Magic in my bones

Сентябрь Это худший день в моей жизни. Я стою на перроне, окружённый хороводом красок, звуков и людей. И по моим ощущениям, добрая половина этой толпы — моя семья. Серьёзно, мои тётушки, дядюшки, кузены и кузины заполонили все. Дети, взрослые… Подождите, кто притащил собаку? Я в водовороте рук, лиц и голосов. Меня обнимают, хлопают по спине, целуют в щёки, и трогают-трогают-трогают. Кто-то ущипнул меня за бок, а кто-то громко смеётся прямо в ухо. Все это… слишком. Слишком громко, слишком ярко. Слишком близко. Слишком, слишком! Я злюсь на себя и на людей вокруг, и за это мне стыдно. И от стыда я злюсь ещё больше. Я пытаюсь дышать и считать, считать и дышать, и это помогает. Я знаю много техник дыхания. Очень много. Для замедления пульса. Чтобы быстро уснуть. Чтобы снизить давление (бабуля, привет). Или как правильно дышать, чтобы потом долго не дышать. Фанат дыхательных упражнений – это я. Что-то монотонное всегда помогает мне успокоиться. Можно подышать или пощёлкать кнопкой фонарика. Или посчитать шаги. Без разницы. Я дышу снова, и снова, и снова, и снова, потому что иначе… Я не знаю, что будет. Может, я даже расплачусь. Или закричу. Или... Кто-то больно пихает меня локтем в бок, и я пытаюсь отодвинуться. Наверняка это Джеймс. Конечно, Джеймс. Я с самого утра не знал, куда себя деть. Чем себя занять. И вопреки тому, что говорили родители, это было не приятное волнение, а настоящий хаос. Эмоциональный Армагеддон. Мама заставила завтракать, потому что «в поезде нормальной еды не будет». Лили ныла и зудела, что остаётся дома. Джеймс кидал в меня кусками жёваной салфетки. Папа вспоминал о своем походе в Запретный лес на первом курсе. Когда он дошёл до мёртвого единорога, вафли в моем животе вдруг превратились в скользкий ком червей, и меня скрутили спазмы. Тело само сложилось пополам и... – Я всеку тебе! Мои кроссы, мои новые кроссы! — тут же завопил Джеймс, отскакивая от меня. — Грёбаный сопляк! Я урою тебя! Урою! А потом все стали говорить-говорить-говорить, чистить пол, одежду и меня. И весь этот галдёж, разборки, шум, а потом мы вдруг начали опаздывать, и Лили расплакалась, и в окно ломилась сова, и часы над камином бухали мне прямо уши. Бом-бом-бом! Ещё и ещё… О да. Обычное утро у нас дома. И теперь мы все здесь. Я смотрю на пышущего паром монстра. В глянцевом боку паровоза видно моё отражение. На мне надет красный свитер. Он чистый и приятно пахнет. Я ненавижу красный цвет. — Что если я не попаду на Гриффиндор? — шепчу я своему отражению. — Альбус? Я поворачиваю голову и наталкиваюсь на папин взгляд. Я не хотел, чтобы он это услышал. Но, конечно же, он оказался рядом именно в этот момент. Это его работа: видеть и слышать то, что другие хотят скрыть. На нем рабочая мантия, а на щеке размазано красное пятно. Флёр. Она всегда лезет целоваться в щёки. Фу, Мерлин. — Что если я не попаду на Гриффиндор? — повторяю я. Он присаживается рядом на корточки. — Тогда другому факультету сегодня очень повезет, — говорит он. — Правда? — Правда, — тихо отвечает отец, сжимая мое плечо, — потому что там будешь учиться ты. Я не знаю, что он видит на моем лице, но отец вдруг наклоняется и шепчет мне на ухо: — Ал, — его голос звучит тихо-тихо, для меня одного, и я забываю обо всех вокруг, есть только он и я, — знаешь, шляпа хотела отправить меня на Слизерин. Я во все глаза смотрю на папу. — Ты серьёзно? — Мх-м, — он кивает