Падающего толкни

      В палате было тихо. Июльская жара вечера пропитала собой все поместье, и даже резкие порывы ветра, приносящие прохладу, не спасали от нее. Воздух, разогретый и высушенный летним зноем, обжигал горло и язык, и по ощущениям, словно песка с горкой в рот насыпали.       Кеджуро громко прокашлялся, насколько сильно позволяла напрячься перебинтованная грудь, и потянулся к стакану с водой, осушив его залпом. Горло перестало щипать, и он облегченно вздохнул.       В палате снова стало тихо, а звуки, приносящие с собой ночь, свободно влетали в открытые настежь окна. Кеджуро приподнялся на локтях, вглядываясь в сад, освещаемый платиновым светом полнощекой луны. Спокойствие, гнетущая тоска и сжирающее терпение ожидание своего приговора — единственные слушатели его мысленных монологов. Кеджуро много размышлял о своем положении, о будущем и о том, когда он снова сможет вернуться в ряды охотников и исполнять свой долг.       Долг       Кеджуро отвернулся от окна, уставившись на настенные часы и наблюдая за тем, как минутная стрелка достигает полпервого ночи.       Ему, откровенно говоря, не спалось. Бессонные ночи не были чем-то странным в его теперешнем положении, в котором он уже около двух месяцев с небольшим находился здесь. Тело ныло и требовало вернуться к тренировкам. Даже руки, которые привыкли ощущать тяжесть катаны, болели, и Кеджуро иногда казалось, что он в самом деле держал родной клинок. Едкие запахи лекарств заполонили легкие полностью, и ветер, казалось, уже не способен был развеять удушающий дурман из тела. Кеджуро скучал по прежним дням, по миссиям… Медленно умирая                                                                               ***       — Аой, скажи, откуда эта ваза? Меня кто-то навещал?       Аой повернулась лицом к Кеджуро, недоумевающим взглядом цепляясь за озадаченный вид мужчины, а затем посмотрела на тумбочку. Действительно, там стояла ваза, раскрашенная в цвета нежно-голубых и розовых оттенков, а тонкое изящное горлышко обрамляли три иссиня-черные полоски.       — Без понятия, Ренгоку-сан. Может, ваш младший брат приходил проведать вас? Мог и оставить вазу.       — Сенджуро, обычно, приносит мне что-нибудь съестное или почитать. Но вазу? Не похоже на него, — ответил Кеджуро и взял предмет его утренних раздумий. — Сейчас полдень, так что он должен вот-вот прийти. Спрошу у него.       Аой начала менять простыни на соседней койке, складывая грязное белье в корзину. Кеджуро, пытавшийся поймать ускользавший от него взгляд голубых глаз, уже догадывался, с какими еще новостями могла прийти помощница Шинобу, помимо сообщений о завтрашнем приеме новых лекарств и перевязки груди. Кеджуро почти пришел к верному выводу, почти открыл рот, чтобы озвучить мысль, но так первое слово и не слетело с языка.        Аой закончила застилать койку, присела на край этой самой койки и застала напротив, впервые, столь напряженное лицо Столпа. Она видела Ренгоку чаще всего в бодром расположении духа, за редким исключением в крайне сосредоточенном состоянии, если дело касалось ответственной миссии. Но то, как сейчас Кеджуро буквально на глазах превратился в блеклую тень самого себя, напугало Аой. Будто с лишением сил и здоровья, смогли потушить пылающий энтузиазм с заражающим всех оптимизмом, которым Кеджуро освещал дорогу другим и вдохновлял на преодоление трудностей.       Крохотный тлеющий огонь остался внутри него, слабо мерцая и норовя погаснуть от любого резкого решения судьбы в лице вердикта Шинобу.       И Аой решила своим молчанием сохранить еще немного этот огонь в его душе, бегло попрощавшись с Ренгоку и оставляя его одного в палате. Снова.       Шинобу сама придет и расскажет обо всем Кеджуро.                                                                               ***       С приходом Сенджуро вопросов стало еще больше. Мальчишка, как только вошел в палату к Кеджуро, удивленно протянул «что это за ваза», разглядывая объект утренних мучительных догадок у старшего брата, тем самым вычеркивая себя из списка тех, кто мог подарить странную вещь.       — Ты точно ее не приносил, Сенджуро? Не припомню, чтобы ко мне приходили и ставили ее на тумбочку.       Сенджуро задержал взгляд на вазе, затем перевел его на лицо Кеджуро, поджимая пересохшие от жары губы. Видеть своего брата в таком состоянии было еще тем испытанием и мальчик старался держать себя в руках, чтобы не выдать жгучее переживание, которое вот-вот польется градом слез из его глаз. Нет, он не будет плакать и расстраивать Кеджуро. Тому и без истерик младшего брата было тяжко, а если он увидит его слезы, то и подавно впадет в уныние. Сенджуро и так разочаровал своего отца сегодня утром подгоревшим рисом. Так, неприятная мелкая оплошность, вылившаяся в отцовскую брань, а затем и в хлесткий подзатыльник.       — Н-нет, не приносил! Может, кто-то из корпуса охотников о тебе сильно беспокоится и решил подарить вазу? Скорее всего, тот человек намеревался тебе и цветы принести. Ваза для этого же и предназначена? Ну, для цветов?       Кеджуро коротко посмеялся. Да, действительно, ваза предназначена для цветов. Вот только каких?       — Верно, для них. Теперь другой вопрос: кто бы это мог быть?       — Канроджи-сан! Она-то точно могла тебя навестить! — радостно воскликнул мальчишка от внезапно пришедшей в голову догадки. — Только… Канроджи-сан всегда предупреждает, если она решит прийти. Не похоже на нее.       — И как же я сразу не догадался! — чуть не стукнул себя по лбу Кеджуро, вовремя вспомнив про не заживший до конца шов на нем. — Ладно, Митсури идет в список доброжелателей, но не тайных.       Сенджуро улыбнулся, облегченно опуская плечи. Сейчас Кеджуро заметно оживился и взбодрился: весело строить догадки о вазе, которая еще как минимум пару дней будет сохранять интригу о тайном доброжелателе, вселяя в Сенджуро надежду, что Кеджуро на какое-то время забудет о боли в теле.       — Неужто сам Шинадзугава-сан захотел тебе подарок сделать?!       Сенджуро прикрыл рот ладошкой, состроив перепуганное лицо, но хихикнул, когда Кеджуро возвел к потолку единственный уцелевший глаз.       — Санеми не такой уж и страшный человек, коим он тебе изначально показался. Возможно, он не падок на всякого рода проявление сантиментов, но в глубине души переживает за других. Так что не стоит его вычеркивать из списка.       Ответ удивил Сенджуро не меньше, чем внезапный серьезный тон голоса брата о Шинадзугава-сане. Мальчик попросту не верил в услышанное, а зная вспыльчивый нрав Столпа Ветра и то, как он ввязался в драку с Кеджуро на виду у самого Окаята-сама, подобное и вовсе становилось трудноперевариваемой для мозга ситуацией.       — Главное, — начал говорить Кеджуро, — не кто подарил вазу, а с какими умыслами это сделали. Пусть это останется приятной тайной для нас обоих. Время раскроет этого человека, и мы узнаем его имя. Верно?       Сенджуро активно закивал, затем поднялся с места и обнял брата с такой нежностью и аккуратностью, словно он держал как раз ту самую вазу, боясь потревожить раны на груди Кеджуро.       Но даже когда они оба прощались друг с другом, изнутри съедало любопытство.                                                                                           ***       Следующие три дня прошли чересчур спокойно, неспешно перетекая из одного в другой. Ваза так и стояла, не тронутая и не обсуждаемая больше никем, кроме Кеджуро с самим собой, которому к концу третьих суток уже надоело ломать голову от скуки о подарившем ее человеке. Еще немного, и он сойдет с ума от безделья и раздирающих его мыслей.       