Любить тебя как пророчество

Вечер обычный, ничего особенного или интересного: знакомые и не очень люди, громкие разговоры, разноцветная выпивка непонятного градуса. У Кэма в руках согревается третий по счёту коктейль, на этот раз сине-зелёный с жёлтым зонтиком — на вид лучше, чем на вкус, но голову туманит, так что сойдёт. Он не стоит один где-нибудь на балконе, не потерялся в калейдоскопе смазанных лиц, не чувствует себя уставшим. Он общается, смеётся, слушает. Никто даже не спрашивает о «Бесстыжих». Никаких неловких вопросов о том, скучает ли он по коллегам, с которыми работал бок о бок столько лет. Ни одной глупой шутки. Но его накрывает. Одиночество в толпе — это ведь такое банальное клише. Хуже него только любовь к женатому человеку. Время не лечит. Оно маскирует тебя под нормального, старательно закрашивает трещины и сколы, накладывает поверх слой красочной позолоты и выпускает в мир — иди, живи, забудь. Ты ответственно представляешь, шагаешь и живёшь, делая вид, что в зеркале по вечерам не отражаются шрамы. И однажды самовнушение может стать вторым лицом, или, если очень повезёт, ты найдёшь то, что станет вторым смыслом. Иногда он бежит от любой ассоциации. Пытается заменить выученные маршруты от памяти к сердцу новыми. В супермаркете выбирает не виски, а тёмное пиво. Открывает на ночь окно в спальне, даже если потом приходится укутываться с головой в одеяло, чтобы не дрожать от холода. Представляет, что полки с чужими вещами не существует, и если придётся съездить и купить новую одежду, только бы не открывать лишний раз шкаф, то так тому и быть. Иногда — поддаётся. В такие моменты тоску перекрывает извращённо-приятная боль. Накрывает мгновенно и страшно. Долгожданно. Он снова целует сладкие мокрые губы, слизывает с них виски, но их собственный вкус всегда пьянит сильнее алкоголя. Он опять тонет в духоте спальни, пропитанной разделённым на двоих желанием, и светлая кожа плавит подушечки пальцев, и жарко до ожогов, и тянет внутри, и мало-мало-мало. Рубашка Ноэля теперь пахнет лишь кондиционером для белья, но он всё равно достаёт её, накидывает сверху на плечи, утыкается носом в воротник и дышит, и верит, и чувствует. Это жалко. И стыдно, наверное, но ресурсов для сеанса самобичевания не остаётся. Хотел бы он никогда не знать Ноэля? Нет. Если бы они жили в мире, в котором существовали предназначенные друг другу души, Ноэль был бы его соулмейтом. На запястье бы чернело витиеватое «Ноэль Фишер» ровным почерком, на сердце — канадский автограф. Но его ли имя украшало бы руку Ноэля? Скорее нет, чем да. Ошибка. Один на троих сбой в матрице. Не потому, что Кэмерон какой-то не такой или его недостаточно. Просто так получилось. Сделал ли Ноэль его жизнь лучше? Да. Даже сейчас Кэм в этом уверен. Он знает разницу между «жить» и «существовать». Продолжает ли он на что-то надеяться? Увы, да. Пусть они и договорились обо всём, пусть расстались снова, на этот раз — окончательно. Он понимает, но не принимает до конца. Не может. Однажды должно получиться. На это он тоже надеется, так что какое-то желание, как ни крути, всё же исполнится. Сегодня же он позволяет себе эту слабость — ненадолго, пока бокал не опустеет. Потом его отпустит до следующего приступа. С каждым разом такие перерывы длятся чуть дольше, пусть ремиссия и не является выздоровлением. Может быть, однажды он сам отпустит.