***
Джисон — профессионал своего дела. Это не только его мнение, но и неоспоримый факт. Он в этом бизнесе уже почти десять лет, и есть причина, по которой Джисон ни разу за последние пять лет не искал ни одного клиента самостоятельно и не предпринимал никаких усилий для саморекламы, и это потому, что его репутация опережает его. И в течение своей почти десятилетней карьеры Джисон хорошо ознакомился с тем фактом, что настоящее искусство в краже произведений искусства заключается не в самой краже, а в продаже. Потому что когда кто-то крадёт всемирно известную картину или какое-то национальное достояние, слишком быстро обнаруживается, что это произведение просто слишком знаменито, чтобы его можно было украсть. И тогда сталкиваются с проблемой того, что не могут продать. Если только кто-то не подобрал что-то конкретное для продажи и если у него уже нет налаженной сети для избавления от произведений искусства, это практически невозможно. Джисон хорошо это знает. Это причина, по которой все его вылазки планируются только после того, как клиент уже совершил покупку. Это лучший метод для него, потому что продать предмет с высокой видимостью без очереди покупателя сложнее, чем выкрасть его. И он знает, сколько криков он получит от Чанбина, если попросит его продать что-то, что у Джисона абсолютно никто не просил, и он знает, что это тоже будет заслуженно. Это всё ещё не мешает ему пролезть через окно университетской художественной галереи, которое он только что приоткрыл наполовину, чтобы добраться до Ротко, которого у него никто не заказывал. В конце вестибюля, по левому коридору, есть служебная дверь, ведущая в склад галереи, запертый на двойной замок. Быстрый взгляд на замочные скважины говорит Джисону об их точной модели: Abloy Classic и Abloy Sentry. Он практиковался с такими замками достаточное количество раз, чтобы знать, что их не так легко и быстро открыть. Тумблеры штифтов приподняты и вращаются при нажатии, требуются время и силы и, прежде всего, терпение, чтобы найти правильные углы, которые позволят привести их в соответствие. Он на полпути к десяти совпадающим дискам Classic и уже дважды попадал не в те лунки. Его сердце бешено колотится в висках, и капля пота стекает с линии роста волос, и скользит ему в глаз, пока он работает; Джисон смаргивает, и ему приходится напоминать себе дышать. Челюсть сжата так сильно, что он знает, что завтра она будет болеть. Но Джисон уже почти закончил и чувствует новый всплеск адреналина в крови, когда приближается к двери, и ему приходится прилагать все усилия, чтобы удержать руки от дрожи. Уже восемь дисков, а отмычка отказывается крутиться. Джисон матерится, прячет отмычку за ухо и достает короткий крючок из кожаного футляра с инструментами для взлома, который носит на поясе. Он плавно проскальзывает в тугую скважину замка и почти доходит до конца. В горле пересохло, Джисон сглатывает; выворачивает крючок больше наугад, чем из реально навыка, и чувствует, как девятый диск встаёт на место. — Блять, да, — шепчет он себе, возвращаясь к первой отмычке, которую он использовал раньше, и вставляя её обратно. Минуту спустя он крутит её вместе с натяжным ключом до удовлетворительного щёлк, и замок наконец поддаётся. С Sentry он разбирается быстрее не потому, что это менее сложный замок, а потому что Джисону теперь легче впасть в механическое мышление, а проворачивание каждого диска на место становится чем-то, о чём ему вряд ли нужно думать; движения стали автоматическими, чтобы справиться с тем, что стало для него не чем иным, как головоломкой, которую нужно решить. Чуть больше двадцати минут, и Джисон успешно уговаривает замок открыться. В кладовой выстроены ряды стеллажей и ящиков, хотя в основном тут стеллажи; выдвижные полки и выдвижные экраны крепятся к полу и отделены друг от друга небольшими распорками. Джисон пробирается к стеллажам в задней части комнаты, просматривая аккуратные маленькие этикетки; такое ощущение, что он ищет книгу в библиотеке, заглядывая между стеллажей. Джисон находит ту, которую ищет, достаточно быстро, вытягивая тяжелый экран. Каждая из картин закреплена в своей раме, и Джисон осторожно отодвигает муслиновый чехол, чтобы взглянуть на картину, хотя он уже заметил, что это Ротко. Хан осторожно снимает картину со стеллажа; ставит её, снимает пылезащитный чехол, надежно привязывает картину к футляру на спине. Затем из кармана он достает единственную игральную карту: даму червей. Он натыкает её на один из крючков, которые держали раму Ротко, снова вешает пылезащитный чехол на квадрат, оставшийся на экране. Джисон задвигает полку на место, быстро оглядывается, чтобы убедиться, что всё остальное именно так, как и было, когда он пришёл, и запирает за собой дверь, уходя.***
— Через восемь месяцев в Пекине будет аукцион, и главный лот — это Хван, — объявляет Чанбин, проскальзывая в кабинку мимо Джисона. Джисон, который наблюдал, как капли дождя стекают по окну закусочной, и заметил Чанбина, когда тот шёл по улице и заходил в дверь, мычит, помешивая лёд в своём напитке; ждёт, пока Чанбин быстро закажет чашку кофе и мило улыбнётся официантке, которая принимает его заказ, прежде чем ответит ему: — Я так-то не занимаюсь аукционами, хён, — говорит Джисон. — Я знаю, что не занимаешься, — соглашается Чанбин. — Но дело в том, — продолжает он, — что я уже сказал клиенту, что ты это сделаешь. Джисон хмурит брови, останавливая руку. — И зачем? — он не злится, даже не особо раздражён, какие бы неудобства это ему ни доставляло, потому что Джисон полагает, что это должен быть какой-то очень высокопоставленный клиент, раз Чанбин согласился на работу, не посоветовавшись с ним. — Потому что, — начинает Чанбин, но замолкает, когда официантка снова подходит с его кофе; он благодарит её и ждёт, пока она не окажется за пределами слышимости, прежде чем продолжить. Джисон считает это излишеством, потому что сомневается, что американка поймёт корейский, на который они перешли, но Чанбин всегда настаивает на том, что лучше быть как можно более осторожными. Кружка тихо звякает о блюдце, когда он поднимает её, делает небольшой глоток кофе, прежде чем продолжить. — Это сам Хван хочет, чтобы ты там был. Джисон поднимает бровь. — Страховое мошенничество? Будь это так, это был бы не в первый раз, и Хван Хёнджин быстро стал одним из крупнейших современных художников десятилетия. Даже Джисон, который считает способность отличить подделку от оригинала более чем достаточным знанием изобразительного искусства, учитывая его профессию, заметил его стиль; как тот рисует линии и использует цвета; тщательно детализирует каждую фигуру и то, как он вписывает их в композицию. Нет никаких сомнений в том, что работа Хвана застрахована на смешную сумму, и, возможно, это даже больше, чем он мог бы продать картину. Но, к удивлению Джисона, Чанбин качает головой. — Нет, нет, на самом деле это не имеет к этому никакого отношения. Одна из картин на аукционе — картина Пикассо, и он хочет получить её. — Что? Чанбин делает ещё один глоток, прежде чем повторить: — Одна из... — Это я понял, — быстро говорит Джисон. — Я имею в виду, разве не существует какого-то негласного правила, что художники не должны участвовать в краже картин? — Джисон слышал бесчисленное количество историй о художниках, копирующих работы друг друга, выдавая их за свои собственные, но ничего о том, чтобы они буквально крали картину, которую они даже не смогли бы кому-то показать. — Понятия не имею, — признаётся Чанбин. — Но я согласен, это немного странно. — Да, так и есть, — Джисон хмурится. — И откуда мы вообще знаем, что можем доверять ему? Что, если он пытается понять, как я работаю, чтобы поделиться этой информацией со своими маленькими дружками из художественной школы? — чем больше Джисон думает об этом, тем больше его раздражает всё это. Чанбин на мгновение задумчиво барабанит пальцами по столу. — Ну, — медленно говорит он, — вообще он предложил внести семидесятипроцентный залог вперёд, — он достаёт из кармана листок бумаги и подсовывает его Джисону, что, опять же, по его мнению, немного ненужно, но всё равно весело, поэтому он подыгрывает. Глаза Джисона расширяются так сильно, что становится больно, когда он читает сумму; дважды проверяет количество нулей. — Это... это в долларах? Чанбин кивает из-за края кружки, и Джисон матерится, свесив голову на спинку высокого дивана. Если это какая-то схема, чтобы попытаться узнать минимум того, как он работает — чего Хван даже не смог бы сделать, потому что у Джисона нет причин делиться какими-либо своими процессами с клиентами — тогда он должен быть предельно серьёзен в отношении этого. Недавние работы Джисона привели к тому, что три Климта, два Тибо, один Роквелл и один Ван Гог были сняты с продажи. Если Хван беспокоится о том, что его собственная работа присоединится к ним, то Джисон может отчасти понять, от чего тот отталкивается. Но если нет, и если есть какая-то другая причина, тогда... — Дай мне поговорить с ним самому, — заявляет Джисон. — Я не собираюсь отказываться от работы или чего-то ещё, если она уже согласована, но мне нужно, чтобы он объяснил прежде, чем я приступлю, — он чувствует облегчение, когда Чанбин немедленно соглашается. — Да, конечно, — успокаивает он. — Сомневаюсь, что у него есть причины не хотеть говорить. Чёрт, да он, наверное, хочет спросить у тебя куда больше, чем ты у него. Джисон кивает, достаёт ручку из кармана пальто и быстро записывает свой номер телефона на обратной стороне бумаги с ошеломляюще высокой суммой депозита, которую Хван предположительно готов заплатить. Чанбин кладёт бумажку в карман и выскальзывает из кабинки. Затем, доставая из бумажника дюжину или около того стодолларовых купюр и сунув кончик под блюдце, Джисон следует за Чанбином через дверь и выходит на шумные улицы города.***
Сегодня вечером он выкрадывает маленькую скульптуру. Небольшая информационная табличка рядом сообщает, что это голова Аполлона 8-го века, вырезанная из слоновой кости, хотя для Джисона это вряд ли имеет значение прямо сейчас, поскольку он работает над выкручиванием винтов, соединяющих купол из плексигласа, под которым он запечатан, от основания. Как только убирает купол, Джисон аккуратно поднимает бюст с подиума, на котором тот выставлен; удерживает его в одной руке, а другой свободной зажимает ухо, пытаясь не оглохнуть от пронзительного писка датчика движения, который только что сработал. И хотя снаружи есть охранник, он не собирается идти и проверять, почему сработала сигнализация, потому что Джисон сбился со счёта, сколько раз сегодня ночью срабатывал датчик — если бы ему пришлось угадывать, он бы подумал, что около ста раз. Первые несколько десятков раз или около того он намерено запускал сигналки, заставляя охранника врываться внутрь, освещая лучом фонарика всё вокруг, проверяя, нет ли злоумышленника, а Джисон держался вне поля зрения, низко пригнувшись за возвышающимся мрамором статуи Афины. Он оставался там несколько раз, пока охранник не переставал приходить и проверять, что, по его мнению, было просто бесячим техническим сбоем. После этого Джисон прятался ещё четыре раза, просто на всякий случай, прежде чем сделать свой ход. После того, как Джисон закончил, скульптура завернулась и закрепилась в его рюкзаке, он бросает карту на голый подиум, нарисованное лицо дамы обращено вверх, и уходит. Следующая работа у Джисона появляется чуть более чем через неделю, и она — по иронии судьбы — заключается в том, чтобы вернуть тот самый бюст из слоновой кости, который он только что продал своему теперь уже бывшему клиенту. Он хорошо знает этот удар не только из-за своего знакомства как с самим предметом, так и с меткой, но и потому, что идеальное выполнение его работы включает в себя знание того, кто его цели и где они будут находиться каждую минуту дня. Джисон целыми днями проверял адрес, делая скрупулёзные записи о передвижении его обитателей. Он знает графики нахождения каждого отдельного члена домашнего персонала, точно знает, где они находятся в каждую минуту каждого часа, а также когда и где какие-либо графики между несколькими членами пересекаются; он также знает, когда сам хозяин дома и когда его нет. И сейчас он не дома; его не будет в течение всех выходных, что идеально подходит для Джисона, потому что внутри этой красивой виллы находится предмет, который клиент Джисона хочет для своей коллекции. Сам Джисон не считает это чем-то заслуживающим внимания, но ему предложили значительную сумму, чтобы заполучить его, поэтому он собирается оставить при себе тот факт, что это выглядит как что-то из музейного магазина сувениров. Его работа на сегодня как нельзя проста, и единственная реальная трудность заключается в том, чтобы попасть в сейф, где, как его клиент сообщил ему, находится вещь. Судя по всему, и нынешние, и бывшие клиенты Джисона являются друзьями — или, по крайней мере, были друзьями раньше — и он был в доме Марка достаточно раз, чтобы знать, где и как он хранит вещи, которые недавно получил в свои руки. Глупый поступок с его стороны, но для Джисона это отлично работает. И даже тогда, зная, что ему придется тренироваться, Джисон выбрал эти выходные, чтобы выполнить работу именно по этой причине — потому что у него будет достаточно времени, чтобы попасть в дом и приступить к работе по вскрытию сейфа. Система сигнализации виллы на удивление проста для дома в районе такого класса, и Джисон отключает её без особых усилий; сначала он отключает питание здания, но не для системы сигнализации, а для камер. А затем, уже для сигнализации, он включает глушитель сотовой связи, прежде чем отключить резервную батарею системы, эффективно отсекая любые потенциальные звонки в охранную компанию или полицию, которые могли бы быть сделаны при признаках незапланированного отключения. Джисон входит в виллу прямо через парадную дверь; выуживает отмычку и маленькую отвертку из футляра на талии и легко обходит контактную площадку для двери после того, как ослабил накладку и изогнул тонкую отмычку под ней, чтобы попасть в точку контакта для доступа к входу. Внутри темно, и Джисон надеется что это из-за того, что он отключил электричество. Он немедленно направляется к парадной лестнице, потому что ему уже сообщили, что кабинет находится на втором этаже. Он осторожно бродит по тихим коридорам; плюшевый ковер заглушает его шаги, бра вдоль стен не дают света, но отбрасывают свои жуткие тени на стены, где сквозь сводчатые окна проникают серебряные блики лунного света. Он проходит мимо тяжёлых дверей из темного клёна, проверяя ручки каждой: все не заперты, и ни одна из них не ведёт в кабинет, пока он не доходит до предпоследней двери слева. Сам замок представляет собой обычный Medeco, который Джисону даже и вскрывать толком не нужно. Он достаёт из футляра короткий кусок жёсткой проволоки и отмычку, скручивает проволоку, придавая ей форму, и просовывает её в замочную скважину, зажимая ползунок, затем вставляет отмычку внутрь, полностью поворачивает дверную ручку и с тихим щелчком толкает дверь. У дальней стены, перед широкими окнами, закрытыми бархатными занавесками, стоит большой письменный стол из красного дерева, и несколько высоких книжных шкафов вдоль стены слева, рядом небольшой диван и столик по центру. Быстрый взгляд в сторону, и там, на стене за дверью, висит единственный предмет декора в комнате: Мондриан. Джисон задается вопросом, осторожно снимая картину с крепления, чтобы открыть настенный сейф, принято ли сочетать картины 20-го века со скульптурами 8-го века в частных коллекциях произведений искусства на чёрном рынке. Настоящая работа Джисона начинается сейчас, когда он стоит перед настенным сейфом и обдумывает лучшую точку для сверления. Хотя он не то чтобы избегает работы с сейфами, он не любит с ними работать и ему это даже ни капли не симпатизирует. Взлом сейфов вручную — это навык, требующий уровня понимания и опыта, на освоение которого могут уйти десятилетия, и Джисон неоднократно пытался сам наработать этот опыт; изучал бесчисленное количество производителей сейфов, наиболее распространенные марки и модели, а затем провёл столько времени, сколько мог, тренируясь на них, пока его терпение не лопнуло и он не взял в руки дрель с бороскопом. И хотя Джисон по-прежнему берётся за несколько заданий, где ему приходится вынимать что-то из сейфов, это только в тех случаях, когда он может получить точные, истинные данные о сейфе, который собирается сверлить; знания о том, где именно сверлить и как открывать; после того как убедится, есть ли там внутри дополнительные фиксаторы или нет, и нужно ли ему будет подбираться до самого болта, а не только до колеса. Джисону сказали, что здесь будет сейф, что он довольно стандартный и простой, так что не будет никаких фиксаторов, о которых можно было бы беспокоиться, но на этом всё и закончилось. И хотя он даже не совсем уверен, как его клиент вообще получил эту информацию, просто наблюдая с расстояния, это всё, что ему нужно сделать. Он подключает свою дрель к мини-установке и надевает самое маленькое сверло с алмазным наконечником, которое у него есть, а затем подносит к лицевой стороне замка; делает глубокий, тяжёлый вдох и начинает. Как только просверлено отверстие чуть меньше ширины его мизинца, он втыкает в него бороскоп — Everest стоимостью более двадцати тысяч долларов. После этого нужно выровнять каждую из выемок, которые он теперь видит через прицел, и следить за тем, чтобы замок встал на место. Не прошло и пятнадцати минут, как Джисон успешно вытянул засов замка, но на его лбу выступил свежий пот, и он только сейчас осознал, что задержал дыхание, когда его лёгкие уже начали гореть. Он даёт себе минутку, чтобы молча поздравить себя, аккуратно снимая прицел, отделяя бур от буровой установки, аккуратно убирая оборудование обратно в рюкзак; вытирает лоб тыльной стороной руки в перчатке, а затем открывает дверцу сейфа, чтобы... Внутри абсолютно ничего нет. Джисон моргает, снова и снова, включает фонарик. А потом, когда он всё же видит это, что-то, что не совсем гнев, но такое же едкое поднимется у него в груди; мощное и не поддающееся подавлению. Он всё равно делает всё, что в его силах, тяжело и хрипло сглатывает, протягивая руку и поднимая ожидающий его листок розовой бумаги. И на этот раз, спустя долгое время, на нем действительно написано: милые игрушки, но мои пальцы лучше. Джисон бы рассмеялся, если бы он только что не потерял работу с восьмизначной суммой.***