На четвертый день, сморенному лекарством, введённым ему Шинобу ближе к девяти вечера, Кеджуро снился сон. Он шел по саду, в котором росли исключительно белые камелии. Пышные кусты соцветий сопровождали его по каменной дороге, идущей в бесконечный коридор в темноту. Он шел не спеша, ослепленный холодной красотой белых бутонов. Никакие запахи, звуки не могли прервать прогулку, похожую на бесконечную медитацию. Единственное, что даже сквозь кокон причудливых сновидений смогло просочиться алой дымкой, медленно опутывая, словно цепкие лозы плюща, — кровь.       Ренгоку проснулся, чуть не свалившись с кровати, и кричал от раздирающей его груди жгучей боли. Он пытался порвать больничную рубашку, разодрать крепкие бинты, лишь бы выпустить агонию из себя и перестать мучиться.       Аой прибежала сразу на крики из палаты, вломилась в дверь и с перепуганным вусмерть лицом пыталась удержать за руки Кеджуро, активно брыкавшегося и пытавшегося ее схватить за горло.       — Шинобу-сан! Позовите Шинобу-сан! Срочно!       — Отпусти, тварь! Отпусти! Вытащи ее!       Жуткий гортанный рев разнесся по палате, заставляя Аой на мгновение замереть, расширив от ужаса глаза, а лицо — потерять свои краски.       — Ренгоку-сан, пожалуйста, очнитесь! Шинобу сейчас поможет! Только дождитесь! — с ее губ лились мольбы, не долетавшие до бредящего под ней мужчины.       И, когда Кеджуро уже хотел дотянуться приглянувшейся его пламенному взору самой-самой белоснежной камелии, прикоснуться к шелковым лепесткам и пригладить их, цветок превратился в мертвенно-бледную руку, пронзившую его живот.                                                                                           ***       В вазе стояли цветы. Кеджуро не помнит, чтобы кто-то их приносил. Но оно неудивительно: после той ночи он провалялся сутки без сознания. Мало ли кто мог занести их. Друзей у него предостаточно было, а Сенджуро и подавно навещал чуть ли не каждый день, так что кто-то из близких мог подарить букетик камелий.       — Ты понимаешь, о чем я сейчас хочу с тобой поговорить, Ренгоку-сан.       Шинобу, непривычно серьезная, сидела возле его больничной койки на табурете, словно судья, вот-вот готовый вынести вердикт виновному. Кеджуро хотел зарыться под одеяло с головой, сжать свои уши до лопнувших барабанных перепонок как тогда, на первой его миссии с демоном, который искусно управлял телами своих жертв через игру на флейте. Даже та боль не сравнится с той, которую он был не готов встретить.       Шинобу выжидающе молчала, смотрела на Кеджуро немигающим взглядом. На мгновение она Кеджуро показалась не элегантной хрупкой бабочкой, а хищником, пауком, выжидающим добычу в своих сетях. Кеджуро был как раз мотыльком, попавшим в паучьи угодья и трепыхавшимся глубоко внутри сознания от того, о чем Шинобу хотела поговорить.       Он не вынесет приговора, а потребует сразу смертной казни.       — Слушаю тебя внимательно, — проговорил с плохо скрываемой тревогой Кеджуро.       — Начнем с того, что прошлая ночь была настоящим кошмаром для бедной Аой. Ты перепугал ее до смерти своими криками. Но ничего страшного, она уже в порядке. Как и ты, — Шинобу слабо улыбнулась. Кеджуро стало еще больше не по себе от этой улыбки. — Новое лекарство, которое я тебе ввела, имеет весьма необычный состав, и я опасаюсь, что оно может тебе больше навредить, чем исцелить. А твоя реакция на этот препарат была очень…блестящей. Хотя исцелить твои раны до конца невозможно. Даже мои познания в медицине будут крайне скудными и малоэффективными в твоей ситуации. И ты уже догадываешься, к чему я клоню.       Ренгоку сразу все понял. Ох, он надеялся. Как же глупо он надеялся, что Шинобу не будет озвучивать самые ужасные потаенные его мысли, изъедавшие терпение и уверенность с каждым проведенным здесь днем.       Кеджуро вновь показалось, что Кочо нарочно оттягивала момент истины, смакуя каждую секунду его переживаний и страхов за тот ответ, который та должна вот-вот озвучить.       — Кеджуро, ты не сможешь вернуться к тренировкам с такими ранениями. То, что тебя смогли доставить в штаб, буквально вырвав из лап смерти, — чудо, не иначе. Но за все в этом мире нужно платить. К сожалению.        