и ерошит мне волосы. Обычно я ненавижу этот его жест, но сейчас мне всё равно. Моя голова и так сплошная катастрофа. Вряд ли ему удастся сделать хуже. — И-и что? — Я попросил её не делать этого. — Ох, вау, — выдыхаю я. — Ох, вау, — соглашается папа и улыбается. И я чувствую себя немножко лучше. *** Джеймс куда-то исчез почти сразу, Роуз осталась с какими-то девчонками, а я всё ищу, где бы сесть. Хорошо бы, если бы мне попалось пустое купе… Я пытался занять место рядом с мальчишками в начале поезда. Они выглядели нормальными, но, когда один из них закричал «Это же сын Гарри Поттера!», я сбежал. Теперь я иду в самый конец состава, иногда заглядывая то в одно купе, то в другое. Они все заняты. Везде уже кто-то есть. Что если я не найду места? Что если мне придется ехать стоя до самой школы? У меня потеют ладони, и я пытаюсь незаметно вытереть их о штаны. Я отодвигаю очередную дверь только для того, чтобы разочарованно обнаружить, что и здесь уже занято. У окна кто-то сидит, но прежде, чем я успеваю сбежать, меня окликают. — Привет! — это мальчик, и его голос звучит очень радостно. — Ты ищешь место, да? Ты можешь сесть со мной, я здесь один. Один – это хуже, чем никого, но лучше, чем полное придурков купе. Пробурчав приветствие, я плюхаюсь на противоположное сидение. — Ты голоден? — с энтузиазмом спрашивает он, пересаживаясь на место рядом со мной. — У меня есть шоколад и тыквенный кекс. И лакрица… Ты любишь лакрицу? — Нет. Она мерзкая, — говорю я и тут зачем-то добавляю: — И не особо полезная. В ней один сахар. — О-оу, — разочарованно тянет мальчик, — а ты ешь только полезное, да? — Да, — вру я. Как и всегда, когда волнуюсь. С незнакомыми людьми я веду себя как полный идиот. Слова сами вылетают изо рта ещё до того, как я успеваю их обдумать. Я не Джеймс. Он всегда знает, что и как сказать, как пошутить и улыбнуться. Джеймса любят все, а я… Просто я. Мальчик взвешивает на ладони тыквенный кекс в цветной бумажке. — Ну, я не знаю, из чего делают эти кексы, но в названии есть слово «тыквенный». А тыква — это ведь полезно, да? Так что… Он с улыбкой кладёт кекс мне в руки, и я чувствую его пальцы на своей коже. И вдруг понимаю, что всё в нём на порядок лучше, чем во мне. Его руки теплые и сухие, а мои ладони холодные и влажные. Его светлые волосы лежат на голове аккуратными волнами, а мои жёсткие кудри топорщатся в разные стороны. На нём надета красивая рубашка с вязаной жилеткой, а на мне – растянутый красный джемпер. У меня обычные потёртые джинсы, а у него аккуратные брюки со стрелками. Что если все в Хогвартсе выглядят, как этот мальчик? С приятными улыбками и красивыми волосами? Что если они все говорят правильные вещи и никогда не ошибаются? Что если... Меня начинает знобить, и к горлу снова подступает тошнота. Я пытаюсь глубоко вдохнуть, но у меня не... — Кстати, — мальчик прерывает хоровод моих мыслей, — мне нравятся твои штаны. — Они из магловского магазина, — автоматом отвечаю я и тру разрез на коленке. Джеймс сказал, что джинсы с разрезами – это круто, и что их носят все. Поэтому нам обоим купили по паре. Я не снимал их всё лето: разрезы уже давно превратились в растрёпанные разрывы, но мне всё равно. Они реально крутые. Глаза мальчика округляются, и он несколько секунд молча пялится на мои джинсы. — Это так… Ого, — наконец говорит он, все ещё завороженно разглядывая синюю потертую ткань, — я обожаю магловские