Джисон исследует место своего текущего ограбления уже более четырех недель; он выбрал рандомный день, купил билет и направился в музей, как и любой другой посетитель, аккуратно одетый в выглаженную рубашку и брюки до ботинок челси. Он позаботился о том, чтобы прийти до обеда, когда толпа была бы самой плотной, и как раз в тот момент, когда менялась бы охрана. Внутри Джисон изучил расположение камер, проверил, есть ли у каждой из них провод, потому что слишком часто они оказывались фальшивыми; пересчитал охранников и проследил маршруты их патрулирования, запомнил каждый из выходов и старался избегать знакомых; уделил пристальное внимание входам и выходам сотрудников и посетителей музея и сделал подробные записи о принятых мерах безопасности. Камеры установлены на каждом объекте, шкафу, коридоре, на входе и выходе — ничего такого, с чем он никогда раньше не сталкивался. Обойдя каждый из залов, он заметил тяжёлые двери и убранные решетки, предназначенные для опускания и индивидуального запирания каждого крыла на ночь. Наиболее ценные экспонаты хранятся в защищённых галереях с дополнительными мерами безопасности, более толстыми решетками и несколькими более точными датчиками; инфракрасные датчики, подающие сигнал тревоги при малейшем движении. Джисон даже случайно задел картину, отступая назад, чтобы сфотографировать группу туристов, и наблюдал за реакцией персонала, чтобы убедиться, что действительно были установлены системы бесшумной сигнализации, которые только и ждали, когда они активируются. Эта мысль воодушевляет его, особенно когда он знает, что срабатывание одной из упомянутых сигнализаций будет неизбежным. Но это нормально, потому что Джисону потребовался всего один быстрый звонок в местное полицейское управление, он представился молодым студентом и задал несколько вопросов для отчёта, над которым работал, и теперь он вооружен знанием того, что существует двадцать четыре патрульных подразделения, по три бригады в каждом; и с учетом того, что на улицах одновременно находится не более восьми машин, Джисон установил интервал от срабатывания сигнализации до прибытия полиции в примерно чуть больше четырёх минут и девятнадцати секунд — хотя он придерживается четырех минут ровно на всякий случай. Сегодняшний густой туман также делает всё просто идеальным для проникновения, выступая в качестве идеального прикрытия; достаточно плотный, чтобы Джисон вошёл через одно из окон, не беспокоясь о том, что его увидят за то время, которое ему потребуется, чтобы взобраться наверх. Теперь Джисон пробирается через тихие просторы залов; мрамор сверкает под его ботинками, а вокруг нависающие колонны и арки. И все движения Джисона мягкие и лёгкие как пёрышко. Дисплей не требует абсолютно никаких усилий для разблокировки. Безопасность музея превосходна, с трехуровневой системой ключей премиум класса, а ещё с индивидуальными системами замков для каждого кейса, и Джисон точно знает, что вряд ли сможет взломать хотя бы один из них, учитывая сколько времени ему придётся потратить на попытку. Вот почему он буквально столкнулся плечом с архивистом, совершавшим обход в часы пик во время предпоследнего дня разведки. Джисон открывает замок с помощью вспомогательного ключа, который он припас, и стеклянная витрина открывается с тихим лёгким свистом. Серьги были невероятно блестящими на фотографии, но в руках Джисона они ещё более роскошны: мерцающее золото и блестящий жадеит. Он кладёт их в небольшой бархатный мешочек, затем прячет мешочек в карман. Затем из другого кармана вынимает игральную карту — сегодня туз червей, потому что у него закончились дамы, но Джисон уверен, что это не вызовет путаницы. Он деликатно кладет её на мягкий белый бархат дна витрины. Джисон рассчитывал время от точки выхода до демонстрационного зала достаточное количество раз во время разведки, чтобы получить в среднем шесть минут и тридцать шесть секунд; Ролексы на его запястье говорят, что у него осталось чуть меньше пяти минут, что более чем достаточно, чтобы уйти. Его машина для побега припаркована в нескольких кварталах отсюда, и Джисон на собственном горьком опыте усвоил, что его водитель на сегодня без колебаний бросит его, если он потратит больше десяти минут после отправки сообщения "иду", так что ему приходится не-бежать-но-и-не-идти, чтобы успеть. Он хлопает ладонью по крыше серебряной Импалы только чтобы посмотреть, как Сынмин даже не вздрагивает, сидя за рулем, как Джисон надеялся, а вместо этого смиряет его ровным взглядом, когда тот проскальзывает на пассажирское сиденье; Джисон не знает, почему он всё ещё пытается. В ту же секунду, как его ремень безопасности застёгивается, Сынмин выезжает с парковки и сразу же выходит на дорогу; резко свернул на соседнюю улицу и проложил свой путь через паутину промышленных переулков и через узкие промежутки между припаркованными автомобилями. Джисон не произносит ни слова, наблюдая в окно, как улицы проносятся в размытом свете огней; он просто застыл в своём кресле. Именно эту часть Джисон всегда считает худшей, никогда не само ограбление — не обязательно побег, но когда время на исходе и ему приходится полагаться на сбежавшего водителя. Это единственная часть ограбления, которую напрямую контролирует не Джисон, и это единственная часть, когда у него нет выбора, кроме как полагаться на чьи-то способности. И хотя он не сомневается в Сынмине, первые несколько минут всегда очень напрягают; сидеть на пассажирском сиденье автомобиля — это самое близкое, что Джисон сделал для работы с партнером за последние годы. Он смотрит на Сынмина, и Джисон рад, что в его плечах нет ни капли напряжения; он лениво постукивает большими пальцами по рулю в такт мягкому R&B, играющему из динамиков, и тихо напевает. Прямо впереди огни города сверкают на фоне ночи, неоново-зелёное сияние высотных зданий прорезает выжженное небо. Знакомый вид городских огней несколько успокаивает. Сынмин плавно нажимает на тормоз, и Импала останавливается в конце переулка. Он замирает на мгновение, затем двигает машину вперёд; плавно вливается в оживленный трафик главной дороги. Только после того, как они проехали ещё несколько минут, и Сынмин сбросил газ достаточно, чтобы замедлиться до более устойчивой скорости, челюсть Джисона разжимается, и только сейчас он замечает, как ненамеренно скрипел зубами, а его суставы расслабляются. Сынмин смотрит на него всего секунду, прежде чем возвращает взгляд на дорогу. — Что было сегодня? — спрашивает он. И Джисон всегда ценит это в побегах с Сынмином, как он заводит разговор, чтобы отвлечь его, и, когда он чувствует себя в большем расположении духа, то позволяет Джисону переключать радио ночами, когда он более нервный. Джисон, теперь значительно более расслабленный, с ухмылкой поворачивается к нему лицом. — Ювелирка, — затем добавляет: — Серьги, — потому что этот ответ показался слишком коротким. Сынмин мычит. — Сколько получишь за них? — Не уверен, — признается Джисон. — Не знаю, собираюсь ли их продавать. Сначала мне нужно найти покупателя, но я ещё не решил, хочу этого вообще или нет, — он протягивает руку, хлопая Сынмина по плечу. — Но не волнуйся, ты всё равно получишь деньги за бензин. Сынмин стонет. — Боже, только не говори мне, что это была ещё одна не-работа. Джисон старается не обижаться на это, потому что работа остается работой, какими бы корыстными целями он ни руководствовался. — Что это должно значить? Сынмин бросает на него взгляд краем глаза, с которым Джисон знаком; тот, который говорит ты придурок. — Знаешь, — говорит Сынмин, игнорируя вопрос, — несмотря на то, что ты жалуешься на этого Минхо, ты из кожи вон лезешь, чтобы быть ему занозой в заднице. Джисон усмехается. — Кто из кожи вон лезет? — спрашивает он, потому что успеть на последний рейс в Лос-Анджелес вечером после работы в Мюнхене — это не значит, что он лезет из кожи вон, и это не имеет никакого отношения к тому, чтобы добраться до серёг первым — несмотря на четыре с половиной недели, которые Джисон планировал и осуществлял ограбление — потому что он всё равно собирался снова посетить Сансет-Стрип. — И вообще, — продолжает он, прежде чем Сынмин успевает дать остроумный ответ, — у него нет клиентов или ещё кого-то, кто бы ждал эти серьги. Он просто собирался взять их, потому что любит такое дерьмо — крошечное и блестящее дерьмо. Так что не моя вина, что покупателя пока нет. Сынмин фыркает, и Джисону приходится напомнить себе, что Сынмин прямо сейчас увозит их с места преступления, которое только что совершил Джисон, и что если он убьёт Сынмина, у них обоих будут проблемы. — Джисон. — Сынмин. Щелчок, Сынмин включает сигнал поворота и съезжает на более узкую улицу. — Значит, ты просто заноза в его заднице? И просто знаешь, что он любит... — он убирает одну руку с руля, показывая кавычки в воздухе, — крошечное и блестящее дерьмо? Джисон фыркает. — Вообще-то, да. Я случайно узнал, что Минхо положил глаз на определенную пару серёг из династии Пэкче, и я просто оказался в городе, где они выставлялись, и я не собирался позволить такой информации пропасть даром. Все, что он получает в ответ на это — многострадальный вздох и протяжное господи блять, и Джисону приходится приложить все усилия, чтобы не поддаться желанию ударить Сынмина по руке и вызвать небольшое столкновение.***
Хван Хёнджин высокий, блондин, богатый, и прямо сейчас обливается потом от нервов. Джисон стаскивает свои авиаторы с носа, прищуривается, оценивая Хвана по верху золотой оправы. Показывать своё лицо рискованно, но Джисон предпочел бы личную встречу, чем что-то, что можно было бы легко отследить; кроме того, Хван не первый клиент, увидевший его. Схема не идеальная, но Джисон всегда умел поддерживать отношения с клиентами, и он хранит чеки на тот случай, если кто-то решит каким-то образом провести его, хотя такого никогда не было. Но он использует свою внешность по максимуму, когда может. Джисон знает, что не выглядит самым устрашающим, ему регулярно дают около двадцати, а не тридцатник; но он знает, как держать себя, рано усвоив разницу, которую может произвести лёгкая, скользящая походка и уверенность в плечах; как совсем едва сдвинутые брови на спокойном лице могут компенсировать округлость его щёк. И Джисону почти стыдно за то, как он сейчас использует свою уверенность, потому что это явно первая попытка Хвана совершить что-то хоть отдаленно незаконное — Джисон сомневается, что он хотя бы раз крал шоколадку из магазина — и теперь он решил начать с того, что встреча с международным вором картин, угостив кофе одного из самых разыскиваемых преступников в мире. Всё или ничего, думает Джисон. — Итак, — начинает он, и глаза Хвана тут же отрываются от рассматривания гладкой поверхности столика в кафе; он сидит прямо, как шомпол, руки держит на коленях. — Да? — отвечает тот, и Джисон чувствует себя немного придурком из-за того, как нервно звучит это "да". — Итак, — повторяет Джисон, — я понимаю, что вы хотите, чтобы я пришёл на аукцион, где вы собираетесь продать одну из своих картин, и выкрал другую картину, пока все отвлекаются на ставки. Хван кивает. — Да, всё так, — застенчиво говорит он. Джисон поднимает бровь. — А почему вы не можете просто купить её на деньги, которые получите от продажи собственной картины? Вам выйдет дороже заплатить мне, чем просто сделать ставку на эту картину. — Постойте, — говорит Хван, и на его лице появляется замешательство. — Вы не хотите браться за работу или... — С чего вы взяли? — Ну, я имею в виду, что вы, по сути, говорите, что было бы лучше, если бы я купил картину вместо этого, а это значит, что мне не пришлось бы платить вам, чтобы получить её. Джисон закатывает глаза. — Я совсем не это сказал. Я сказал, что странно, что кто-то вроде вас не делает ставку на картину с легального аукциона, на котором вы собираетесь присутствовать, а вместо этого нанимает кого-то, кто бы эту картину украл. Не то чтобы вы не могли себе это позволить. Хван вздыхает, его плечи внезапно опускаются. — На самом деле, я не могу. Это не какой-нибудь Пикассо, это le rêve. Я бы не смог себе этого позволить, даже если бы продал всю свою коллекцию. Глаза Джисона расширяются. — Подождите, это не та, где у дамы член вместо лица? — Что? — Хван хмыкает. — Нет там никакого члена вместо лица! — кричит он. За исключением того, что есть, и Джисон знает, что есть, потому что в первый раз, когда он увидел эту картину лично, ему пришлось выйти из комнаты, чтобы он мог спокойно посмеяться над членом среди холста. — Откройте фото прямо сейчас, — требует Джисон, и Хван фыркает, но достаёт свой телефон, делает пару нажатий, а затем поворачивает экран, тыкая телефоном Джисону в лицо. — На этой картине нет члена, — твёрдо говорит он. Джисон не знает, почему он так упорно твердит про член, потому что Хван вполне может не захотеть иметь с ним ничего общего после того, как увидит, но, может быть, в этом и вся суть. Джисон ни за что не сможет отрицать, что ему немного весело все портить. — Смотрите, прямо здесь, — говорит Джисон, указывая на верхнюю половину перевернутого лица женщины на картине. — Пикассо, извращенец, засунул сюда свой собственный член. Хван хмурит брови, поворачивает телефон к себе и присматривается. — Я действительно не вижу ничего такого, — говорит он. — Подождите... — Джисон берёт телефон обратно, переворачивает его боком и кладёт на стол. — ...окей, посмотрите сейчас, он прямо вот он, — Хван с сомнением смотрит на него, снова на экран, а затем со вздохом вскидывает голову и обеими руками закрывает рот. — Это член, — удивлённо шепчет он. Джисон откидывается на спинку стула. — Совершенно точно. — Ну, я имею в виду... ладно, да, это член. — Ага, — долгая молчаливая пауза между ними, а затем: — Вы всё ещё хотите эту картину после того, как увидели лицо-член?***
Джисон внимательно следит за миром искусства уже почти десять лет, но не прошло и двух лет с тех пор, как появилась конкретная схема краж — схема, состоящая из каждого отдельного произведения, которое самому Джисону было поручено сделать, собрать, а потом ещё. Прошли месяцы, прежде чем Джисон смог, наконец, неделями тщательного планирования поравнять правила игры, выяснив что и когда планирует Минхо и как лучше всего эти его планы испортить. С тех пор это была серия злонамеренных, замысловатых попыток превзойти друг друга. Джисон думает, что самое худшее время было шесть месяцев назад, когда они с Минхо сели на один и тот же рейс в Милан, зарегистрировались в одном отеле, ужинали в одной и той же траттории каждый вечер в течение всех двух недель, которые они были в городе, и Минхо всё же удалось выкрасть Дорацио раньше Джисона, уйдя следующим утром с шелестом розового стикера, приклеенного к бумажному пакету со свежими каннончини из кафе на улице, ждущего Джисона в его комнате. Одного воспоминания об этом почти достаточно, чтобы Джисон даже не хотел думать о работе с ним. Почти. Потому что тогда Джисон думает о последней работе, которую Минхо отобрал у него, о Мураками, который исчез, когда туда попал Джисон. И, как всегда, он понятия не имел, что Минхо был там до него, пока не столкнулся с голой стеной; Джисон осмотрел каждый вход в галерею и так ничего и не нашёл. Никаких признаков вскрытия замков или систем сигнализации как на главном, так и на заднем выходе, и если бы Минхо вошёл через окно, то он бы взобрался на стену здания — Джисон сам думал об этом, но отказался от этой идеи, поняв, насколько палевно это будет, и любой, кто выглянет на улицу из какого-то соседнего здания, и как у него почти ничего не будет в качестве запасного плана, когда он откроет окно. Единственные оставшиеся возможности были ограничены, и Джисон тщательно изучил их все, пока в конце концов не проверил каждую из них. Почерк Минхо — это полное отсутствие какого-либо почерка. Он не оставляет абсолютно ничего, ни одной пылинки на месте работы, которые бы хоть намекнули, что кто-то вообще был на месте происшествия; ничего, кроме отсутствия того, что он взял. Джисон никогда не оставляет улик, но и не пытается скрывать тот факт, что он где-то был. Если ему нужно что-то взломать, он это взломает, а если ему нужно перерезать какие-то провода, то он их перережет. Но Минхо удается проникнуть внутрь, не прибегая к каким-либо методам, оставляющим какие-либо следы. Он хорош. В этом-то и дело, что этот Минхо хорош, а Джисон, хоть и очень неохотно, но невероятно впечатляется каждый раз, когда Минхо утаскивает добычу прямо из-под его носа. Раздражённость, определённо, и расстроенность до предела, и часто злость, но наряду со всем этим Джисон всегда остаётся искренне, искренне впечатлён тем, на что способен Минхо. И чаще, чем Джисон хотел бы признать, это ещё и немного восхищает его. Джисон никогда не включает кого-либо ещё в свои ограбления, которые он может совершить один, а это значит, что он не работал с напарником уже много лет; он не справлялся с работой, когда рядом с ним кто-то ещё присутствовал после первой картины, которую он украл сам. Внесение изменений любой степени к тщательно спланированному ограблению слишком рискованно, а добавление целого тела — это слишком много переменных для одного раза. С партнёром есть слишком много элементов, которые ему нужно учитывать; учитывать второго человека в каждом из его таймингов, возвращаться к любому и каждому возможному маршруту бегства, чтобы они могли помочь им обоим, заново разработать каждый запасной план и убедиться, что они действительно в состоянии пользоваться этими путями, если будет необходимо. И всё же есть аспекты, о которых Джисон не может не думать и знает, что они были бы лучше. Кто-то прикрывает спину, кто-то помогает. Кто-то, чтобы всё шло быстрее, плавнее, чтобы он мог сосредоточиться, и Джисону не нравится идея, что этим кем-то является именно Минхо. Ему просто нравится, что это кто-то с навыками Минхо, исключительно из-за гарантии того, что этот кто-то так же хорош, как и сам Джисон. Тот факт, что он эксперт по взламываниям сейфов — просто вишенка на торте. Джисон знает, что хранилище в аукционном доме должно быть оборудовано дополнительной запирающей системой, в этом нет никаких сомнений, и как бы Джисон ни был уверен как в своей интуиции, так и в своём опыте бурения, он не собирается рисковать, делая хранилище навсегда запечатанным. Но, что более важно, он не может позволить себе отказаться от работы. Одной доли депозита было бы достаточно, чтобы покрыть его арендную плату за квартиры в Сеуле, Нью-Йорке, Осаке, Лондоне, Пекине, Сайгоне и Лионе вместе взятые в течение следующих пяти лет — и это ещё до полной оплаты счёта. Отказаться от работы абсолютно невозможно. И если обеспечить его означает обратиться за помощью к Минхо, то у Джисона действительно нет другого выбора.***
Минхо остановился в унылом многоквартирном доме в Кандоне, скучном месте в тихой части района. Хотя Джисон не удивлён — он бы тоже не стал заморачиваться с каким-то оживлённым районом, если бы тоже был в городе проездом по делам. Он зашёл внутрь здания, и забыл как-то про лифт, вместо этого поднимаясь по лестнице; из вестибюля легко подняться на площадку третьего этажа. Он задерживается перед лестничной клеткой лишь на мгновение, осматривая узкий коридор и бесшумно спускаясь вниз. Оказавшись перед дверью Минхо, Джисон старается стоять так, чтобы заслонить дверную ручку от камеры в конце коридора; больше по привычке, потому что один взгляд говорит ему, что та не в рабочем состоянии — и даже если бы была, он сомневается, что вряд ли кто-то регулярно проверяет записи, если его не попросят. Джисон берёт в ладонь ключ-карту, которую он держал под рукавом, щёлкает маленькую ручку вверх и прижимает её к боковой панели клавиатуры. Мгновение спустя раздается щелчок, и он толкает дверь. По телевизору что-то играет на слишком низкой громкости, что Джисон не смог бы понять, не приложив для этого усилий, и даже тогда понял бы слишком смутно; ещё он может расслышать отдалённый звук текущей воды. Звуки доносятся до вестибюля, где Джисон останавливается, стоит, опираясь всем своим весом на левую ногу, и размышляет, снять обувь или оставить, просто чтобы побыть вредным. Решив всё же быть вежливым гостем, он снимает кроссовки, держась рукой для равновесия за узкий столик у стены. Он пуст, если не считать пепельницы из сверкающего хрусталя, в которой лежит связка ключей с мелочью и маленькая скульптура кошки в самом центре. Довольно простая вещь, за исключением блестящих сапфиров вместо глаз. Джисон устроился поудобнее на диване, положив ноги на стеклянный кофейный столик, и переключает каналы на телевизоре, когда из коридора выходит Минхо с полотенцем на шее, с кончиков его волос капает вода. Он замирает на полсекунды, прежде чем продолжить, и, кроме того, совершенно не реагирует на Джисона, развалившегося в его гостиной; идёт на кухню и через минуту возвращается со стаканом воды со льдом. Он садится на свободный край дивана, и Джисон тянется, забирая стакан из его рук. Минхо выгибает бровь. — Прошу прощения? — Ты прощён. Джисон делает один глоток, прежде чем Минхо ловит его за запястье и опускает руку обратно, хотя выражение его лица выглядит скорее растерянным, чем раздражённым. Он ослабляет хватку, но не отпускает полностью, пальцы всё ещё свободно сжимают запястье Джисона. — Как ты узнал мой адрес? — спрашивает Минхо. Стекло достаточно холодное для ладони Джисона, чтобы кожа начала неметь. Он тянется поставить его на стол, но Минхо держит его руку на месте. Джисон хмурится. — Я уроню, — предупреждает он. — Валяй, — без секунды промедления Минхо, а затем повторяет: — Как ты узнал мой адрес? — Разве тебе не стоит больше беспокоиться о том, как я зашёл, и что это говорит об ужасном уровне безопасности этого места? — Больше стоит беспокоиться о том, что из всех людей, ты не смог воспользоваться звонком, но мило, что тебе не всё равно. Джисон заставляет себя не закатывать глаза; широко открывает их и вместо этого хлопает ресницами, что, как он знает, должно быть очень бесячим. — Значит ли это, что если я буду милым, то ты выслушаешь, что я скажу? Минхо отвечает не сразу; отпускает запястье Джисона, откидывается назад, скрестив руки на груди, и наблюдает за ним. Джисон почти забывает поставить стакан с наполовину растаявшей ледяной водой под неприятным давлением, которое оказывает на него тяжесть пристального взгляда Минхо; избегает встречи с глазами Ли, потирая порозовевшую кожу своей ладони. Наконец, Минхо открывает рот и говорит: — Хорошая куртка. Джисон машинально поднимает руку, обхватывая воротник старой кожанки, слишком большой и свисающей с его плеч, натягивает её немного сильнее и с опаской смотрит на Минхо. — Спасибо, — сухо отвечает он. А потом: — Ты не ответил на мой вопрос. — Знаю. На этот раз Джисон всё-таки закатывает глаза. — Планируешь? Минхо задумчиво хмыкает. — Может быть. Джисон усмехается. — Ладно, хорошо, — пауза, когда он выуживает из кармана зажигалку и пачку сигарет, — дай мне знать, когда созреешь. Было бы славно когда-нибудь сегодня. Он закуривает, прикрыв пламя рукой, когда Минхо немного сдвигается и наклоняется вперёд. Джисон наблюдает, как он снова берёт стакан, а затем опускает в него пальцы, и Джисон едва успевает задаться вопросом, для чего, прежде чем Минхо зажимает край сигареты между большим и указательным пальцами. Тот тихо шипит, когда он вытаскивает его изо рта Джисона, фильтр проскальзывает между его зубами. — Было бы славно не вести себя так отвратительно в помещении, — это всё, что он говорит, бросая сигарету на журнальный столик. Джисон закрывает глаза, считает до десяти, открывает глаза и изо всех сил старается не бросать в Минхо кинжалами, пока кладёт в карман зажигалку и оставшиеся сигареты, потому что если он собирается заставить Минхо согласиться на то, с чем он сюда пришёл, то ему, к сожалению, придётся вести себя хорошо. Он одаривает Минхо самой приторной улыбкой, которую только может изобразить, извиняясь, и ему приходится буквально прикусить язык, когда Минхо ухмыляется в ответ. Левая сторона его рта приподнята чуть выше правой, и он проводит рукой по полувлажным волосам, упавшим ему на глаза, а его глупо красивое лицо выглядит настолько глупо самодовольным, что Джисону приходится засунуть руки в карманы, чтобы не схватить Минхо за воротник футболки и не впечатать лицом в спинку дивана. — Я уже знаю, о чём ты собираешься попросить, — говорит Минхо. — Знаешь? — И ответ "нет". Джисон закатывает глаза. — Хорошо, тогда ты явно не знаешь, о чём я собирался спросить, иначе ты бы согласился. — Да? — Минхо изгибает одну бровь. — Разве ты не собирался сказать, что я нужен