«Любовь — это когда хочешь переживать с кем-то все четыре времени года. Когда хочешь бежать с кем-то от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой — помогать пережить насморк и долгие вечера…»
Рэй Брэдбери, «Вино из одуванчиков»
🌖🌕🌔
Под руками горела мягкая медовая кожа, когда Хенджин открыл глаза, разбуженный громким шелестом пушистого снега за окном. Поселение утопало в белоснежной пелене зимней сказки, пока в руках вожака плавилось и пылало его маленькое счастье. Феликс спал крепко. Сопел у него под ухом, урча довольно каждый раз, когда Хенджин ласково поглаживал его живот, не имея сил оторваться от своего незамысловатого занятия. Вместе с омегой Хенджин сам тонул в его серебристых волосах, отливающих блеском драгоценных камней. По ощущениям собственного организма альфа прикидывал, что солнце давным-давно взошло на востоке, потревоженное ранними пташками его стаи. Но покидать постель в такую зимнюю стужу, оставляя Феликса одного в огромной разворошенной кровати, совсем не хотелось, и даже больше — казалось настоящим кощунством. — Погладь мне еще спинку, — Феликс шебуршит простынями, подползая к мужчине еще ближе. Мягко трется щекой о горячее плечо и утыкается носом в ключицы, щекоча чувствительную кожу неровными сонными выдохами. — Да, вот тут. И еще правую лопатку. Утренняя нега не отпускает до самого обеда. Заласканный Феликс в их общей постели терялся среди вороха одеял, пока Хенджин старался приготовить немудреный перекус. Омега взял за привычку бормотать о чем-то своем, поглаживая начинающий выпирать животик, и, трудясь на кухне, вожак с задержанным дыханием прислушивался к его нежным речам, что не были наполнены смыслом. Размеренная жизнь южной стаи вернулась к волкам почти сразу. Когда выживших пленников спровадили с северянами, не пришлось убирать даже кровь, ставшую ознаменованием произошедшего смертоубийства ранее. Человеческие тела пропали — словно и не было их никогда здесь. А после захоронения погибших волков все оставшиеся следы укрыла мягкая перина многотонного снега. Лес утопал в морозном океане, тонул под тяжестью непрекращающейся метели, пряча оборотней от любого постороннего глаза. Единственная проблема заключалась в коммуникации. Северная стая, потерявшая вожака, нуждалась в помощи и поддержке, но путь к их поселению лежал через опасные тропы, укрытые теперь от кого-либо за слоями снега. Но Чонсон — приемник Минхека — нашел выход из этой ситуации. Как-то раз потревожил южных смотровых на одной из башен, поймав сигнал их радио-вышки. Имея теперь связь и надежную поддержку, северяне трудились, восстанавливая души и сердца волков, что были в трауре. Чонин, раненый сильнее каждого из них, переживал произошедшее по-своему. Первые дни, которые омега оставался с южными волками, он не прекращал винить во всем произошедшем Феликса, что страдал от веса чужой ушедшей жизни на своих плечах. — Ты хотел, чтобы он умер ради тебя? Хотел, чтобы другие выстрадали твое счастье? — в Чонине тогда говорила ярость, глубокая обида и вечная скорбь. Омега не имел права обвинять Феликса в решении, которое он не принимал и исход предугадать никак не мог, но справиться со своей болью было слишком тяжело. А юная ведьма не могла не винить себя за ужас, который пришлось пережить Минхеку, но однажды приснившийся мужчина, что улыбался ему до безумия счастливо, храня на руках маленький сверток с годовалым ребенком, развеял все его смутные думы, возвращая веру в вселенскую силу и справедливость. На зимнюю улицу не хотелось показывать даже носа, но, напялив огромные валенки, под ручку с Хенджином, Феликс топал к домику лекаря, планируя, как и многие дни до этого, провести несколько часов за созданием амулетов в компании маленьких волчат, чьи родители были заняты своей работой в поселении. — Кто это к нам пожаловал? — на крыльце их маленькую делегацию встречает немного наподдатый Минхо, успевший отведать фирменной лекарской настойки из боярышника. Последние дни фамильяр вел себя немного тревожно, и Феликс догадывался, что причиной тому может быть их раздельная жизнь. Сама ведьма привыкла к тому, что Минхо всегда был где-то рядышком, незаметно помогая и часто засыпая на его руках в форме черношерстого кота. Окунувшись с головой в семейную жизнь, омега и забыл думать о том, что Минхо отвлечься не на что. Поэтому-то Феликс и стал приходить именно к Сынмину, ненавязчиво подползая к фамильяру, который крутился все время где-то рядом, под бочок. — Иди-иди, волчара. Ведьмочку можешь оставить на наше попечение. Мы за ним приглядим, пока ты будешь заниматься своими вожацкими делишками, — Минхо ехидничает беззлобно, пропускает Феликса внутрь и жмет Хенджину руку на прощание. В домике лекаря привычно пахнет травами, засушенными ягодами и вкусной едой, приготовленной специально к его приходу. Пока ведьма снимает влажную обувь, отряхивая шапку от налипшего на нее снега, из кухни выбегает несколько волчат, налетая на его ноги шумным вихрем. Кто-то скулит от радости, кто-то ласково покусывает за кончики замерзших пальцев, пока один маленький обиженный альфочка наблюдает за происходящим со стороны. Феликс о нем помнит, о Субине никогда не забывает, поэтому и сейчас, погладив каждого малыша по мохнатой спинке, не спеша следует к нему с распростертыми объятиями. — Иди ко мне, мой хороший. Я скучал по тебе, малыш, — Субин еще немного дуется, перебирает пальчиками свою шерстяную рубашку, но расслабляется сразу же, как пухлую румяную щеку обжигает ласковый поцелуй. — Я тоже! Ведьмочка, я тоже! — ребенок оживает, светится от счастья и тянет пальчики к его теплу, просясь на руки. — Пойдем, Субин-и. Поможем Сынмину плести обереги из зверобоя и лаванды? — омега всегда старается рассказывать и объяснять, что именно и для чего они делают, чтобы детки ненавязчиво учились и знали, каким образом они самостоятельно смогут в будущем принести счастье и здоровье в свой дом. На кухне их встречают теплым травяным чаем и пирогом с репейником. Тесто мягко тает во рту, чай придает особой горчинки к кисловатой начинке и Феликс мычит довольно, помогая Субину избавиться от крошек на щеках. Волчата поменьше шумят и возятся в гостиной, греясь у камина. Феликс занимает руки незамысловатой работой, малыши рядом с ним задумчиво рисуют что-то на листах, разбросав краски и карандаши по всему кухонному столу, из-за чего Минхо