вещи. Только у меня их почти нет. Он пожимает плечами и крутит в руках лакричную палочку. И я думаю... А может? В конце концов, он дал мне кекс. Или я перегибаю? А, плевать. — Вот, — я вынимаю из кармана маленький фонарик с крошечным брелком в виде буквы "А", — держи. Я несколько раз нажимаю на кнопку, включаю и выключаю свет, и сую фонарик ему в руки. — Правда, я не знаю, будет ли он работать в школе. Слишком много волшебства и всё такое. — О-о-о… — тихо тянет мальчик. Он крутит и вертит фонарик, щёлкает кнопкой, обводит пальцами блестящую "А", включает и выключает лампочку, разглядывая её со всех сторон. — Он светится, — выдыхает он, — реально светится. — У меня полно такого. Шариковые ручки, брелки. Магловская жвачка тоже есть, — я ловлю его восторженные взгляд и поясняю: — Всё в чемодане. Я покажу тебе, когда приедем. Он улыбается мне, и тут я понимаю, что улыбаюсь ему в ответ. — А? — спрашивает он, и по тому, как он водит пальцами по букве на фонарике, я понимаю, что он имеет ввиду. — Моё имя, — объясняю я, — Альбус. Альбус Поттер. Я жду, что он выпучит глаза или сделает ещё что-то дебильное, но мальчик только улыбается и качает головой. — Да, я знаю, — я закатываю глаза, — это странное имя. Все зовут меня Ал. Он издаёт странный звук, похожий на кашель и смех одновременно. — Странное? — мальчик тыкает себя пальцем в грудь. — Скорпиус Малфой. Я хихикаю, потому что это действительно самое нелепое, что я когда-либо слышал. — И? Как все зовут тебя? Он пожимает плечами. — Скорпиус Малфой. Я смеюсь в голос, он хихикает тоже, и через минуту мы оба уже трясёмся от смеха. Я держусь за живот, а когда Скорпиус сползает на пол, завывая и хватаясь за бока, у меня из глаз начинают литься слёзы. Проклятый мандраж! Даже обычный смех уже граничит с истерикой. — Я буду… буду… — пытаюсь я выдавить из себя сквозь смех, — буду звать тебя Ско… Скор… Скорп. Я вытираю глаза рукавом и наконец глубоко вдыхаю. — Буду звать тебя Скорп, — ещё раз говорю я. Скорпиус широко улыбается. Его волосы растрепались, лицо пошло красными пятнами, а рубашка сбилась на один бок и больше не выглядит такой идеальной. Почему-то от этого я чувствую себя лучше. Скорп ловит мой взгляд и закатывает глаза. — Это всё мой отец, — говорит он. — Заставляет меня одеваться, как на прием к министру магии. Мои щёки уже болят от смеха, но это не останавливает меня, и я снова улыбаюсь. — Как к министру магии, — ухмыляюсь я, — неплохо. Он пытается расправить ткань и проводит руками по жилетке. Его ладонь тормозит, он что-то трогает, возится, и я вижу зажатую в его пальцах булавку. Он тянется ко мне и цепляет её на самый край моего рукава. — Теперь у меня есть что-то твоё, а у тебя – что-то моё, — довольно говорит Скорп. Приглядевшись, я понимаю, что это малюсенькая змейка. Провожу пальцем по гладкому металлу, и вдруг она шевелится и меняет положение. — Она всё время так делает. Любит, когда её гладят. — Мне она нравится, — я ещё раз поглаживаю тонкую змейку. Скорп смеётся и пихает меня плечом, а я пихаю его в ответ. Я хочу привычным жестом незаметно вытереть вспотевшие руки о штаны, но понимаю, что мои ладони абсолютно сухие. *** Когда Скорп садится на табуретку, и ему на голову надевают шляпу, я знаю, чего ожидать. Когда звучит громкое «Слизерин!», я совсем не удивлён. — Отец говорит, что все Малфои попадают на Слизерин, — сказал он мне в поезде. Мои пальцы теребят булавку на