тебе для картины Хвана, которую выставят на аукционе через три месяца? — Нет, не собирался, — говорит Джисон, потому что это правда. — Никто не просит Хвана, но Хван просит Пикассо. — Чего? — Минхо хмурится. — Разве нет какого-то негласного правила о честности художников или что-то типа того, чтобы не красть работы друг друга? — Так и должно быть, — соглашается Джисон. — И ты мне для этого не нужен, — добавляет он. — Я мог бы справиться с этим и сам, если бы захотел. Я просто подумал, что буду великодушен и сделаю тебе предложение сотрудничать для нашего блага, но теперь ты можешь забыть об этом. Минхо фыркает. — Что бы ты тогда получил, если бы мог сделать всё сам и сохранить полную оплату? — Джисон отвечает не сразу, молча пытаясь придумать лучший способ ответить, и Минхо быстро добавляет: — Если только нет проблем? — Нет никаких проблем, — усмехается Джисон. — Неудобство, может быть, но не более того. Минхо мычит. — Хранилище? — после того, как Джисон кивает: — Ты прекрасно с этим справляешься. Я не вижу поводов для моего вмешательства. — Ты думаешь, я смогу просверлить стальной сейф посреди аукционного дома в центре города и не привлечь внимания? Минхо задумчиво мычит. — Хорошо, ну, на самом деле есть кое-что, что ты можешь использовать в такой ситуации, — говорит он, и Джисон чуть-чуть наклоняется ближе. — Джисони, ты когда-нибудь слышал об "отвлечении внимания"? — спрашивает он, произнося это слово медленно и чётко, словно для маленького ребёнка. — А ты когда-нибудь слышал о том, что "это всё ещё не даёт полной гарантии" и "вероятно, есть стеклянные защитки, так что сверлить всё равно бесполезно?". Минхо даже не моргает. — Это всё? Это всё, с чем тебе нужна помощь? — Ну, это твоя специальность, так что можешь догадаться. — Если ты можешь сделать всё остальное самостоятельно, то хранилище тоже не должно быть проблемой. Если ты думаешь, что достаточно хорош, чтобы справиться со всем остальным сам, я имею в виду, — он еще больше откидывается на спинку сиденья, выгибая одну бровь. — Если, конечно, ты так думаешь. — Я думаю, тебе стоит сходить нахуй, — холодно отвечает Джисон. — Это предложение? Джисон стиснул зубы и не стал удостаивать это ответом; он встаёт с дивана и подходит к стеклянной двери балкона, доставая при этом зажигалку. Он пытается достать и сигареты, но останавливается с коробкой, наполовину уже торчащей из кармана, когда замечает ящики с цветами, прислоненные к перилам. Вздохнув, он засовывает сигареты обратно, всё ещё нервничая и решив вместо этого отвлечься зажигалкой, открывая и закрывая крышку пальцами. Не то чтобы одна сигарета нанесла непоправимый вред тупым маргариткам Минхо, но Джисону всё равно было бы жаль, и только потому, что цветы красивые — даже если они и закрылись на ночь — и невинные свидетели; это не имеет никакого отношения к тому факту, что Минхо приложил усилия, чтобы содержать их даже во временной квартире. Джисон не знает, как долго он остаётся там, но только когда у него начинает болеть подушечка большого пальца от постоянного прокручивания кремниевого колёсика, он слышит, как позади него открываются двери. — Ты собираешься торчать здесь всю ночь или мне вызвать полицию? — в голосе Минхо нет настоящего раздражения, и Джисон фыркает через нос. — Конечно, можешь заодно показать им, что Дега стоит у тебя рядом с книжной полкой. Думаю, им это будет куда интереснее. Боковым зрением он видит, как Минхо делает шаг вперёд, пока не оказывается рядом с Джисоном. Он задумчиво мычит, прежде чем сказать: — Нет, я почти уверен, что их бы куда больше заинтересовало то, что Хан Джисон здесь, — он неопределенно машет рукой между ними, на фоне тёмного ночного неба. — Как бы то ни было, ты намного ценнее, чем когда-либо могла бы стать та старая картина. Драгоценный. Джисон не обращает внимания на то, что ни власти одной страны, ни Интерпол в целом знать не знают их настоящих имён, и что "Хан Джисон" ничего для них не значит. — Ну, чёрт, думаю, что могу покраснеть. Минхо однобоко улыбается ему, и его острые зубы практически блестят в окружающей их ночи. Он кладет руку на плечо Джисона, и тот почти чувствует тепло его прикосновения через куртку и кожу. — Иди краснеть в своей квартире. В любом случае, она больше моей, — Джисон ничего не может поделать с тем, что при этих словах его голова сразу же полностью поворачивается к Минхо. Минхо вопросительно поднимает бровь, прежде чем до него быстро доходит, и закатывает глаза. — Я знаю, что ты делаешь себя моложе на всех своих документах, — ложь, потому что Джисон знает, что Минхо знает, что он наоборот всегда добавляет пару лет, — но ты не должен вести себя так. — Должен ли я тогда вести себя как ты, начать принимать лекарства от гипертонии и ложиться спать до девяти? — Джисон вздыхает. — Подожди, тебе уже пора спать? Извините, мне не стоило отвлекать старика от сна. На мгновение Джисон не уверен, выглядит ли Минхо больше так, будто он собирается засмеяться, или перекинуть Джисона через перила балкона; но затем он улыбается, тошнотворно мило, и сильно сжимает плечо Джисона, почти болезненно впиваясь большим пальцем в кость. — Я думаю, тебе стоит пойти домой, приобрести измеритель звукового давления и начать практиковаться, если ты хочешь сначала добраться до этой картины.***
Джисон не ожидает снова увидеть Минхо две недели спустя, когда он обедает в маленьком ресторане якинику в Цурухаси, но он не особо удивлён, когда Минхо входит через парадные двери. Он ничего не говорит, когда Минхо направляется к его столу, наполовину потому, что Джисону любопытно, почему Минхо здесь, а наполовину потому, что он чувствует небольшое облегчение от того, что будет не так сильно выделяться, сидя там в одиночестве. Минхо отодвигает стул напротив него, закатывает рукава, берет пару запасных щипцов со стола и тычет в мясо. Нарезки тонкие, но Джисон только что положил их на гриль, и он так и говорит, но Минхо всё равно берет кусок, проверяя нижнюю сторону, прежде чем с шипением положить его обратно; кладёт и щипцы, упирается локтями в стол и подпирает подбородок руками, прежде чем, наконец, говорит: — Тебе не кажется расточительством есть это здесь, когда ты можешь делать это же дома? — Я жду кальби, — возражает Джисон. — А ты говоришь, как твоя мама. — Ну, это правда, — закатывает глаза Минхо. — Ты не мог взять суши? Или удон? — Я могу заказать на дом суши и удон, — замечает Джисон, хотя и понимает, что имеет в виду Минхо. Минхо мычит, снова берёт щипцы, переворачивает один из кусков мяса, а затем и остальные, как только он видит, что первый хорошо прожарился с одной стороны. Джисон решает перейти к делу. — Почему ты здесь? — спрашивает он, когда Минхо кладёт ему на тарелку кусок жареного ребра. Только после того, как он снял остатки мяса с гриля, положил одинаковое количество мяса на обе тарелки и доложил вторые порции, Минхо снова заговорил. — Ты ещё не продал серьги? — Смотря как посмотреть. — И как смотрится? Джисон наконец откусывает, обдумывая вопрос; мясо нежное и сочное, оно почти тает на языке, и он едва не забывает ответить. — В зависимости от того, получу ли я за них более высокую сумму, — это ложь, потому что Джисон даже не думал окладывать их, да и не планирует. — Какое самое выгодное предложение ты получил? — Минхо тоже начинает есть, и Джисону приходится проигнорировать тихий довольный стон, который тот издает, и то, как он плотно закрывает глаза всего на секунду, смакуя вкус. — Я не продам их тебе, — говорит Джисон, опуская свой очередной кусок жареного мяса в рот. — Это не для меня. — говорит Минхо. — Для моей мамы. Джисон стонет, потому что, ну конечно, для мамы. — Пожалуйста, не приплетай сюда маму, — вздыхает он. Джисон не может отказать мамам; Минхо знает, что тот не может. — Я буду чувствовать себя мудаком. — Ну, я не думаю, что это как-то взаимосвязано, — Джисон пинает голень под столом. — Ты действительно думаешь, что я поверю, что ты собирался выкрасть драгоценности из музея в качестве подарка для своей мамы? — Я просто не думаю, что современные ювелиры обладают тем же подходом, что присущ антиквариату, — говорит Минхо, его глаза серьёзны, но уголки рта едва дёргаются. Джисон смотрит на него, пока кладет пару овощей на гриль; морковь и стручковый перец, которые слегка обжаривает, прежде чем снять с огня, кладя несколько кусочков на тарелку Минхо. — Ты ведь собираешься их переделать, прежде чем отдать ей, верно? — он не осознает значения своих слов, пока они не срываются с его губ, и Минхо даже не пытается скрыть ухмылку. — Заткнись, — быстро говорит Джисон. — Ты всё равно не получишь их бесплатно. — Конечно, нет. Я бы чувствовал себя совершенно ужасно, если бы просто взял у тебя что-то подобное. Джисон сужает глаза. — Сейчас ты их вообще не получишь. Улыбка Минхо становится шире. — Да, потому что ты отдашь их мне после того, как я помогу тебе с аукционом. — Кто сказал, что это предложение всё ещё в силе? Это определенно так, но Джисон не собирается так просто договариваться после того дерьма, которое Минхо выкинул, когда Джисон попросил в первый раз; и он должен задаться вопросом, что заставило Минхо передумать, кроме того, что он захотел получить эти серьги. — Уже нет? Джисон делает вид, что думает об этом, жуя кусок моркови. — Не так же как в первый раз, поскольку ты тоже получишь драгоценности. Мы поделим, мм, скажем, шестьдесят на сорок. К удивлению Джисона, Минхо качает головой, небрежно махнув рукой. — Можешь оставить себе полную сумму, мне правда нужны только эти серьги. Джисон моргает. — Серьёзно? Это всё? Не то чтобы он до сих пор не знал об особенном образе жизни Минхо; хранить ровно столько денег, чтобы жить комфортно, а остальную часть своего дохода отдавать анонимными пожертвованиями различным, бесчисленным достойным благотворительным организациям — мало чем отличаясь от собственного стиля Джисона. Но то, что Минхо не хочет ни цента, всё равно удивительно. Всё, что делает Минхо, это кивает, откусывает ещё один кусок и поджаривает остатки мяса на гриле; Джисон пожимает плечами. — Хорошо, в таком случае тебе лучше написать моё имя на подарочной бирке, потому что, если это достаточно особенный подарок, чтобы ты мог не платить за него, тогда я хочу место в книге хороших твоей мамы. — Я позабочусь о том, чтобы ты получил целую энциклопедию.***
Восемь — уже шесть с половиной — недель — это больше, чем Джисон обычно тратит на планирование работы. Но теперь, учитывая масштаб нынешней, а ещё тот факт, что количество ограблений, которые он и Минхо совершили на всех аукционах вместе, можно пересчитать по пальцам одной руки, это небольшая натяжка. Не исключено, но всё же. У них было достаточно времени, чтобы успешно составить документы на здание; набор распечаток и небольшое количество диаграмм, которые они отсортировали, отфильтровав всё ненужное; им удалось собрать достаточно информации о типе применяемых мер безопасности, чтобы Джисон собрал несколько демонстрационных досок для потенциальных систем контроля доступа, с которыми они будут работать. Сейчас он работает над ними, немного разочарованный тем, насколько просты некоторые автономные системы; большинство полагаются исключительно на устрашающую, высокотехнологичную внешность, и Джисон может обойти их с помощью всего лишь одного перерезания проводов. Вздохнув, Джисон вытягивает руки перед собой, отталкивая доску, над которой он сейчас работает, от себя, когда он дает себе передышку и оглядывается, чтобы посмотреть, что задумал Минхо. В каком-то плане работа напоминает ему школьный проект. До сих пор они оба выполняли свои собственные задачи. Джисон работает над поиском лучшего способа взлома систем, а Минхо будет выбирать между тем, что эквивалентно скучной бумажной работе и оттачиванием своих навыков взламывания. Но Джисон и близко не тратил столько времени на тщательное изучение своих оценок, сколько Минхо; большую часть дня проходит через серию вскрывания множества разных сейфов и хранилищ. Иногда Джисон проверяет его на время, просто потому что, чёрт возьми, что не зная точной марки и модели сейфа, в которой им нужно будет попасть, у них нет возможности узнать, похожи ли те варианты, которые взламывает Минхо. Но тайминги не перестают его удивлять. Джисон молча восхищается тем, как Минхо сокращает время от сорока минут до тридцати, а потом и к двадцати всего после нескольких повторений; в том, как он может снизить по крайней мере до двадцати минут на большинстве разных сейфов. Минхо держит ручку и листок бумаги, на которых по ходу дела записывает цифры для возможных точек соприкосновения, и когда он начинает рисовать их в виде графика, Джисона действительно поражает, насколько опытен Минхо. Он всегда знал это, и это неудивительно, но видеть, как методично Минхо работает с цифрами, сосредоточенно закусив губу, когда плавно щёлкает циферблатом между пальцами — это то, к чему Джисон не был готов. У Джисона возникает чувство, что-то между благоговением и восторгом, оседающее в его груди каждый раз, когда он наблюдает за работой быстрых, ловких рук Минхо. — Перестань пялиться, — говорит тогда Минхо, и Джисон садится, переводя взгляд с его рук на лицо. Его глаза сосредоточены на циферблате, но он на мгновение поднимает взгляд, чтобы посмотреть прямо на Джисона, и говорит: — Я не могу сосредоточиться, когда твои огромные жуткие глаза так смотрят на меня. — Это ты жуткий, — парирует Джисон, но тут же жалеет об этом, съёживаясь перед самим собой. Минхо фыркает. — Мне притвориться, что ты этого не говорил? — Да, пожалуйста, — стонет Джисон. — Я только что сказал что-то очень остроумное, и теперь ты будешь плакать из-за этого. Отложив ручку, Минхо сжимает свободную руку в кулаке и делает вид, что вытирает слёзы с глаз. — Я опустошен, — невозмутимо говорит он, — и я плачу из-за этого, — добавляет он. Он снова смотрит на Джисона с едва заметной улыбкой, играющей на его губах, и Джисон сильно откашливается, прежде чем подтянуть доску, над которой он работал, обратно к себе; он держит свои гигантские жуткие глаза при себе до конца дня.***
Сам аукцион является публичным мероприятием, и аукционный дом опубликовал онлайн-каталог работ за несколько недель до самого аукциона, где указаны цены продажи, история произведений и другие работы художников. Сайт также предоставил информацию о предпродажной выставке, давая возможность побродить по выставочному залу и воочию увидеть, как всё устроено и расставлено. Джисона не особо заботит предпродажная выставка. Они собираются забрать картину прямо из хранилища в задней части дома, где им всё равно не позволят увидеть фактическое местонахождение, даже если они забредут туда под видом интересующихся коллекционеров произведений искусства, и это пустая трата времени, чтобы потратить целый день на осмотр главной комнаты, когда они только на мгновение будут проходить мимо. Минхо не согласен. — Мы всё равно должны пойти и проверить. Нет, на самом деле, мы обязательно должны проверить это. Почему бы не воспользоваться возможностью посетить саму сцену, когда двери к ней буквально будут открыты для тебя? — Потому что мы уже собираемся застолбить это место в целом, а выставочный зал — это даже не настоящая сцена, — хмуро повторяет Джисон. — Что, чёрт возьми, ты имеешь в виду под "не настоящая сцена"? — Минхо усмехается, и Джисону приходится взять ручку в руку, прежде чем он щелкает ею и выливает чернила на схемы, разложенные на полу гостиной его квартиры в Чаояне, минимальная мебель придвинута к стенам, чтобы освободить место. — Это всё ещё часть самого места проведения, конечно, это настоящая сцена. — Хорошо, тогда... — Джисон делает паузу, чтобы провести рукой по чертежам аукционного дома, — Пожалуйста, покажи, где именно мы собираемся пройти мимо двери в смотровую комнату на пути к хранилищу, — он фыркает и проводит рукой по затылку, где волосы начали прилипать к затылку от пота. Минхо даже не удосужился посмотреть вниз. — Какие у тебя проблемы с подготовкой? Пожалуйста, покажи мне, когда осторожность шла не так, как надо. — Я не говорил, что подготовка — это проблема, — огрызается Джисон. — Всё, что мы собираемся делать, это терять время, если мы проведем целый день, бродя посреди толпы, когда мы даже не сможем сделать там ничего полезного, и когда охрана будет особо усиленной. — Хорошо, — говорит Минхо. — Скажем, мы не пойдём туда, а потом в день, когда мы туда доберёмся, окажется, что Пикассо даже нет в хранилище и он всё ещё выставлен на обозрение. И у них вообще нет никаких планов размещать его. И что? — Это не так работает, — Джисон закатывает глаза. — Они не собираются просто снимать его со стены и отдавать тому, кто предложит самую высокую цену. Они снова договорятся о цене, и дом всё равно сохранит картину у себя ещё на неделю. — Я знаю, как работает аукцион, Джисон, — и Джисон ненавидит то, как Минхо говорит так спокойно, как будто это каким-то образом делает его более вразумительным. И, может быть, Джисон устал, стрессует и совершенно закостенел от напряжения, и Минхо делает им обоим одолжение, сохраняя спокойствие, но это не значит, что он стал менее раздражающим. — И что? — Джисон практически выплевывает. — И то, что всё ещё глупо упускать шанс прийти раньше, особенно когда витрины будут открыты, — у Минхо напряжённое выражение лица, и он откидывается на диван, который они отодвинули в сторону. Сидя там с закатанными рукавами рубашки, он скрещивает руки на груди, и ткань туго натягивается на его плечах. Джисон хмурится, дёргая за воротник своей рубашки, потому что весна, может, и подходит к концу, но в комнате всё ещё слишком тепло, и спор с Минхо не помогает. Он понимает, что снял бы рубашку, если бы Минхо не было рядом; и от этого внезапного осознания того, что он не может делать то, что хочет, впервые за долгое время — возможно, в принципе впервые — только из-за Минхо, у Джисона покалывает кожу, и он становится не в состоянии думать ни о чём, кроме того, как сегодня жарко и как досадно хорошо выглядит Минхо, даже когда он смотрит на Джисона с недовольно сморщенным лицом, и как сильно Джисон хочет раздеться в своей собственной квартире, за которую он платит своими собственными нелегально заработанными деньгами. — Мы уже собираемся осмотреть это место, — повторяет Джисон. — Тогда мы получим все расписания и дополнительную информацию о безопасности. Уделять дополнительное время предпродаже просто излишне. Минхо подтягивается и падает на диван позади него, и Джисон тоже встаёт, садясь на журнальный столик у боковой стены. Спина начинает болеть от того, как он сидел всё это время, сгорбившись на полу. — Ты когда-нибудь слушаешь себя? — спрашивает Минхо. — Знаешь, что тебе стоит делать? Тебе надо как-нибудь записать свою речь, а потом прослушать её, чтобы точно понять, как звучит всё это дерьмо из твоего рта. — Тебе стоит последовать своему собственному совету, — усмехается Джисон. — Тебе это нужно больше, чем кому-либо. — Прости, — говорит Минхо тошнотворно-сладким голосом и ни в малейшей степени не выглядит сожалеющим. — Это тебя расстроило? Это ударило по твоему большому мальчишескому эго? Джисон хмурится. — Завались нахуй. Минхо откидывается назад, упираясь обоими локтями в спинку дивана, и наклоняет голову. А потом он имеет настоящую наглость резко и коротко цокнуть языком, и одного этого достаточно, чтобы явный гнев немедленно овладел чувствами Джисона. А затем, подняв одну бровь, Минхо смотрит ему прямо в глаза и говорит: — Заставь меня. Это одна из самых глупых вещей, которые он мог сказать. Это самая глупая, самая детская, самая несносная приманка в мире, и Джисон это знает. Он знает это, но он всё ещё встаёт идёт прямо к Минхо ещё до того, как его мозг успевает осознать все эти движения, которые он делает. Джисон останавливается прямо перед ним, встаёт так, что на мгновение почти нависает над Минхо; а тот держит голову ровно на месте и просто закатывает глаза, чтобы посмотреть на Джисона из-под ресниц. Стиснув зубы, Джисон поднимает одно колено и ставит его на кожаные подушки дивана между ног Минхо, и, упираясь одной рукой в спинку дивана, заключая Минхо в клетку, он поднимает другую руку, крепко обхватывая Минхо за подбородок. И Минхо явно не ожидал, что Джисон сделает это, потому что его дыхание перехватывает в горле достаточно громко, чтобы Джисон смог это услышать, но проходит всего мгновение, прежде чем он быстро восстанавливает самообладание и возвращает своему лицу выражение абслютной бесстрастности. Джисон меняет тактику, хватая Минхо за челюсть, кончики его пальцев резко впиваются в кость, когда он заставляет его поднять голову. Минхо не говорит ни слова, и, если не считать того, что он слегка вздрогнул, он, похоже, ничуть не обеспокоен. Но когда Джисон опускает руку ниже, кладя её на шею Минхо, на место чуть ниже его челюсти, он чувствует это: быстрое трепетание его пульса под большим и указательным пальцами. Горло Минхо напрягается, когда он сглатывает, мышцы двигаются под ладонью Джисона, и тот переводит взгляд вниз, чтобы проследить за этим движением, а затем снова вверх, чтобы посмотреть, как Минхо высовывает кончик языка, облизывая губы. Джисон наклоняется ниже, наклоняется ближе, пока его лицо не оказывается всего в нескольких дюймах от лица Минхо. А затем, медленно, наблюдая за реакцией Минхо, он сдавливает горло Минхо, лишь слегка придавливая яремную вену. Минхо резко вдыхает через нос, глаза на мгновение закрываются, прежде чем он снова их открывает. — Могу я? — хрипло спрашивает Джисон. Минхо хрипло и тихо усмехается. — Разве ты не