Дети Атланта

Хорошо, что в её комнату не заходят без стука. Прелюбопытное, должно быть, зрелище: взъерошенная Дочь Правителя, скрестив ноги, восседает посреди пола и придирчиво оглядывает разложенные аккуратно, как на витрине, предметы. Почему-то от вида каждого тянет приложить ладонь ко лбу. В комнате они выглядят дико, а там, куда намечен поход, — скорее всего, до ужаса нелепо. Андромеда вжикает молнией на рюкзаке. Вылазка на несколько часов, а сборы — будто в космос. Смартфон, привычный, как продолжение руки. (Чёрт его знает, будет ли он работать за Куполом. А вот уж смех, если придётся оттуда кому-то звонить!..) Фонарик — при том, что вернуться нужно до заката. Зажигалка. Ещё одна глупость. Разве она собирается разводить костёр? Тут бы сунуться в лес, дойти до лагеря отщепенцев и с облегчением повернуть назад… При мысли об обратном пути, как нарочно, припоминается древний анекдот: «Не тот герой, кто поднялся на Эверест, а тот, кто спустился». Ха. Антисептик и биоплёнка, мало ли. Впрочем, все «мало ли» тут в любом случае не предусмотришь… Руки ускоряются, рассовывая мелочи по отделениям рюкзака, словно если протянуть, то затея вмиг покажется пустой подростковой выходкой. Термос. Пара снеков, шоколадка. Андромеда пытается доказать себе, что последнее — не детский сад, а необходимость. — Перестраховщица, — с удовольствием шипит она себе под нос. Радует одно: всё уместилось не просто в сумке, а на дне сумки. Пригодится или нет — ещё неизвестно, что будет… показательнее. Но зудит назойливое ощущение, что в поклаже чего-то недостаёт. Ладно, нечего заранее настраиваться на провал. Андромеда, наклонившись, затягивает шнурки. Высокие ботинки — в вылизанном Полисе скорее бесполезны, а на Пустошах, сдаётся, будут очень кстати… Любимые джинсы, которые в приличное общество всё равно не наденешь… Старая, но ещё годная куртейка с капюшоном. Кажется, вообще Икарова — великовата. Правда, приметные красные вставки на рукавах, но что поделаешь. Куртка провисела в дальнем углу гардероба явно не год и не два. Из карманов, вывернутых от мелкого мусора, что-то со стуком выпадает. В ладонь, протянутую не глядя, оно ложится, как родное. Удобно и ловко. Андромеда рассеянно рассматривает вытертую рукоять тёмного дерева с насечками. Недлинное лезвие в ножнах. Хоть убей, она не может припомнить, откуда здесь это взялось. Наконец, решившись, цепляет на ремень под правую руку — с чувством, что пустота заполнилась. Вот теперь пора идти. * * * …Солнце краснеет низко, и редкие облака над ним похожи на свежий ожог. Нет, наивно было бы полагать, что за Куполом сразу, резкой сменой кадра, начнётся другой мир. Тут даже асфальт ещё лежит, правда, местами битый. Сквозь него прорастают жёлтые пушистые цветы. Изредка попадаются хозяйственные сооружения — интересно, рабочие или нет?.. Длинные бетонные ограды, исписанные краской: стрелки-указатели, косые кресты, предостережения, просто имена. С одной стены скалится здоровенная морда волка. Дальше — какие-то постройки, уже определённо заброшенные, глядящие пустыми глазницами окон. Их меньше и меньше. Неизменна только асфальтовая дорога, уходящая за горизонт, и сухая трава на обочинах — высокая, в человеческий рост. Эх, вот не догадалась взять наушники… Слишком уж тут тихо. До звона. Андромеда ускоряет шаг, словно дорога может ожить и утащить её назад. Если лес наверняка пропитан страхами, то эта пустая автострада веет неуловимой печалью и памятью. Как воплощённая разлука. Откуда эти мысли?.. Чтобы не затянуло это чужое, непонятно чьё, но столь явное одиночество, Андромеда тихонько начинает петь. Голос у неё, конечно, не самый большой, но здесь, на пустынной трассе, слушать некому. Песня эта, говорят, очень старая. Почему-то без рифмы. Грустная — другое тут не идёт на ум. Но в ней звучит надежда. О том, кто летал, и о ком-то другом, ещё раньше него, и о далёких звёздах, и об огромной, невыразимой нежности к миру. По сторонам начинаются редкие сосны. В закатном свете их стволы кажутся раскалённым металлом. Песня закончилась уже давно, а вот асфальт обрывается как-то незаметно. Андромеда перекладывает фонарик в карман, но пока не зажигает. Надвигает и затягивает капюшон. Зачем-то оборачивается назад. Надо же, деревья не смыкаются за ней, будто оставляя выбор. Впрочем, это не сказка и не анимация. Вперёд так вперёд! Ей кажется, что она почти беззвучно ступает по траве и прошлогодним иголкам с листьями. Деревья тут растут вперемешку, осина рядом с елью, иные изогнуты под причудливым углом — последствия Катастрофы?.. Пару раз в невысоких кустах что-то шуршит, Андромеда на пробу выстреливает туда лучом фонарика — неведомое скрывается в чаще. Наверняка какой-нибудь мелкий зверь или птица. Да, видел бы кто её сейчас — в этих «бронетранспортёрах», не сказать хуже, как любезно называет их отец, — в куртке, от вида которой Лия пришла бы в праведное фэшн-негодование… С растрёпанными, хоть и короткими волосами, выбившимися из-под капюшона. Её Высочество. До лагеря, наверное, ещё топать и топать. Вроде