рукаве, и я с волнением слежу, как белая макушка исчезает среди других за дальним столом. И когда я теряю его из виду, моё сердце ухает куда-то в желудок. Мама Роуз часто говорит о том, что мы не должны мыслить стереотипами. Что они уже привели нас к войне один раз, и мы не хотим повторения истории. Что нужно соблюдать равновесие. И что это должно работать в обе стороны. И хотя отец Роуз, мой дядя Рон, часто шутит об этом, мы все знаем, что он тоже так считает. Все так считают. А потом из школы на каникулы возвращается Джеймс и рассказывает о слизеринцах. Об ужасных и подлых, и в будущем наверняка очень темных волшебниках. Джеймс идиот, это не новость. Но иногда я думаю — сколько таких идиотов в Хогвартсе? А сколько — за его пределами? Я должен попасть на Гриффиндор. Вся моя семья училась там. Мерлин, как же я ненавижу красный цвет. Шляпа такая большая, что закрывает мне глаза. Она что-то ворчит мне в ухо, но я почти ничего не могу разобрать. Или она говорит слишком тихо, или у меня в ушах всё гудит. У меня дрожат руки, и я стискиваю край табуретки, на которой сижу. Мои мысли скачут, словно стая безумных пикси. Перед глазами стоит булавка на моем рукаве. И тыквенный кекс, и глупая лакрица, и фонарик с буквой "А", и Скорп. Скорп, который после пира уходит в подземелья, а я остаюсь совсем один, и тогда… Тогда… В моей голове стучит только дурацкое пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, и нет больше ни одной чёткой мысли — Ну наконец-то! — шелестит шляпа, — это будет интересно. И когда на весь зал громыхает «СЛИЗЕРИН!», никто не хлопает. Я торопливо иду к своему столу и слышу звук собственных шагов. А потом всё вдруг взрывается аплодисментами и голосами, студенты в зелёных галстуках кричат «Поттер!» и «Сюда, Поттер!», и я отыскиваю белёсую шевелюру и спешу туда. С размаху сажусь рядом и выдыхаю только тогда, когда Скорп пихает меня коленкой и широко улыбается. Меня окликают, со мной здороваются, кто-то что-то кричит мне через стол, кто-то даже тычет локтем в бок, но меня это мало волнует. Всё, о чем я могу думать – это то, что я здесь, и Скорп здесь, и теперь я могу показать ему все магловские штуки, запрятанные в мой чемодан. И это лучший день в моей жизни. Ноябрь — Рассечь воздух и взмахнуть! — пищит Флитвик со своей кафедры. — И чётко повторяйте: "Вингардиум Левиоса"! Я в сотый раз повторяю дурацкие движения, но ничего не выходит. Чем больше проходит времени, тем меньше остается таких, как я. Снова и снова в воздух поднимаются перья, а моё дурацкое перо даже не шевелится. Я потею под форменной мантией, и край воротничка больно трёт мне шею. — Вингардиум Левиоса! — ничего не происходит, и я в отчаянии бросаю взгляд на Скорпиуса, чьё перо уверенно парит над нашим столом. — Сквиб,— кто-то шепчет с задней парты, кто-то тихо смеётся, и моя шея горит. Я знаю, что это полный бред. Я не сквиб, не сквиб. Я могу колдовать. Я умею. У меня получалось уже тысячу раз. Просто… Не так. Не тогда, когда за каждым моим шагом следят. Куда бы я ни шёл и что бы ни делал, я везде слышу «Поттер-Поттер-Поттер»: «cын Поттера», «брат Поттера», «средний Поттер». Моя фамилия висит над моей головой, и я никогда не думал, что скажу это. Но иногда я её ненавижу. Меня оценивают, сравнивают, от меня чего-то ждут. Ждут, что я провалюсь или, наоборот, не провалюсь! Я не знаю! Я… я первокурсник! Что вы от меня хотите?! Я буравлю взглядом