должен заткнуть мне рот? Джисон поднимает ладонь достаточно, чтобы заставить Минхо откинуть голову ещё сильнее. — Хочешь, чтобы я? — спрашивает Хан, медленно и тихо, так что его голос звучит намного глубже, чем обычно; прижимает большой палец к суставу челюсти Минхо и наблюдает, как дёргается его бровь, а щёки покрываются румянцем. — Хочешь, чтобы я заткнул тебя? Он убирает руку с горла Минхо, крепко удерживая его за подбородок, наклоняется ещё ниже, отпуская его на спинку дивана и хватая Минхо за затылок, и падает на его колени, прежде чем успевает потерять равновесие. Он позволяет своему весу переместиться вперёд и игнорирует заминку в дыхании Минхо, когда скользит рукой на дюйм вверх, вплетая пальцы в мягкие волосы на затылке старшего, один раз настойчиво дёргая. Джисон больше не спрашивает; крепко держит Минхо, пальцами крепко сжимая челюсть и потирает большим пальцем место под ухом, пока Ли не выдыхает тихое: — Да. С волнением в животе и взмокшей шеей, Джисон своей хваткой на челюсти Минхо ещё сильнее прислоняет его голову к спинке дивана, придвигаясь ближе, пока не почувствует, как грудь Минхо прижимается к его собственной. Так близко, и их губы едва касаются друг друга, а между ними не образуется что-то вроде притяжения, прежде чем Джисон полностью прижимает их рты. Он крепко целует Минхо, так, что зубы грубо прижимаются к внутренней стороне губ, и это почти больно, но он наслаждается этим; это укус, который он так хочет почувствовать. Джисон целует его сильно и беспорядочно, и только углубляется, когда Минхо отвечает на поцелуй, губы дрожат под требовательным давлением Джисона. Его руки грубо держатся за волосы Минхо, и он не сдерживается, когда так ощутимо прикусывает губу Ли, проходясь языком по ряду зубов и посасывая язык. Он, не теряя времени, тесно прижимается к Минхо, пока его бёдра не дёрнутся ему навстречу. Джисон отстраняется только для того, чтобы ослабить хватку в волосах Минхо и провести ладонью вниз по его груди поверх рубашки, сжимая чётко очерченные мышцы и пригвождая его назад, когда Минхо снова пытается наклониться вперёд. Джисон позволяет другой руке скользнуть вниз от челюсти обратно к горлу старшего, аккуратно передавливая поток воздуха, чем вызывает у него всхлип. Он удерживает Минхо на месте, когда наклоняется вперёд и обводит языком раковину его уха; ниже, прихватывая мочку зубами, не настолько сильно, чтобы укусить, но что-то на грани этого — лишь намёк на лёгкую боль от сжатия зубов на мягкой плоти. Он не ожидал, когда Минхо начал двигаться; внезапно его руки заскользили вверх по бёдрам Джисона, задерживаясь там всего на мгновение, прежде чем обхватить его задницу, притягивая его к себе так резко, что руки Джисона сами собой вздрагивают, обхватывая Минхо за шею с испуганным вздохом, и Минхо быстро использует возможность просунуть руки Джисону сзади под рубашку. Руки Минхо маленькие, но никак не утончённые, скользят по очертаниям рёбер Джисона, прежде чем скользнуть вниз по бугоркам его позвоночника. Его прикосновения обжигающе горячие, и Джисон выгибает спину прежде, чем успевает сдержаться. Ему требуется приложить больше усилий, чем Джисон хотел бы признать, чтобы подавить дрожь, которая грозится пробежать по нему, когда Минхо начинает лениво поглаживать большими пальцами ямочки по обе стороны от его позвоночника. Едва он успевает прийти в себя, как Минхо наклоняет голову вперёд; а затем, когда Минхо прижимается ртом к шее Джисона, накрывая и посасывая выпирающий кадык, короткие ногти сильно впиваются в кожу, когда он проводит руками по спине Джисона, пока не сжимает крепко его за талию. Кончики пальцев Минхо впиваются в мягкую кожу на животе Джисона, когда благодаря своей хватке он грубо маневрирует им, располагая Джисона так, как только захочет, пока не усаживает его верхом на одно из своих бёдер. Ли сжимает руки на талии Джисона до такой степени, что тот не удивился бы, увидев следы в форме кончиков пальцев на утро, наблюдая за младшим, когда он осторожно, неуклонно направляет бёдра Джисона медленными движениями вперёд и назад. Это скорее издевательски, чем приятно, но любое потенциальное смущение, которое могло возникнуть у Джисона в его нынешнем положении, затмевается внезапной потребностью в большем; в животе затягивается почти болезненный узел, а кровь быстрее бежит по венам. Его бёдра дернулись вперёд, сильно и отчаянно скользя по крепким, напряжённым мышцам бедра Минхо под ним, когда он крепко зажмурил глаза. Он чувствует губы Минхо на своей шее; в том месте, где сердце пульсирует. Как только он выстраивает устойчивый ритм, руки Минхо отпускают его талию, скользя вниз по его бёдрам, снова хватая за задницу, резко притягивая его к себе и заставляя Джисона быстрее тереться о его бедро. — Минхо, — выдыхает Джисон. Он не может придумать, что ещё сказать; продолжает качать бёдрами вперёд-назад, чувствуя, как передняя часть боксеров становится влажной от предэякулята. — Минхо, — повторяет он. Он звучит жалко даже для собственных ушей, и почти неприятно, насколько горячей становится задняя часть шеи и затылка. — Джисон, — говорит Минхо тем же тоном, и в его тоне что-то не такое злобное, как насмешка, но всё же близкое. Он медленно поворачивает голову, проводя носом по щеке Джисона, проводя языком по подбородку, и Джисон уверен, что Минхо должен чувствовать жар жуткого румянца на его лице. Его руки находят ремень Джисона, быстро расстегивая пряжку, прежде чем перейти к пуговице джинсов, и Хан не мешает Минхо расстегнуть их. Он стаскивает их вниз так низко, как только удаётся, пока Джисон всё ещё сидит верхом на его бедре, а затем похлопывает его по бедру. — Поднимись, — он говорит это как приказ, и Джисон отчасти задумывается над тем, чтобы не слушать его, но другая часть быстро становится слишком отчаянной из-за рук Минхо, поэтому он подчиняется. Джисон приподнимается на коленях, которые не хотят полностью слушаться его, и позволяет Минхо стянуть джинсы, пока у него не появляется достаточно места, прежде снова усадить Джисона обратно на свои колени. Его бёдра вздрагивают от более сильного трения джинсов Минхо о его член через тонкий материал боксеров; а затем Минхо обхватывает пальцами твёрдый силуэт его члена через ткань. Джисон резко вздыхает, его голова падает на плечо Минхо, когда тот лениво поглаживает его, чуть сильнее прижимая пальцы, и Джисон дрожит, поднимая руки, крепко сжимая бицепсы Минхо. А затем Минхо просовывает руку под резинку боксеров Джисона и берёт его член — полностью твёрдый и истекающий — в свою руку. И даже этого достаточно: просто кожи Минхо на его собственной, чтобы Джисон уже почувствовал знакомое напряжение в животе и мурашки по позвоночнику. Минхо обхватывает пальцами член Джисона, и лёгкий смущающий стон вырывается из его рта, прежде чем он успевает его остановить, когда медленно перекатывает бёдрами, толкаясь в руку Минхо. — Хорошо? — спрашивает Минхо низким, напряжённым голосом, как будто он молчал несколько часов. — Отъебись, — стонет Джисон ему в плечо. Рука Минхо мгновенно исчезает с его члена, чтобы нанести небольшой, но сильный шлепок по бедру Джисона. Это едва ли сложно сделать, и именно неожиданность самого действия, а не сила, вырывает из него стон, граничащий между вздохом и всхлипом. Обхватив одной рукой бедро Джисона, другой Минхо вплетает пальцы в волосы Джисона, хватая его за затылок и резко дёргая, так что тот вынужден посмотреть Минхо в лицо. — Хорошо? — повторяет он. Джисон пытается сформулировать ответ, но терпит неудачу, беспомощно подбирая слова. А затем Минхо проводит рукой по его бедру, снова касаясь, уверенно проводит ладонью по длине его члена, и Джисон забывает даже о попытках что-то ответить. Он отчаянно качает бёдрами вперёд, гоняясь за теплом руки Минхо, прежде чем тот снова отдёргивает её; и, когда Джисон приподнимает бёдра, Ли выпускает из хватки его волосы, вместо этого крепко удерживая за талию обеими руками и удерживая его неподвижно. Заикаясь, Джисон пытается качнуться вперёд и стонет, когда не может свободно этого сделать. Он хочет большего; такое чувство, что он вот-вот расплачется от разочарования. Он прижимается к Минхо, прежде чем успевает остановиться, утыкаясь переносицей к холмику выпирающей ключицы. Он чувствует запах одеколона Минхо: что-то чистое, лёгкое и незнакомое. Чувствуя, как жар накапливается внизу живота, Джисон горячо дышит, короткие обрывки голоса пробиваются сквозь низкие стоны. Его тело горит, и сквозь шум крови в ушах он слышит, как Минхо говорит ему придвинуться ближе, сильнее прижаться к нему. Так Джисон и делает. Он обнимает Минхо за плечи и прижимается к нему; и его член сильнее прижимается к животу Ли, плотно потираясь между ними, и младший чувствует, как Минхо вздрагивает. Дыхание Джисона становится короче, резче, обрывается вздохами; он весь вспотел, и всё его тело напряжено до предела. Минхо снова напрягает мышцы бёдер, и Джисон, матерясь, зарывается лицом в изгиб его шеи. А потом становится тепло, невыносимо жарко. Оргазм Джисона немедленно подступает, хотя он не хочет этого признавать, и ещё меньше хочет кончить спустя всего нескольких минут езды на бедре Минхо, как какой-то подросток. Он чувствует себя почти пьяным, но знает, что это не так; и он так сильно хотел держать себя в руках, не развалиться полностью под прикосновениями Минхо, но он также думает, что Минхо может сделать что угодно прямо сейчас, вообще что угодно с ним, и он растает в его руках. Поэтому он поднимается, вставая на колени, кладёт одну руку на плечо Минхо, а другую на его грудь, и толкает, заставляя того лечь на спину. Минхо едва успевает поймать себя предплечьями, и он смотрит на Джисона широко открытыми глазами, пока тот подползает ближе, полностью прижимая его. Джисон грубо хватает Минхо за плечи, всем своим весом прижимая Минхо к дивану и ставя колени по обе стороны от его бёдер, блокируя. И Джисон знает, что, если бы Минхо захотел, то мог бы запросто снова поменять их местами. Он выжидает момент, собираясь с мыслями и желая посмотреть, действительно ли Минхо станет это делать, и когда всё, что тот делает, это наблюдает, как Джисон смотрит на него, его грудь быстро вздымается и опускается, когда он переводит дыхание, то Джисон наклоняется и прижимается открытым ртом к его шее. Он чувствует, как Минхо замирает под ним, проводя языком вверх по линии вены на его шее; пробует на вкус солёную от пота кожу и чувствует учащение пульса Минхо под своими губами и слышит резкий вдох, когда отстраняется и дует на влажную дорожку. Джисон наклоняется ближе, его хватка скользит вниз к талии Минхо, когда он проводит зубами по его шее, кусая мышцу, переходящую в плечо. Затем он наклоняется, подхватывает подол рубашки Минхо пальцами и резко дёргает. Минхо ничего не говорит, лишь приподнимает себя на локтях, позволяя Джисону расстегнуть и спустить ту до локтей, прежде чем он снова толкнёт Минхо обратно. И там, нависая над ним, Джисон проводит руками по бокам Минхо, чувствует, как тот дрожит под его ладонями, и вынужден прикусить губу, чтобы подавить стон. Снова наклонившись, Джисон проводит краями зубов по ключице Минхо, прикасаясь губами к теперь уже обнаженному пространству его груди. Он позволяет своему рту открыться ещё шире, облизывая кончиком языка тонкую влажную полоску между грудными мышцами Минхо; облизывает один торчащий сосок, затем другой, кусая его грудь ровно настолько, чтобы заставить Минхо заскулить, отчаянно задыхаясь. От этого звука в животе Джисона разливается жар, и он матерится; снова кусает Минхо, прижимаясь ртом к груди; на мгновение останавливается, облизывая крошечную родинку в верхней части его груди, двигается вверх, пока не прижимается зубами к шее Минхо, чуть ниже его уха. Он почти целует нежную кожу, прежде чем спохватиться, и вместо этого втягивает кожу до синяка. Это достаточно высоко, чтобы его было видно, но Джисон на самом деле не думает, что это имеет большое значение, потому что у Минхо нет дневной работы. Минхо тихо вздыхает, когда Джисон отстраняется от его шеи и крепко прижимает два пальца к нежной коже, но помимо этого он молчит, и Джисон хочет услышать его снова. Поэтому он снова обхватывает рукой шею Минхо, впиваясь большим пальцем в лёгкий расцветающий синяк, надавливая ладонью на переднюю часть горла. Это не сложно, и Джисон не применяет никакой силы, он просто позволяет своей руке лежать там, держа его, но он всё равно получает ту реакцию, которую хочет. — Джисон... блять, — мурчит Минхо, поднимая бёдра. Джисон давит немного сильнее, чтобы снова услышать этот звук от Минхо, а затем убирает хватку с его горла, вместо этого хватая обеими руками и надавливая большими пальцами на нежную кожу под бедренными косточками Минхо, прижимая его к дивану, удерживая неподвижно и потираясь о него; жёстко, грубо и властно, каждое движение его бёдер выбивало из Минхо сладкие, медленные стоны. — Так вот как ты хочешь? — хрипло бормочет Джисон, отодвигаясь назад и усаживаясь на бёдра Минхо; проводит тупыми концами ногтей по груди, по мягкой коже его живота; проводит большим пальцем по светлой линии волос, исчезающей в его джинсах, прежде чем грубо надавить ладонью на член Минхо; смотрит, как закатываются его глаза. — Хочешь устроить беспорядок в своих штанах для меня? — Да пошёл ты, — выдыхает Минхо, несмотря на это обхватывая пальцами запястье Джисона, не давая ему отстраниться, его бедра беспокойно толкаются вверх. Он прикусывает нижнюю губу достаточно сильно, чтобы она побелела, а на его щеках появился красивый румянец цвета пиона, и Джисон издает какой-то странный горловой звук при виде этого, потому что внезапно этого становится недостаточно. Сползая вниз и становясь на колени, Джисон просовывает пальцы под пояс джинсов Минхо и дёргает их вниз. Вот только они не двигаются из-за ремня, который Джисон в спешке забыл расстегнуть; максимум, чего он достигает — это стаскивает Минхо ниже по дивану, и то, как это заставляет Минхо немедленно разразиться лёгким смехом, заставляет шею Джисона покраснеть от смущения. Джисон фыркает и быстро расстегивает ремень Минхо, и тот смеётся сильнее, когда его трясёт, пока Джисон вырывает ремень через петли на джинсах. Этот звук посылает ужасную волну чего-то, что слишком похоже на привязанность, ударяющей в грудь Джисона. И блеск в глазах Минхо, даже после того, как он взял себя в руки, продолжает делать что-то ужасное с внутренностями Джисона, поэтому он одним резким движением стягивает джинсы Минхо до колен и опускает руку на внешнюю сторону обнаженного бедра Минхо — недостаточно сильно, чтобы это было шлепком, но достаточно, чтобы бёдра Минхо дёрнулись на это, а он сам тихо проскулил. Джисон чуть мягче кладёт другую руку на ногу. Бёдра Минхо мягкие и тёплые, когда Джисон проводит по ним ладонями, позволяя пальцам скользнуть под край его боксеров. Он чувствует силу в мышцах под своими руками, когда разминает их, довольный изумлённым вздохом, который он извлекает из Минхо, когда сильно нажимает большими пальцами на то место, где вершины его бёдра переходят в таз. Джисон проводит пальцами по ногам Минхо, царапая ногтями мягкую кожу с внутренней стороны и наблюдая за расцветающими розовыми линиями, оставленными после них; сглатывает слюну, которая быстро скапливается у него под языком при виде всего этого. Он снова опускается вниз, пока не прижимается открытым ртом к ноге Минхо; сначала проводит только губами по линии сухожилия под коленкой, потом поднимает голову так, что его язык скользит по внутренней поверхности бедра Минхо, оставляя там кожу блестеть от слюны. Он делает это снова, наклоняя голову, и на этот раз Минхо инстинктивно пытается сомкнуть ноги, когда щетина Джисона слегка царапает его. Джисон тут же удерживает его ноги раздвинутыми, крепко сжимая его кончиками пальцев, сильно впиваясь в нежную внутреннюю часть коленей Минхо, пока он не чувствует, как Минхо дрожит под его хваткой. А затем он совершенно намеренно проводит своим щетинистым подбородком по внутренней стороне бедра Минхо, наклоняет голову, потираясь такой же колючей стороной своей челюсти о мягкую, тонкую кожу взад-вперёд, пока бёдра Минхо не дергаются в сторону, а одна его рука не опускается, крепко хватая Джисона за плечо. Он не отталкивает его, просто держит руку там, чтобы удержать его, и Джисон воспринимает это как стимул, чтобы переключить свое внимание на другую ногу Минхо, и делает с ней всё то же самое: скользит ртом по дрожащему бедру Минхо и ощущает лёгкое трение по его коже, пока хватка Минхо на его плече не сжимается настолько, что причиняет боль. — Блять, — шипит Минхо. — Ты никогда не слышал о чёртовой бритве? Джисон поднимает лицо между ног Минхо, чувствует, как прохладный воздух касается капельки слюны на его подбородке, и встречает прищуренный взгляд Минхо. — Нет, не слышал, — прямо говорит он, затем наклоняет голову и вонзает зубы в бедро Минхо. Джисон не медлителен, но он методичен; дразнит, когда он проводит языком по краснеющей коже, покусывая мягкую плоть внутренней части бедра Минхо достаточно сильно, чтобы вырвать глубокий стон из его груди; проводит языком по разгоряченной коже Минхо, прежде чем на мгновение отстраниться, любуясь пышными розовыми засосами и неглубокими следами от зубов, которые он оставил. Он продолжает, пока на бёдрах Минхо не остаются быстро расцветающие влажные от слюны бутоны синяков, и, когда Джисон снова собирается укусить его, его губы скользят по коже, и ему нужно сжимать плоть Минхо, пока она не станет достаточно мягкой, чтобы он мог нормально закусить её между зубами. Он поднимает взгляд вверх, и всего становится сразу слишком много, когда Джисон видит раскрасневшееся лицо Минхо, сведенные вместе брови и тыльную сторону ладони, прижатую ко рту, то, как он закусил костяшки пальцев, и Джисон видит, как он проводит языком между ними, пока его бёдра поднимаются маленькими волнообразными движениями. Джисон даже не думает, что осознает, что делает это. Он поднимает голову ещё выше, так что его дыхание обдаёт член Минхо, его рот прямо над ним, но не касается, и Минхо сильно запрокидывает голову на кожаные подушки. Джисон тяжело сглатывает, опуская пальцы под пояс боксеров Минхо, передняя часть которых намокла в том месте, где его член оттопыривает ткань, и медленно стаскивает их вниз, пока они не достигают середины его бёдер. Его член истекает предэякулятом, тот стекает вниз по стволу на живот, и Джисон двумя пальцами проводит вдоль всей длины, другой рукой придерживая Минхо за таз, когда он слегка дёргается вверх. Джисон не уверен, куда именно двигаться дальше, но Минхо резко дёргает бедрами вверх, и когда Джисон толкает его обратно вниз твёрдой рукой, прижатой к его тазу, по бедрам Минхо пробегает дрожь, настолько сильная, что они почти вибрируют, и тогда Джисон точно знает, что он хочет сделать. Он подносит свободную руку к бёдрам Минхо, размазывает липкость на пальцах там, где его кожа всё ещё мокрая от слюны; снова поднимается на колени и хлопает Минхо по внешней стороне бедра. — Поднимись, — нечётко говорит он. Минхо фыркает через нос, и он даже не пытается скрыть то, как закатывает глаза, но всё же приподнимается на ладонях; позволяет манипулировать собой, пока Джисон не ставит его на колени, задирая рубашку настолько, насколько это возможно, прежде чем прижать ладонь между лопатками Минхо и надавить, пока его грудь не упрётся в подушки, а он не сложит руки под подбородком. Джисон чувствует, как у него пересыхает во рту от этого зрелища. Он такой твёрдый, что у него кружится голова, и на мгновение он сжимает себя ладонью, прежде чем приспустить джинсы настолько, чтобы обхватить пальцами свой член. Другой рукой он проводит кончиками ногтей от вершины позвоночника Минхо до самого копчика, чувствуя, как тот замирает под его прикосновением. Затем Джисон постукивает влажным кончиком своего члена по задней части бедра Минхо, чувствуя, как тот дрожит. — Ты ужасен, — стонет Минхо. — А ты нет? Джисон, не дожидаясь ответа, обнимает Минхо поперёк талии, просовывая руку между его ног и взяв его член в свою ладонь, чувствуя вес и предэякулят, стекающий по пальцам. Что бы Минхо ни собирался сказать, он прерывается резким криком, и он толкается бёдрами вперёд, толкаясь в руку Джисона. Хан проводит большим пальцем по головке, собирая обильное количество предэякулята, собравшегося там. А затем Джисон отводит руку назад, игнорируя то, как ругается Минхо, и проводит пальцами по внутренней стороне его бёдер, размазывая предэякулят, впиваясь пальцами в плюшевую плоть. Бёдра Минхо почти сдавливают его руку, когда Джисон пытается пошевелить ею, и только после того, как он проводит краями ногтей по гладкой нежной коже, Минхо становится податливым, и Джисон может заменить свою руку членом. Джисон наклоняется над спиной Минхо, упираясь рукой рядом с его головой, и наклоняется вниз, чтобы провести зубами по нежной коже за ухом Минхо, рядом с линией роста волос, пока трахает его между его горячих бёдер. Быстро и жёстко, это быстро становится грязным, поскольку его собственный предэякулят усиливает скольжение, и Джисон почти выскальзывает оттуда. Одной рукой сжимая ноги Минхо вместе, чтобы сильнее сжать его бёдра, Джисон двигает своими бёдрами, как будто по-настоящему трахает его, и Минхо хнычет, рассеянно тянет руку в сторону, пока не обхватывает пальцами предплечье Джисона, его ногти сильно впиваются в кожу, хватка настолько крепка, что Джисон вздрагивает, прежде чем снова шлёпает своими бёдрами по бёдрам Минхо. — Джисон, — скулит Ли, сильно напрягая бёдра. — Ты можешь... — он прерывается тихим безмолвным стоном, но Джисон догадывается, что он хотел сказать, перекидывая руку через его талию и обхватывая пальцами член. Джисон держит руку достаточно расслабленной, чтобы Минхо расстроился из-за этого и пытался гнаться за ней, но он понимает, что трения недостаточно, чтобы достигнуть хоть чего-то, и он матерится на Джисона сквозь стиснутые зубы. Он толкается в ладонь Джисона, судорожно перекатываясь вперёд, пока Джисон не вырывает свою свободную руку из тисков Минхо, чтобы провести ладонью по внешней стороне его бедра, чувствуя, как тот вздрагивает и сильнее сжимает бёдра вокруг члена Джисона. И когда Джисон скользит рукой вверх по бедру Минхо, где ударяет его ладонью, тот снова пытается заговорить, но у него выходит только скулёж, из-за чего он срывается на резкий гортанный хрип. Это единственное предупреждение для Джисона перед тем, как Минхо кончает, разливая горячее и густое семя по всей его руке. Он чувствует, как его собственный оргазм разжигается внутри, поднимаясь вверх и болезненно оседая глубоко внизу живота. Это чувство поднимается до тех пор, пока он не чувствует ничего, кроме желания внутри себя, переполняющего его. Его темп замедляется, и он наклоняется вперёд; ещё всего мгновение, и он будет за гранью. Джисон позволяет своему члену выскользнуть из-под тепла бёдер Минхо и отклоняется назад ровно настолько, чтобы, проведя по члену пару раз, сильно кончить на спину Минхо. Он стонет, наблюдая, как Минхо прогибается ниже от этого ощущения, и от вида того, как его сперма скапливается в изгибе позвоночника Ли. Успокаивающе проводя рукой по боку Минхо, Джисон внимательно ждёт его реакции. Вся его спина покрыта потом, тело всё ещё содрогается от едва заметной дрожи, и на этот раз Джисон не в силах сдержать себя, когда наклоняется и целует Минхо в плечо, как раз перед тем, как Минхо, наконец, поднимается на трясущиеся ноги и морщится, когда из-за движения сперма стекает вниз по его спине. И после всего этого они вернулись к тому, с чего начинали, оба сидят на полу после душа, и Джисон чувствует себя значительно менее раздражённым, когда жара не такая удушающая, его волосы мокрые и после того, как он кончил. Какое-то время они ничего не говорят, пока Джисон, наконец, не нарушает молчание и не говорит: — Ты можешь пойти на дурацкую предпродажу один, окей? Но ты не потащишь меня за собой и не заставишь тратить моё время. Когда Джисон поднимает взгляд от схем, Минхо приоткрывает губы, но ничего не говорит. Джисон закатывает глаза, но это он просто скорее дразнит. — Что, тебе всё ещё недостаточно? — спрашивает он с немного нервным смешком. Он видит, как горло Минхо вздрагивает, когда он сглатывает, прежде чем тот быстро моргает. — Нет, нет, всё нормально, — и отвернулся лицом к задёрнутым занавескам, прежде чем повернуться назад, бегая глазами по комнате, и лишь в конце возвращаются к глазам Джисона. — Это вполне нормально, пока один будет следить за всем. Джисон хмурит брови, не зная, что делать с этой реакцией, но мысленно пожимает плечами. — Ладно, хорошо. Тогда сделаем это.***
