Love is

не уходи — давай побудем только вдвоем давай поговорим обо всем спокойно, честно, без суеты ну, как ты?

Маруся, вроде бы всегда улыбающаяся и искрящая своим врожденным оптимизмом, кажется немного отстраненной. Артёму часто так кажется — он большой параноик, у него тревожный тип привязанности, а еще он любит на чем-нибудь зацикливаться до такой степени, пока не выклюет себе полностью весь мозг. Он, кажется, немного даже помешанный или одержимый. Но одержимости его особо не видно. По крайней мере, Маша не замечает. И слава Богу. Климова одна из главных заводил любой вечеринки и обычных дружеских посиделок. Пименов, на самом деле, тоже, но только когда у него на то есть настроение. У Маши настроение такое всегда. А Артём как-то будто бы немного погружен в себя больше обычного. — Все в порядке? — спрашивает Маруся, непривычно даже как-то участливо. Тёме иногда кажется, будто ей до него нет совсем никакого дела. Что она в водовороте находится совсем других мыслей, идей и событий; а они уже достаточно давно разминулись. И Маша, в целом, не жалеет. Но вот она — с некоторым сияющим в глазах беспокойством, но по-прежнему широкой улыбкой на лице, красивой такой, что хочется улыбнуться в ответ. Артём улыбается. — Да, конечно, — кивает. — Все, как и всегда, пучком. На лице у Климовой что-то дрогается, но Пименов не улавливает, следствием чего это быть может. И Маруся хочет, кажется, сказать что-то еще, но ее уже тянет кто-то за руку, зовет в самую гущу, вырывает из разговора, уводит подальше, и девушка растворяется в компании напротив. Артёму здесь явно не место; Артём здесь лишний, даже если и может найти, к кому подсесть и с кем пошутить о глупостях. В этом весь он — всегда быть своим среди чужих и чужим среди своих. Он почти как кот Шредингера — вроде жив, а вроде мертв, вроде есть, а вроде нет. Все время где-то посередине и между; на границе одного и другого. Маша издалека цепляет взгляд его — она всегда такая яркая, такая выделяющаяся, что Пименову, на самом деле, и не хочется ни уходить, ни с другими болтать. Хочется вот так сидеть и наблюдать, как немой зритель; возможно, дождаться, когда обратит она на него свое внимание, но не слишком надеяться. Чтобы лишний раз потом не расстраиваться. Да и зачем — если Климова увлечена чем-то и кем-то другим, он не станет ей мешать. Артёму, конечно, не хватает прошлого; не хватает старых встреч, прогулок с бесконечным запасом только им обоим понятных шуток да наполненных сплошь смехом и улыбками, не хватает посиделок в гостях за кружкой чая и обсуждением новых трендов в Тик-Токе, не хватает совместных просмотров фильмов, когда и не хочется как-то в кино переться — можно прикупить попкорн и смотреть прямо так, в паре сантиметров друг от друга, на большом компьютерном экране. В такие моменты Пименову особенно хочется к Марусе приблизиться, ощутить на плече своем ее уложенную головешку, уловить с волос свежий, нежный запах липы, — ее любимый, кажется, шампунь, — приобнять как-нибудь неловко, огладить осторожно, неспешно пальцами тонкими и длинными мягкую кожу ее плечей. Если она позволит, конечно. Если не отсядет чуть подальше, не скинет чужую руку, не надует губки в каком-то многозначительном, не совсем непонятном Артёму жесте. И хотя он ему не до конца понятен, Пименов сразу же отпрянет, сразу перестанет настаивать, сделается тише воды, ниже травы, как привык. Как всегда с ним бывает. Толпа потихоньку рассасывается, Артём и не сразу понимает, когда и куда пропадают люди, почему холл становится просторнее и дышать как-то легче. Но вот, Маруся подсаживается к нему резво на стульчик, качает ногами, делает оборот вокруг себя, неугомонная, и слабо улыбается. Устала, наверное. Прощаться уже пора. Артём не знает, когда они увидятся в следующий раз, и в притихшей от музыки комнате хочется остаться на подольше, но разум выдает мигающий восклицательный знак на весь экран и требует сдаваться с поличным; либо уходить, как всегда принято. Пименов, конечно, выберет последнее. Он привык молчать и в молчании этом исчезать и растворяться до следующего раза. До следующего шанса — которого, быть может, и не будет уже никогда. Потому что каждый знает — Маруся красивая, Маруся веселая, Маруся интересная, а самое главное — Маруся очень и очень общительная. И она обязательно найдет кого-нибудь еще; обязательно переключится, обязательно забудет и снова отдалится. Зачем напрасно себя мучать? или одно мучение несильно отличается от другого? — Может, прогуляемся? — прерывает тишину и затянувшуюся непривычно паузу