Ты прости меня, дорогая, что я вовремя не пришёл.
Я не в первый раз умираю, но теперь мой путь завершён.
Не смогла ты меня дождаться, но вины твоей в этом нет —
Это я, поспешив поклясться, был не в силах сдержать обет.
Не вела меня больше нитка, что я раз обронил в бою;
Но ты знай, что я боль и пытки только лишь ради нас терплю.
Путь к тебе преграждали стены враждебных чужих городов,
А зимою под снегом белым в лёд моя превращалась кровь.
Проклинал меня каждый ворог, предрекая мне ад и тьму,
Но и так мне весь мир не дорог, коли я без тебя живу.
Знал, что время уже на исходе, ещё миг — ускользнёшь навек...
Я нашёл тебя слишком поздно — в твоей жизни другой человек.
И, наверно, я даже смог бы тебя у него отнять,
Но меня б не простили боги, коль у чада забрал бы мать.
Что ж, отныне мой выбор ясен — я исчезну во тьме ночной.
Для тебя этот путь опасен. Не пытайся идти за мной.
Где-то далеко есть страна, Валко, земли которой давным-давно ждут тебя. Мир, где никогда не идёт снег, а люди не причиняют боли. Его трудно найти, но именно благодаря этому он всё ещё существует. Всегда двигайся на север и туда, где заходит солнце, берегись юга: тепло может подкупить тебя, но вера тех людей и их нрав — уничтожат. Не сворачивай на восток, в Вэнну — ты там не меньше чужой, чем везде. Покинь Туксонию с её замками, оставь за спиной её небесные храмы и земное тщеславие. Преодолей заснеженную равнину, выйди к обледеневшим скалам — иссохшее древо будет тебе ориентиром. Но помни: оставайся всегда чист душой, имей лишь светлые помыслы, и только тогда дойдёшь. Не отталкивай тех, кто добр к тебе, забывай поступки тех, кто причинил тебе боль, не трать время на месть, стремись к тому, чтобы обрести любовь. Не поднимай меча на безоружного, не клевещи на невинного, не давай его в обиду. Дерись, если вызывают на бой, но милуй, если просят пощады. Делая выбор, забудь о прошлом — думай только о будущем. Прекрасный мир ждёт тебя, Валко. Мы ждём тебя.
Вместо пролога
— Бегите! Бегите и не оглядывайтесь! Несущийся на Тэуша солдат заорал ему прямо в лицо и сильно задел плечом. Оцепеневший от ужаса, Тэуш деревянно шарахнулся назад и вместо сырых ёлочных иголок наступил на грудь своему располовиненному напоперёк соратнику. Не удержался на ногах и рухнул во влажную от крови, гнилую траву. Колено прошило болью, когда нога выгнулась под странным углом. Однополчане продолжали убегать, спотыкаясь на трупах своих и чужих. — Постойте, ребята! Эй, помогите мне! Он выхватил кого-то за ногу из толпы, в которую превратился отряд, но пойманный солдат вырвался, чуть не заехав ему в челюсть, и продолжил бегство, на ходу скидывая меч, боевой топор и даже кинжалы, срывая части доспеха, чтоб было легче уносить ноги. — Не оставляйте меня ему... Захотелось плакать. Он зажмурился, чувствуя случайные пинки и слушая истошные вопли, на мгновение сложил руки у груди. Отчеканил: — Господь Триединый, сжалься над рабом твоим Тэушем. Рука нащупала пузырёк с ядом, ждавший своего часа, чтобы оборвать его позор и дать сбежать в преисподнюю, если трусость и предательство однажды всплывут перед отрядом и командирами. И если враг не окажется снисходителен к перебежчику. Однако вторая рука вдруг вцепилась в рукоять кинжала. Можно было не открывать глаза, чтобы понять, что оно приближается: шаги влажно бухали по пропитанной кровью земле. В тяжёлом дыхании уже можно различить похожие на рычание хрипы. «Подойди ближе, ублюдок. Я знаю, ты идёшь за мной». Крышечка пузырька с хлопком отлетела. Руки двигались сами собой: правая перевернула пузырёк над лезвием кинжала в левой. Бесцветная смертоносная жидкость растеклась по металлу. Кровь с грязью из-под сапога этого монстра брызнули Тэушу в лицо, и тот поднял глаза. Посланники Триединого уже незримо присутствовали за спиной, а кинжал надёжно «врос» в ладонь, но Тэуш всё равно простонал от ужаса, увидев его прямо перед собой. Над ним возвышался не человек — чудовище, подобное человеку, с горящими бельмами глаз под спутанной серой чёлкой. Без шлема, самонадеянный, упивающийся своей силой. Могучая