_______________________
Следующие пару часов я обдумывал, что скажу судье. Я придумал историю, основанную на том, что я знал и о чём догадывался об этом новом мире. Вероятно, такая история не выдержит никакой серьёзной проверки, но мне нужно было что-то сказать, чтобы выиграть время. Я назвал это планом Б и решил поработать над планом А. Я осмотрел камеру на наличие изъянов. Камень казался твёрдым, но строительный раствор выглядел так, как будто его можно было соскрести, проявив немного настойчивости. Я стёр часть его рукой, и при этом мои пальцы оказались покрыты бетонной пылью. Внешние стены, возможно, и выглядели прочными, как у самого замка, но вот внутренние были очень хлипкими. Это было лучше, чем ничего, однако я сомневался, что у меня будет время выкопать себе выход из тюрьмы. Меня могут продержать в камере самое большее несколько дней, и, скорее всего, переведут в отдельную камеру, как только тюремщик поймет, что я не надругался с его подачи над Джули. Не говоря уже о том, что моё оружие и снаряжение находились в другом конце коридора за запертой дверью, а побег без вещей, вполне вероятно, приведёт к моему быстрому возвращению в камеру. Мои поиски переместились к окошку. То была узкая прорезь, длинная, но тонкая щель в стене, которая пропускала в камеру лишь скудное количество света. Из этого я предположил, что тюрьма имела вид чего-то вроде старого замка. Она располагалась в нижней половине внутренней стены и, несомненно, служила сральней. Мы находились не на первом этаже, и я определенно был недостаточно тощ, чтобы пролезть через это отверстие, так что тут не вариант. Такой план всё равно оставил бы меня без оружия и еды посреди города в стране, которую я не знал. Наконец, я проверил металлические прутья самой камеры. Они занимали всю четвертую стену нашей комнатушки и ощущались более прочными, чем каменная кладка. Металл я не смог распознать, цвет был каким-то не таким, более ярким, чем должен был быть, и не ржавеющим. Поперечина проходила через все прутья, так что не было никакой возможности связать две перекладины вместе и использовать мой ремень, чтобы согнуть одну. Сама дверная решетка представляла собой раму с такими же прутьями на ней, на штифтовых петлях, с большим замочным механизмом. С первого взгляда я мог сказать, что со временем я, возможно, мог бы вскрыть замок, но у меня не было этого самого времени. Раздосадованный отсутствием выхода, я встал и попытался снять дверь с петель. Дверь сдвинулась, но я не мог как следует ухватиться за металл. Прутья были квадратной формы, так что края впились мне в кожу, когда я вложил в них всю свою силу, от чего я даже немного порезался. В конечном итоге я сдался, и дверь вернулась на своё место. Я потёр окровавленные руки и отошёл от двери. — Бесполезно, — сказала Джули, подходя ко мне со спины. — Это железо, покрытое сильверитом; дорого, конечно, но зато держит заключенных на ура. Решётка слишком тяжелая, чтобы поднять, и слишком прочная, чтобы сломать или согнуть. Она казалась хорошо осведомленной в этом вопросе, так что я поверил ей на слово. — Попытаться всё равно стоило, — сказал я. — Меня это место сведёт с ума. Джули в притворном утешении похлопала меня по плечу, тихо вздохнув про себя. Она вернулась обратно к своему углу, но на полпути остановилась как вкопанная. Звук ключей, открывающих замки в коридоре, эхом разнесся по тюрьме. Пришло время суда, догадался я. — Вот, забирай свои ботинки, — сказала она, садясь и быстро снимая пару. — И подыграй. Я не имел ни малейшего понятия, о чём она. Тем временем быстро приближался топот ног. Я высунул голову из нашей решетки, чтобы посмотреть. Это были Лысый и два высоких увальня, первый размахивал ключами и насвистывал. Я нахмурился, догадываясь, что ему не терпится увидеть дело моих рук. Меня посетили подозрения, что наказание за то, что я разочаровал его, будет суровым, но я не собирался причинять кому-то вред только для того, чтобы избежать этого самому. Я, наверное, скрытый мазохист в душе. Впрочем, мне не пришлось выяснять, что он мог приготовить для меня. Когда