стол, игнорируя шепотки за спиной. Сейчас профессор пойдёт по рядам, а проклятое перо так и не шелохнулось. Мои влажные пальцы изо всех сил стискивают палочку. Рассечь, взмахнуть и, и… На мою руку ложится тёплая ладонь, Скорпиус придвигается и шепчет мне на ухо: — Расслабься, Ал, — он чуть встряхивает наши руки, — расслабь руку. Я глубоко вдыхаю и пытаюсь забыть обо всем. Забыть про профессора и про стадо придурков вокруг нас. Про то, что в классе жарко, словно в печи, и про тесный воротник. Вдох. И выдох. Вдох. И выдох. — М-м, — довольно мычит он, когда моя рука наконец становится мягкой и податливой, — да, да, так. Его кожа сухая и мягкая, он уверенно держит мою руку в своей и ведёт в нужном направлении. — Рассечь воздух, — шепотом говорит Скорп, — и взмахнуть. И мы рассекаем и взмахиваем, рассекаем и взмахиваем, его рука поверх моей снова и снова, ещё раз и ещё. — Вингардиум Левиоса, — еле слышно шепчет он. — Вингардиум Левиоса, — так же тихо повторяю я, — Вингардиум Левиоса! Вингардиум Левиоса! И вдруг я чувствую тепло, нет, жар, нет – что-то другое. Большое и чудесное, и очень, очень приятное. И моё перо поднимается в воздух. И это так… так красиво, что у меня нет слов! Мой рот раскрыт от удивления, и, когда я перевожу взгляд на Скорпиуса, то вижу, что его светлые глаза смеются надо мной, а улыбка настолько широкая, что видно ямки на щеках. И я расплываюсь в ответной улыбке. А потом он вдруг показывает мне свои руки, и я понимаю, что он уже не держит мою ладонь. И значит, это не он, а я – я сам. Я сделал сам, я смог! Я смог... И я улыбаюсь еще шире. — Очень хорошо, мистер Поттер, очень хорошо, — говорит Флитвик, проходя мимо нашего стола. Я не могу отвести взгляд от своего пера. Как заворожённый, я слежу за тем, как оно по мановению моей палочки медленно порхает под потолком. И когда в него вдруг врезается чужое, я удивленно моргаю. Скорп начинает хихикать, я хмурюсь и бросаю на него вопросительный взгляд, он подмигивает мне и взмахивает палочкой. Его перо вдруг начинает толкать моё, и я, пытаясь подавить смешок, отправляю своё в погоню. Декабрь — Ну что ж, поздняя манифестация – не такая уж редкость… Моя тетя. Гермиона. — Поздняя? Ей десять, — другой голос прерывает её. Невилл, мой крестный. Они с родителями закрылись в столовой почти час назад, а мы с Джеймсом и Лили сидим на ступеньках в коридоре. Мой брат притащил удлинитель ушей, но он особо и не нужен: и так всё слышно, если не шуметь. — Ты же сам говорил, что был поздним ребенком. — Да-да, я тоже об этом подумал. А это родители. Папа всегда поддакивает маме, что бы она ни сказала. Поэтому договариваться нужно с ней, а отец подтянется. — Вы делали запрос в архиве? Я уверена, что такие случаи были. Подростковый возраст, все эти гормоны, это отличный катализатор и... — Гермиона, пожалуйста, — наступает пауза, и мы втроём старательно вслушиваемся, — Минерва показала мне списки. — Это конфиденциальная информация. — Я попросил её. В знак нашей дружбы. И не смотри так на меня, я не горжусь этим. Снова тишина. — И? Ты... нашел... что-то? — мама. Таким тоном она обычно сообщает, что отца не будет на празднике, потому что «что поделаешь, милый, это его работа». — Нашел. То, что её нет в списках. Нет и не было с самого начала. — В каких списках? — шепчет Лили. — Тех, кто зачислен в Хогвартс, — отвечает Джеймс. Он мог бы говорить и потише, поэтому я пихаю его локтем в бок