шутливо ругается на них, помогая навести поверхностный порядок. Ближе к закату в гости заходит Чан. Он весело здоровается с Минхо, приглашая того присоединиться к вечерней посиделке в компании альф, ерошит волосы маленькой девчонки, что вешается на его ноги, и целует Феликса в щеку. — С каждым днем ты все краше и краше. Сколько можно трудиться, волчонок? Тебе бы отдыхать побольше, — Чан крадет со стола последний кусок пирога, хитро показывает язык Субину, которого только что предали, и присаживается на свободный стул, давая Минхо время, чтобы собраться. — Ты же знаешь, что я не могу долго сидеть без дела. А тут ничем тяжелым я не занимаюсь. И польза поселению, и интересное занятие для меня. Еще и малыши рядом, — Феликс поглаживает Субина по волосам, пока тот довольно жмурит глаза, тулясь к его животу перемазанной в начинке щекой. Минхо выходит из комнаты уже спустя несколько минут, на прощание целует Феликса в макушку, обещает Сынмину вернуться до полуночи, и незаметно утаскивает из верхнего шкафчика полную бутылочку с неизвестным Феликсу наполнением. Вожак приходит за волчонком спустя час, перемазанный в саже рассказывает о том, как расчищал печку в одном из амбаров, и помогает Феликсу собраться. По дороге домой они краем глаза замечают шумную компанию, что собралась у огромного костра. Минхо громко хохочет над Ынсу, который почему-то уперто отжимается от полена, пока Джисон важно ведет подсчет, Чанбин хлопает фамильяра по плечу, заливаясь смехом, а Чан и вовсе лежит в сугробе, сотрясая снег своей веселой истерикой. У Феликса на душе теплеет от картины радостного Минхо, что нашел себе достойных друзей, которые дарили ему столь яркие эмоции. — Переживаешь из-за него? — Хенджин поправляет плотно замотанный шарф на чужой шее, целует Феликса в щеку, потираясь о нее носом, и заглядывает в глаза ожидая ответа. — Очень. Он навсегда останется моей семьей. Я буду счастлив, если счастлив он. Вечер заканчивается неспешно. Вожак с волчонком долго нежатся в ванной, отогревая замерзшие пальцы на ногах. Феликс решает сделать на ночь компот, чтобы завтра утром было чем запивать свежеприготовленные оладьи. Темной ночью омега зависает у окна, наблюдая за вихрями густого снега. Хенджин рядом с ним болтает с ребенком, приложившись ухом к животу, и Феликс зарывается пальцами в его густые волосы, вспоминая, как почти так же, впервые, они сидели у корней глицинии, не зная, какое будущее их ждет.🌖🌕🌔
Морозные дни сменяют друг друга не торопясь. Словно в густом молочном киселе, оборотни грузнут в неспешном быту, наслаждаясь долгожданным спокойствием. Большим рисовым шариком Феликс катается по поселению, едва поспевая за волчатами, что успели полюбить его всей душой. Свободный от привычных обязанностей, Минхо с новыми силами взялся за воспитание нового страдальца, обещая Ынсу устроить его личную жизнь. Результата заметно пока что не было, но теперь на вечерние посиделки, что проводились почти каждый день, собиралась половина селения, наслаждаясь поучительными лекциями немного подвыпившего мужчины. — Ты понимаешь, Ынсу, омеги… они такие. Сложные существа, понимаешь? Не получилось с одним, так что теперь? Жизнь кончается? Найдем тебе кого-то, мой хороший, — неосознанно обращается к младшему так же, как Феликс обращается к Субину. — Омеги, они же совсем неприхотливые! Главное любить сильно… и долго! Да, Хенджин? Вожак с подобных сцен только хохочет, краем глаза наблюдая за веселящимся Феликсом, что собирает все сугробы своим телом, играясь в прятки с малышами. Рядом с ним тихо посмеивается северный вожак, который первый раз гостит у них в феврале. Основательно знакомится с Хенджином и допытывается о всех нюансах сотрудничества их стай, которые не удавалось решить по коротким разговорам с помощью радио-вышек. С охотниками вопросы решаются долго, но тщательно. Как удается разузнать северной стае, все ранее проделанное и запланированное было делом рук одной конкретной организации, которая желала не только заполучить лакомый кусочек нетронутого леса, но и истребить оборотней, о существовании которых им удалось узнать невероятным чудом и упорством. Повезло, что чужая алчность уберегла их от возможного рассекречивания. Побоявшись утратить максимальную выгоду, организация эта своими открытиями делиться ни с кем не собиралась, сосредотачиваясь на внутренних ресурсах и планировании. Пленные, у которых удалось выпытать всю нужную информацию, оказались выпущены в вольное гуляние по скалистым северным просторам. Посему нынешней зимой местные медведи ходили неприлично упитанными. А беременный Феликс все цвел да благоухал. Красные щеки светились привлекательней заснеженных кустов рябины. К марту зимняя погода разбушевалась, заново укрыв весь лес белоснежным покрывалом. Хенджин с каждым днем трусился над омегой все более нервно, следя за чужим шагами словно курица-наседка. Массажи ног, вечерние разговоры с круглым животиком и ночное распитие молока с медом стали привычной рутиной. Вожак светился неподдельным счастьем, ожидая рождения своего первенца с истинным трепетом. Мужчину старались лишней работой не напрягать, многое на свои плечи взвалил Чан, проявляя искреннюю заботу о семейной жизни своего близкого друга. Поэтому вместе с приходом ненавязчивого тепла в конце марта, оттаивало и все поселение, наблюдая за цветущей и пахнущей омегой их вожака. — Скажи, ты же уже знаешь, кто у вас будет? — сидя в любимом плетеном кресле на крыльце, Сынмин трогает живот аккуратно, ощущая мягкие толчки чужих крохотных ножек в ответ на свои касания. — Знаю, — Феликс сыто щурится, прикрывает лицо от ярко светящего солнца и доедает последний кусочек маковой булочки, вытирая жирные пальцы о поданную Сынмином салфетку. — Хенджину не скажешь? — понятливо хмыкает и устраивается в кресле удобней, провожая взглядом быстро проносящегося мимо них Ынсу. — Не скажу. Вслед за Ынсу несется взбудораженный Минхо, что-то неразборчиво крича в ответ на проклятия. — Старается наладить его личную жизнь, — делает вывод Сынмин. — Наконец-то нашел себе нового ребенка, — важно кивает Феликс. Когда холодная земля немного прогревается под лучами робкого весеннего солнца, Феликс берет в оборот Хенджина и начинает возрождение их любимого места. Сошедший снег забрал вместе с собой остатки пепла и цветочной золы, а напоминанием о страшной трагедии остались