я снова повернулся к Джули, то обнаружил, что она свернулась калачиком на скамейке, обхватив руками колени. Её волосы были растрепаны и спутались, закрывая лицо. Её одежда была наполовину сорвана с неё, обнажая плечи и живот. Её ноги снова были босые, мои ботинки были спрятаны под скамьёй. Она слегка покачнулась на своей скамьи и что-то пробормотала себе под нос. Мои глаза в шоке расширились от этого зрелища. Мне стало интересно, чего она добивается, но потом меня осенило. Она притворялась, что я сделал то, для чего меня посадили в эту камеру. Я не понимал, почему она вообще тратит на это усилия, но искушение поаплодировать её игре было почти искренним. Станиславский был бы доволен. Я часто говорил, что ей следует стать актрисой, а не тем, чем она на самом деле зарабатывала на жизнь, но да не суть важно. Наконец, к нашей камере подошел Лысый, на его лице расползлась большая зубастая ухмылка, когда он увидел Джули. — Так-так-так, только поглядите! — довольно сказал он. — Смотрю, у вас тут было весело. Ты реально с ней постарался, а? — Можно и так сказать, — ответил я, сдерживая порыв схватить его через решетку и свернуть ему его лысую башку. — Вижу, это обошлось тебе, надеюсь, не слишком дорого, — продолжил он. Я странно посмотрел на него, не сразу поняв, что он имеет в виду, пока он не указал на свою щёку. Он имел в виду то место, куда Джули ударила меня, и позже я обнаружил, что там красовалась довольно отчетливая красная отметина. — Ничего такого, чего я не переживу, — сказал я, покачав головой. Лысый повернулся к обитательнице камеры, облизав губы. — Теперь ты готова говорить? — спросил он. — Или мне стоит оставить этого красавца с тобой на всю ночь? Джули повернула к нам голову и бросила на него сквозь волосы мрачный взгляд, её глаза кричали о непокорности. Она высунула язык, а потом снова перевела внимание на стену и продолжила своё бормотание. Тюремщик просто покачал головой с улыбкой на лице, и его приспешникам в равной степени было весело. — Создатель милосердный, а она из упрямых, да? — сказал он, обращаясь ко мне. — Но ты ведь переубедишь её, верно, мон ами? Я был немного сбит с толку, так как это был второй раз, когда кто-то говорил на другом языке, который я узнал. Но лысый мужчина пытливо смотрел на меня, и я не собирался спрашивать его об этом. Вместо этого я вытянул обе руки по обе стороны от себя. — Как я могу отказаться от такого щедрого предложения, — отшутился я. Лысый вновь расхохотался, не подозревая, что шутка была направлена против него. Он велел открыть камеру и снова загремел кандалами. Зная, чего он хочет, я подошел к нему и протянул руки, в то время как двое других охранников с предупреждением уставились на Джули. Клянусь, они могли бы быть близнецами, хотя трудно вспомнить такие подробности после стольких лет. — Прости, дружище, нужно соблюсти приличия, — сказал он, снова надевая на меня кандалы. — Я замолвил за тебя словечко, так что тебе не заткнут рот кляпом. Тебе будет позволено говорить, хотя я бы не советовал этого делать. Молчание звучало как приглашение к ранней смерти, поэтому я задался вопросом, что, во имя всего святого, означал его совет. — Очень любезно с твоей стороны, — ответил я, когда дверь камеры снова закрылась. — Насколько я понимаю, ты уже мертвец, так что воспользуйся своими последними часами, чтобы помочь мне с этой проблемкой, — продолжил Лысый, когда Джули сделала ему непристойный жест большим пальцем. — Тут явно стоит использовать воображение. Я кивнул, сдерживая свое отвращение к дружелюбию этого человека. — Ты человек принципов, — прямо заявил я, почти подпустив сарказма в свой голос. — Мне нравится думать, что да, — усмехнулся Лысый, уводя меня от камеры. По дороге я подмигнул Джули на удачу и начал запоминать планировку тюрьмы, когда мы проходили через неё. На сей раз мои похитители не сочли нужным надевать мне мешок на голову, и я намеревался с энтузиазмом воспользоваться этой возможностью. Я рассматривал каждую деталь, когда мы покидали тюрьму._______________________