Джисон усвоил, что если что-то идёт не так во время работы, вообще что угодно, то не нужно продолжать. Если что-то идёт не по плану, даже самая мельчайшая деталь, то лучше всего всё приостановить, либо попробовать ещё раз, когда появится ещё одна возможность, либо вернуться к исходной точке и пересмотреть свой подход. Он не знает, что они должны делать, когда за две недели до дня аукциона — после нескольких недель тщательного планирования, дней обучения всех вариантов того, как отключить новейшие системы безопасности, и бессонных ночей, проведенных за слежкой периметра — Хван звонит ему, сообщая, что место проведения изменилось. — Дело в том, — говорит он тонким и тихим голосом из динамиков старого телефона-раскладушки, лежащим на столе между Джисоном и Минхо, — это не просто другое место в городе. Мероприятие будет в Лионе. — Лион, — ровно повторяет Джисон. — Типа Лион во Франции. Он слышит дрожь в голосе Хвана. — Да, Лион типа во Франции, — далее вздох, который, кажется, физически потрескивает в трубке. — Я пойму, если вы захотите отменить заказ. — Нет, — сказав это, Джисон удивляет и себя, и Минхо, чья голова поднимается от экрана телефона, и он широко открытыми глазами смотрит на Джисона. — Нет? — одними губами произносит он. — Нет? — Хван кажется сбитым с толку. Джисон отвечает, его рот над микрофоном телефона, но его глаза встречаются с Минхо: — Да, не беспокойтесь об этом. Просто отправьте новое местоположение, — он не ждёт ответа Хвана, прежде чем завершить разговор. — Джисон, — неуверенно говорит Минхо. — Ты действительно думаешь, что это хорошая идея? — У меня есть квартира в Лионе, — быстро говорит Джисон, но его ладони начинают потеть. — Дело не в этом, мы могли бы просто забронировать отель, — отмечает Минхо. — Я имею в виду, ты действительно думаешь, что это хорошая идея идти на это? Джисон не говорит ничего вроде "а почему нет?" потому что он знает, насколько нелепо планировать ограбление с нуля, имея на это всего две недели. Он вытирает руки о колени и кивает. — Я думаю, что мы уже провернули более рискованную работу, чем просто аукцион, и пусть у нас всего две недели, но нас двое, — он надеется, что звучит более дерзко, чем нервно, как он себя чувствует; он не может полностью понять выражение лица Минхо, и он не может сказать, убедят ли его эти надуманные рассуждения. Джисон хватает телефон со стола и нервно начинает открывать и закрывать его крышку. Наконец, после того, что кажется часовой тишиной, Минхо протягивает руку, забирает телефон из рук Джисона, пока он не сломал шарнир, и говорит: — Хорошо. — Хорошо? — недоуменно повторяет Джисон. Минхо кивает. — Хорошо. Если тебя это устраивает, то и меня тоже. — Серьёзно? — Джисон не ожидал, что это будет так просто, учитывая те разногласия, с которыми он пытался уломать Минхо согласиться, когда у них было ещё восемь недель. Минхо снова кивает. — Ага. Не понимаю, почему бы нам не продолжить, если мы уже потратили на это столько времени. Было бы глупостью не сделать этого. — Тогда не передумай позже, — говорит Джисон, а затем отталкивается от стола и вылетает из комнаты на случай, если Минхо решит передумать прямо сейчас.***
Квартира, которую Джисон держит в Лионе, находится на верхнем этаже старого деревенского дома с видом на тихую улицу, и там настолько жарко, что им с Минхо приходится оставлять окна открытыми днём и ночью. Джисон смотрит на зловеще белый летний свет из окна. Он освещает всё до невозможного ярко, а бетон тротуаров, все здания и деревья выглядят какими-то недоделанными по сравнению с ним. Свежая сигарета, которую Хан закурил, на вкус как полное говно, но это его последняя сигарета, поэтому он всё равно делает ещё одну затяжку, наблюдая, как клубы дыма поднимаются вверх, постепенно рассеиваясь. В квартире тихо, если не считать прерывистого шуршания бумаги, когда уголки чертежей и кучи диаграмм, разбросанных по столу, удерживаемых на месте несколькими сувенирными фигурками, слегка двигаются под движением воздуха, когда вращающийся вентилятор поворачивается к ним; и слабое царапанье карандаша, когда Минхо делает пометки в углах схем; и лишь медленно проникающие звуки с улицы. Это были дни непрерывного наблюдения, исследований и пропущенных часов сна. У Минхо круги под глазами, больше похожие на синяки, его кожа бледная, и, хотя Джисон не смотрел в зеркало где-то три дня, он может представить, что сам выглядит ничуть не лучше. Всю прошлую неделю он провёл, тренируясь отключать датчики, потому что отключение питания в здании было бы бесполезным, если бы Джисон не смог найти способ также отключить резервные генераторы. Он запомнил схему здания, разрабатывал и перерабатывал свой план, и он мысленно просматривает каждый запасной план, пока не сможет произвести маршруты в своей голове без необходимости вноса каких-либо изменений. Тем не менее, несмотря на всё это, на сжатые сроки, на переделывание всего с начала, время от времени сверяясь с Минхо или французским словарем каждый раз, когда замечал опечатки, Джисон не может не чувствовать себя значительно менее напряженным, чем в Пекине. Может быть, у него просто нет времени чувствовать стресс, может быть, что-то такое витает в воздухе, но это не только для него так, заметил Джисон. Даже Минхо был значительно менее взволнован. Джисон замечает это даже сейчас, даже когда всё, что делает Минхо — это бросает последний взгляд на последовательность действий, которым они собираются следовать, чтобы убедиться, что их план настолько безупречен, насколько это возможно. Минхо должно быть почувствовал, как Джисон наблюдает за ним, потому что поднимает голову от бумаг, встречаясь взглядом с Ханом и изгибая бровь. В этот момент вентилятор поворачивается к нему, и прядь волос Минхо колышется на воздухе, падая на его лоб, и он выглядит так забавно, когда пытается сдуть её, прежде чем понимает, что это явно не сработает, и с застенчивой улыбкой убирает её обратно рукой, тихо смеясь над собой, прежде чем снова перевести взгляд на Джисона. Джисон, который не шевелился всё то время, что наблюдал за Минхо, и не замечал длинный, сгоревший конец его сигареты, пока тот не упал небольшим комком на его запястье, котором он упирался в подоконник. — Чёрт, — шипит Джисон, тут же выбрасывая сигарету и поднося запястье ко рту. Он слышит копошение сбоку, но не поднимает глаз, посасывая быстро покрывающуюся волдырями кожу и сдерживая вскрик; он всегда считал ожоги и всё, что связано с зубами, самой сильной болью. Он поднимает глаза только тогда, когда чужая рука мягко берёт его за локоть. — Вот, — говорит Минхо, отнимая запястье Джисона от его рта, заставляя его вытянуть руку, а затем Джисон видит в его руках пакетик с сахаром, оставшийся от кофе, который они принесли из странного кафе на улице. Разорвав пакетик, Минхо осторожно высыпал немного сахара на ожог. Тот сразу же намок и прилип к слюне, смачивающей кожу Джисона, слегка растворяясь, прежде чем Минхо вытряхивает ещё немного и слегка постукивает по нему кончиками пальцев; прикосновение такое же нежное и тёплое, как лёгкий ветерок, дующий через открытое окно и трепещущий волосы Джисона. — Подержи немного, — говорит Минхо, переворачивая руку Джисона и кладя пакет в его перевернутую ладонь. — Насыпь ещё немного через какое-то время. — Сахар? — Нет, соль, — Джисон корчит лицо и пинает его, что только заставляет Минхо рассмеяться; он выглядит таким красивым, когда смеётся, и Джисону приходится отвести взгляд вниз, осматривая своё запястье. Минхо тоже не отпускал его, теперь потирая кончиком указательного пальца ямку у основания большого пальца младшего. — Рабочая тема, сахар для ожогов, — говорит Минхо. — Особенно полезно, если ты поранился на кухне, — добавляет он. Всё, что делает Джисон, это кивает, решительно не сводя глаз с крошечных полурастворённых кристалликов сахара, охлаждающих его кожу. Он чувствует, как бумага пакетика сахара слегка прилипает там, где он держит его своими вспотевшими пальцами, когда старший ослабляет хватку, отпуская его руку, и Джисон молча проклинает себя за то, что пошевелился, а затем проклинает себя за то, что вообще подумал об этом. Слегка улыбнувшись ему, Минхо возвращается к чертежам, и Джисон вздыхает, прежде чем снова поднять запястье ко рту и высунуть язык, слизывая сахар с кожи.***
— Это самый тупой план на свете, и он не сработает. — Если у тебя есть способ получше, то поделись. — Отсутствие лучшего способа не означает, что мы должны идти на это, — ворчит Джисон, но он всё ещё осторожно держит кирпич в руках, шероховатая поверхность чуть-чуть цепляется за кожу его перчаток, когда он рассеянно проводит по ней пальцами. На улице темно, но Джисон всё ещё видит, как Минхо останавливается, закинув одну руку за голову, готовый бросить свой собственный кирпич в переднее окно ювелирного магазина через улицу — один над и напротив улицы, где сзади лиц аукционного дома — и поворачивается к Джисону. — Лучше следовать тупому плану, чем идти не имея вообще ничего, что дало бы нам преимущество, — говорит он, и Джисон неохотно соглашается. — Хорошо, тогда продолжай, — Джисон скрещивает руки, кладя конец кирпича себе на плечо. Минхо фыркает через нос прерывистым полусмехом. — Что, теперь ты даёшь мне разрешение? — он звучит не так насмешливо, сколько издеваясь. — Будто бы ты послушался, если бы я сказал не делать этого. Минхо мычит. — Ммм, нет, не послушался бы, — а затем, взглянув на часы на своём запястье, он доводит свою подачу до конца и швыряет кирпич прямо в окно. Оно не разбивается, и ни один из них не ожидал даже предположений того, что это может оказаться пуленепробиваемое стекло, но попадание определенно приведёт к срабатыванию системы бесшумной сигнализации, на что они и надеялись. Джисон вздыхает, прежде чем тоже бросить кирпич, просто чтобы убедиться, что любой имеющийся там защитный механизм точно сработает. А потом они мчатся по улице, стаскивая перчатки и засовывая их в карманы — не нужно привлекать внимание к перчаткам на руках посреди лета, когда они выйдут на оживленную улицу, сливаясь с толпой. Они легко добираются до конца квартала, переходя на лёгкий, небрежный шаг, будто вышли на обычную послеобеденную прогулку. Но в тот момент, когда они поворачивают за угол, Минхо хватает Джисона за руку, их ладони неприятно тёплые и липкие, и тащит его по лабиринту закоулков. И Джисон сразу же подпитывается адреналином, кипящем в его крови, хотя они почти ничего не сделали. На улице дует влажный летний ночной воздух, волосы на затылке Джисона взмокли от пота, внутренняя поверхность локтей и передняя часть шеи становятся неприятно липкими, пока они продолжают бежать, не уходя слишком далеко, потому что им всё ещё нужно быть достаточно близко, чтобы зафиксировать точное время прибытия полиции, но идти по тускло освещенным дорожкам, чтобы оставаться в безопасности. Вскоре вдалеке начинают звучать сирены, и Минхо снова смотрит на часы, пока они оба всё ещё движутся вперёд. — Пять минут двадцать семь секунд, — тихо говорит Минхо. — Но это либо на минуту больше, либо на минуту меньше, потому что мы на улице, — добавляет он. — В итоге четыре минуты, — предполагает Джисон. Минхо кивает, вытирая запястьем пот по линии роста волос. — Четыре минуты, — соглашается он. Когда они замедляются до полной остановки, переводя дыхание, сирены начинают звучать громче; доля секунды, когда Джисон быстро поворачивается лицом к Минхо, обнаруживает, что тот уже оглядывается, прежде чем они переходят на бег. Два быстрых поворота, и они уже в ещё более узком переулке, чем раньше, недалеко от главной дороги. Вероятно, это не поможет им выиграть время, а прикрытие ограничено, но это лучше, чем оставаться на виду. Джисон стоит, прижавшись к стене, камень за его спиной приятно холодит мокрую от пота кожу через плотный хлопок рубашки, а Минхо стоит спереди. Находясь так близко, он может чувствовать их общий жар под собственной кожей, скопившийся в его груди, где его сердце стучит так громко, что он уверен, даже Минхо это слышит; вместо этого он пытается сосредоточиться на том, чтобы успокоить свое прерывистое дыхание, втягивая в лёгкие воздух, который, кажется, прожигает кости насквозь. Собственные вдохи Минхо быстрые и короткие, достаточно тихие, чтобы Джисон не столько слышал каждый из коротких, резких выдохов, которым Минхо позволяет вырваться, сколько чувствовал их, и он уверен, что не смог бы сделать даже этого, если бы между ними был хотя бы дюйм пространства. Они стоят почти на одном уровне, но Минхо немного выше его на два дюйма, и хотя Джисону приходится слегка наклонять голову, чтобы посмотреть ему в глаза, он все ещё чувствует каждое дуновение дыхания Минхо прямо возле своих губ. И это должно быть неудобно, должно заставить его повернуть голову в сторону, скривившись, поскольку близость между ними делает липкий, изнуряющий зной ещё хуже, чем он уже есть. Но вместо этого Джисон стоит неподвижно. Он остается неподвижным даже тогда, когда чувствует, как капли пота скатываются по его шее сзади, скользят под воротник рубашки и вниз по раскаленной коже спины, где быстро впитываются в ткань одежды, борется с желанием извиваться от дискомфорта. Джисон остается очень неподвижным и очень тихим, делая сжатые, неглубокие вдохи через едва приоткрытые губы, наблюдая за ритмичным подниманием и опусканием груди Минхо; мокрое пятно в центре его рубашки прилипает к груди, ровно по центру. Ближайшая к улице сторона лица Минхо залита ярким оранжевым от слабого света натриевой лампы, и это не должно быть так красиво, но это заставляет его волосы ярко светиться по краям в ореоле янтаря, и это делает его тёмные глаза такими сверкающими, словно они залиты пепельной глазурью. Джисон сглатывает пересохшим горлом. Голос в глубине его сознания напоминает ему, что он должен сосредоточиться на звуках приближающихся полицейских машин, и поэтому Джисон закрывает глаза, чтобы лучше слышать и не отвлекаться на вид перед собой. Он отдалённо слышит вой сирен откуда-то слева от них, со стороны магазина и напротив того места, откуда они пришли, и на мгновение он уверен, что берег почти свободен. Но затем он слышит его, безошибочный рокот двигателя и слабый, нечеткий треск портативного радио, быстро становящийся громче. Джисон открывает глаза, указывает подбородком на выход из переулка, и Минхо кивает. И затем две вещи происходят в такой быстрой последовательности, практически одновременно, когда Минхо делает один шаг в сторону, чтобы выглянуть за угол, его суставы щёлкают, что, в окружающей их тишине, можно было бы сравнить с выстрелом. А потом быстрый, резкий топот ботинок по тротуару. На мгновение разум Джисона не осознаёт, что именно только что произошло, потому что он искренне не может поверить в тот факт, что это действительно произошло. Но затем Минхо резко разворачивается с выражением чистого унижения на лице, и Джисон чувствует, как нервный, граничащий с истерикой смех пробирается к его горлу перед лицом полнейшей абсурдности их нынешнего затруднительного положения, угрожая прорваться сквозь его зубы. И тут Минхо снова хватает его за руку, переплетая пальцы, и вытаскивает из переулка прямо на главную улицу. Джисон бросает быстрый взгляд, осматривая окрестности, прежде чем Минхо начинает тянуть их к небольшой очереди за пределами того, что кажется то ли баром, то ли клубом. По мере приближения шаги Минхо становятся тяжелее, и Джисон делает то же самое, чтобы предупредить очередь; он знает, что они оба слишком тихие, чтобы их заметили, и если Минхо так топает, то он хочет, чтобы их заметили. Они резко останавливаются в нескольких шагах от них, и тут Минхо вырывает свою руку из руки Джисона, словно обжигаясь от его прикосновения. — Ты чёртова свинья! — вдруг кричит Минхо по-французски. — Ты говорил, что никогда не спал с этой шлюхой! Джисон удивлённо моргает, но меньше чем через секунду он тут же кричит в ответ, тоже по-французски, хотя и менее бегло: — Я и не спал, придурок! У тебя, блять, паранойя! — а затем, просто для правдоподобности, он добавляет: — И у тебя хватает наглости обвинять меня в неверности, когда ты именно тот, кто трахался с тем инструктором по плаванию в прошлом году! К ним быстро привлекается внимание, чего, как думает Джисон, и хотел добиться Минхо. Крайне маловероятно, что пара в разгаре ссоры на улице — из-за неверности и типа того — кинула бы кирпичи в окно заведения. — Не пытайся свалить это на меня, — усмехается Минхо. — Ничего бы не случилось, если бы ты хоть раз был дома. Джисон недоверчиво усмехается. — Знаешь что, на самом деле ты прав. Это моя вина. Я должен был знать лучше, — он сердито сдувает выбившуюся прядь волос, упавшую ему на глаза. — Я должен был знать, что не стоит доверять тебе, когда ты изменил своему мужу, чтобы быть со мной. Коллективный вздох небольшой собравшейся толпы, и все они продвигаются ближе; несколько прохожих тоже начинают останавливаться. Минхо закатывает глаза. — Ох, пожалуйста. Говоришь так, будто твоя жена не ждала тебя каждую ночь. Джисон бормочет, пытаясь возразить, и даже не знает, как на это реагировать. — Т.. — Заткнись, блять, — рычит Минхо. Джисон замолкает. — Я не хочу слышать от тебя ни слова, — продолжает Минхо. — Оставь свои жалкие блядские оправдания и своё "я лю…" — его голос действительно надламывается, он закрывает глаза, делает глубокий, судорожный вдох, а когда снова открывает их, они полны от непролитых слёз. — ...оставь свои "я люблю тебя" и "прости, детка" при себе. Мы закончили. Он смотрит на Джисона слегка покрасневшими глазами, и его плечи так ужасно опущены вниз, и он выглядит совершенно, полностью сломленным. А потом он поворачивается на каблуках, идёт по улице и исчезает за углом. Джисон кусает губы, надеясь, что это выглядит так, будто он сдерживает собственные гневные слёзы вместо смеха, который изо всех сил пытается пробиться к его губам. Он даже не осознает, что всё ещё смотрит туда, где стоял Минхо, пока его не отводит в сторону небольшая группа женщин из толпы, слегка пьяных и аккуратно наставляющих его на то, чтобы всё исправить. — Тебе стоит пойти за ним, — настаивает одна из них. — Он поймёт, если ты объяснишь, что это было недоразумение. "Откуда тебе знать", думает Джисон, тихо забавляясь ободряющим выражением её лица. "Ты его совершенно не знаешь". Джисон чувствует, что тоже должен выглядеть расстроенно; в конце концов, это ему изменили с тем ужасным инструктором по плаванию. Но он торжественно кивает, благодарит их, делая вид, что понимает их невнятные французские утешения, и бросается бежать по улице. Минхо ждёт его прямо за углом, прислонившись к стене, и Джисон почти пролетает мимо него, тормозя. — Давай, — говорит Минхо, отталкиваясь от стены до того, как Джисон успевает полностью остановиться; хватает его за локоть и тянет вверх по улице, оглядываясь назад. — Нам нужно идти, они всё ещё будут искать нас. И Джисон идёт за ним, с трепетом, граничащим с манией, бегущим по его позвоночнику, с сердцем, пытающимся вырваться из груди, и на этот раз неспособный подавить смех, который вырывается из него с лёгким головокружением, от которого перехватывает дыхание.***