только обугленные валуны, покрывающиеся молодым мхом, и почерневшие корни умершего дерева. Такое же Феликс поклялся посадить на могиле Минхека, обещая воздать тому сторицей все добро сделанное при жизни. Первые ростки глицинии никак приживаться не хотели, но применив немного хитрости и ведьминского мастерства, дело пошло успешнее. Хенджин вкладывал почти все свои силы в восстановление значимой для них поляны, когда как Феликс и вовсе проводил тут большинство своего времени, отдыхая на пушистом плетеном пледе и колдуя над растениями, что тянулись к его волшебству с истинным стремлением к жизни. Болтая с ребенком и иногда краем глаза замечая мелькающий в чаще белоснежный силуэт, Феликс с придыханием наблюдал за своим мужчиной, который отстраивал прежние опоры для будущих плетеных ветвей и задумывался над строительством просторной беседки для их большой будущей семьи. Феликсу вот думалось только о том, как красиво перекатывались литые мышцы на широкой спине его альфы, и как сильно хотелось бы обновить почти зажившие из-за быстрой регенерации оборотней царапины, которые он оставил вчерашней ночью. Во время беременности Хенджин стал еще более ласковым, нежа его в постели долго и томительно, расцеловывая каждый миллиметр любимого тела. Набухающая перед родами омежья грудь привлекала мужчину сильнее всего. Из-за пристального внимания та стала очень чувствительной и нежной, посему Феликс начинал испытывать дискомфорт при контакте груди с любыми тканями. Раздраженную кожу успокаивал только прохладный шелк, поэтому омеге приходилось таскать на себе несколько слоев мягких халатов, которые берегли его чувствительную кожу, но также хорошо охраняли бы от холодной погоды. Благодаря этому струящемуся шелку, что отлично выделял все формы (и округлый животик особенно), страдал один несчастный волк, сгораемый от желания не выпускать Феликса из постели никогда. От омежьей груди волшебно пахло молоком, округлая и розоватая она идеально лежала в его натруженных ладонях, и каждый раз Хенджин едва не выл от восторга, когда сидящий на его коленях Феликс давал кусать и мять ее вдоволь. Волчонок смеялся, что совсем скоро отец будет бороться со своим ребенком за каплю грудного молока, когда как Хенджину было не до шуток. Потому что мысль о горячем, вкусном и сладковатом молоке, что хранилось в округлых грудках его драгоценной омеги была способна свести с ума. Именно из-за подобных слабостей они регулярно пропускали целые дни, проводя их в постели. Поначалу Хенджин боялся навредить Феликсу, поэтому во время секса очень осторожничал, пока сам омега не взбесился и не оседлал его бедра, двигаясь так быстро и размашисто, как хотелось именно ему. Конкретно после того случая на теле Феликса стало красоваться все больше и больше засосов и укусов, потому что, дорвавшийся до желанного тела, Хенджин больше не мог и не хотел контролировать внутреннего зверя, что желал пометить всего Феликса с ног до головы. Волчонок плавился от чувств, переполняющих его, наслаждался получаемой любовью и отдавал столько же в ответ. Несмотря на размеренные будни без излишнего стресса, после произошедшего сражения Феликс часто просыпался из-за кошмаров, видя во сне, как вместо Минхека гибнет Хенджин, который хотел, но не имел сил броситься на защиту своей омеги. Феликс знал, что на месте северного вожака мог быть его Хенджин, и эта мысль не давала ему покоя длинными ночами, несмотря на то, что живой и здоровый мужчина лежал рядом с ним и негромко сопел во сне. От этого уничижительного страха Феликс не мог избавиться никак, помогал ему лишь сам Хенджин, чутко ощущающий изменения в его настроении, и просыпающийся каждый раз, когда спокойное сердцебиение омеги ускорялось после очередного кошмара. Такие ночи они проводили в объятиях друг друга. Хенджин читал старые сказки, зажигая ароматические свечи, и Феликс действительно успокаивался, укладываясь на родном крепком плече. Чем ближе был момент родов, тем тревожней становился Хенджин, сжираемый бессмысленными страхами, что не поддавались контролю. Феликс же наоборот окончательно расслабился, стараясь заразить собственным настроением и вожака, который впервые на его магию не поддавался. В начале мая началась неистовая жара из-за которой Феликс гулял по дому почти голый, когда как Хенджин и вовсе не стеснял себя лишней одеждой. Из-за крупного живота передвигаться было все сложнее, поэтому чаще всего по поселению Феликс перемещался на четырех лапах, напоминая большой, круглый и пушистый одуван. Минхо часто над ним хихикал, но всегда ходил рядом, пока Хенджин заканчивал последние детали в их семейной беседке. Подпитываемые магией Феликса, глицинии росли, как на дрожжах, перегоняя в скорости роста любые мыслимые и немыслимые предположения. Так же резко у Феликса возросла любовь к сухим и темным местам, поэтому в их гардеробе незамедлительно было сооружено огромное гнездо из альфьих рубашек. Омега прятался там целыми днями, лишь изредка выползая чтобы похлебать немного воды, потереться о Хенджина белоснежной шерсткой и, повиляв мохнатой задницей, залезть обратно. Вожак же от своей волчицы был в восторге. Пока вместо обеда Феликс отсыпался, он вместе с друзьями сидел на их общей поляне, шмыгая носом и едва ли не плача от чистого счастья. Омега во время беременности выглядел еще притягательней, хотя казалось бы куда уж более, а Хенджин всегда мечтал о большой и дружной семье, поэтому, напиваясь настойкой, которую предусмотрительно ему прямо под нос подсовывал Минхо, альфа плакал и обещал, что сразу же после родов заделает Феликсу еще одного ребеночка. За такие пьяные речи потом ему было, конечно же, очень стыдно, но самому себе он искренне признавался, что еще одного карапуза ну уж очень хочется. Первенец еще даже не родился, но Хенджин успел распланировать всех пятерых детей, о которых он мечтал. Самым страшным во всей этой идиллии стала неожиданная пропажа глубоко беременной волчицы. Проснувшись, Хенджин даже не понял, что в их гардеробном гнезде он лежит один-одинешенек. Под боком было как-то по неприятному пусто и холодно. Обычно огромная волчица разваливалась на его теле всей своей мохнатой тушей, потираясь и подставляясь под ласки до позднего вечера. Бить тревогу было рано, но пробежавшись по всему дому и не обнаружив ни следа чужого присутствия Хенджин почувствовал что-то неладное. Украсть