Меня вывели во двор, и я снова увидел Зимний Дворец — на этот раз гораздо чётче, при лучшем освещении. На улице похолодало, и на небе набежало облаков, но солнце всё равно освещало белый камень дворца, пока я проходил мимо. Если ранее его вид меня восхищал, то теперь меня переполняло презрение. Тогда я осознал, что всё это оплачено путём кражи и вымогательства, что уменьшило его красоту в моих глазах. Мои иномирские чувства столкнулись с реальностями общества, в которым я оказался. Напротив тюрьмы находилось мраморное здание, которое можно было бы назвать младшим братом Зимнего Дворца. Оно тоже было белым и с контрфорсами, с которых свисали синие знамёна, а по пути к его дверям стояли огромные бронзовые весы, подле которых сидели золотые львы. Похоже, через него проходило множество людей, их лица были скрыты за масками, сделанных как из простого серого металла, так и из золота, и похожих среди них не наблюдалось. Я смутился, увидев маску Золотушки, но потом до меня дошло, что это какая-то аристократическая традиция. Которая до сих пор кажется мне странной, и никто в Орлее так и не смог убедить меня в её достоинствах. Лысый провёл меня мимо золотых львов к боковой двери, где стояли два стражника в латных доспехах, в масках и прочем. Лица, похоже, закрывали не только аристократы, но и все подряд. — Это Иствуд, — сказал Лысый. — На благородный суд. Я не сразу вспомнил, каким именем назвался, а потом рассмеялся. За это Приспешник Номер Раз вновь отвесил мне оплеуху. Лысый протянул документ, на котором поставили печать, и нас пропустили дальше. Следующий коридор представлял собой некий зал ожидания с богато украшенными креслами, выставленными вдоль находившихся напротив двойных дверей. Тут же сидели мужчины и женщины в масках и тёмно-синих мантиях, которые на вид были им слишком велики, и изучали документы. Чинуши. Их вид не произвёл на меня впечатления. Можно сколько угодно приукрашивать показной суд, но в итоге он так и окажется показным. Разумеется, в Орлее показушничество важнее всего. Мы прошли до двойных дверей с рельефами в виде львов, вырезанными в тёмном дереве. Лысый постарался поставить меня в центре их компании. Он кивнул служителю, и двери открылись. Мы вошли в зал суда. Полы, столы и судейская скамья были сделаны из блестящего мрамора, причём на последнем красовался золотой портрет женщины в короне и с солнечными лучами, исходящими из её плеч. Судья смотрел на картину; его золотая маска сверкала в дневном свете, падающим из проёма в крыше. Писцы что-то строчили на своих рядах. Между судейской скамьёй и столами стояла женщина в красной маске. Лысый поставил меня в центре зала прямо под солнцем и прицепил мои цепи к кольцу в полу. Вероятно, это было умно, с учётом того, каким пессимистичным я стал. Суд проходил на орлесианском языке, который я частично понимал, так как он был очень близок к другому языку, называемому французским, на котором я говорил довольно хорошо. Для моей работы требовалось знание двух языков, и я могу лишь поблагодарить мать, за то, что заставила меня его выучить когда-то очень давно. Всего сказанного я не уловил, так как присутствующие использовали много юридических терминов, но то, что понял, я запомнил очень хорошо. Раздался гонг, призывая собравшихся к молчанию, после чего закрылись двери. Когда шуршание и шепотки прекратились, раздался громкий голос: — Именем Императрицы Орлея, Селины I из рода Вальмон, благородный суд Долов открывает заседание, — провозгласил судья низким голосом. — Мы слушаем дело Империи против Иствуда, уголовное дело высшей степени серьёзности. Кто представляет Империю? Из-за моей спины вышла женщина в красной маске, она, отведя руку в сторону, сделала размашистый поклон от талии. — Я, Сесиль де Арб, представляю Орлей, — сказала она. — Я выдвигаю обвинения в убийстве, отступничестве и оскорблении чести дворянина по слову Франсуа де Монфора, шевалье Долов. Судья кивнул, и писари добрых полминуты записывали это. Я закатил глаза. Это просто смешно. Если кто-то будет кичиться перед вами славой старинного орлесианского правосудия, пожалуйста, шлите их ко мне. Я огляделся в