Они в аукционном доме, в первый и единственный раз до самого дня ограбления; высматривают графики и маршруты охранников и штатных сотрудников. Этого времени недостаточно для надлежащей разведки, но, учитывая, что времени осталось чуть больше недели, прийти сюда больше одного раза без перерыва в несколько дней слишком рискованно. Как ни странно, они оказались здесь в тот же день, что и предпродажная выставка, органично вписавшись в поток посетителей, которые пришли туда, чтобы сделать потенциальную ставку на какую-то картину. Минхо ничего не говорит, но каждый взгляд, который он бросает в сторону Джисона, когда они притворяются, что восхищаются картиной, кричит "я же тебе говорил", что Джисон считает абсолютно нелепым, потому что это совершенно другая ситуация, и она не такая, как до этого. Выставочный зал представляет собой комнату средних размеров, в которой выставлено множество как современных, так и авангардных произведений искусства; картины и эскизы, висящие на стенах, а ещё несколько скульптур. Они не торопятся, любуясь каждым произведением искусства, продвигаясь к Le Rêve, которую Джисон замечает в дальнем конце комнаты. У них нет реальной причины идти смотреть картину; у них уже есть данные о её размере и весе, и они оба знают, как она выглядит. Но прогулка и наблюдение за размещением камеры даёт им представление о том, на что обращать внимание в остальной части здания. Джисон также проверяет потенциальные точки аварийного выхода, когда они бродят по комнате, между толпами элитных коллекционеров произведений искусства. Только после сотого или около того самодовольного взгляда, который Минхо стреляет в Джисона, тот, наконец, тащит его на разведку остальной части здания.***
За день до ограбления Джисон обнаруживает, что расстилает газеты по полу квартиры и проводит кистью по подносу с белой краской после того, как отодвинул всю мебель на середину комнаты. Джисон никогда ничего не делает за день до работы; не просматривает план ещё раз и не бросает последний взгляд ни на одну из диаграмм или заметок, которые он нарисовал. Он оставляет это на следующий день, потому что он знает себя достаточно хорошо, чтобы понять, что ему нужен один-единственный полный день, чтобы ни о чём не думать, чтобы он мог функционировать должным образом. Вот почему он решил провести день, крася стены квартиры в их первоначальный цвет слоновой кости из бледного пастельного, которым он покрасил их, когда только получил эту квартиру. Не то чтобы он был в этом месте достаточно долго, чтобы назвать его домом, можно пересчитать по пальцам одной руки, сколько раз в год он был здесь, и не такая уж большая потеря бросить её после работы — что он делает это только из-за ценности картины и потому, что их план действий предполагает, что они уйдут из дома средь бела дня. "Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть", — думает про себя Джисон, водя малярным валиком туда-сюда по лотку, чтобы тот впитал как можно больше краски, прежде чем он начнет водить им по стенам широкими мазками. Процесс в некотором роде терапевтический, до такой степени, что Джисон буквально чувствует, как его голова постепенно пустеет, и он не понимает, что Минхо вернулся после измельчения и сжигания большей части схем в кухонной раковине, пока не чувствует, что тот ударяется о его плечо, когда берёт второй малярный валик. Квартира маленькая, и они быстро закончили, оставив окна открытыми и два вентилятора на подставке включенными, чтобы стены сохли быстрее. Джисон падает спиной на пол, газета шуршит под ним, и подпирает голову рукой, наблюдая, как Минхо стоит перед стенами и вдыхает запах мокрой краски. — У тебя мозг повредится, — говорит Джисон, и когда Минхо не отвечает, добавляет: — Я имею в виду, ещё больше, чем уже есть. — Забавно, — сухо говорит Минхо. — Что забавного? Я говорю из чистого беспокойства. Ты знаешь, что у тебя там не осталось ни одного лишнего атома, — он ухмыляется, как он знает, достаточно противно, когда Минхо наконец поворачивается к нему. — Джисони, — говорит Минхо таким сладким, до противного приторным голосом, — пожалуйста, заткнись. Я знаю, это может показаться сложным, но ты сможешь это сделать, если очень постараешься. Приподнявшись и опершись на предплечье, Джисон смотрит Минхо прямо в глаза и, прежде чем он успевает остановиться, говорит: — Заставь меня, — слова едва слетают с языка, когда Минхо делает два шага в его сторону. Когда Минхо целует его, мир словно отключается; Джисон не слышит ничего, кроме биения собственного сердца и лёгкого прерывистого дыхания Минхо, когда тот поднимает руку, осторожно хватая Джисона за челюсть. Прикосновение их губ настолько мягкое, что Джисон почти поверил, что ему это приснилось, поэтому он обхватывает пальцами шею Минхо и тянет на себя за большим. Джисон целует Минхо, как будто скучал по нему. Он прижимается поцелуем к его губам, пока тот не раздвигает их с тихим вздохом, и Джисон пользуется возможностью погрузить язык в рот Минхо, целуя его глубже и крепче. И когда Минхо в конце концов начинает отстраняться, Джисон замечает, что тянется за ним, пытаясь ещё хоть на секунду почувствовать мягкое утешение его губ, вплетая пальцы в мягкие волосы на затылке Минхо, чтобы удержать его на месте. Джисон не понимает, какую ужасную ошибку он совершил, пока, наконец, не отстраняется. Струйка холода падает ему в живот, волосы на затылке встают дыбом, и вдруг он чувствует себя слишком прозрачным. Он уже чувствует неприятное давление в задней части горла; это почти заставляет его грудь заболеть настолько сильно, что дышать становится тяжело. И Джисон знает, что если он откроет рот, то не сможет произнести ни слова без дрожи в голосе, но он также знает, что должен спросить сейчас, потому что ещё он знает, что возненавидит себя, если не сделает этого. — Почему ты вернулся? — шепчет Джисон дрожащими губами. Глаза Минхо распахиваются, и он ровно, непоколебимо смотрит на Джисона в ответ, и это так похоже на то, как он смотрел на него все минувшие годы, что у него осталась та боль; боль, которая расцветает под рёбрами и медленно просачивается во все щели между костями. Ситуация только ухудшается, когда Минхо осторожно убирает прядь волос с лица младшего, заправляя её за ухо и прижимаясь лбом к его щеке. — Разве ты ещё не знаешь? — он говорит так, будто ответ уже должен быть ясен, словно это очевидно; как будто не должно быть даже вопросов об этом, и это то, что доводит его. Слова словно обливают Джисона ледяной водой, и боль в его сердце мгновенно забывается. Он кладёт руки на грудь Минхо и резко отталкивает его, приподнимаясь, в то время как Минхо приземляется на ладони. — Нет, я, блять, не знаю, — выплевывает Джисон. — Скажи, что я, блять, должен знать, когда ты снова здесь, после того, как был рад оставить меня без единого слова. Минхо выглядит ошеломлённым, как будто его сильно ударили по лицу, и Джисон думает: ну хорошо, он это заслужил. Минхо на мгновение открывает и закрывает рот, прежде чем заговорить. — Я не оставлял те... — О да, конечно же нет, — усмехается Джисон. — Ты всего-то бросил меня в канал посреди грёбаного Амстердама и унёс... что это было? "Цветущая ветка миндаля в стакане" или "в стакане и книга"? — Джис... — Что это было? — спрашивает он сквозь зубы. Минхо быстро моргает и делает короткий резкий выдох, но тем не менее отвечает. — И книга. Джисон кивает. — Окей, тогда ты швырнул меня в грёбаный канал и забрал «Цветущую ветку миндаля в стакане и книгу», а потом замолчал на годы, я даже не знал, поймали тебя или нет, или ты уехал и, блять, умер где-то, но нет, это не то же самое, что ты оставил меня, конечно, нет. Это просто я тупой, — он сердито скрещивает руки на груди, ногти впиваются в мышцы. — Сколько ты за это получил? Пятьдесят? Или ближе к сотне? Минхо смотрит на него с недоверием. — Ты же знаешь, что дело было не в дурацкой картине, Джисон. Они видели моё лицо, и увидели бы твоё, и тебя бы тоже арестовали, — он не повышает голос, и Джисон думает, что это хуже, чем если бы Минхо наорал на него. — Ты действительно думаешь, что я сделал это без причины? — Минхо продолжает. — Или что это было просто так? Из-за денег? Ты действительно так обо мне думаешь? Это не так, совсем не так, и Джисон знает, что он эгоист, потому что это не ему пришлось провести годы одиночества в тюремной камере; кроме того, что он мог бы это сделать, потому что годы без Минхо были худшими годами в его жизни; чувства рвали плоть, грудь трещала по швам и всё внутри него рвалось наружу, выкручиваясь, пока не превратилось в пустоту, не оставив ничего, кроме страстного желания почувствовать себя снова целым. Но это не было бы так ужасно, если бы Джисон хотя бы знал. Если бы он не провел годы, бегая по миру, в одиночку беря работу за работой, в одиночку совершая ограбление за ограблением, в то время как боль внутри него лишь росла только потому, что он оставался в полном неведении. — Ты не можешь так говорить, — Джисон закипает. — Ты не можешь, блять, так говорить, когда ты даже не рассказал мне, что произошло. Они, блять, что, не дали тебе сделать блядский телефонный звонок? — Минхо открывает рот, но Джисон не ждёт ответа и продолжает. — Боже, ты мудак, ты такой, блять, чёртовый мудак. Я вернулся и ждал тебя, ждал и... — он обрывается, вспоминая это, — пошёл ты нахуй, блять, ты заставил меня соврать и твоей матери об этом, — шипит Джисон. — Знаешь, каким ублюдком я себя чувствовал каждый раз, когда врал ей о том, где её сын? Мне пришлось врать ей, потому что даже если бы я хотел сказать правду, я просто напросто не мог, потому что я даже не знал, куда ты, блять, делся. Потому что ты не удосужился дать это мне знать? И не говори, что ты не мог, потому что я знаю, что ты бы нашёл способ, если бы действительно захотел. К концу своей тирады он тяжело дышал; кровь болезненно приливала к ушам, горло распухло, и слишком много эмоций было в его голове, угрожая выплеснуться из глаз. — Ты правда думаешь, что я ничего не сказал, потому что не хотел? — голос Минхо настолько тихий, что Джисон едва его слышит. Минхо отворачивается, его лицо видно только в профиль, а затем свет падает на слёзы, скатывающиеся с его нижних ресниц, и его губы дрожат, а плечи согнуты вперёд, выражая всю боль, и Джисон внезапно чувствует себя невыносимо плохо, потому что один единственный раз, когда он видел его плачущим, Минхо было восемнадцать, и тогда он вывихнул плечо, поймав Джисона после, когда тот замер, вылезая из окна во время их первой совместной кражи картины. — Тогда почему ты этого не сделал? — и то, как Джисон спрашивает, почти похоже на обвинение, но ближе к мольбе, требуя узнать сейчас. Минхо откидывает голову назад, глядя в потолок, и быстро моргает. — Если бы ты знал, ты бы сделал что-нибудь с этим? Джисон хмыкает. — Что это за вопрос? Конечно, я бы- — Именно поэтому я этого не сказал, — прерывает Минхо с тихим, лишенным всякого юмора смешком. — Ты бы сделал что-нибудь и вляпался бы в ещё большее дерьмо, чем я. Резкий вдох, будто из него выбили весь воздух, и Джисон не знает, что сказать, потому что знает, что как бы сильно ему не хотелось это признавать, но Минхо прав. Он ничего не говорит, слова оседают у него во рту на языке неприятным привкусом, как медь, будто он проглотил горсть монет, и теперь ему трудно их выплюнуть. — Ты бы так и сделал, — тихо говорит Минхо. — Я знаю, что ты бы это сделал. — Я... — застонав и опустив голову, закрывая лицо руками, Джисон бормочет: — я скучал по тебе, ясно? Типа, чертовски сильно, всё это время. Даже сейчас. И я имею в виду прямо сейчас, и это так глупо, потому что ты здесь, но я... я не знаю. Это не то же самое. Это всё ещё не то же самое. И это не то же самое, потому что всё ещё было то ужасное, гнетущее чувство, которое испытал Джисон, когда впервые столкнулся с пустой витриной и листком бумаги; осознавать, что хотя он и нашёл его, это было больше похоже на то, что Минхо позволил себя узнать. Боль в груди Джисона едва утихла, и вспышка надежды угасла так же быстро, как и загорелась. На мгновение становится тихо. Джисон прижимает ладони к глазам, прежде чем позволить им упасть на колени, но всё ещё держит лицо опущенным. Он не поднимает глаз, даже когда чувствует руки Минхо на своей руке, почти неуверенно. — Прости, — наконец говорит Минхо; голос его ломкий. — Я знаю, что это ничего не значит, но прости меня. И это не значит, что я причиняю тебе меньше боли. Его руки опускаются, унося с собой всё тепло; и теперь, чувствуя, что между ними слишком много пространства, Джисон немедленно протягивает руку, чтобы снова коснуться его, потянув Минхо за руку к себе на колени. Он чувствует жар вины, сожаления и растущей привязанности, которая бурлит внутри него, как что-то интуитивное, и ему приходится проглотить ком, забивший горло. — Джисон? — Минхо говорит тихо; наклоняет своё лицо ниже, на один уровень с Джисоном, пока, наконец, не смотрит на него. — Поцелуй меня ещё раз, — говорит Джисон, и Минхо берёт его лицо в ладони и целует, пока не станет больно.***
Джисон быстро идёт сквозь редеющую на тротуаре толпу, капюшон натянут на его влажные волосы, плечи сгорблены, а голова опущена, слишком хорошо чувствуя, как дождь насквозь пропитывает его толстовку, стекая по шее, и то, насколько холодны его руки. Он идёт домой по ливню, стараясь обходить небольшие потоки воды у края тротуара, и сожалея о поздней ночной пробежке, которую он совершил в магазин за банкой персиковой газировки, которая оказалась не такой уж и стоящей: алюминий болезненно холодил ногу через карман джинсов, куда он запихнул её, потому что не взял никакую сумку, думая тогда, что упростит себе ситуацию. Когда он срезает путь через узкий переулок, расположенный за рядом старых зданий в этом районе, он замечает это: фигуру в чёрном, спускающуюся по стене одного из закрытых магазинов. Джисон быстро делает шаг назад, и он не знает, почему он останавливается, смотря на это, вместо того, чтобы опустить голову и продолжить свой промозглый путь домой. Может быть, это потому, что он никогда не думал, что когда-либо станет свидетелем настоящей, реальной кражи со взломом, что именно сейчас и происходит, судя по затемнённой вывеске ломбарда над их головами; а может быть, это потому, что фигура резко остановилась при спуске. Сделав ещё один шаг назад, Джисон наблюдает, как вор изо всех сил пытается найти хорошую точку опоры, когда перекладины пожарной лестницы и трубы, по которым стекает дождевая вода, становятся слишком скользкими, чтобы за них можно было ухватиться. Вероятно, ему стоит начать действовать сейчас, пока не стало слишком поздно — хотя для чего поздно, он не уверен. Он не знает, что заставляет его смотреть ещё минуту, и он не знает, что заставляет его открыть рот. — Ты выбрал очень дерьмовую ночь для ограбления, — ему приходится немного повысить голос, чтобы его услышали сквозь громкий стук дождя. Вор оборачивается так быстро, что Джисон вздрагивает, чуть не спотыкаясь, когда делает быстрый шаг назад. От вора нет ответа; он просто смотрит на Джисона сверху вниз, хотя так далеко и в темноте ночи Джисон не может разглядеть какие-либо различимые черты. Затем, отказавшись от какого-либо чувства самосохранения, Джисон решает снова спросить: — Помощь нужна? И теперь он действительно понятия не имеет, почему он это делает; почему он считает хорошей идеей дерзость с тем, что потенциально может быть и, скорее всего, является опасным преступником — это хорошая идея, или почему он думает, что предложение помочь в краже никоим образом не может обернуться каким-то дерьмом. Он хочет забрать слова обратно, как только они слетают с его губ, и он безмерно благодарен, когда вор не отвечает и отворачивается к стене здания, игнорируя его, на пробу опирается носком ботинка в небольшую щель между плитами здания, и, по-видимому, посчитав это плохой идеей, вместо этого ступает на одну из ступенек под ними. Ботинок тут же соскальзывает, и вор теряет равновесие, и Джисон чувствует, как его сердце сжимается, когда он делает автоматический шаг вперёд — хотя он не знает, что он вообще собирается делать. Но, к его удивлению, вор не падает вниз. Джисон поднимает руку, прикрывая глаза от дождя, и откидывает голову назад, чтобы посмотреть; и видит, что тот легко удержался на одной из верхних ступенек и быстро подтянул ноги под себя. Джисон не может себе представить, какая внутренняя сила нужна, чтобы удерживать себя в таком положении, и он продолжает наблюдать, теперь заинтригованный, как вор снова аккуратно опускается вниз, только на этот раз полностью просовывая ноги между ступенями шаткой лестницы, пока не зацепится коленями за нижнюю ступеньку. Затем, освободив руки, опускает корпус, находясь в свешенном вниз головой положении всего мгновение, прежде чем изогнуться в полный мостик назад и зацепиться руками за следующие перекладины. И теперь Джисон уверен, что этот человек, должно быть, опытный, а не просто мелкий воришка, видя это в отработанной лёгкости, с которой человек хватается за самую нижнюю ступеньку внизу — сверху? — головы и опускает ноги позади себя, прежде чем повторить процесс еще раз. Джисон наблюдает за изящной линией спины, когда человек выгибается между ступеньками лестницы, позволяя ногам опуститься позади себя, демонстрируя впечатляющую гибкость; приземляется на ноги так быстро, что едва касается лужи воды на земле под собой. Так близко, и теперь Джисон может видеть, что у фигуры явно мужское тело, и это единственная мысль, которую он успевает обработать, прежде чем тот немедленно поворачивается лицом к Джисону. В чёрной шапке и маске Джисон видит только его глаза; тёмные чёрные зрачки внимательно следят за ним. Он делает шаг ближе, и ноги Джисона отказываются двигаться; дождь заливает ему глаза, а в переулок почти не проникает свет, но так близко он всё ещё может смутно разглядеть поднятые на него глаза вора. Затем он поворачивается на каблуках и быстро уходит, Джисон остаётся смотреть ему в спину, и чуть позже уходит полностью промокшим. Середина февраля, ранний полдень, но из-за того, что над головой нависло тяжёлое серое облако, кажется, что намного позже, чем есть на самом деле; и в то время как большинство его сверстников сидят в помещении, сидя на скучных уроках в классах старшей школы, где он тоже должен сейчас быть, Джисон вместо этого сидит на конце холодной скамейки в парке. Перед ним на куске картона, балансирующем на ящике из-под молока, лежали три карты; дёшево напечатанные, ярко-красные. Вокруг скамейки собралась толпа, и Джисон быстро осматривает её, прежде чем снова сосредоточиться на картах перед ним. Он берёт их, хрупкие, прохладные и слегка липкие в руках, рассеянно проводя кончиками пальцев по их краям. — Ну, — спрашивает он, — как думаешь, сможешь уследить за королевой червей? Вот она, — говорит он, показывая королеву. — А вот другие карты, — затем, просто для галочки, он протягивает каждую карту одну за другой и позволяет толпе также хорошенько их рассмотреть. — Я уверен, что вы все согласитесь, что у меня здесь дама и два туза. Он кладёт их лицевой стороной вверх, показывая их положение на шаткой картонной поверхности. А затем Джисон переворачивает их и начинает быстро и точно перетасовывать их местами. На этот раз он не выбрасывает даму, решив дать оппоненту выиграть. Хотя легче играть с парой подставных, Джисону больше нравится такой вариант: сразу играть с меченной, позволить ей выиграть первый раунд, чтобы создать ложную уверенность, а затем позволить последующей жадности человека поднять ставку на следующий ход, в котором не будет шансов победить. Человек выбирает правильную карту, как и предполагал Джисон, и он отдаёт ставку в пять тысяч вон без заминки — он возвращает сумму, чуть более чем в десять раз превышающую сумму, в течение следующего часа, к тому времени толпа проиграла и сменилась столько раз, чтобы не осталось ни одного из первоначальных зрителей. За исключением того, что Джисон не глуп, и он заметил человека сзади, который стоит там уже некоторое время. Воротник его кожаной куртки натянут на шею, вероятно, чтобы защититься от холодного воздуха, и подбородок опущен, а из-за кепки на голове Джисон не может разглядеть его лицо; но Джисон знает, что человек наблюдает с момента последних пяти партий, и он не думает, что может больше притворяться, что игнорирует это. Поэтому, устремив взгляд прямо на него, он спрашивает: — А ты? — когда парень только поднимает голову, он добавляет: — Как ты думаешь, сможешь найти королеву сердец? Хотя эта реплика и вызывает пару стонов от остальной толпы, включая насмешку со стороны человека, которому Джисон сказал это, она также делает то, на что Джисон надеялся, и мужчина подходит ближе, занимает свободное место напротив Джисона — хотя это не столько нормально сиденье, сколько просто ещё один перевернутый