беременного волка точно не смогли бы, заставить уйти из дома — тем более. Значит, нужно было просто набраться терпения и разыскать спрятавшееся несчастье где-то в поселении. Наученный горьким опытом, в первую очередь Хенджин направился к их любимому месту. Но среди пышных гроздьев глицинии, вскормленных чужой магией, не видно было ни пушистого хвостика, ни белоснежной копны длинных волос. Не нашлось Феликса и в остальных уголках проснувшегося поселения. Что делать с этой информацией встревоженный Хенджин не знал. Куда бежать? Как именно искать? Но проблема решилась сама по себе, когда к вожаку прилетела запыхавшаяся Дахен. Раскрасневшись и схватив Хенджина за плечо, она шустро потащила его за собой, оставляя у входа в одну из бань, спрятанную в укромной тени доцветающей яблони. Там и почувствовался густой и насыщенный феромон беременного Феликса. В крохотной постройке стояла пугающая тишина, и Хенджин действительно колебался несколько секунд прежде тем, как отворить наконец деревянную дверь. — Ты меня с ума сведешь, волчонок! — белоснежная волчица замечается в самом тесном и далеком углу. Феликс сонно поднимает морду, когда слышит приближающиеся шаги, и ворочается немного, стараясь развернуться к Хенджину своим брюшком. Вожаку кажется, что он слышит какой-то тихий писк, но не заостряет на этом внимания, подходя к омеге ближе, лаская того за пушистыми ушами. Феликс ворчит что-то недовольно, клацает зубами у кончиков его пальцев и подталкивает горячую руку поближе к животу. Не понимая, что именно он должен сделать, Хенджин подвисает, присаживается на деревянный пол еще поближе и переводит взгляд на то, что Феликс так упорно пытался ему показать. Среди длинной белоснежной шерсти мужчина сперва даже не замечает маленький слепой комочек, свернувшийся клубочком у папиного теплого тела. Новорожденный волчонок тихо попискивает, нескладно ворочается, стараясь пододвинуться к волчице еще ближе, и Хенджин не сдерживает поток счастливых слез, превращаясь в волка и принимаясь вылизывать Феликса от макушки до хвоста. Ведьма никогда не видела, как плачут волки, но глаза вожака продолжают влажно блестеть, пока тот берется за вылизывание крохотного существа, что сделало его самым счастливым мужчиной во всей вселенной. В этот вечер южное поселение гуляет и веселится так, как никогда прежде. Утопающие в зелени беседки полнились людьми, а загруженные яствами столы ломились под их тяжестью. Утомленный Хенджин является на пиршество ближе к вечеру, со счастливой улыбкой, что разрывала щеки, принимает поздравления и подарки в виде разных вкусностей и полезных вещичек для быта, слушает наставления Минхо, выпивает пару рюмочек крепкого горючего и сбегает обратно домой. К любимому всем сердцем омеге. Засыпая в их гардеробном гнезде, пряча в бурой шерсти маленький комочек их совместного счастья, Хенджин думает, что так и не сделал для сына маленькую люльку, но обещает сам себе, что обязательно займется этим завтра же на рассвете. После рождения первенца время срывается на бешеный галоп. Альфочка растет словно на дрожжах, с каждым днем становясь все более похожим на любимого папочку. Светленькая при рождении шерстка немного сереет, приобретая серебристый блеск, голубые глазки-пуговки же значительно темнеют, глубокую небесную синеву смешивая с янтарными каплями карамели. На первых порах было очень тяжело. Волчонок плохо ел папино молоко, много ворчал и капризничал в своем маленьком гнездышке, а измученные родители с нетерпением ждали момента, когда малыш сможет обращаться в ребеночка, которого можно будет нормально кормить грудью, преспокойно носить на руках и укладывать в люльку, которую Хенджин сделал самостоятельно на следующий же день после его рождения. Маленькому волчонку нравилось бегать за разноцветными бабочками, пискляво тявкать на кукушек и грызть все попадающееся на пути его зубов. Молодые родители страдали, смеялись и счастливо жили, раз в неделю сбагривая маленького сынишку Минхо, чтобы выделить время для себя. Из-за того, что малыш кушал очень неохотно, Феликсу приходилось сцеживать грудное молоко, которое, застаиваясь в груди, приносило резкий дискомфорт. Не осознававший данную проблему, Хенджин как-то раз, по чистой случайности, из этого молока, что хранилось в холодильнике, приготовил утренние оладьи для всей семьи, вызвав у Феликса приступ хохота. Но смеяться после у омеги не получалось, потому что, как истинный благодетель, Хенджин взялся помогать это молоко сцеживать. Своим ртом. Шутки Феликса по поводу соревнований между отцом и ребенком оказались не шутками, а истинной правдой, из-за которой юноше оставалось только стонать и довольствоваться регулярными домогательствами к его чувствительной грудке. Хенджину тяжело было держать себя в руках, когда под губами горела бархатная плоть, а во рту разливался сладковатый привкус грудного молока. В конце июля первенец впервые обратился. Тогда уставшие родители наслаждались своим свободным временем только вдвоем, прячась в обжитой беседке, сделанной руками Хенджина. Ребенок, привыкший к Минхо, оставался у того регулярно. В компании дядюшки почти не капризничал, увлекаясь маленькими фокусами, которые показывал фамильяр. Да и сам мужчина к малышу откровенно прикипел, и даже напиваясь на традиционных «чисто альфьих» посиделках, заваливался к вожаку домой, требуя сдаться и выдать ему ребенка, чтобы он смог его понянчить и уложить спать самостоятельно. Но самостоятельно получалось укладывать только самого себя. Под действием крепкого алкоголя, Минхо, скромно свернувшись в калачик, засыпал в их гостиной, ласково укрытый любимым пледом Феликса. Такая забота близкого друга тешила сердце ведьмы невероятно сильно. Иногда Феликс подолгу засиживался рядом с ним, приглаживая пушистые волосы, шепотом благодаря о той заботе, которую он дарил ему и его семье. В этот день фамильяр прибегает к ним переполошенный, в маленькой нагрудной перевязи скрывая малыша, что охотно угукал о чем-то своем, крохотными пальчиками играясь с чужим подбородком. — Я… Вы это специально? Подставу мне устроили? Феликс, ведьмочка моя, прошу проверь мою бедную головушку на наличие седых волос, потому что, когда я потерял шебутного волчонка в своем же доме из виду, думал, что умру от страха, — Феликс ответить ничего не может. Он лишь с удивлением смотрит на своего ребенка, чье