Климова. — Пошли. — мгновенно соглашается Артём, не давая себе и секундочки подумать. Конечно, Марусь. Конечно я хочу с тобою прогуляться. Хочу с тобой говорить — и не затыкаться, хочется улыбаться, хочется легкости, хочется душевности. Ты помнишь, как мы всегда любили ночные посиделки за кухонным столом? Мне этого очень не хватает. Пименов не скажет этого вслух, но понадеется, что Климова думает сейчас о чем-то подобном; о том же самом, о чем и он. Маша улыбается — снова широко и искренне, будто опасалась, что Артём ей откажет. Вскакивает со своего места, тянет друга за предплечье — красные ноготки чуть царапают кожу, но это ничто по сравнению с увлеченными когтистыми играми кота дома; Тёма даже не обращает внимания, и послушно поддается, выныривая из гостиной в коридор. Климова что-то говорит про друзей, про прошедшую тусовку, про планы на завтра, которые так хочется отменить и бессмысленно проваляться весь день в кровати — Пименов с нее смеется, Пименову хочется и вправду предложить отменить все планы и сбежать с ним в уют и домоседство, но он не решается. Маруся удивительная; Маруся изводится от не дающей ей покоя энергии, но при этом так легко соглашается спрятаться под теплый плед и отрезать себя на несколько часов от всей этой внешней, знакомой ей, полюбившейся уже, привычной суеты. Они почти бегом, совсем как дети, не успевшие еще повзрослеть напрочь, наперегонки спускаются вниз по лестнице. Уже у самого подъезда, едва выныривая в объятия прохлады, затормаживают на крыльце. Синхронно поднимают головы кверху — к вечеру облака темнеют, а воздух становится промозглее. И, хотя звезд в городе почти не видно (Артёму ужасно хочется свозить Марусю к себе на дачу, с участка которой открывается незабываемый вид на закаты и усыпанные звездной россыпью небесные просторы), они все равно почему-то пытаются что-то рассмотреть и отложить в памяти. — Большая медведица! — сильно-сильно прищурившись, вдруг восклицает Климова и указывает пальчиком куда-то в небо. Артём понятия не имеет, где здесь большая медведица, где — малая, и вообще какие еще созвездия можно увидеть в этих едва уловимых образах, но на слова Маруси ласково и участливо улыбается. — Красиво, да? — говорит, не сводя взгляда с неба; смотреть на Климову как-то неловко и волнительно, она при освещении одинокого фонаря будет сейчас, наверное, очень красивая, как и всегда. Но вместо ответа Пименов вдруг чувствует ощутимый толчок в бок — это Маруся вдруг придвинулась к нему и сгребла одним движением в крепкие объятия; будто не решалась очень долго, а после собрала всю свою силу воли в кулак и в одно это движение постаралась выложиться на максимум, пока не передумала, пока хватает смелости и решимости. Артём чуть качнулся на месте, растерянно опустил взгляд на Машу, а после, выждав какие-то неловкие пару секунд, обнял в ответ. — Да. — шепчет она куда-то ему в ворот распахнутой куртки и жмурится. Пименов осторожно поднимает одну из рук и гладит Климову по волосам в успокаивающем, умиротворенном жесте. — Давай я тебя до дома провожу? — Марусь, ты чего? — удивляется Тёма. — Вроде парень-дылда я, и защищать должен тебя, а провожать ты предлагаешь. Неправильно это. — Тогда не уходи. — от ее слов у Пименова замирает сердце. В груди сжимается так сильно-сильно, что Артёму кажется — дышать разучился. Но нет, дышит. Выдыхает глубоко и громко, Маша аж вздрагивает в объятиях его и чуть поддается назад, пытаясь отстраниться, но, впрочем, быстро передумывает. — Что значит «не уходи»? — Я видела, какой ты грустный сегодня сидел. Задумался о чем-то. Говоришь, все в порядке. Я выпытывать не буду, Тём, просто хочу подольше посидеть. Вдвоем. Поговорить обо всем подряд, как, помнишь, раньше? С остальными так не получается. — Хочешь, мы подольше посидим? Или свалим дальше от всего, — весело цитирует Пименов группу кис-кис. Климова смеется тихонько, голову поднимает и смотрит в темные глаза напротив — до них добраться немного проблематично из-за разницы в росте, но Маруся знает — Артём всегда нагнется и присядет, если его попросить. Артём вообще сделает все для нее на свете, если хорошенечко попросить. Даже останется сейчас рядом; а потом, может, и навсегда — если она, конечно же, попросит и позволит. Сам он абсолютно точно не решится; Маруся это все прекрасно знает. И это даже как-то особенно приятно: что на нее не давят, как обычно, не вынуждают, и играть роли никакие совсем рядом с Тёмой не надо. Марусе очень хочется, чтобы этот вечер и ночь не кончались; хочется, чтобы Тёма никогда ее не оставлял и никуда не уходил.