Ломкий, как лед

У Жойена ломкий голос – ломкий, как лед, а еще он немного картавит, это почти незаметно, хотя Брану кажется, что это непременно должен слышать каждый, кто хоть раз говорил с юношей. Жойен и сам несколько холоден, а может, просто бесстрастен и отстранен: он смотрит туда, куда боятся заглянуть другие, и видит то, что другие не увидели бы, даже если б захотели. Бран не просто хочет, он набирается смелости и идет к цели, хотя этот фразеологизм звучит нелепо и по-своему горько, если вспомнить про его инвалидное кресло. У Жойена ледяные руки – Бран греет их своим дыханием, пока не догадывается, что поцелуи жарче и эффективнее. Бран мог бы стать спортсменом или фехтовальщиком; Жойен слышал, что до травмы мальчик хорошо играл в теннис, прекрасно держался в седле и фехтовал. Он не знает, какова доля правды в этих словах, но безоговорочно верит всепоглощающей тоске, появляющейся в глазах Брана, когда тот вспоминает о прошлой жизни. Его тело – худое, жилистое, гибкое, наверняка Бран стал бы прекрасным спортсменом, но «бы» все портит, ломает, рушит, заставляет мальчика болезненно хмуриться. У Жойена тонкая шея – тонкая и длинная, с нервно ходящим взад-вперед кадыком, иногда ее хочется заключить в свои ладони и сжать, пока из горла его не вырвется хриплый полувыдох-полустон, но это относится к тому типу действий, которые вечно остаются ограниченными коротким «бы». Эта шея запоминает прикосновения подушечек чужих пальцев, а холодные простыни – очертания их тел, переплетенные, как стебли водяных лилий или ярко-лилового клевера на виньетках, которые иногда рисует Жойен, и Бран называет его – «Дитя леса» – а ладонью приглаживает влажные от утренней росы лепестки. Бран мог бы научиться правильно дышать во время бега и бежать быстрее, тогда Жойен бежал бы следом и не мог догнать, а мальчик останавливался, чтобы обернуться и удостовериться – за ним следуют. Не он следует за кем-то, а следуют за ним. Он-то следует всю свою жизнь – за отцом, за матерью, за старшими братьями… за Жойеном. У Жойена глаза цвета мха – и этот цвет гипнотизирует. Когда Бран обхватывает ладонями его лицо и прижимает к своему так, что они соприкасаются кончиками носов, чувствуют дыхание друг друга и не в состоянии отвести взгляды от глаз друг друга. Когда Брана спрашивают, какой его любимый цвет, тот рассеянно отвечает: «цвет мха». Бран на год-два младше Жойена, и он, раскинув руки в стороны, падает в бархатистый мох. Бран мог бы быть счастливым – по крайней мере, счастливее, чем сейчас. Наличие здоровых ног для него – обязательное условие счастья. Неотъемлемое. Жойен никогда не спрашивает, какое из условий – наличие ног или наличие его самого рядом – стоит в списке раньше. Наверное, не уверен, что хочет услышать ответ. У Жойена позвонки бугорками выпирают наружу; Бран обводит их пальцами, пока тот спит, свернувшись калачиком и отвернувшись от мальчика. На самом деле, Жойен думает, что точнее было бы называть его юношей, но в кресле он кажется ниже, беззащитнее, и в своих мыслях Жойен позволяет себе такую вольность. Иногда Жойен притворяется, что спит, чтобы чувствовать холодящие прикосновения к своей коже. Холодные руки, какие же у него холодные руки… а еще жалуется, что у Жойена руки – ледяные. Эти невесомые касания привязывают их друг к другу сильнее, чем что-либо другое. Бран мог бы ответить, что ноги для него важнее, ведь тогда он мог бы подкрадываться к Жойену сзади и обнимать за плечи, мог бы ожидать его из университета, стоя около ворот, мог бы постоять за себя и защитить его. А мог бы ответить, что его счастье – это Жойен, а большего не надо. Проблема в том, что он и сам не знает и, проснувшись за полчаса до будильника, сидит на кровати, сжимая простыни, и представляют свою жизнь через призму гипотетического счастья жизни без травмы. У Жойена много рассказов – немного фантастических, но в каждый из которых Бран верит безоговорочно. Юноша их рассказывает, держа в своей ладони ладонь Брана, плотно задернув темно-зеленые шторы так, что свет вовсе не проникает в их полупустую комнату, не играет тенями на матовой поверхности пианино – на несколько царапин и потемневших пятен: Жойен часто оставляет там кружку с чаем. Иногда Бран хочет перебить, и тогда Жойен подается вперед, чтобы пальцем коснуться его губ, прося молчать. И Бран молчит и слушает до конца и подавляет вопросы. Бран мог бы стонать и выть волком и комкать белые простыни и выгибать от наслаждения худощавую спину. Но у него парализованы нижние конечности, и это придает их с Жойеном отношениям оттенок недосказанности и неполноценности. Он мог бы, все утыкается в это «бы», все этим заканчивается, от этого Бран прячется на груди у старшего товарища, а тот молча и немного сдержанно, но понимающе обнимает. Жойен никогда не говорит «я люблю», но переплетение этих слов Бран читает в его глазах удивительного цвета мха и успокаивает дыхание и подставляет губы для поцелуя. «Жойен» шелестит, как разлетающийся из альбома по ветру гербарий; «Бран» скатывается камешком с языка и с плеском тонет в пруду. Бран повторяет «Жойен!», прижимаясь к тому в полудреме; Жойен выдыхает «Бран!» ему на ухо, показывая свои альбомы с легкими акварельными виньетками из-за плеча. У Жойена ломкий голос – ломкий, как лед, а глаза – цвета мха; этот голос ломается о гремущее «бы», а эти глаза заставляют Брана не то что бы тонуть, но доверчиво откидываться на мягкий мох, точно на траву в поле. Эти глаза – последнее, что он видит, когда закрывает собственные.