миловидное личико видит впервые в своей жизни. Более расторопный Хенджин уже забирает сына из чужих рук, заглядываясь на округлые детские щечки и медовую кожу, так напоминающие его папулю. Безграничная радость от первого превращения омрачилась фактом того, что сынишка их родился, кажется, с маленьким пропеллером в заднице. Ползая по дому так шустро, что несчастный Феликс лишь успевал собирать углы, бегая за ребенком по всему поселению. Малыш над папулей откровенно издевался, хохоча каждый раз, когда от Феликса получалось удрать. — Минхек-и! Малыш, о Луна! — отдыхая с Сынмином на его уютном крыльце, Феликс спокойно наблюдал за тем, как его ребенок заинтересованно изучал маленьких жучков, ковыряясь в рыхлой земле, среди зарослей лаванды. Но Минхек, заинтересовавшись пролетающей мимо бабочкой, впервые попробовал встать, чтобы догнать ее. Феликс с замиранием сердца смотрел, как малыш делает свои первые шаги, сразу же шлепаясь на задничку, но не расстраиваясь, а пытаясь снова встать. — Он у тебя молодец. Вырастет большим и способным альфой. Будущий вожак, а? — Сынмин провожает взглядом омегу, что спустилась с крыльца, чтобы помочь ребенку отряхнуться от грязи и похвалить за первые попытки самостоятельно пойти. Малыш ласково лепетал ему что-то в ответ, стараясь объяснить, что во всем виновата заинтересовавшая его бабочка. — Ты не зря назвал его в честь Минхека. У него душа борца. Хотя я все еще удивлен, что Хенджин позволил тебе эту вольность. — Он сказал, что это — единственная возможность от всего сердца отблагодарить человека, который спас его семью ценой своей жизни, — Минхек, понимая, что говорят о нем, улыбается шире показывая белые молочные зубки, цепляется за папины волосы, желая, чтобы тот смотрел только на него, и тыкает пальчиком в муравья, приглашая Феликса поиграть вместе с ним. Но больше всего Минхеку нравилось играть со своим отцом. Ближе к периоду сбора урожая Хенджин полностью вернулся к исполнению своих обязанностей вожака, пропадая на полях целыми днями, изредка выбираясь в город, привозя оттуда сыну книжки и игрушки. Минхеку хотелось быть с отцом почаще, маленький альфочка временами даже засыпал у него на груди, утомленный их вечерними играми и разговорами, когда вожак делился с сыном всем, что происходило в их поселении. Такие мгновения Феликс сохранял на полароиде, сберегая все важные моменты не только у себя в сердце, но и в их семейном альбоме. Однажды, перенявший у Минхо привычку носить Минхека в удобном слиме-шарфе, Хенджин заработался в доме настолько, что о своем сыне совсем забыл и осознал потерю уже ближе к вечеру, когда утомленный Феликс вернулся домой после сбора яблок в их садах. Взрослый альфа в панике метался по комнатам в их доме, понимая, что потеряшка не мог выбежать за его пределы. И Феликс застал того на стадии наивысшей паники, когда от страха Хенджин готов был рвать волосы на своей голове. Утомленный тяжелым трудом, Феликс прислонился плечом к дверному косяку, наблюдая за Минхеком, что спокойно спал, укачанный тряской, на спине своего отца. В удобном бандаже положение было настолько комфортным, что Минхек не мешал ни себе, ни отцу, постоянно находясь рядом и обычно не теряясь каждый раз, как Хенджин отвернется. — Волчара? — О Луна! — Хенджин подпрыгивает на месте от испуга, прячет глаза за длинной челкой и давит из себя спокойную улыбку, опасаясь реакции своей омеги на потерю их ребенка. — А мы тут… играем с Минхек-и в прятки! — Мгм, я заметил, — Хенджин не замечает, что волчонок улыбается как-то совсем лукаво, поглядывая на него с искрами в глазах, поэтому продолжает скрывать панику, надеясь, что вот прямо сейчас громкий топот маленьких ножек раздастся со стороны коридора. — А еще заметил, что Минхек-и выигрывает. — Малыш, послушай. Волчонок, ты только не злись… — вожак собирается с силами, тяжело вздыхает и, кажется, прячет заслезившиеся глаза за темными ресницами. — Я его потерял. Представляешь? Какой же я идиот, если умудрился в нашем же доме потерять сына? — Волчара… — замечая, что Хенджин действительно переживает и грызет себя за ошибку, улыбка пропадает из ведьминых глаз, и Феликс, мягко поглаживая альфу по шее, напоминает о том, что Минхек прямо сейчас беззаботно отдыхает у отца на спине. Сын, не ведающий о маленькой панике своего отца, продолжает невинно спать, переложенный теперь в свою красивую люльку, пока родители на кухне успокаиваются горячим чаем с чабрецом и ромашкой. — Я за эти минуты, кажется, состарился на несколько лет, — уложив голову на покатое плечико своей омеги, Хенджин устало выдыхает и, утыкаясь носом в длинную лебединую шею, впитывает любимый сладковатый феромон. — Ты устал, Хенджин. Давно стоило немного передохнуть. А то зарылся в свои вожацкие дела с головой и о себе совсем не думаешь. — Ты прав, волчонок. Завтра остаюсь дома. Будем отдыхать и веселиться целый день, — желая слиться в одно целое, Хенджин перетаскивает Феликса к себе на колени, опоясывая тонкую талию своими горячими руками. — Минхек-и будет счастлив. — Но сейчас Минхек-и спит, и завтра ты сможешь уделить ему достаточно времени. Ну а твой омега бодрствует и требует внимания прямо сейчас… — Феликс разворачивается в родных руках, неусидчиво ерзает на бедрах, устраиваясь удобней и обнимает шею холодными ладонями, потираясь кончиком своего носа о чужой. — Мгм, и чего же моя омега желает? — Хенджин ласково тычется губами в румяную щеку, поглаживая гибкую спину, и наслаждается тихим хохотом Феликса. — Тебя, альфа, — выдыхает горячо прямо в губы. — Всегда лишь тебя. Не обращая внимания на чашки, Хенджин сметает всю лишнюю посуду со стола, укладывая Феликса на спину и ловя от того мягкий подзатыльник, приправленный причитаниями о том, что таким образом они разбудят сладко спящего сына. Хенджин признает вину, опирается о чужой лоб своим, заглядывая в родную синеву, и душит дурацкую улыбку, так и лезущую на лицо. Феликса он любит больше жизни. Их маленького Минхек-и и того сильнее. Своего бытия представить не может без родных людей, дарящих ему уют и спокойствие. В его руках Феликс помещается так правильно и хорошо, словно бы он держал его так всю свою жизнь. Омега ерзает под ним, выгибается в пояснице, игриво покусывая вожака за нос, и улыбается своей чертовской улыбкой, которая зачаровала Хенджина с первого взгляда. Мужчина чувствует, как горит все его