ящик. Первое, что Джисон замечает в нём, теперь, когда может как следует разглядеть, как парень, сидящий прямо перед ним, опускает воротник и снимает кепку, проводя рукой по волосам, и Джисон видит, что он не настолько взрослый, чтобы быть тем мужчиной, как Джисон сначала предполагал. Хотя он всё равно выглядит старше Джисона, тот сомневается, что это больше, чем пара лет; если бы ему пришлось угадывать, он сказал бы семнадцать или восемнадцать максимум. Второе, что замечает Джисон — это безошибочное, граничащее с дискомфортом чувство фамильярности, вспыхивающее внутри, как только он встречается с парнем глазами. Взгляд его как-то одновременно насторожен и насмешлив, глаза почти незаметно сузились; и голос в затылке Джисона, говорящий ему, что ты знаешь его, ты откуда-то его знаешь, когда он ломает голову, пытаясь вспомнить, что именно это за "откуда-то", почти заставляет его пропустить то, что тот говорит. — Что? — тупо спрашивает Джисон. — Могу я проверить карты? — медленно повторяет парень. Джисон снова поднимает карты; показательно разворачивает их веером и держит все три прямо перед своим лицом. — Прошу. Он ошеломлён, когда парень поднимает руку и берёт Джисона за запястье, наклонив руку в сторону, осматривая карты. Взгляд Джисона сразу же цепляется за кольцо на его большом пальце; простое серебристо-серое кольцо, которое на первый взгляд кажется довольно неприметным. Но затем он видит это: отблеск света, отражающийся от бриллианта, вставленного прямо в кольцо, кольцо перекручено так, что сторона с драгоценным камнем находится на внутренней стороне его пальца. Не пытаясь скрыть это, потому что иначе, по мнению Джисона, он даже не носил бы его, но и не пытаясь привлечь к нему внимание. Он видит его лишь долю секунды, но этого достаточно, чтобы сказать Джисону, что, если камень настоящий, его размер означает, что он должен стоить около половины карата. Джисон испытывает искушение снять его — нет, ему очень хочется снять его. Ему нужно бы сымпровизировать хороший отвлекающий манёвр, потому что он не знает, как легко кольцо слезет с пальца парня, но если Джисону повезёт и он его снимет, то тот даже не поймет, что оно пропало, пока не наступит конец дня. Джисон снова поднимает глаза, и его пульс замирает, когда он видит, что парень смотрит прямо на него; и его надежды на то, что он не заметил, как Джисон смотрит на кольцо, немедленно умирают, когда он отпускает запястье Джисона, упирается локтями в колени и медленно, намеренно крутит кольцо на пальце. — Хорошо, — это всё, что он говорит, спокойно наблюдая за Джисоном. — Я буду играть. Джисон сглатывает; наклоняется ближе к ящику перед ним, поднимает руки над картами и зависает всего на секунду, прежде чем начать шевелиться, быстро переставляя все три карты. Незадолго до того, как он собирается выложить их обратно, в самую последнюю секунду Джисон бросает даму. Это хороший бросок; нет никакого способа, чтобы парень мог сказать, наблюдая, что младшая карта из его руки теперь находится слева, а королева справа. Мгновение он изучает карты, а Джисон изучает его в ответ. Джисон знает, что знает его; это раздражает, то, как Джисон точно знает, что встречался с этим парнем, но не может вспомнить, когда, где и как именно, но он точно его встречал. Он внимательно изучает его лицо; угол челюсти и выраженную ямку над верхней губой; слегка опущенные уголки губ; высокую переносицу его острого носа, идеальную линию кончика и родинку с левой стороны. Его глаза опущены, когда он рассматривает карты, большие, тёмные и кошачьи, а его длинные ресницы приподнимаются в уголках. И он должен чувствовать взгляд Джисона на своем лице, потому что он снова переводит свой взгляд вверх, чтобы встретиться с глазами Джисона, а затем... Джисон точно знает, кто сидит перед ним. Он прочищает горло, желая, чтобы сердце перестало так стучать в груди. — Ну так что? Каковы твои догадки? Небольшая толпа наклоняется, предвкушение витает в воздухе, а парень наклоняется вперёд и постукивает ногтем указательного пальца по выбранной карте. — Эта. В топле слышится ропот, тихое волнение замешательства и несогласия. Они оба игнорируют это. — Ты уверен? — тихо спрашивает Джисон. Тот кивает. — Уверен. Джисон двигается ровно настолько, чтобы вытащить бумажник из кармана; достает купюру, тянется за картой, которую выбрал парень, и молча передает их обе. Он переворачивает карту, открывая лицевую сторону, но сам не смотрит на неё, а держит ровно настолько, чтобы толпа могла её видеть. Зрители ещё немного бормочут, и Джисон фыркает через нос. — Хорошо, думаю, на этом всё, — говорит он и остаётся сидеть, пока толпа медленно расходится, когда понимает, что дневное развлечение подошло к концу. Джисон откидывается на скамейку, а парень напротив него, который не сделал ни единого шага, чтобы встать после того, как положил свой выигрыш в бумажник, снова упирается локтями в колени. Между ними есть какое-то негласное взаимное соглашение ничего не говорить, пока они не останутся одни, и как только они остаются наедине, парень удивляет Джисона, вставая. Джисон быстро следует за ним, и парень лишь мгновение ждёт его, прежде чем пойти по тротуару; Джисон немного ускоряет шаги, пока не оказывается рядом с ним. Они продолжают идти по улице в тишине, идя нога в ногу, пока, наконец, Джисону не приходится что-то заговорить. — Так что ты забрал? — спрашивает он. Парень смотрит на него сбоку. — Забрал? — Ты знаешь. — Джисон неопределенно машет рукой. — Что ты украл из ломбарда той ночью? — Ах это, — тот усмехается и поднимает ладонь перед лицом Джисона так внезапно, что тот чуть не натыкается на неё; моргает, прежде чем его зрение сфокусируется, и он понимает, что снова смотрит на кольцо. — Это, — парень снова возвращает руку в карман. — И я не крал. Во всяком случае, тот старик, которому принадлежит то место, и есть тот, кто украл. Они доходят до конца улицы, останавливаются там, когда загорается красный светофор, и поворачиваются лицом друг к другу. Джисон не может прочитать выражение лица этого парня; он не то чтобы зол, но слегка удивлённый взгляд исчез. Джисон хмурит брови. — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду, что этот мудак взял его в качестве залога, а потом отказался возвращать после того, как я вернул ему деньги. А потом у него хватило наглости попытаться продать его мне, — он закатывает глаза. По какой-то необъяснимой причине Джисон верит ему. Загорается зелёный свет, и они переходят улицу, хотя Джисон до сих пор понятия не имеет, куда они идут, и понятия не имеет, почему он всё ещё идёт за этим парнем. Они проходят ещё квартал в тишине, прежде чем парень снова говорит. — Это принадлежало моей матери, — объясняет он. — Её обручальное кольцо. — Оу. Мне жаль. — За что? — он весело смотрит на Джисона. — Она не умерла или что-то в этом роде. Джисон хмыкает. — Почему тогда ты так сказал? — Ну, оно больше не её. Она отдала его мне, потому что не хотела его продавать, но и не собиралась больше носить, — он бросает на Джисона косой взгляд. — Мой отец тоже жив. Он просто мудак. Джисон фыркает. — Я и не собирался предполагать, что он мёртв. — Ну, откуда мне было знать? Ты много чего предполагаешь. Бьёт его локтем, продолжая: — Вот что ты предположил. Он достаёт руку из кармана и считает на пальцах, загибая их: — Ты предположил, что я зашёл в тот ломбард, чтобы ограбить его... — Джисон не уточняет, как любой проходящий тогда мог бы предположить то же самое, — ...ты предположил, что моя любимая мама умерла, а ещё ты предположил, что я не заметил, как ты стащил мой бумажник два квартала назад. У Джисона кровь стынет в жилах. Парень, наконец, останавливается прежде, чем Джисон успевает что-то сказать, и понимает, что всё, что они сделали, это обошли круг, и что они снова стоят перед парком. Но когда Джисон оглядывается на него, тот не выглядит злым; скорее наоборот, потому что он улыбается, а потом лезет в карман, и глаза Джисона расширяются, потому что он держит... — Я верну тебе твоё, если ты вернешь мне моё. — На самом деле это не воровство, если подумать. — Это буквально по определению воровство, хён. — Ну, я имею в виду, если кучка империалистов может всех наёбывать и брать то, что им не принадлежит, если они могут грабить могилы, потому что это буквально, по определению, грабить могилы, — Джисон закатывает глаза, но не прерывает короткую речь Минхо, — а затем забирать всё это в свои страны и выставлять всё это в своих музеях, как будто это их и они имеют на это какое-то право, тогда я не понимаю, почему мы не можем сделать то же самое с их искусством. Джисон мычит и откидывается на его плечо. — Что ж, это очень благородно и всё такое, и я не говорю, что мы не должны этого делать — чёрт, я только "за". Я просто говорю, что это всё ещё воровство. — Ладно, согласен, это воровство, — фыркает Минхо. — И что? — Я никогда не говорил, что есть что-то, я просто сказал, что это воровство, а потом ты стал защищаться по этому поводу. Если ты собираешься что-то сделать, ты должен полностью осознавать это. Минхо усмехается. — Ты вёл себя, как маленькое дерьмо, вот что, — говорит он, но его губы сжимаются, чтобы не улыбнуться. — Перестань, хён, — говорит Джисон, поднимая руку, чтобы ткнуть указательным и большим пальцами в уголки губ Минхо и приподнять их. — Ты выглядишь так, будто пытаешься сдерживаться. Минхо отбрасывает его руку и многозначительно смотрит на Джисона. — Да, — сухо говорит он, и Джисон улыбается ему. Полупустая пачка сигарет на столе, фильтр незажженной сигареты в зубах, Минхо внимательно наблюдает за ним, его глаза сузились, как у кошки, когда он крутит зажигалку между пальцами. Так близко, и Джисон чувствует запах дыма, впитавшегося в волосы Минхо, и он ненавидит это. Затем Минхо протягивает руку, касаясь его лица, касание нежное, пальцы лёгкие; он накрывает щёку Джисона. И на мгновение его ударяет необъяснимая мысль, что Минхо собирается его поцеловать. Но затем он щипает Джисона за щёку и однобоко ухмыляется, а Джисон усмехается и утыкается головой в изгиб шеи Минхо. Как он всегда делает, и его голова идеально туда вписывается. — Ты говорил, что бросишь, — заявляет он. — Я говорил, что эта будет последней, — поправляет Минхо. Джисон стонет. — Тогда покончи с ней. Он морщится, когда Минхо зажигает сигарету, дым клубится в воздухе между ними, словно кучевое облако. Он предлагает Джисону, который сначала сопротивляется, но берёт Минхо за запястье, когда тот пытается затянуться, подтягивая фильтр ко своему рту и глубоко вдыхая. Конец ярко горит, как солнце на краю неба. Минхо уже достал для него конфету из кармана. Джисон не ждёт, пока обертка из рисовой бумаги полностью растает, и сразу же высасывает на язык столько ванили, сколько может, и удивляется тому, как Минхо вообще мог посчитать, что кайф от никотина стоит этого ужасного вкуса, который тот оставляет после себя. В первые несколько недель после ухода Минхо Джисон вытащил все свои вещи и обыскал каждую из них, надеясь найти что-то среди того немногого, что осталось. Но, в конце концов, единственными предметами, которые он нашёл, была единственная коробка, полная фальшивых документов, и куртка. И вот он взял куртку и сел посреди пола в гостиной, на холодное вишнёвое дерево, чувствуя вокруг себя давящее пространство огромной и пустой квартиры, и одиночество внутри себя, разъедающее всё нутро. Джисон вжался лицом в мягкую кожу, плотно зажмурив глаза, вдыхая сладкий аромат одеколона Минхо; горький запах кофе, который всегда держался на нём, как духи; чувствуя ещё какой-то запах, чего-то другого, что было только его собственным. Он обнаружил, что делает это так часто, что комфортный запах Минхо был омрачен его собственным запахом. После этого Джисон начал носить эту куртку вместо того, чтобы держать её свернутой рядом с подушкой. Он оставался в квартире не более двух недель, дольше, чем когда-либо оставался в городе после работы. И прежде чем уйти, с ключом в маленьком конверте в кармане, который нужно было передать доброй хозяйке, он остановился и отдёрнул тяжёлые шторы, закрывавшие окна; большие и широкие, достаточно тёмные, чтобы было видно слабое отражение его собственного затуманенного лица. Джисон стоял там, прижавшись лбом к холодному стеклу, слушая отражающийся ото всюду стук дождя по окну; наблюдая за проезжающим транспортом, таким статичным и редким, не похожим на бьющееся сердце Сеула. После этого Джисон не пошёл домой. В двадцать один год собрать все вещи и уехать на новое место звучало как мечта любого человека, но всё это быстро рухнуло, как ночной кошмар. Жить в грязных мотелях и устраиваться на работу в местах, где он не мог свободно общаться, получать дерьмовые комиссионные за вещи, которые, как он знал, стоили гораздо больше, потому что у Джисона не было такой сети, как сейчас; метафорические мили людей, которые связаны с ещё большим количеством людей, которые могут достать его где угодно и когда угодно. И что ещё хуже, тогда у него не было своей репутации. Он помнит, как звонил Чанбину из телефона-автомата после недели пребывания там, душил свою гордость, смаргивал слёзы гнева и разочарования и просил перевести ему немного денег. Чанбин сам проходил через это, и Джисон всегда будет ему благодарен. А затем, очень скоро после этого, медленно, но верно, Джисон начал узнавать, куда можно пойти и что ему нужно сказать, чтобы получить то, что он хочет. И теперь, когда Джисону двадцать шесть, и он намного больше контролирует свою жизнь, он рассматривает это как пит-стоп. Что он оказался там, где должен был быть, делая то, что должен был делать, даже если это и означало, что он пришёл к этому один.***
Никто не обращает никакого внимания на Джисона, когда он пробирается по залам аукционного дома, выглядя так, как будто принадлежит сшитому на заказ чёрному костюму, и ведет себя так, как будто принадлежит своим быстрым, неторопливым шагам, стуча лакированными ботинками по мраморному полу и быстро листая поддельными чеками, которые никто не собирается просить показать, но которые выставляют его очень важным человеком, направляющимся делать что-то очень важное. Любой мог бы спокойно остановить Джисона на полпути и попросить поближе взглянуть на значок персонала, прикрепленный к его поясу, и понять, что его здесь быть не должно и что он полная фальшивка. Но половина дела — это храбрость, а другая половина — уверенность; две вещи, которых у Джисона предостаточно в данный момент. В узком холле в конце здания Джисон проходит мимо пары охранников и направляется к тому месту, где должен быть чёрный ход, если он правильно прочитал французский на чертежах. И, по-видимому, так и есть, если не обращать внимания на невзрачную металлическую дверь с ярко-зелёной кнопкой выхода сбоку. Ударив локтем по кнопке, Джисон открывает её плечом и выглядывает наружу. Минхо ждёт снаружи, не прислоняясь к противоположной стене, потому что грубо отёсанный кирпич испортит его пиджак, а стоит рядом; незажжённая сигарета в зубах, а зажигалки не видно, так как он очень неубедительно делает вид, что вышел покурить. Его волосы зачёсаны назад, разделённые пробором на одну сторону, и Джисон позволяет себе немного поглазеть, пока Минхо идёт к нему с коробкой для картины. Он держит её под мышкой, когда они идут обратно тем же путем, которым пришёл Джисон, прежде чем свернуть налево, останавливаясь только тогда, когда они подходят к тяжёлой деревянной двери, чётко обозначенной "только для уполномоченного персонала". Джисон достаёт несколько отмычек из внутреннего кармана пиджака, передает их Минхо, затем выуживает перчатки из кармана аккуратно отутюженных брюк и натягивает их; протягивает руку и улыбается Минхо в знак благодарности, когда тот закатывает глаза, но без слов кладёт отмычки в ладонь Джисона, как будто бы вручает ему пару щипцов, а Джисон собирается сделать артроскопическую операцию. Замок открывается всего за десять минут, а затем они входят в комнату главного хранилища. Минхо не удосуживается надеть свои перчатки, он сразу же направляется к высокой стальной двери хранилища, доставая ручку и нагрудный платок, прежде чем начать. Стук собственного пульса Джисона заставляет его затаить дыхание, пока он наблюдает за работой Минхо; наблюдает за плавным движением его рук, одна на циферблате, а другая сжимает ручку и записывает цифры на карманном платке, который он развернул и положил на тыльную сторону руки. Джисону приходится разжать челюсти, когда он чувствует, что начинает неосознанно скрипеть зубами. А Минхо одно ухо прижимает к двери, глаза сосредоточены на отметках циферблата, когда он осторожно поворачивает его, и он слегка хмурит брови. Джисон видит, как дёргается мускул на его челюсти. Наклонив голову вперёд, чуть ближе, чтобы прочитать цифры, Минхо сдувает прядь волос с лица, где струйки пота, выступающие вдоль линии его роста волос, ослабили крепкость средства для волос; дует снова, когда прядь падает обратно, прежде чем Джисон протягивает руку и осторожно, не желая прерывать ту нить концентрации, которую Минхо сплел для себя, убирает волосы ему за ухо. Минхо требуется чуть больше тридцати минут, чтобы открыть замок. Джисон слышит щелчок отодвигающегося засова и видит, как Минхо открывает дверь хранилища, но до него доходит только минуту спустя, после того, как Минхо вытащил картину со встроенного стеллажа, на котором она лежала, и он видит её перед ними. — Ты собираешься помочь мне с этим или ожидал, что я сделаю всю работу? — спрашивает Минхо, осторожно ставя картину. Она прибита к деревянному подрамнику и почти доходит ему до плеча, и Джисон быстро открывает футляр и помогает Минхо закрепить его. Затем Минхо переворачивает свой платок, стирает отпечатки с циферблата и проводит им по внутренней стороне хранилища. Выйдя прямо через главный вход помещения, Джисон держит один конец чемодана, а Минхо уравновешивает другой конец, когда они несут его наружу, к подножию ступенек, ведущих к двери, и вниз по улице; проходить мимо витрин с низко опущенными головами, чтобы скрыть свои лица от любых камер, которые могут быть в этом месте, потому что последнее, что им нужно — это избежать того, чтобы их засняли на видео с аукциона, только для того, чтобы их лица попали в новости из-за камеры наблюдения перед бутиком. Они заканчивают в течение двух часов; это всё, что требуется. Они оставляют картину одному из знакомых Чанбина, потому что Хван не может покинуть страну с картиной Пикассо, украденной с того же художественного аукциона, на котором была продана его собственная работа. Этот человек приехал из Бельгии, хотя сам он австралиец, о чём Джисон помнит, потому что встречался с ним пару лет назад по работе, и он надеется, что сможет справиться с остальной работой отсюда. Он довольно хороший парень, у которого явно много денег, и если бы Джисон был моложе, он бы стащил его бумажник, прежде чем они с Минхо улетят в аэропорт Люксембурга.***