поисках своего адвоката и обнаружил, что у меня его нет. Насколько я понял, меня заочно признали виновным. Шансы у меня были невысоки, поэтому я решил повеселиться. — Кто желает отстоять свою честь? — спросил судья, придерживаясь орлесианского. Я огляделся и увидел, что все взгляды обратились на меня. Улыбаясь, я пошёл вперёд, пока не звякнула натянувшаяся до предела цепь. — Клинт Иствуд, офицер славной и могучей армии Объединённых Наций, — пошутил я. — И я невиновен, — должно быть, по-французски я изъяснялся на пятёрочку, поскольку все меня прекрасно поняли... и восприняли всё сказанное всерьёз. В зале царила некоторая суматоха, пока я шёл на исходную, пиная при этом свои цепи. Я смерил взглядом Красную Маску, чтобы выразить свое недовольство. Она даже не вздрогнула — ведь мне было не достать её со своего места, и она знала об этом. — Ваше заявление принято. Предупреждаю... Если будете говорить вне очереди, я велю вас высечь, — сказал судья, утихомиривая суд своим заявлением. — То, что вы иностранец, не освобождает вас от соблюдения порядка. Мадам де Арб, зачитайте факты. Я сел и небрежно выслушал то, что, как я знал, будет полной чушью, поэтому и не собирался её прерывать. Всё равно ничего, кроме порки, это не принесло бы. Я был готов рискнуть, если бы мне не дали и слова сказать, но, как выяснилось, это и не понадобилось. — На четвёртый день Солиса сей бесчестник потревожил гнездо дракона в надежде заполучить его клыки. Поступив так, он стал причиной смерти своих товарищей и до сих пор не раскаялся в сём преступлении. В зале раздались возгласы неодобрения. — Дабы убить зверя, он прибегнул к магии и не проявил никакого почтения к нашей Святой Церкви, чем доказал свою опасность для Империи как отступник. Возгласы сменились возмущёнными криками с требованиями снести мне башку. Я едва прислушивался к ним, поскольку с удивлением узнавал, что отступничество означало использование магии. Их религия запрещала магию. Я подправил под это свой план. — Наконец, столкнувшись с отважным шевалье де Монфором, он оскорбил благородного защитника Орлея, плюнув в него и угрожая ему, после чего был задержан и отправлен сюда под суд. Писцы позади меня разразились воплями, ритмично стуча кулаками по столам. La mort, la mort, la mort! Смерть, смерть, смерть! Как будто хоть один из них мог сразить меня в честном бою. Я лишь фыркнул под нос и потряс цепями, чтобы заглушить их. Красная Маска подала сигнал кому-то за моей спиной, привлекая моё внимание. Пара охранников в масках с некоторым трудом вытащили вперёд сундук с моим оружием и снаряжением. Они поставили его перед ней и открыли. Попутно вперёд вышел писарь с места крушения, скрывший лицо за тёмно-зелёной маской, но всё ещё узнаваемый по одежде и походке. Он вручил женщине в красной маске большую стопку записей, которые она подняла. — В качестве доказательства у меня есть данные под присягой показания охотников, видевших, как сей бесчестник со своим товарищем выбегал из гнезда. Они описали их одежду, как «громоздкую, цвета мокрого речного песка, с круглой шляпой, закрывающей всю макушку». Красная Маска подняла шлем Пателя, который я положил на его могилу, и указала на меня. Я был одет во всё остальное, что она описала, и отлично видел, как она улыбается под лакированной маской, обходя передние ряды, чтобы все могли разглядеть шлем. Присутствующие проявляли живой интерес или делали вид, что им любопытно. Шлем вернулся в сундук, и следом, к моему ужасу, она вынула моё огнестрельное копьё. Я не мог разглядеть, снят предохранитель или нет или даже то, готово ли оно стрелять, но из него явно не вынули боеприпасы. Красная Маска держала его дулом к себе, и я поморщился, не зная, хорошо или плохо будет, если он сейчас выстрелит. Она подняла его, как шлем, и продолжила: — Затем, когда дракон и его выводок нагнали его спутников, он призвал этим предметом расплавленный металл и убил зверя, но уже после того, как его спутники были убиты, — заявила она. — В качестве доказательства я представляю вещи обвиняемого и данные под присягой показания писца де