тело от хорошо знакомого возбуждения, которое он испытывает каждый раз, взглянув на такого открытого волчонка. Потихоньку Феликс сам стаскивает с него рубашку, ловко управляясь с пуговицами, и прослеживает кончиками пальцев линии на крепком торсе. — Мой альфа такой сильный, — рядом с Феликсом Хенджин чувствует себя глупым щенком, слова похвалы вырывают из его груди тонкий скулеж и он укладывается горящим лбом омеге на плечо, сгребая того в свои объятия. В крепкой хватке Феликс не теряется. Он ведет руку немного ниже, играясь с завязками на штанах и, опуская ладонь на пах, тихо урчит на ухо сладкое: — А тут мой альфа такой большой. М? Мой альфа будет идеальным для меня? — Феликс лукаво бросается искрами из глаз, прикусывает свою нижнюю губу от возбуждения и негромко вскрикивает, когда Хенджин одним рывком стягивает с того хлопковые шорты. — Волчонок сейчас допросится, — впиваясь губами в подставленную шею, Хенджин мягко покусывает кожу зубами, сжимая непослушные руки, снова лезущие ему в штаны, и закидывает их над головой мальчишки, ограничивая его движения. — Я этого и добиваюсь. — Напрашиваешься на порку? — Лучшее, что ты сможешь сделать с моей задницей — это поцеловать ее, а не избить, — Хенджин слушает и слышит, поэтому отстраняется сразу же, забрасывая коленки Феликса у того над головой, бесстыдно открывая себе вид на самое вкусное. — Вот здесь ты тоже прав, Волчонок. Больше он не дает сказать ни слова, покусывая пышные бедра, выцеловывая мелкие веснушки на них, и исподлобья наблюдает за реакцией Феликса на все происходящее. Тот, закусив палец, чтобы приглушить стоны наслаждения, следит за всем неотрывно, светит быстро краснеющими кончиками ушей и притягивает мужчину ближе к себе, хватая его за волосы. — Господи, я бы прямо сейчас заделал тебе еще одного ребенка, но знаю, что ты меня убьешь. Волчонок, ты бы знал, как сильно я мечтаю о большой семье, — то, как Феликс заглядывает ему в глаза, поглаживая щетинистую щеку, кричит громче всех слов в мире о том, что он знает. Феликс тянет его за волосы еще ближе, утыкает носом прямо в пах, и без слов говорит занять рот действительно полезным делом. Хенджин слушается, сильнее сдавливая бедра в своих горящих руках, он игриво дует на влажную дырочку, потираясь носом о поджимающие яички. Одурманивающий запах теплого меда и нежных цветов врывается в голову, туманя разум. Феликс пахнет, как дом. Он пахнет, как любовь, семья и счастье. Проходясь языком по мошонке, Хенджин четким слухом вылавливает каждый тихий стон, и старается все сильнее, проникая языком уже внутрь. Омега тихонько хнычет, натягивает волосы на затылке, доставляя легкую боль, и шепотом просит дать ему больше. Добавляя к языку один палец, Хенджин продолжает мокро вылизывать его изнутри, чувствуя, как тугие стеночки под его напором становятся все мягче. Смазка стекает по его подбородку, густыми каплями остается на столе, но Хенджин не обращает на это никакого внимания, упиваясь реакцией Феликса на привычные для него ласки. Сколько бы альфа не нежил своего мальчика в их кровати, Феликс не становился менее отзывчивым. Даже наоборот, выучив, как сильно Хенджин наслаждается его удовольствием, стал более болтливым и громким, поощряя ласки альфы протяжными стонами и грязными словами. Внутри Феликса горячо. Он туго сжимается вокруг языка, выстанывает еще громче, когда Хенджин умещает свои широкие ладони на его чувствительной груди, играясь с порозовевшими сосками. Омега извивается под ним, старается вести себя менее шумно, боясь разбудить ребенка, и хватается дрожащими руками за столешницу, стараясь удержать себя на месте. От возбуждения у Хенджина темнеет в глазах, он слышит, как шумит его собственное сердце в ушах, и поднимается к желанным губам, давая Феликсу прочувствовать свой вкус. Волчонок льнет к его телу ближе, обхватывает крепкий торс ногами и руками, вжимая в себя со всей силы, короткими ногтями впиваясь Хенджину в лопатки. Альфа вылизывает его рот изнутри, играется с языком, дразнит маленькие клычки и покусывает распухшие губы, вынуждая Феликса утонуть в удовольствии. — Мой родной, — Хенджин отстраняется лишь на секунду, чтобы пододвинуть омегу ближе к краю, упираясь в его промежность своим твердым членом. Выгибаясь в пояснице, Феликс поднимается на лопатках над столешницей, путается в собственных распущенных волосах и хватает Хенджина за руки, мечтая вернуть утерянное тепло. Мужчина возвращается к нему почти сразу, снова наваливаясь всем своим весом, крепко сжимая в своих объятиях, плавно входит в горячее нутро, чувствуя, как влажные от слюны и смазки стенки охотно поддаются, впуская его член глубоко внутрь. Чтобы легче было сдержать жаркие стоны удовольствия, Феликс вжимается своим ртом в чужой, мокро целует, размазывая слюну вокруг губ, и сдерживает слезы наслаждения, когда Хенджин начинает наращивать скорость. Стол под ними тревожно скрипит под весом двух распаленных тел, ножки дрожат от резкой амплитуды чужих толчков, и Феликс пальцами все сильнее впивается в чужую спину, боясь, что мебель развалится прямо под ними. В какой-то момент его опасения становятся обоснованными, потому что одна из ножек не выдерживает такого напора, с глухим треском надламываясь. Стол начинает заваливаться назад, утягивая за собой и Феликса. Хенджин, не зная за что хвататься в первую очередь, подкидывает омегу на своих руках, вынуждая того ухватиться за него всеми конечностями, пока сам держится за стол, который готов был грохнуться на пол с пугающим шумом, что обязательно разбудил бы их сына. Несколько секунд они стоят в неловком ступоре, пока Феликс не начинает глупо хихикать, холодным носом утыкаясь альфе в ключицы. — Почему я не удивлен? — Хенджин подхватывает Феликса под ягодицами, подбрасывая его немного выше, крепче перехватывая в своих руках, и тихо опускает пострадавший стол на пол, стараясь издавать поменьше шума. — Закончим в спальне? — Феликс на предложение глухо угукает, ерзает в мужских руках, напоминая, что чужой член все еще в нем, и опускается на ноги, ожидая пока Хенджин соберет их разбросанные одежды. В спальне они заканчивают лишь ближе к рассвету. Феликс засыпает прямо на Хенджине, укладывая макушку на его широком плече. Мужчина поглаживает выпирающие позвонки до последнего, проваливается в легкую дрему, но не может игнорировать навязчивую мысль, что неожиданно приходит ему в голову. — Малыш, а как же свадьба? У нас не было свадьбы! — переполошенный вожак говорит это громким шепотом, но в ответ получает подушкой прямо по носу. Феликс сонно урчит что-то положительное, обещает поставить метку ему на заднице, если тот не заткнется прямо сейчас, и, прячась где-то под подмышкой, снова сладко засыпает.🌖🌕🌔
