***
Молодой Хайтани был любителем зрелищ. Каждый раз он стремился не пропустить что-то, что способно было перевернуть его искаженное сознание, вывернуть наизнанку, уничтожить и воссоздать заново. Кольца совсем юной экзопланеты раскинулись на сотни километров, распались на мелкие кусочки, и на одном из осколков сидел Ран, поджав под себя ноги. За несколько световых лет от него виднеется смерть, жизнь и рождение. Сверхгигант, подойдя к своему логическому и не очень завершению, взрывается, оставляя после себя все, что успел нажить: сконцентрированная энергия выплёскивается в открытый космос, растворяется в вечной пустоте, путается между тьмой, пока не находит свой конец. — Красиво, — слышится подле него. Ран оборачивается, чтобы посмотреть на нарушителя покоя. Да и нечасто встретишь здесь кого-нибудь. На него безжизненным взглядом смотрят белесые глаза, словно выуживая что-то из внешности Рана, и у последнего не остаётся сомнений: это тоже божественная сущность. Такая же, как и он. — Позволишь? Хайтани заторможенно кивает. Теперь его не привлекают вспышки сверхновой — он глядит на незваного гостя как на второе пришествие; если свет здесь не погаснет, по крайней мере, ещё несколько дней, то кто знает, что у этого юноши на уме? Ран вглядывается в точеное лицо, окидывает глазами волосы, похожие на концентрированное звёздное сияние, и думает, что, возможно, их встреча не случайна. Незнакомец вальяжно садится рядом, растягивая ноги и опираясь руками о холодный камень. — Как тебя зовут? — Ран первым нарушил тишину, вернувшись к соцерзанию гибели звёзды. — Риндо Хайтани, — не глядя на собеседника ответил юноша. — А тебя? — Ран, — Ран немного подумал, прежде чем представиться полностью. — Ран Хайтани. — Вот как, — выдохнул Риндо, склонив голову на бок. Старший окинул взглядом вытянутые конечности и тихо охнул. Ничего себе. Ран с удивлением разглядывал опутывающую руку и ногу татуировку, ровно такую же, как и у него самого. Кажется, Риндо был поражен ничуть не меньше. — Слишком много совпадений, — хмыкнул старший Хайтани. — Наверное, мы были важны друг для друга в прошлой жизни, — тихо выдал Риндо, разглядывая завитки на чужом теле. — Тогда почему мы не можем стать важными друг для друга в этой? — легко улыбнулся Ран, протягивая руку все ещё сидящему Риндо. Младший молча принял протянутую ладонь.***
Риндо перед каждым своим шагом вытягивает ногу, немного опуская носок, мягко касается темной материи под ним и опускает пятку полностью, чуть перенося вес с одной конечности на другую. — Долго смотреть будешь? — фыркает младший, на которого битый час смотрит Ран. — Долго, — соглашается Хайтани старший, едва улыбаясь. Наблюдать за Риндо — верх вселенского наслаждения; он — луч света в абсолютной тьме, безжалостно разрезающий своим существом миллионы лет непоколебимое. На золотом струящиеся волосы оседает звёздная пыль. Кажется, она сияет. Его кожа словно Млечный Путь — нетронутая, без шрамов и изъянов, шелковая, мягкая, теплая. И глаза. Глаза без радужки, зрачков, почему-то кажущиеся пустыми и безжизненными, блестят. Блестят лихорадочно — словно затухающий красный гигант — и все же безжизненные. Ровно как и его. — Тебе не стоит останавливаться, — вдруг выдает Хайтани младший, прежде чем подойти к Рану вплотную и заглянуть в глаза напротив. Брр, словно в самую душу смотрит. Он легко касается щеки Рана — у того внутри схлопываются вселенные, взрываются звёзды и рождаются новые, — невесомо касается теплившейся кожи подушечками пальцев. — Я не буду, — хмыкает старший, кладя ладонь поверх чужой. Разве может быть иначе? Кажется, глаза Риндо вспыхнули — подобно рождающейся звезде из пыли и газа — и тут же погасли, вернулись к привычному беспристрастию. — И ты не смей. Белый — отражает. Каждый их шаг отдавался напирающей на ребра радостью, какой-то торжественностью, и даже немного гордостью: почти никому не удавалось увидеть то, что видели они. Черные дыры, туманности, луны, газовые гиганты и планеты совсем небольшие, — это все теперь только их воспоминания. Черный — поглощает. Свет неумолимо ускользает от них, уплывает из-под ног, и идти становится все темнее — они отчаянно ищут пристанище у пока что не погасших звезд. Холодает.***
— Я хочу остаться здесь, — тихо говорит Ран. Очередная галактика кажется чем-то родным, и старший Хайтани вовсе не хочет сопротивляться несколько странному притяжению. Риндо не возражает, нет. В глазах его — рождение вселенной, которая тут же срывается с длинных острых ресниц и находит конец между нитями темной материи. В груди — чертов пульсар, каждым своим оборотом сильнее бьющий по грудной клетке. Риндо молчит. Уходит он тихо, не проронив ни звука, оставив после себя рассеянный свет и пару несказанных слов. Ран вовсе не жалеет, нет. Подумаешь, одиноко. И тоскливо. И хочется, чтобы эта галактика поглотила его разум и сердце полностью, без остатка, лишь бы избавиться от паршивого чувства одиночества. Проходят годы, столетия утекают песком сквозь пальцы, и звёзды гаснут, становится темнее, и Ран видит хуже, помнит хуже и существует тоже хуже. Стоять нет сил — он сидит на каком-то обломке, свесив ноги, и наблюдает. Скверно. — Ран, — однажды раздается за его спиной. Старший не поворачивается, знает: Риндо сложил руки на груди, нахмурился и едва поджал губы. В следующий раз он зовет мягче. — Ран. — Я почти ничего не вижу, Рин, — признается Ран, подтягивая колени к себе и опускает голову. — Ты ведь все ещё так же красив, Риндо? — Ты идиот? — спрашивает Хайтани младший и, не дождавшись ответа, подходит к Рану. — Рин-Рин, — тихо окликает младшего Ран. Рядом с ними взрывается звезда, опаляя их сознание, но Ран не видит ничего, кроме силуэта напротив. — Здесь опасно. — Я не уйду, — упрямится Риндо, падая на колени перед старшим и обнимая его за плечи. — Знаешь, я… Я нашел новый дом. Для нас. Домом для Рана был весь космос — кажется, он словно прогуливался по комнатам, разглядывал мебель, пока «скелеты» из «шкафов» рассматривали его в ответ. Но теперь дом сидит перед ним, обнимает крепко, шепчет что-то успокаивающее, и Ран понимает, что идти, оказывается никуда не надо было.