Монфора, который осмотрел раны дракона и обнаружил в них остывший металл. Клыки дракона были найдены рядом с преступником, выдранные из его черепа и челюсти. Писарь также был свидетелем того, как бесчестник оскорбил его господина, без уважения к благородству шевалье и с истовой злобой. Люди начали швырять в меня вещи, закидывать смятой бумагой и чернильницами, громко освистывать меня на весь зал. Я повернулся к толпе предполагаемых юристов-стажеров, которые, как банда, мчались, чтобы поносить меня на все лады. Они казались искренне злыми, даже несмотря на всю эту чушь о магии. Я нахмурился, не зная, вызвано ли это моими технологиями или чем-то ещё. — В свете недавних восстаний и беспорядков прошу суд провести полное судебное разбирательство, а после вынесения обвинительного приговора — казнить этого преступника при первой же возможности, — заключила Красная Маска, снова кланяясь судье. — Он опасен для всех нас. Она была права, но никто в зале не мог даже вообразить, в чём именно. Судья поднял руку, мгновенно заглушив буйство за моей спиной. Писари быстро вернулись на места, и, наконец, его маска повернулась ко мне. — Вы можете чем-либо опровергнуть выставленные против вас обвинения? — спросил он. — Похоже, против вас заведено серьёзное дело. Я снова встал и вздохнул, решив рассказать всё с самого начала. — Я не убивал своих спутников. Мужчин, описанных вашим свидетелем, звали Миллер и Патель; они случайно нашли гнездо дракона и оба поплатились за это жизнью, как и все их товарищи. Я выдрал клыки не из желания нажиться, а из мести и в качестве подтверждения того, что с ними стало. В местах, откуда я родом, не водятся драконы. Наши соотечественники не поверили бы мне без доказательств. Все молчали, ожидая, что ещё я расскажу. Я удивлённо огляделся, частично ожидая, что писари накричат на меня или прервут. Видимо, я не сообщил им ничего полезного. Но следующее обвинение было более мудрёным, и мне требовалось как-то сымпровизировать, чтобы убедить их, что я убил дракона без магии, но не выдать тайн моего оружия. У меня появилась идея. — Что до отступничества, то я не маг. Я не знаю никого, кто бы владел магией. Мы убили дракона с помощью машины — уверен, вон тот писарь её описал. Она смертельно ранила дракона; он успел её уничтожить, прежде чем истечь кровью, — сказал я самым примирительным тоном, какой только мог выжать из своего презрения к происходящему. — Мы были исследователями, не ворами или охотниками на драконов. Я прошу вашу честь помиловать меня, как последнего выжившего. Маска судьи какое-то время не двигалась; казалось, что за мной наблюдает статуя. Я просто смотрел в ответ, не двигая и мышцей, словно это было соревнованием. Я знал, что высказал хороший аргумент, раз его сразу же не отвергли. Судья моргнул первым и попросил писаря передать ему документы. Тот чуть ли не бегом донёс до него бумаги. Их забрали без благодарностей, и судья внимательно пролистал страницы. Прошло несколько минут, прежде чем он снова поднялся с бумагами в одной руке. — Исходя из описанного, на месте была некая разрушенная машина с прикрепленными к ней большими лезвиями. Ваша история правдоподобна, — сказал он, снова глядя на меня, — обвинение в отступничестве отклонено до рассмотрения Орденом храмовников и Церкви. Что до обвинений в убийстве, вы пока что не представили ничего, что доказывало бы, что вы действовали не ради собственной выгоды. Я открыл было рот, чтобы опровергнуть это, но он продолжил: — Вы можете как-либо опровергнуть обвинения в оскорблении чести дворянина? — мрачно спросил он. — В Орлее нельзя обращаться с высокородным так, как описано здесь, — он поднял пачку документов и хлопнул по ней другой рукой. С этим я мог легко разобраться. — Я превосхожу рангом того, кто меня арестовал, — солгал я. — Если такой ответ вас устроит. Такая ложь легко слетела с моего языка: я чувствовал, что превосхожу Золотушку во всех отношениях, и то, что я в это верил, только подсобило мне. — Вы можете это доказать? — спросил судья, явно не сомневаясь в моих словах. — Знайте, что выдача себя за дворянина