Тремя годами позже Феликс впервые появляется со свадебной меткой на празднике Купала. Первыми замечают его Ынсу с Дахен, которые праздновали в этот день вторую годовщину их отношений. Пара из этих двоих получилась невероятно гармоничная. Омега была немного старше, но рядом с повзрослевшим парнем выглядела совсем крохотной и молоденькой. Ынсу часто носил ее на руках, дарил красивые цветы по утрам и уже очень давно уговаривал съехаться, чтобы начать полноценную семейную жизнь. Они заметили метку почти сразу. Не то, чтобы Феликс, старательно вытягивающий свою шею, пытался ее скрыть хотя бы немного. — Я не уверен, что вы хотите знать, как именно все прошло…— омега не отводит взгляда от Минхека, который весело плескался с Субином у кромки воды, пока Хенджин совсем рядом начинал разводить небольшой костер, чтобы пожарить немного мяса. — Милый, почему же?! Нам очень интересно, — Дахен романтично вздыхает, принимая мягкие поцелуи от Ынсу. — Потому что он загнал свои клыки мне в шею во время того, как буквально был во мне. А я на чистых инстинктах сделал это в ответ, — Феликс незамысловато пожимает плечами, оставляя покрасневшую парочку наедине. Хенджин в большой и мягкой клетчатой рубашке выглядел уютным медвежонком, которого Феликсу хотелось затискать невероятно сильно. Он медленно подкрался к нему из-за спины, зная, что тот все равно почувствовал его присутствие, обхватил вокруг крепкой талии, уложив подбородок на широкое плечо, и очень тихо прошептал прямо на навострившееся ухо: — Тебе повезло, что мои гормоны все еще в бешенстве и я не могу убить тебя прямо сейчас. — Волчонок, что я снова сделал не так? — Ты снова обрюхатил меня, волчара. Хенджин не слышал больше ничего вокруг, он лишь смотрел на драгоценного Минхека, что весело хохотал над Субином, ощущал теплые любимые руки на своей талии и осознавал, что их семья совсем скоро станет еще больше. Этим вечером все поселение слышало громкий крик о том, что совсем скоро у них появится еще один ребенок. Хенджин не верил своему счастью, понимая, что за один день он обзавелся не только полноправным и законным супругом, но и еще одним чудесным ребенком. Мысль о том, что совсем скоро Феликс снова будет ходить пузатым, пахнуть ароматным молоком и тешить его взгляд румяными щеками, заставляла его сердце замирать от восторга. Прошедшую зиму он посвятил общению и обучению с молодыми альфами его поселения. С парнями, готовыми вот-вот вступить в пору своего совершеннолетия, он взял за привычку регулярно выходить на охоту, проверяя молодняк на знание правильной слежки и убийства добычи. А вот с альфочками помладше он проводил долгие вечера у костра, помогая подружиться со своим внутренним альфой, рассказывая о том, какие изменения их ожидают в будущем и какие именно качества нужно иметь, чтобы вероятность стать следующим вожаком была немного больше. Маленький Субин удивлял его сильнее всего. Мальчишка, вдохновленный своими теплыми чувствами к его Феликсу, продолжал доказывать своему вожаку собственную достойность. Временами семилетний альфочка бесстыдно обещал Хенджину, что повзрослеет и отберет у вожака не только власть, но и омегу. Мужчине оставалось только смеяться, потому что он еще не знал, как сильно настрадаются его нервные клетки несколькими годами позже. Но то, что маленький мальчишка уже заслужил его уважение, Хенджин со скрипом мог признать чистосердечно. Субин, единственный из всех детей его возраста, никогда не избегал Минхека, не боясь общаться с первенцем вожака, наоборот, как старший в их маленькой компании, брал на себя ответственность за его обучение. Субин часто вызывался посидеть с Минхеком, когда его родители были заняты делами в поселении, и скрашивал время младшего альфы, развлекаясь вместе под присмотром Минхо. Хенджин часто видел, как Субин, под чутким присмотром фамильяра, учил Минхека ловить рыбу в их реке, помогал различать виды грибов и рассказывал об опасности ядовитых ягод. Из Субина получался отличный старший брат и друг, и Хенджин надеялся, что подобный человек останется с его сыном на всю дальнейшую жизнь. Чем старше становился Минхек, тем сильнее он привязывался к своему папе, иногда не желая отходить от Феликса сутками. Со своим родителем ему нравилось делать все. Минхек неловко пытался повторять за папой на кухне, помогая готовить еду, читал Феликсу книжки перед сном, хвастаясь своим умением четко и быстро произносить даже самые сложные слова, и приносил ему несчастных белок, которых удавалось поймать во время семейной охоты. Хенджин тешился фактом того, что Минхек растет настоящим мужчиной и с нетерпением ждал появления их младшего ребенка. Феликс, сохранив в себе искру лисьей хитрости, признался только Субину и Минхеку, что младший ребенок будет не один. Субин, словно чувствовал что-то судьбоносное, от живота омеги не отходил. Часто гладил и разговаривал о ерунде, обещая Феликсу, что обязательно будет помогать не только с Минхек-и, но и с младшими детьми. А вот первенец, предчувствовавший скорое рождение младшеньких, с охотой примерял на себя роль старшего брата, соревнуясь с отцом в заботе и угодливости их любимому папуле. Таскание свежих цветов, ягод и разной добычи увеличилось вдвое, и от подобной заботы Феликсу иногда приходилось прятаться у Минхо и Сынмина, действительно в их компании отдыхая душой и телом. Вторая беременность проходила тяжелее, омега испытывал намного больше дискомфорта из-за в разы большего живота и усиленного токсикоза. Все время дико хотелось сладкой клубники и горячего молока с медом. Феликс почти перестал есть мясо, из-за которого его тошнило сильнее всего и перешел на свежую зелень, с запасами которой у них не было проблем даже зимой. К той самой зиме Феликс стал ну совсем большим и круглым. Растяжки и несчастные, вечно опухшие ноги заставляли омегу переживать из-за своего внешнего вида, но Хенджин все также исправно заласкивал его почти каждый вечер, наслаждаясь каждой частичкой любимого тела. Минхек давно перестал спать рядом с