Шинобу после последнего слова на короткий миг показалась Кеджуро искренней, живой, снявшей маску притворства и искусно подделанного жизнелюбия, словно это самое « к сожалению» касалось ее самой.       — Никакие лекарства и методы лечения не помогут тебе вернуться к прежнему образу жизни. Дорога в охотники тебе навсегда закрыта. Боюсь, что тебе…       — Нет!        Протест с губ Кеджуро вырвался таким резким, что Шинобу замолчала сразу, заметно ссутулившись и чувствов себя действительно крохотной под янтарным, полыхающим отчаянием взглядом. Кеджуро пытался в лице напротив разглядеть хоть каплю намека на жестокую шутку, иронию, которая восстановит надежду на скорейшее выздоровление. Но ни через минуту, ни через пять Шинобу не рассмеялась, лишь становилась мрачнее тучи.       — Умоляю, скажи что это не правда… Это невозможно! Я-я чувствую себя превосходно! Правда, хоть через месяц возьму катану и отправляюсь на миссию, как раньше! Шинобу…прошу тебя…скажи, что выход есть…       — Как только применишь одну кату, то умрешь. Раны откроются снова, даже твоя техника дыхания не сможет тебе помочь остановить кровотечение. Хотя ты и сейчас ее не используешь. Дышишь, как обычный человек.       Его словно окунули в прорубь с ледяной, сковавшей тело правдой.       Приговор исполнен. Кеджуро будто ощущал, как он падает ястребом в черноту фрустрации.       Шок       Он пытался достучаться до Шинобу, крепко взялся за ее хрупкие плечи, хотел вытрясти из нее правду. Она точно лгала! Кеджуро был уверен в этом!       — Послушай же ты! — Шинобу перехватила его запястья, сжала со всей силы, которая находилась в ее тонких пальцах, и смогла уложить Кеджуро обратно на койку. — Это та реальность, с которой ты должен научиться жить! Я не всесильна, пойми! Не знаю, Ренгоку-сан, на что ты надеялся, когда тебя буквально принесли сюда живым трупом, но ты…       Она быстро прикусила язык, чуть не сделав и без того больнее своему другу.       — Но я — что? — протянул низко Кеджуро, стараясь усмирить бушующее в душе негодование.       — Ты слишком самонадеян. На твоем месте, как бы это жестоко ни звучало, не стала бы возлагать больших надежд на лучший исход событий. Да и он уже произошел: ты остался жив.       — На кой черт я нужен живым, если ничего не смогу делать и буду …       Он проглотил ком в горле, не осмеливаясь озвучить это поганое слово.       Обузой       Быть бесполезным куском дерьма для других до конца жизни и обременять своим существованием семью.       То, что Шинобу так легко вынесла свой вердикт, никоим образом не укладывалось в голове и не хотело ложиться ровно в ту идеальную стопку листов с расписанным сценарием его жизни, выпирая темно-багровым краем.       Кеджуро действительно верил только в два исхода событий: либо он умрет в битве с Высшей Луной, либо выживет и будет дальше нести нелегкое бремя охотника и избавлять земли Японии от нечисти.       Он никогда не задумывался о том, что он будет существовать и лежать до конца своих дней на кровати, прикованный цепями безысходности.       Ему никогда не было интересно что-то другое, кроме охотничьего ремесла и фехтования.       Потому что отец с самого нежного его возраста вдалбливал, что их традиция передачи Дыхания Пламени из одного поколения в другое не прервется никогда и другим заниматься они не имеют права.       Потому что таков долг тех, кто наследует Дыхание Пламени и идет по протоптанной дорожке истребителя демонов.       Кеджуро уверено шел по этой дороге, пока не повстречал препятствие, сделавшее его жизнь кошмаром.       Шинобу оставила его одного, пожелав тихое «береги себя ради семьи», и вышла с тяжким грузом вины за сказанное. Но другого выхода не было и долгое замалчивание истины, а уж тем более эфемерные слова о призрачной возможности вернуться к прошлому, могли стать настоящим предательством.       Кеджуро впервые за долгое время после смерти матери заплакал.