и шикаю. — И что это значит? Я сижу посередине, поэтому они переговариваются через меня. Из-за их шушуканья я не слышу, о чём говорят в столовой. — Это значит, что у Элис нет магии, — бормочет Джеймс. — Она сквиб?! Нет, это уже чересчур. Нас спалят, если они оба не сбавят обороты. — Можно потише? — шиплю я. Лили таращится на меня, раскрыв рот. — Что? — раздражённо спрашиваю я. — Сквиб… Она шепчет и выглядит при этом так, будто наступил конец света. — Сквиб, а не зомби, — огрызаюсь я, — хватит вести себя так, словно её уже похоронили. Я сверлю Лили взглядом, потому что её реакция выбесила меня. Я знаю, что я не сквиб, но я слушал это весь первый триместр, и эта тема уже стоит поперёк горла. — О да, тебе ли не знать, — хмыкает рядом Джеймс. Мать моя Горгона, вот же козлина. — Заткнись, — рыкаю я на него, — не тебе об этом говорить. — И что это должно значить? — Только то, что ты знал, как меня называют, что про меня говорят, и не сделал ни хрена. Я злюсь, и хуже всего то, что по моему тону понятно, как мне обидно. Вываливать свои чувства перед братом — последнее, что мне сейчас нужно. Джеймс вдруг смеётся, это совсем не добрый смех, и это бесит меня ещё сильнее. — Я пытался тебе помочь... — Что-то я особо не заметил. — Потому что для этого нужно вытащить голову из своей задницы, Ал. Я пытался показать всем, что ты нормальный. — О, да ты прям долбаный рыцарь! Нормальный! Пхах! Я в полном порядке, спасибо большое. Я уже не пытаюсь говорить тихо, вместо этого мы спорим во весь голос, и мне плевать. — Не говори, что я не звал тебя к нам. Ты никогда не сидишь со мной в Большом зале, ты ни разу даже не зашёл в мою гостиную. Я приглашал тебя на тренировку, и что? — Потому что мне можно летать только на уроках по полётам! Какой смысл мне идти на твои дурацкие тренировки? И я не потащу Скорпа сидеть и втыкать два часа на трибунах, пока ты развлекаешься. — Аха! — Джеймс истерически хохочет и вдруг вскакивает с лестницы. Он стоит и глазеет на меня сверху вниз, тыкая в меня пальцем. — А вот и оно! — Что «оно»? Я взмахиваю руками и тоже подскакиваю, потому что не собираюсь сидеть смирно, пока он орёт на меня. — То! То самое, что все дело в нём! Ты бегаешь за своим Малфоем, как какой-то щенок! Я наблюдал за тобой всю грёбаную осень, что ты творишь, Ал? — Он мой друг. — Он Малфой! — Скорпиус мой друг! —Он Малфой! — кричит Джеймс, — ты знаешь, что про него говорят! Как! Как я могу защитить тебя, если ты не отходишь от этого Пожирателя ни на шаг! Как? Как он это делает? Почему мой брат такой придурок?! — Не смей его так называть! — рявкаю я, не беспокоясь о том, что нас уже небось слышно даже за закрытыми дверьми. Я подлетаю к Джеймсу и пихаю его в грудь, он толкает меня в ответ, и мне приходится схватиться за стену, чтобы не потерять равновесие. — А то что?! Они все такие, вся семья, — вопит Джеймс, наступая на меня, и мне приходится пятиться, — удивительно, что родители позволяют тебе общаться с ним! Я пытаюсь оттолкнуть его, но он сильнее, и просто отпихивает мои руки в стороны. — Родители никогда не разлучат нас со Скорпом! — я пытаюсь засандалить кулаком Джеймсу в живот, но он снова просто отталкивает меня. — Они рады, что у меня есть друг! — Джейми! Ал! — двери столовой распахиваются, и на пороге появляется отец. Джеймс начинает ржать, и я готов прибить его. Как же я ненавижу своего брата! — Я слышал, что они говорят о нем! Про его