родителями, оккупируя одну из спален в доме вожака, что раньше считалась гостевой. В комнате сына Хенджин старался создать атмосферу, которая казалась бы Минхеку самой комфортной и единожды даже потратил несколько дней на то, чтобы вместе с младшим альфой вырезать яркие звезды из бумаги, что светилась в темноте, украсив ими один из уголков комнаты после. У Минхека было все, и он никогда не жаловался родителям на недостаток чего-то, лишь втихую мечтая, что уже совсем-совсем скоро он сможет заниматься мелкими проказами не только с Субином, но и с младшенькими, что должны были появиться в их семье уже в середине февраля. Родители почему-то не рассказывали о том, откуда именно берутся дети, а папуля все чаще обращался белоснежной волчицей, будучи не в силах носить такой огромный живот на своих двоих. Хенджин все также оставался в неведении и слепо верил, что живот настолько большой лишь по той причине, что его будущий ребенок должен родиться большим и сильным альфой. Ближе к периоду родов Феликс снова пропал из семейного дома, в этот раз переполошив не мужа, а заботливого первенца. Минхек, забежавший с утра пораньше к родителям в гардероб, в котором они снова устроили громадное гнездо, в раннее утро воскресенья ожидал получить родные ворчания от папы и аппетитную порцию оладьев от отца, но не обнаружил первого и горького расплакался, решив, что того забрали взамен новым братикам или сестричкам, которые могли появиться уже сегодня. Разбуженному Хенджину пришлось успокаивать испуганного ребенка, обещая, что Феликс не просто вернется, но и принесет вместе с собой новую крошечную жизнь, которая станет Минхеку братиком или сестричкой. Как оказалось, и братиком, и сестричкой. В этот раз Феликс далеко не уходил, не в силах унести вместе с собой такую тяжесть, спрятался во влажной и горячей ванной комнате. Хенджин, чуявший его запах отчетливо, ждал лишь малейшего знака, что Феликс готов впустить альфу к себе, почти все утро отвлекая Минхека важными разговорами о семье и вкусным завтраком с любимыми всей семьей оладьями. Омега объявился ближе к обеду, устало выполз из ванной, неся в зубах два чернявых комочка, и вырубился у камина почти сразу, пока Минхек пытался растормошить шокированного отца. Перед сном Феликс лишь успел грозно предупредить мужа, что мальчика-омегу назвал самостоятельно, а ответственность за выбор имени девочке-альфе переложил на плечи оставшегося семейства. К подобному заданию двое альф подошли серьезно, поэтому, искупав и спрятав малышей в гнезде, они спорили почти до заката, согласившись, что из всех имен Джиен им нравится сильнее всего. Енджун и Джиен оказались точными копиями отца, переняв от папули самое интересное — непоседливый характер. Поэтому именно этих двоих щенков Минхо спасал от злопамятных пикси, смешливых дриад и злобных душков леса. И если со временем за Енджуном хвостиком увязался Субин, который не отпускал омегу далеко от себя, то с Джиен приходилось мучиться в два раза больше. Обнаружившиеся в три года ведьминские способности стоили Чанбину, что попал под горячую руку, подпаленных бровей и собственного достоинства, которое пострадало от подобного покушения. Феликс между детьми разрывался, стараясь дать каждому нужные знания и умения, тогда как Хенджин вообще о подобном не переживал. У альфы получалось все так легко и естественно, словно он был рожден для того, чтобы ухаживать за детьми. Маленькая Джиен не отходила от папы, черпая любую информацию об огромном и волшебном мире, тогда как Енджун соглашался ходить по поселению только с отцом за ручку, страшно стесняясь других жителей. Дети были безумно похожими между собой, различаясь лишь оттенком карих глаз. Радужка Джиен была почти золотой, пугая многих цепким, необычайно взрослым взглядом, тогда как Енджун очаровывал каждого бездонной чернотой оленьих глаз. Ответственный за воспитание детей в моменты, когда родители были заняты своей работой, Минхо не единожды путал близнецов между собой, чем вызывал приступы хохота у Минхека и злобные взгляды от Субина, который не понимал, каким образом маленький омежка может быть похож на свою сестру-дьяволицу. Джиен и вправду боялись многие в поселении, даже под присмотром папули, которого она любила и уважала всей душой, она умудрялась вытворить что-то эдакое, пугая чужих волчат, либо подшучивая над взрослыми оборотнями. Ее альфья натура давала о себе знать регулярно. Маленькая девочка хитро строила всех взрослых альф, из-за чего Джисон был в полнейшем восторге. Альфа обещал, что когда малышка вырастет, он обязательно заберет ее под свое крылышко и обучит всему, что должны знать смотровые. Смышленая не по годам пятилетняя Джиен отвечала, что кроме папули будет слушать только свою омегу, которую в этом поселении найти пока что не удалось. Временами Феликс не выдерживал. Регулярно у него случались маленькие срывы из-за которых он убегал глубоко в лес к поляне, где когда-то давно он прятался вместе с Минхеком от дождя. Тогда он даже не знал о том, как сильно Хенджин любил его, и насколько счастливым станет их совместное семейное будущее. Несколько раз после ужасающего для южной и северной стаи события, он навещал соседнее поселение в горах. Феликс приходил к Минхеку на могилу, действительно посадив там однажды росток глицинии, общался с ведьмочкой Чонвоном, которого удалось найти где-то у морских поселений, и избегал Чонина. Омега даже спустя годы носил запрятанную глубоко в сердце скорбь, не имея достаточно сил, чтобы простить Феликсу чужую смерть. Во время таких ведьминых исчезновений Хенджин ужасно переживал, не перенося собственной слабости и невозможности помочь мужу, которого любил всем сердцем. Феликс волновался о разных вещах слишком сильно. Он считал себя плохим папой, слабым оборотнем и неумелой ведьмой, поддаваясь глупым страхам. Для Хенджина же он являлся самым лучшим. Потому что был собой. И мужчина никогда не уставал повторять мужу слова любви, когда тот, расстроенный и опустошенный, неизменно возвращался к нему в объятия. Феликс являлся для него счастьем, домом и любовью всей его жизни. Феликс являлся идеальным папой для их детей, самым способным и смелым волчонком во всем мире и невероятной ведьмой, которая заколдовала вожака в первые секунды их знакомства. Феликс являлся его Фатумом. Судьбой подаренный омега, который был синонимом любви и счастья.