наказывается даже суровее, чем убийство, из каких бы дальних стран вы ни были. Я прикинул, что свойственно только дворянам. Учитывая моё образование, я неплохо разбирался в той эпохе моего мира, когда такие вещи были распространены, но экспертом я себя назвать не мог. Пришлось надеяться, что и имеющихся знаний хватит. — Я не смогу подтвердить мой точный титул, поскольку наши системы различаются, но я обладаю навыками и наделён обязанностями, которых нет у простолюдинов. Я умею читать и писать на трех языках, помогаю управлять городами и веду войска в бой, — сказал я, немного преувеличивая свои умения и обязанности. — Если ваш шевалье равен нашему профессиональному воину, то я превосхожу его рангом, поскольку я командую профессиональными воинами. Вероятно, вы можете назвать меня капитаном. Это было не совсем так, но я предположил, что Орлей в чём-то похож на наши старые королевства. Между рыцарями и членами королевской семьи существовала иерархия знати, которая контролировала территории. Это имело смысл, так как без подобного невозможно было бы управлять страной. Джули практически так и сказала. К счастью, я был абсолютно прав. Судья, казалось, кивнул, посылая рябь ужаса по всему залу суда. — В этих записях сказано, что вы говорите на общем, а сейчас вы говорите на орлесианском, — сказал судья. — Полагаю, третий язык — ваш родной. Как вы выучили наш язык? — Меня избрали возглавить экспедицию в эти земли после того, как неподалеку от наших земель спасли человека, выжившего в кораблекрушении. Он был родом откуда-то с этого континента и научил меня орлесианскому. Общее наречие уже было известно нам из торговли, — ответил я, предвосхищая его следующий вопрос. — Он отказался назвать свой родной город, но у меня создалось впечатление, что он от чего-то или кого-то бежал. Разумеется, я врал, как дышал, но у этого были и дополнительные преимущества: так я представлялся им исследователем, что объясняло бы моё полное отсутствие знаний о Тедасе, а также дипломатом, что, как я надеялся, заставит их задуматься, прежде чем рубить мне голову. — И, говорите, ваша страна на Западе? — спросил судья. Я точно не знал, открыл ли Орлей для себя весь мир, но, судя по реакции Золотушки и уровню их технологий, я был почти уверен, что это не так. Так что я рискнул. — Да, за пустыней и за океаном, — ответил я. — Поэтому мы носим одежду такого цвета — чтобы при необходимости прятаться среди песков. Мы не ожидали, что у вас будет так много зелени. Этой деталью о цвете моей формы я исчерпал весь свой план Б. Теперь оставалось лишь гадать, захочет ли судья копнуть поглубже. Если да, то я считай что мёртв. Если нет, то я практически уверен, что меня отпустят. Что мне делать после этого, я не знал. Я ходил по помещению, гремя цепью, пока Красная Маска наблюдал за мной. Минуты шли, моё терпение подходило к концу, а судья продолжал шёпотом переговариваться с другими адвокатами. В остальном в зале царила увлечённая тишина. Наконец, он принял решение. — Я снимаю обвинения в оскорблении чести дворянина: ваш странный наряд и образование доказывают, что вы не орлесианский крестьянин и не ферелденский бандит, — сказал он, — однако, поскольку у нас есть доказательства того, что вы забрали зубы дракона, я не могу снять обвинения в убийстве. Это очень ценная вещь. Вы говорили, что командовали этими людьми, соответственно, вы несёте ответственность за их смерти и за угрозу орлесианским подданным. — Я назначенный посол моей страны! — возразил я. — Я обладаю иммунитетом от судебного преследования! Разве ваших дипломатов таскают по судам в других странах?! — Поскольку других рычагов воздействия у вас нет, суд над вами по делу об убийстве начнется завтра с восходом солнца, — продолжил судья. — Тогда же будет рассмотрено любое возражение, основанное на неприкосновенности дипломатов. Заседание закрыто. — Слава Орлею! — скандировал зал в ответ. Я высказался несколько грубее и гораздо тише._______________________
