имя? В двенадцать, тринадцать лет? (Братец, кажется, в двенадцать уже спроектировал домашнего робота — ей в подарок. Трогательно, кто ж спорит.) Сегодня брат снова куда-то запропастился. Похоже, отец закрывает глаза на его отлучки за Купол. Ведь не может же он не знать? Ходить туда не запрещено, но… неблагоразумно. Дел у отца невпроворот. Случается, она по целой неделе видит его лишь на экранах. Он добр с нею, но почти не называет её «Меди» — только «Андромеда». Вне телекамер всё чаще хмурится. Провалиться, но в последнее время Правитель даже одет как-то мрачновато, хоть и безукоризненно — и, если её не подводит зрение и вкус, то тёмные расцветки его костюмов углубляются с каждым днём и каждым эфиром… Андромеда чувствует, что давно живёт под каким-то собственным куполом, за которым роятся неисчислимые загадки. Это неуютно. Хочется ударить в стену. Плевать, что вылезет из-за обломков, но это хотя бы можно будет увидеть. Пустошь… Изгои… Детское безрассудство Икара, недовольное личико его невесты… Решение приходит быстрое, лёгкое и — с первых же секунд — необратимое. Андромеда махом допивает воду, пролив последние капли на подбородок. Вытирает губы тыльной стороной ладони. Смотрит загоревшимся золотым взглядом в окно. За светлые летящие контуры зданий, за ажурную полусферу Купола, за далёкий, невидимый отсюда лес. Что ж, теперь она знает, где приготовлена её собственная Тёмная Комната.