грудь под мятым нагрудником тяжело и быстро вздымалась, исторгая звериный рык, а белые зубы с зазубринами клыков скалились безжалостным капканом. А вот левого наруча не хватало: Тэуш видел, как монстр сорвал его и воткнул одному из солдат в горло. Он проследил взглядом вдоль окровавленного меча, который тот протащил за собой, вспарывая землю. Тэуш никогда не думал, что таким можно располовинить человека в доспехах. Это знание, впрочем, уже не будет иметь значения, когда ноги отлетят от головы десятка на два шагов. Облачко пара вырвалось у сероголового изо рта, на мгновение скрыв сверкающие бельма. Вместе с паром застыло время вокруг Тэуша. «Господи, спаси, Господи спаси, Господи!..» Меч чудовища взлетел в воздух, взметнув комья земли, в тот же миг, как Тэуш кинулся вперёд, выбросив руку с кинжалом. Здоровенная обнажённая ручища, в которую он целился, застыла у Тэуша перед глазами. Он мог разглядеть на ней волосы и царапины с полосками запёкшейся крови. Может, и пару родинок. Ручища приближалась к нему, была его самой желанной целью. Пение божьих посланцев вовсю звенело в ушах. Лезвие кинжала врезалось в плоть, отскочило от кости. Триединый вёл руку... А, нет, в полымя Триединого — только собственные инстинкты! Триединый вряд ли когда-либо умел драться. Меч в дрогнувшей руке сероголового, вовремя повернувшись плоской частью, только шлёпнул Тэуша по доспеху, тем не менее, наверняка сломав под ним пару рёбер. Тэуша отбросило куда-то вбок, глаза застило; он скрючился в месиве из чьих-то кишок, в попытке унять боль обхватив живот поверх доспеха — тело хоть не заканчивалось у талии. Драгоценные мгновения выиграны; остаётся всего чуть-чуть, и зверь свалится замертво. Если он всё ещё божья тварь... — Ты не жилец, мразь! — не удержался Тэуш. Он даже расхохотался, и никакие сломанные рёбра не помешали этому акту болезненной радости. Он впервые проявил храбрость, и был очень доволен собой. — Яд заставит твои жилы вскипеть как адский котёл! Тэуш приготовился наблюдать, как монстр замечется, словно загнанный зверь. Ему доводилось травить паршивых псов, а после — и шлюху-жену, так что любая живая тварь должна забиться в агонии и подохнуть одинаково. Он не рассчитывал, что сероголовый поймёт человечью речь, потому ужаснулся, когда тот совершенно осмысленно обратил на него свои бельма. Лохматые брови взметнулись вверх; рука отшвырнула ставший бесполезным меч. — Испугался? Царапинка — и совсем скоро яд поползёт выше! Ты сдохнешь, выродок! Сдохнешь! Бельма судорожно зарыскали по поляне, устланной трупами в покорёженных доспехах. — Скоро ты к ним присоединишься! А я — нет! Меня восславят в Тавелоре и сделают туксонским графом, слышишь, ты?! Вдруг бельма уставились немного мимо Тэуша. Сероголовый рванулся к нему. — Что?.. Нет! Ты же должен умереть! Ты умрёшь! Ты, не я! Тэуш закрылся руками, не надеясь, что наручи спасут его. Вместо удара он услышал, как рядом чавкнула земля, будто из неё что-то выдернули. — Какого... Он поглядел поверх рук. Сероголовый держал топор, сброшенный одним из удирающих солдат. На Тэуша не смотрел: таращился выпуклыми белыми глазами на свою руку, слепо глядя, как на бледной коже от раны расползается багровая сетка отравленных вен. Сероголовый рухнул на колени. — Решил помолиться, подонок? Тебе не поможет! Такие, как мы, встречаемся в аду! Молча, не глядя на Тэуша, тот устроил раненую руку на упрятанной в доспех груди одного из павших. Будучи лишь половиной тела, тот напоминал улитку в раздавленной раковине. В раззявленный рот беззастенчиво заглядывали мухи, обитатели лесных болот; глаза, навсегда застывшие в одном выражении, отчаянно пялились на сероголового, решившего так кощунственно использовать мёртвое тело того, с кем воевал по прихоти очередного военачальника. Сероголовый деловито сжал рукоять в убийственно мощном кулаке и уверенно взметнул топор над головой. Тэуша осенило, и его охватила паника. — Ты что собираешься... Топор ухнул вниз, с точностью на локтевой сустав. С таким влажным хрустом мясник отделяет от туши окорок. Тэуш хотел ещё что-то сказать, но только разинул рот, во все глаза глядя на монстра, не издавшего ни звука. Кроме, быть может, скрипа стиснутых зубов. Если яд и пробрался выше, то теперь выплеснулся вместе с кровью, хлынувшей из культи. Посланники Господа, не иначе, вздёрнули Тэуша на ноги, и он, даже почти не хромая, побежал. Наверное, благодаря пинку самого Триединого. Побежал без оглядки, зная, что тогда последнее, что увидит, — бельма и капканный оскал. И обрубок руки с лоскутами недорезанной кожи. Сероголовый уничтожит его и с одной рукой. Вопьётся клыками в горло, и...***