Я не помню своего возвращения в тюрьму. Наверное, я всё ещё не отошел от того, насколько близок я был к тому, чтобы освободиться от всего этого. Я реально облажался, когда решил прихватить драконьи клыки. Если бы меня и дальше продолжили расспрашивать о моём происхождении — что обязательно должно было произойти, если они не были совершенно глупы — долго свою выдумку я поддержать не смог бы. Хуже того, они, вероятно, снова детально изучили бы моё оружие. Вполне возможно, снесут случайно какому-нибудь бедняге голову в процессе, подумал я. Начнутся настоящие радости, и я, скорее всего, кончу тем, что меня сожгут заживо или вытащат и четвертуют. Если бы я мог вернуться в прошлое и всё изменить, я бы всё равно взял эти клыки. Это нужно было сделать, хотя я говорю это, оглядываясь назад спустя десятилетия. Следующее, что я помню, это улюлюканья над мной, когда я снова вошел в подземелье тюрьмы. Многие камеры были заняты, и их обитатели не спали. Первые трое были личностями настолько сомнительными, что вам реально не захотелось бы повстречаться с ними на улице при дневном свете, не говоря уже о ночной подворотне. Капюшоны, перчатки без пальцев, сидят на корточках и вытаращенные глаза-бусинки, свистят и улюлюкают. Четвертым был огромный отвернувшийся от меня человек с рваным одеялом на плечах, и на нём был, как мне тогда показалось, рогатый шлем. Помню, подумал я тогда про себя, почему Лысый позволил это. Может быть, он попал сюда совсем недавно? Наконец, я добрался до пятой камеры, той самой, в которой сидел ранее. Мадемуазель Марто всё ещё была там, всё ещё в состоянии преднамеренной и ложной избитости, хотя она стояла в углу, а не сидела на скамье. Я был рад видеть, что меня вернули к ней, поскольку это имело решающее значение для того, что я планировал делать дальше. Лысый снял с меня кандалы, и я зашел в камеру, угрюмый, насколько это возможно. — Веселое ты, конечно, устроил шоу, Иствуд, — сказал он. — Ты отделался от обвинений одними только словами. Не припомню никого, кто мог похвастаться таким же успехом. Тебе бы в театре выступать. Этот тюремщик думал, что всё произошедшее в суде было наглым враньем, что было немного неудобно, потому что я врал и ему как бы. — Ты слишком добр, — искренне ответил я. Соври этому парню слишком много, и он поймает меня на лжи из чистого цинизма, а не из-за какого-либо интеллекта с его стороны. — Я ожидаю, что завтра утром она наконец-то запоёт, — громко продолжил Лысый, кивая на Джули, — иначе её отправят в места не слишком отдалённые, где дворяне не очень-то волнуются о сохранении своей чести. — Не переживай, к завтрашнему дню она не будет досаждать тебе, — честно сказал я. — Считай это одолжением человеку принципов. — Ха, а ты мне нравишься, посол, — фыркнул Лысый. — Будем надеяться, что тебя не казнят, ты реально тот ещё персонаж. Тюремщик махнул Приспешникам Номер Раз и Два, и те заперли дверь в нашу камеру после того, как снова положили мои вещи в комнату хранения. С их уходом Лысый крикнул нескольким другим заключенным, чтобы они заткнулись, иначе он засунет им дубинки в глотки. Он ненадолго остановился у соседней камеры, в которой сидел тот громила, но вскоре продолжил свой путь. Я наблюдал через решетку за Лысым и тем, как он стучал дубинкой по прутьям камер, чем вызывал повторяющийся металлический стук. Они ушли и закрыли дверь в тюремный блок. Я сел и вздохнул. Джули тоже села и прислонилась спиной к стене. — Друзей, смотрю, заводишь, — сказала она. — У меня мурашки бегают по коже от простого нахождения рядом с ним, — ответил я. — Он самый отталкивающий человек, которого я когда-либо встречал, а я, на минуточку, встречал военных царьков. — И ещё кое-что. Иствуд? Посол? — спросила она. — Почему он тебя так называл? — Я назвался им Клинтом Иствудом, когда меня привезли сюда, — объяснился я. — Он известный актер в моей стране. Играет крутых персонажей. Ну и я объявил себя послом, чтобы попытаться помешать им убить меня. Джули снова хихикнула — её развеселило то, что мне удалось их обмануть. По общему признанию, я тоже находил это весьма забавным. Я всё ещё задаюсь вопросом, смог бы я всё это провернуть, если бы вместо Клинта Иствуда воспользовался