Не прошло и шести часов, как они вернулись в Сеул. Небо простиралось как паутина, покрытая дымкой летней грозы. Но свет, просачивающийся из окна спальни Минхо, струится так волшебно, как дневное сияние, даже сквозь дождь, шторы поднимаются высоко, когда ветер стихает. Они сворачиваются под одеялом; лицом к лицу, ноги сплетены вместе, и Джисон зацепляет одной ногой лодыжку Минхо, прежде чем вытянуть руку между их грудями поверх простыней. Поглаживая затылок Минхо, Джисон ищет на его лице изменения, которые он пропустил за эти годы. Его черты стали более точёными, чем помнил Джисон, хотя он полагает, что это само собой разумеющееся, учитывая, что сам Джисон сейчас старше, чем Минхо был во время их последнего совместного времяпрепровождения. Он двигает рукой, проводя кончиками пальцев по линии челюсти Минхо, вверх, по острому выступу его скулы; переворачивает руку, касаясь костяшками пальцев его щеки. Он проводит кончиками пальцев по ресницам Минхо, направляясь к светлым линиям, которые начинают формироваться по краям его глаз; такая мелочь, но их легко заметить, когда они так близко друг к другу. Они приятно углубляются, когда Минхо улыбается, поднимая свою руку, обхватывая руку Джисона, не отодвигая её и не удерживая, а просто держа её своей ладонью. Джисон чувствует, как внутри что-то загорается, остро и болезненно. Оно вздымается в его груди и исчезает в тупой пульсации там, где должно быть сердце, и ему требуется секунда, чтобы вздохнуть, прежде чем провести кончиками пальцев по виску Минхо, идя дальше и проводя подушечкой указательного пальца по ушной раковине, по едва заметным следам от проколов по изгибу. — Ты дал им зарасти? — спрашивает он, нежно щипая Минхо за ухо. Он игриво дергает его и тихо смеется над тем, как это заставляет Минхо извиваться. — Мне почти тридцать, — с усмешкой говорит Минхо, слегка качая головой, пока Джисон не отпускает его ухо; вместо этого проводя подушечкой большого пальца по лицу Минхо. — И что? С каких пор начали существовать возрастные ограничения для сексуального пирсинга? Минхо фыркает. — Это было так сексуально, когда ты украл пистолет для пирсинга — позвольте мне повторить пистолет, а не иглу — и нанёс мне легкую травму тканей, не так ли? Джисон стонет и опускает руку, кладя её на плечо Минхо. После этого никто из них ничего не говорит, и Джисон закрывает глаза, пытаясь заснуть, но понимает, что не может; и когда он снова открывает глаза и смотрит на Минхо, тот смотрит в потолок, его брови нахмурены, и он нервно облизывает губы, как будто хочет что-то сказать. — Что это такое? — тихо спрашивает Джисон. И после паузы: — Я думал. Я думаю... я думаю, ты простил меня слишком быстро, — тихо говорит Минхо. Его голос серьёзен и искренен, и от этого грудь Джисона сдавливает лёгкие, поэтому Джисон отбрасывает простыни и перекатывается на Минхо, чтобы заткнуть его. Он целует Минхо с пылом, охватившим их обоих, и то, что сначала казалось нежным прикосновением губ, становится глубже. Джисон берёт верхнюю губу Минхо зубами, зарываясь руками в его волосы, пока он медленно открывает рот, наслаждаясь движением губ Ли и скольжением его языка по нёбу. Затем Минхо касается тыльной стороны колена Джисона, и тот напрягается, дрожит над ним. Старший проводит руками по спине Джисона, касается его затылка, и Хан стонет, что не может сдержать, прежде чем Минхо обхватывает руками его талию. Подавшись вперёд, Минхо проводит кончиком носа по линии шеи Джисона. А затем, обхватив руками Джисона за талию, крепко держа его, он одним быстрым движением переворачивает его на спину; дыхание вырывается из него лёгким выдохом, когда Минхо высвобождает руки из-под него, и он полностью падает на матрас. Затем он играет с краем футболки Джисона всего мгновение, прежде чем просунуть руки под неё, и Джисон изо всех сил пытается не свернуться калачиком от ощущения болезненно холодных ладоней Минхо на своей коже. Минхо проводит пальцами по нежным бокам, вызывая ошарашенный вздох со смехом у Джисона, и тот рефлекторно извивается. Он бросает на Джисона удивленный взгляд. — Всё ещё боишься щекотки? Джисон чувствует, как кожу на его шее покалывает от тепла, и хмурится. — Извини, что я молод и у меня работают нервные окончания, — он закатывает глаза, когда Минхо скользит руками вниз, дразня его пальцами под поясом шорт. — Придурок, — добавляет он тихим бормотанием. Минхо всё равно это слышит, и его руки тут же снова укладываются на бока Джисона, проводя одним пальцем вниз с угрозой, от которой Джисон задерживает дыхание. — Что это было? — Минхо приподнимает бровь. — Отпусти, — вместо ответа говорит Джисон. Он борется с нервным, предвкушающим смехом, подкатывающим к горлу, и сверлит взглядом. — Я убью тебя, — предупреждает он. Минхо усмехается, прежде чем злобно прижать пальцы к бокам Джисона. — Думаешь, сможешь? — спрашивает он, когда Джисон невольно хихикает самым смущающим образом из возможных, беспомощно извиваясь и толкая Минхо в плечи, пока тот не сдаётся и вместо этого не закрывает лицо руками, пытаясь хотя бы сохранить своё достоинство, потому что он не может открыть лицо. — Думаешь, ты действительно способен убить меня? — с коротким смешком говорит Минхо, наконец прекращая, и Джисон переводит дыхание. И выражение его лица, когда Джисон неохотно опускает руки и встречается взглядом с ним, настолько лёгкое и нежное, что Джисон на мгновение сбивается с толку. Делая всё возможное, чтобы подавить тот трепет в глубине живота. — Я сдеру с тебя кожу живьём и сделаю себе новую пару перчаток. — Раньше ты был милым, — вздыхает Минхо, после этого хватая Джисона под коленями и дёргая его вниз на простынях, так что его нижняя часть тела остается на уровне бёдер Минхо, а его плечи прижимаются к кровати. Подняв футболку Джисона до подбородка, Минхо проводит рукой по острой линии его бёдер и по твёрдой передней части его живота, прежде чем медленно провести руками по бокам Джисона, касаясь достаточно крепко, чтобы тот не рассмеялся; до груди, где он проводит ладонью почти успокаивающе; мягко потирая впадину под ребрами, прежде чем сжать грудные мышцы достаточно сильно, чтобы Джисон ахнул, и потирая большим пальцем каждый сосок, пока дыхание Джисона не становится прерывистым. Плечи Джисона сильнее упираются в простыни, когда Минхо в конце концов опускает руки вниз по туловищу, слабого движения его ногтей достаточно, чтобы Джисон инстинктивно напряг мышцы. Его рука останавливается рядом с талией младшего, где его член туго натягивает переднюю часть его шорт, и когда Джисон наблюдает за Минхо — замечая румянец на его щеках и то, как он смотрит на Джисона из-под своих спутанных тёмных волос — он издает сдавленный и тихий стон, сам того не желая. Минхо поджимает губы, словно пытаясь не рассмеяться, и Джисон вздыхает. — Ничего не говори, — он ненавидит всхлип в своём голосе и то, как по-детски он себя чувствует, но с Минхо трудно сдерживать себя и скрывать что-то от него. — Я и не говорю, — воркует Минхо, дразня, и Джисон закидывает одно бедро вокруг талии старшего, упираясь коленом в его бок. Проведя рукой по передней части шорт Джисона, тот уверен, что Минхо чувствует, как там стало уже липко и влажно, когда его член напрягается. Затем Минхо опускает руку и прижимает её между ног Джисона, надавливая, пока Джисон не захнычет, поднимая бёдра вверх и мягко потираясь о ладонь Минхо. Он качает бёдрами, пытаясь сильнее прижаться к руке Минхо, но тот отстраняется; кладёт свободную руку на живот Джисона, пока он не опустится обратно на бёдра Минхо, а затем проводит ладонью по члену. Он делает это снова и снова, пока Джисон не перестаёт пытаться сдержать череду низких всхлипов, прорывающихся сквозь его зубы, и он противится хватке Минхо, толкая бёдра вверх мелкими, короткими толчками. Как раз в тот момент, когда Джисон собирается пожаловаться, Минхо запускает пальцы под резинку его шорт и медленно стягивает их вниз, позволяя Джисону соскользнуть обратно на матрас, давая ему полностью снять их; Хан также пользуется возможностью, чтобы снять футболку. Минхо берёт член младшего в свою руку, просовывая головку между указательным и средним пальцами и позволяя ей скользить между костяшками пальцев, и ничто не могло остановить долгие бессловесные стоны, которые Минхо вырывает из него, когда он начинает двигать рукой быстрыми, твёрдыми движениями. Руки Джисона сжимают простыни, и он задерживает дыхание, чтобы не захрипеть. Затем он отпускает простынь, протягивает одну руку и берёт Минхо за волосы, сжимая кулак и притягивая его вниз, крепко целуя. Он на выдохе матерится в рот Минхо, пока его язык скользит по линии нижней губы Джисона, и когда он сжимает рукой его член, младшему приходится перестать целовать и вместо этого заглушить свой голос в шее Минхо; он проводит зубами по нежной коже и выводит языком маленькие круги, успокаивая. А затем Минхо резко останавливается и уходит за пределы досягаемости, и как раз в тот момент, когда Джисон собирается спросить, почему, он видит, как Минхо открывает ящик тумбочки. Он бросает бутылку смазки на простыни, задвигает ящик, и когда он снова поворачивается к Джисону, выражение его лица полно нежности. Некомфортно то, как легкомысленно чувствует себя Джисон при виде этого. Он вовлекает Минхо в очередной поцелуй и не отпускает, даже когда слышит щелчок открывшейся бутылки. Минхо удаётся выдавить немного смазки, не глядя, и Джисон прерывает поцелуй только когда чувствует, как рука Минхо пробирается вниз между его бёдер, очерчивая круг на ободке мышц, прежде чем он прижимает скользкий палец. Минхо медленно открывает его; аккуратно, глубоко и мучительно, пока Джисону не приходится сказать ему добавить ещё один палец. Он продолжает в том же темпе, пока не перестает жечь, когда он вводит третий палец, широко расставляя их и поворачивая, раскрывая Джисона. Но он продолжает в том же духе, до боли нежно, трахая Джисона пальцами. И хотя Джисон ценит его тщательность, он быстро теряет терпение. Он наклоняется, аккуратно хватая Минхо за запястье. — Ладно, думаю, доста- Джисон обрывается с надрывным вздохом, и его дыхание застревает в груди, когда кончики пальцев Минхо сгибаются с движением вверх. Он делает это снова, и спина Джисона немедленно выгибается над простынями, прежде чем он застывает, потому что пальцы Минхо упираются в его простату, и он плотно потирает её. Джисон бессвязно стонет, беспомощный и поражённый, и кажется, что его позвоночник ломается, когда он падает обратно на матрас и крепко зажмуривает глаза. — Что такое? — спрашивает Минхо. Джисон не видит его лица, но по звучанию его голоса понимает, что тот улыбается. Он хочет сказать ему заткнуться, но Минхо скручивает пальцы, и возражение Джисона растворяется в прерывистом тихом всхлипе. Положив свободную руку на бедро Джисона, Минхо начинает направлять его вниз на пальцы. Большой палец давит на углубление рядом с бедренной костью, чертя бессмысленные круги на коже, пока Минхо делает его мягким и податливым, пока спина Джисона снова не выгибается, а бедра не насаживаются вниз для большего. Всё тело Джисона тает от прикосновений Минхо, от каждого движения его пальцев внутрь и наружу, каждый раз, когда его ноготь касается кожи Джисона, когда он проводит большим пальцем по бедру. Джисон не знает, какие звуки он издает, и проскальзывают ли среди них какие-то слова, всё его существо сосредоточено на прикосновении пальцев Минхо внутри него. Он скулит и отчаянно качается навстречу пальцам Минхо, когда тот снова вдалбливает их в него, сгибает кончики пальцев, словно подводя Джисона ещё ближе, чем он уже есть. — Не останавливайся, блять, пожалуйста, не останавливайся, блять, — хнычет Джисон, когда Минхо отводит его руку достаточно далеко, чтобы внутри остались только самые кончики пальцев; проводит большим пальцем по ободку Джисона. — Блядь, Минхо, просто трахни меня уже, — ругается Джисон, все его мышцы напряжены, а тепло собирается у основания позвоночника. — Не останавливаться или трахнуть тебя? — спрашивает Минхо, и Джисон ненавидит его ровный голос; это заставляет бёдра Джисона отчаянно дёргаться, раскачиваясь взад и вперед с натужным хныканьем. — Чего ты хочешь, Джисон? Затем, не дожидаясь ответа, Минхо снова вводит пальцы в него с влажным звуком, и Джисон вздрагивает, задыхаясь. Минхо проводит подушечками, медленно и неторопливо, ровными кругами по простате Джисона, пока тот не начинает дрожать, предэякулят капает с его члена на живот. Он цепляется за простыни, плечи Минхо, что угодно. Минхо глубоко и твёрдо трахает его пальцами, ударяясь туда, где он наиболее чувствителен, пока Джисон не начинает дрожать и не может подбирать слов, чтобы попросить о том, чего он действительно хочет. Он хочет, чтобы Минхо был внутри, хочет, чтобы Минхо трахал его, пока он не перестанет даже пытаться думать. Он хочет дом, в котором они почти никогда не будут проводить время, дом, в котором Минхо сможет вырастить настоящий сад для своих цветов и кухню, где они смогут танцевать. Джисон не может сказать, пытается ли он дышать или просто не может. Он кончит вот так, если Минхо не перестанет широко расставлять пальцы и задевать простату при каждом рывке, отпуская только большой палец по его чувствительному краю. — Подожди, блять, хён, я.... блять, — бормочет он. — Пока нет, — говорит Минхо, наконец, сам немного задыхаясь. Он продолжает медленными, намеренными прикосновениями, с жестокой эффективностью, пока полностью не перестает двигаться; держит пальцы внутри Джисона, но не двигает ими, пока Джисон отчаянно не всхлипнет и не толкнётся бёдрами навстречу руке Минхо. Он такой твёрдый, что у него болит живот, рот открывается, когда он делает маленькие глотки воздуха между всхлипами. Затем Минхо, наконец, убирает пальцы, проводит обеими руками по внешней стороне бедер Джисона, прежде чем осторожно поднять их вверх, опираясь ладонями в заднюю сторону его колен. И когда Джисон понимает, что Минхо действительно сейчас его трахнет, он погружается в простыни и шепчет мягкие, едва связные слова ободрения, пока Минхо быстро раздевается. А затем, раскрытый и влажный, с ужасно дрожащими бёдрами, Джисон чувствует как прижимается член Минхо к кольцу мышц, и он сразу же слабеет. Задыхаясь, почти чувствуя слабость, он подталкивает Минхо ближе, побуждая его наконец войти, когда Минхо вдавливает в него свой член, головокружительный и толстый, оставляя сердце Джисона рваться к горлу. Его бёдра соприкасаются с бёдрами Джисона, член входит глубоко в него. Прижимаясь телом к телу Джисона, Минхо упирается руками по обе стороны от его головы, толкаясь достаточно сильно, чтобы Джисон мог почувствовать, как тазовые кости Минхо врезаются во внутреннюю часть его бёдер. Держа их тела близко друг к другу, глубоко погрузив член, Минхо жёстко втрахивается в него, болезненный узел скручивается в животе Джисона, когда он чувствует прилив тепла, пробегающего по его позвоночнику. Он беззвучно стонет, и Минхо наклоняется, снова целуя его. Старший убирает вес с одной руки и поднимает её, проводя пальцами по шее Джисона, успокаивающе поглаживая его под подбородком; большой палец останавливается над нижней губой. Он умело двигает бёдрами вперёд, так глубоко врезаясь в Джисона, что тот начинает плавно подпрыгивать по кровати. Он обхватывает плечи Минхо рукой, а тот берёт его за талию, удерживая на месте; утыкается лицом в грудь Джисона, прижимается ртом к барабанящему сердцу. — Джисон, — выдыхает он, повторяя его имя снова и снова, словно молитву, повторяет до тех пор, пока он не сможет в это поверить. Джисон почти хочет сказать ему, чтобы он остановился, потому что это быстро становится слишком для него, но он не может отказать себе в удовольствии точно знать, как много всё это значит для Минхо, насколько прочна и необъяснима история между ними. Минхо повторяет его имя так много раз, и с каждым повторением Джисон чувствует, как его живот скручивает от удовольствия. Этого слишком много и не достаточно сразу. Поэтому Джисон поднимает одну руку, осторожно тянет Минхо за волосы, пока тот не поднимет голову и не посмотрит на Джисона с немым вопросом. Он проводит по краю губ Минхо краем ногтя, прежде чем выдохнуть: — Позволь мне оседлать тебя. Минхо ничего не говорит, но выпрямляется и откидывается назад, пока не сядет на колени, и Джисон тоже поднимается, ставя колени по обе стороны от бёдер Минхо. Его ноги раздвинуты, насколько это возможно, бёдра приподняты, и с глубоким вздохом Джисон медленно опускается на него; маленькие, осторожные покачивания его бёдер расслабляют Минхо внутри. Его нервы в огне, и он крепко обхватывает Минхо за шею, впиваясь ногтями в его кожу. Какое-то время никто из них не двигается. А затем Минхо запускает пальцы в волосы Джисона, прижимает их лбы друг к другу, требуя, чтобы глаза Джисона встретились с его собственными. Глаза Минхо полностью затемнены широкими зрачками; широкими и напряжёнными, и Джисону приходится сократить оставшееся расстояние между ними и прижать их рты вместе, потому что смотреть ему в глаза — это слишком. Минхо целует Джисона в ответ так же, как трахал его; глубоко, нежно, осторожно, и у Джисона перехватывает дыхание от эмоций, жажда настолько горячая внутри него, что делает больно. Только после того, как они отстраняются, Минхо опускает руки на талию Джисона и переплетает пальцы на его пояснице; сгребает его близко, держит его словно в колыбели на своих коленях. Наклонив лицо вниз и целуя Минхо в челюсть, Джисон чувствует солёный вкус, гул его пульса, крыло его ключицы. Он чувствует, как привязанность и возбуждение сплетаются во что-то одно, что сложно назвать, что-то безымянное и сложное, что оседает в его животе, и это заставляет его чувствовать себя до боли маленьким на коленях Минхо. Пальцы впиваются в спину старшего, он крепко держится и, наконец, начинает двигаться, медленно покачивая бёдрами, и это быстро переходит в судорожные движения вперёд и назад; вынуждающие двигаясь плотными кругом и плотно прижимая свой член к животу Минхо. Руки Минхо отрываются от его спины и быстро сжимают его бёдра, крепко как тиски, вонзая пальцы в плоть Джисона так сильно, что останутся синяки. Затем, прижав одну руку к груди Минхо и растопырив пальцы, Джисон чувствует, как его сердце ощутимо пульсирует под ладонью, прежде чем он толкает его, пока Минхо не оказывается на спине; его волосы рассыпаются на подушке словно облако чернил вокруг его головы, когда Джисон задаёт быстрый темп, заставляющий отчаяние в нём нарастать. Он чувствует, как предэякулят стекает по члену, а потом Минхо обхватывает его пальцами, скользя большим пальцем по головке в такт тому, как Джисон опускает свои бёдра вниз. Пытаясь заговорить, всё, что ему удается выдавить из себя, это натянутое "блять", прежде чем он опускается корпусом вниз и вонзает зубы в плоть на плече Минхо, как будто хочет прокусить. Он выгибает спину, член слишком тяжёлый в руке Минхо. С кружащейся головой и затуманенным взглядом Джисон позволяет своим глазам закрыться, и Минхо мягко поднимает бёдра, резко прижимаясь своим телом к телу Джисона, посылая статические разряды вверх по его позвоночнику. Тот отталкивается назад, встречая движения Минхо, и на этот раз это глубже, быстрее, пока он не насаживается на Минхо жёстко, а задняя часть его бёдер не становится скользкой от пота; извиваясь и задыхаясь, пытаясь одновременно насадиться на член Минхо и гонясь за трением его руки. Рот открыт, губы влажные; Джисон вздрагивает, когда Минхо поднимает руки вверх, хватая его за талию. Его бёдра начали дрожать, ритм сбивается; Джисон громко скулит, и со вскриком, сдавленным и слабым, его голос обрывается беззвучным вздохом, и он кончает, изливаясь горячим и белым потоком на грудь Минхо; с дрожью, сотрясающей его ноги и бёдра, и с разноцветными пятнами, вспыхивающими перед глазами. Он не осознает, что они мокрые, пока Минхо не вытирает горячие слёзы, катящиеся с его щёк. Джисон почти задыхается к тому времени, когда начинает моргать, не в силах слышать ничего, кроме шума крови в ушах; а затем он слышит, как Минхо, едва дыша, стонет имя Джисона, пока его тело последний раз качается вперёд и замирает, и жар наполняет Джисона изнутри. И всё так быстро заканчивается, но биение сердца Джисона не возвращается к норме, остаётся таким же загнанным и почти болезненно отдаёт в рёбра. Немного приподнявшись, Джисон вздрагивает от ощущения, как сперма Минхо вытекает из него и стекает по бёдрам. Выражение его лица, должно быть, достаточно нелепо, потому что Минхо смеётся, и звук этого заставляет жар вспыхнуть внутри Джисона, когда он позволяет себе прижаться к груди Минхо и придавить его. Он чувствуется очень твёрдым и тёплым под ним, а когда Минхо жалуется на то, что Джисон слишком тяжёлый, его голос становится немного хриплым, и младший чувствует, как дрожь его голоса проносится сквозь него. Прикосновение губ Минхо к его щеке, прежде чем Джисона отталкивают, и он позволяет себе перекатиться по одеялу, слишком уставший, чтобы возразить. Он лежит с закрытыми глазами, сгорая от внезапно навалившейся усталости; Джисон чувствует себя звездой, упавшей и сгоревшей на кровати Минхо. Проходит минута, и он чувствует осторожное прикосновение Минхо, когда тот вытирает сперму с разгорячённого тела Джисона. Когда он, наконец, открывает глаза от ощущения, что его снова двигают, он оказывается лицом к лицу с Минхо. Минхо моргает, а затем, когда он улыбается, отёк в груди Джисона мгновенно возвращается. Это почти больно и неприятно, как сильно бьётся его сердце, как холодок касается позвоночника. Джисон засыпает, уткнувшись лицом в плечо Минхо, а когда просыпается, то обнаруживает, что лежит на боку, а лицо Минхо утыкается к его животу, руки обвивают его талию. И пальцы Джисона вплетаются в мягкие волосы Минхо на затылке. Он выпутывается так осторожно, как только может, берёт чистую футболку из шкафа Минхо и натягивает её, а затем тихо выходит из комнаты. Время перед восходом, и Джисон в тишине варит кофе; оставляет графин наполовину полным и пьёт, облокотившись на перила балкона, глядя на небо, где луна и все звезды уже померкли, смотрит на неоновый отблеск небоскрёбов и машин освещает горизонт искусственным рассветом. Минхо ничего не говорит, когда выходит, присоединяясь к нему, и с лёгкостью в груди Джисон придвигается ещё ближе и кладет голову на плечо Минхо, а через минуту поднимает её, слыша шорох ткани, когда Минхо достаёт что-то из кармана. — У меня подарок для тебя, — говорит он, и Джисон приподнимает бровь, но закрывает глаза и всё равно поднимает ладонь, чтобы Минхо мог положить в неё то, что прячет в кулаке. Вес и форма говорят Джисону, что это часы, ещё до того, как он посмотрит, и он немного сбит с толку, потому что Минхо знает, что носит одни и те же часы с восемнадцати лет, но всё равно рассматривает их. Это платиновые Patek с красивым синим циферблатом, и Джисон не знает, что с ними делать. — Спасибо? Очень красиво, хён, но я... — он замолкает, не желая показаться неблагодарным, но всё ещё задаваясь вопросом, почему Минхо вообще подарил ему часы. Минхо, похоже, ничуть не обеспокоил его не особо восторженный ответ, он просто говорит: — Проверь безель, — Джисон хмурится, но делает это, поднимая часы в полумраке ближе к лицу, чтобы лучше рассмотреть. На той части безеля, которая изгибается вдоль верхней части циферблата, выгравировано аккуратное C.B, и Джисон приглушает взрыв смеха тыльной стороной ладони. — Я мог бы сказать, что ты хотел это сделать, — это всё, что говорит Минхо в ответ на вопрошающий взгляд, который Джисон бросает на него. — Думал, что ты заслужил это за то, что держал свои маленькие клептоманские ручки при себе. Эта логика не имеет абсолютно никакого смысла для Джисона, и он говорит это, дёргая Минхо за руку, пока тот не поднимает её достаточно, чтобы Джисон мог прижаться к нему боком, когда первый луч света знаменует рассвет. И там, наблюдая, как солнце, наконец, выглядывает из-за облаков и начинает освещать небо бледным турмалиновым светом, отражающимся от белых лепестков ромашек в их коробках, Джисон чувствует прикосновение губ Минхо к своему виску, закрывает глаза и думает, что, возможно, ожидание того стоило.