— Брось, Тэуш, все же знают, что ты способен побороть лишь кого-то вдесятеро слабее тебя. Захмелев, Тэуш имел привычку входить в ярость, и в такие мгновения даже получал шанс убедить незнакомцев в правдивости своих слов. К счастью, в этот холодный ветреный день слушателей в таверне собралось достаточно. — Я сразил его! Сразил сероголовое чудище! Заставил его подойти вплотную, а потом, когда он уже дышал мне в лицо, полоснул его руку отравленным клинком! В очередной раз Тэуш продемонстрировал, как был совершён замах, пустой рукой, сжимающей воображаемый кинжал. — Однажды я стану графом какой-нибудь южной туксонской земли, — мечтательно протянул он, тут же успокоившись и сложив руки на животе. — Триединый Орден будет мне благодарен за это деяние до конца моих дней. Может, поспособствует, чтоб меня причислили к лику святых... Можно подумать, среди святош не было проходимцев похуже? — Сколько тебя ни слушаю, не понимаю, почему он, такой яростный и бессердечный, сразу тебя не убил? — поинтересовался стражник, который часто задерживал Тэуша за пьяные выходки. Сейчас он был в отгуле и мог вдоволь поглумиться над горе-воякой, который уже так третий месяц и не пристроился ни в один новый отряд, посему лишь шатался по городу повторял свою байку из раза в раз. — Потому что я оказался быстрее, хитрее и ловчее! — Ты видел, как он умирает от яда? — Совсем юный подмастерье кузнеца оказался недоверчивым слушателем. — Ты кто такой, чтобы сомневаться в словах бывалого воина, малец?!.. — вновь злобно заклокотал Тэуш. — В общем, всё ясно, — перебил старый солдат, стукнув по полу костылём, — твои россказни подойдут только затем, чтоб развлечь деревенских дур. Ты не мог видеть сероголового воина и уйти от него живым. Тем более отравить его... Уже на этом моменте захотелось вырвать тебе язык! Тэуш вскочил, оскорблённый. — Я отравил его! Полоснул прямо по руке! Я видел, как лопается его кожа, и слышал треск его мяса! И видел, как багровеют его вены! Своими собственными глазами! Воин подорвался следом, тяжело повиснув на костыле. — В мои времена лгунов подвешивали за язык!.. — Он не лжёт. Холодный молодой голос разрезал уютное тепло, и сердце каждого из присутствующих покрылось льдом. На самом деле, это всего лишь ветер проник с улицы через открытую дверь... вместе с парой новых гостей. Высоченному седовласому старцу приходилось слегка пригибаться, чтобы не упираться головой в потолок. Длинные серые волосы спадали на скуластое лицо, мрачное от глубоких теней, залегших между морщин. Он был закутан в тряпьё, свободно спадающее там, где должна быть левая рука; правая висела вдоль тела. Из-под тряпья у пояса выглядывала рукоять меча. Мимо протиснулся желтоволосый юнец, чей рост, даже с лохматой шевелюрой, едва доходил до груди старца. Объёмный заплечный мешок стукнул по лбу сидевших у двери, которые и так подались назад, насколько было возможно. Тэуш едва не рухнул, когда мутным взором наконец разглядел вошедшего. Открыл рот, захватал воздух как рыба, выброшенная на берег. Даже глаза его таращились так же бездумно. — Ты забыл, кажется, упомянуть, как драпанул без оглядки, когда увидел отрубленную руку, — широко ухмыльнулся желтоволосый длинными губами. Его голос не был холодным — напротив: ярким, скрипучим, бойким, — а значит, первым заговорил «старец»... кем бы он на самом деле ни был. Желтоволосый с облегчением скинул с плеч мешок и с хрустом прогнулся в спине. — Зачем обрывать на интересном месте? Люди любят подробности. И я тоже!