в качестве псевдонима именем Марти Макфлая. Для понимания отсылки, это паренёк из кое-какой истории, где он путешествует во времени. — Смею предположить, виновным тебя ещё не признали, раз уж ты всё ещё здесь, — сказала Джули, принявшись возвращать своей одежде нормальный вид. — Смог убедить судью, что я не маг, отсюда и не отступник, — ответил я. — И что по чину я выше того рыцаря, который задержал меня, поэтому с меня сняли обвинение в оскорблении дворянина. — Но не обвинение в убийстве? — спросила Джули. — Забрал с дракона несколько клыков, — сказал я. — Они сказали, что это доказательство того, что я хотел убить драконов за деньги, поэтому я ответственен за смерти людей, с которыми путешествовал. — Так значит, ты не выдумал это? — сказала Джули с некоторым скепсисом. — И что теперь? — Завтра, — сказал я, проводя рукой по горлу. — Завтра мне конец. Они собирались гораздо глубже изучить мою историю, и я ни капельку не верил, что она в итоге выдержит эту проверку. В общем, дела мои не предвещали ничего хорошо. В попытке отвлечь себя я внезапно вспомнил о нашем с Джули уговоре и снял свои ботинки, протянув их ей. Джули снова надела их и завязала. По крайней мере, в этот момент она была довольна. Моя новая компаньонка встала и походила по камере, вновь проверяя, как они сидят на ногах. Я с некоторым весельем наблюдал, как она расхаживает взад и вперед по крошечному пространству или подпрыгивает на месте. — Они реально круто сделаны, — буркнула она. — Твоя страна в самом деле нечто. Внезапно меня посетило единственное желание — вернуться домой, и я не смог удержаться, чтобы не заговорить о нём. — Эти ботинки сущий пустяк, — сказал я, ложась спиной на теперь свободную скамью. — У нас есть кареты, которым не нужны лошади, летающие машины, ящики, с помощью которых можно разговаривать с людьми за сотни миль, здания высотой с горы, все виды еды, которые только захочешь попробовать. А, и давай не будем забывать о мороженом и оружии массового уничтожения. Неудивительно, что эти придурки думают, что я маг; это место такое примитивное. Я тут же пожалел о своей тираде. Джули уставилась на меня. Я не мог понять, что у неё написано на лице, но я буквально чувствовал, что в каком-то смысле оскорбил её. — Я не имел в виду тебя; вряд ли ты виновата в том, что твоя страна такая, какая есть, — быстро добавил я. — И я точно также не могу ставить себе в заслугу достижения моей страны, к тому же, её нельзя прямо-таки назвать раем для всех. Просто неприятно, когда тебя называют отступником и угрожают за это смертью, вот и всё. — Я всё не могу взять в толк, серьезно ты сейчас или врёшь мне, потому что ты сумасшедший, — сказала Джули, прищурившись. — Но мне кажется, ты веришь, что это правда. — Это потому, что всё сказанное мной — правда, хотя мне сейчас нет от этого никакого прока, — ответил я, отмахнувшись от неё. — Не за этой решеткой, по крайней мере. — Я бы хотела посетить твою страну, — сказала Джули. — Во всяком случае, там, наверное, будет получше, чем здесь. — Там, где дом храбрецов, где свободных страна, — фальшиво и шутливо спел я. — Что это? — спросила она. — Песня? — Песня моей нации, — ответил я, не уверенный, поймет ли она данный концепт. — Что-то вроде восхваление королевской семьи, наверное, только в пределах всей страны, а не просто одного лидера. Джули как-то странно посмотрела на меня. Как я и подозревал, «национальные» гимны не были здесь широко распространены. Концепция территории и народа как «нации» сама по себе на самом деле не существовала здесь, за одним или двумя заметными исключениями. Я напел мелодию первых нескольких куплетов гимна США, вместо того чтобы напрямую спеть его. Джули молча слушала, глядя на ботинки. Когда я закончил, она выглядела задумчивой, но ничего не сказала. Я сомневался, что произвел на неё впечатление своим исполнением песни. Я скучал по дому до такой степени, что даже почувствовал тошноту, больше, чем когда-либо за всю мою военную карьеру. Ситуация становилась слишком странной. В этот момент я принял решение. — Ну на хер, мы бежим отсюда. Сегодня.