пока всё идёт благополучно. Пока… …Когда не сзади и не впереди, а где-то наискосок от неё раздаётся однозначный щелчок фиксатора и короткий приказ «А ну стой» — она почему-то не чувствует ни страха, ни обречённости, а убийственное спокойствие — и ещё мелькает закономерная, но никчёмная и маленькая мысль: «Вот оно и случилось». Тёмная Комната явила своих обитателей. Оборванец-изгой, проявившийся через несколько мгновений из лесного полумрака, на первый взгляд кажется заметно тщедушнее, чем она сама. Конечно, это лишь видимость. Совсем молодой, — наверное, ровесник, если не младше, — в самопальном бронежилете, обвешанном не поймёшь чем, поверх опорок неопределённо-бурого цвета. Весь какой-то клочкастый, как линяющий зверёныш. Изгой стоит, явно напоказ перекидывая между пальцами перо, и даже чуть улыбается уголками губ, — это не отсрочивает жуть, а, пожалуй, наоборот. — Что-то зачастили к нам браслетники, — тянет он ядовито. — Совсем страх потеряли… Всё это Андромеда замечает отстранённо, как в видеосъёмке, пока её собственная рука тянется к поясу. — Ага, и тебе добрый вечер, — сквозь зубы это звучит сипло и не больно-то приветливо, но что делать, если они вот-вот начнут клацать. У… этого, похоже, отсутствуют даже природные тормоза. Браслет таким, как слону дробина. Изгой, кажется, перехватывает взглядом её движение — и мрачнеет. — Тебе кто разрешил по моему лесу шастать? — выговаривает он с тихой и уже нешуточной угрозой. По моему лесу. Убиться веником, какой абсурд. Кто там недавно говорил про сказку? Андромеда с трудом переглатывает. — А ты что его, уже купил, этот лес? — Всю дипломатию сносит с неё, как ураганом. Если раньше она иной раз думала, что Брут бесит… увольте, да это существо обставит Брута на двести очков, не меньше! Тощий зверёныш в бронике хрипло смеётся. Голос у него резкий и высокий, как железом по стеклу, а смех ещё хуже. — Это у вас всё покупают и продают! Кто. Тебя. Подослал? — Он делает к ней шаг. — Или наверху сочли, что твоя жизнь дешевле, чем какой-нибудь дрон? Насечки хорошо держат руку, и та сразу смыкается мёртвой хваткой. Левое запястье слегка жжёт; отчего — Андромеда не помнит напрочь, видя только бледный треугольник чужого лица, блик лезвия в двух шагах — и собственные побелевшие костяшки на рукояти. Весомый довод. До чего глупый… Глаза напротив, вопреки ожиданию, не стремятся съесть. Скорее выжечь. — Ого, — изгой присвистывает не очень впечатлённо, но с каким-то сожалением. — Спрячь игрушку, порежешься. — Свою спрячь, — огрызается Андромеда. Остриё находит ножны со второго или третьего раза. Изгой, надо отдать ему должное, опять фасонно щёлкает собственным оружием и убирает (куда — она не успевает заметить). Однако дорогу уступать не спешит. — Ну и чего это, интересно, городская здесь забыла, а? — начинает он нарочито мягко, но с прорывающимся в голос шипением. На каждом слове показывает зубы. Мелкие, неровные. — Уют приелся? Приключений захотелось, да? «Волчонок, — думает Андромеда, внутренне кривясь и всё ещё ёжась. — Позёр. Не взрослый волк. Те сразу глотку рвут, а не играются». — Я ищу Икара. В конце концов, это почти правда. Хочется надеяться, что Икару она не навредит, раз уж он сумел спокойно вернуться отсюда. — Кого?.. А, это вот такой, что ли? — изгой выписывает пальцем завитушки у виска. Намекая, видимо, не то на буйные кудри юного светила, не то на его же буйную… фантазию. Не выдержав, Андромеда начинает смеяться. И совершенно по-идиотски не может перестать. Браслет не реагирует, должно быть, такого не записано в его программах. — Хорош ржать! — внезапно зло обрывает её «волчонок». — Он или кто? — Он, чего орать-то?! — это она рычит в тон, ощутив, как нервный смех на автомате переключается в ярость. Хреново, как ни крути, зависеть от настроения какого-то недоростка в двух шагах. В минуты вот такой злости её голос здорово смахивает на пацаний, лет двенадцати, — что не годится для леди, как и берцы с потрёпанной чёрно-красной куртчонкой. Отец советовал ей пореже повышать голос. — Опоздала. Свалил он уже, — коротко и пренебрежительно бросает изгой, не иначе как намекая, что выпроводил Икара из лагеря сам. — И ты не задерживайся… бешеная! — Ты бы пройти дал, псих, — Андромеда двумя руками накидывает упавший капюшон. Хотя в становище изгоев сегодня уже, скорее всего, не пробраться. — Говорю, иди откуда пришла, нечего тебе тут ловить, — лесное исчадие кладёт худые костистые руки на пояс и нетерпеливо мотает заросшей головой в сторону города. — И да, ещё… Изгой приближается к ней почти вплотную. Зачем-то хищно втягивает воздух. Ноздри вздрагивают. — Людям моим на глаза не попадайся. Увидят тебя с этой приблудой… — он делает паузу, — потом и искать никто не будет. Запястье снова обжигает. Кажется, не от браслета. Чужие пальцы размыкаются раньше, чем она успевает понять. Когда Андромеда поднимает глаза, тень оборачивается уже в нескольких шагах по тропе. — И не держи нож обратным хватом. Толку мало, — насмешливо и резко напутствует изгой, прежде чем скрыться.