семью! Про его папочку. Бедный малыш Ал, — сюсюкает Джеймс, — ему никогда не позволят привести домой своего Скорпи! — Джеймс, этого достаточно! — отец выходит в коридор, за ним появляется мама. Рядом громко воет Лили. — Заткнись! Ты всё врёшь! Это неправда! Ты врёшь! — кричу я, сжимая кулаки. Придурок! Придурок! Какой же он придурок! — И уж точно никто не пустит нашего малютку в пожирательское гнездо! Во мне словно что-то щёлкает: я уже не я, и мне не остановиться. Я рычу, как ошалелый, и со всей дури врезаюсь в Джеймса всем телом. Мы валимся на пол, я колочу его руками по всему, до чего могу дотянуться, он лупит меня в ответ, и мы катаемся по ковру клубком из ног, рук и разодранной одежды. — Мальчики! Джеймс! Альбус! — я не знаю, чей это голос: может, отца, а может, крестного. Сейчас я не различаю ничего, кроме Джеймса и его кулаков. — Довольно! Что-то отталкивает нас друг от друга, и мы разлетаемся в разные стороны. Я стукаюсь о стену, у меня клацают зубы, но я не хочу показывать, что мне больно. Потому что Джеймс сидит на полу и гогочет, как последний урод. Он тяжело дышит, его новенький красный свитер с буквой "Д" порван, под глазом наливается синяк. — Ты знаешь, что я прав, Ал, поэтому ты так завёлся! И он улыбается, как самый настоящий говнюк. Говнюк и есть. Мама отвешивает ему подзатыльник. — Это неправда, — я пытаюсь отдышаться, — мама, скажи ему, что это неправда! Я перевожу взгляд на маму, потом на отца, но они молчат. Смотрят друг на друга, потом на меня. Я не могу понять, что значат эти их тупые переглядывания. Я вскакиваю с пола и несусь к себе в комнату. Довольно! С меня хватит! — Альбус! — кто-то кричит мне вслед, но я с силой шарахаю дверью за собой. Я расхаживаю по комнате, не находя себе места. Это всё слишком. Во мне слишком много всего. Куча картинок, куча! Они носятся у меня в голове и жужжат-жужжат-жужжат! Гудят, как долбаный пчелиный рой! Почему? Почему во мне столько всего? Я не знаю, что я чувствую, но чувствую слишком много! Я выворачиваю из шкафа все свои книги. У меня много книг. Не малюсенькая полочка с учебниками, как у Джеймса. И не стеллаж, заполненный глупыми сказками и выдуманными историями о несуществующих людях, как у моей сестры. Мой шкаф – высокий и широкий. Он огромный. Темный. И забит под завязку нормальной литературой. Функциональной. Реальной. Я выгребаю подчистую все полки, до которых могу дотянуться. И начинаю складывать книги обратно. Сегодня – по алфавиту. У меня трясутся руки. Это идиотская система, обычно я предпочитаю сортировать их по темам, но есть что-то красивое в том, как следуют друг за другом буквы. Одна за другой. Одна за другой. Салазар, если бы людей было так же просто систематизировать. Я теряюсь в процессе. Теряю счёт времени. Моя голова проясняется. Она идеально пустая. Мне этого не хватало. Вот так, одна, вторая, третья… Только буквы. И книги. И я. Я не слышал, чтобы кто-то входил, но когда Невилл вдруг подаёт мне следующую книгу, я на секунду зависаю, а потом мотаю головой. — Не эту, красную. Он протягивает мне толстый справочник в бордовом переплете. Мы молча расставляем книги, и я без понятия, сколько прошло времени с момента нашего с Джеймсом, ах, конфликта. Я не хочу ни с кем разговаривать, но Невилл здесь, и я должен что-то сказать. — Элис будет в порядке. Невилл ничего не отвечает, и я начинаю волноваться, не задел ли я его. Я переступил какую-то грань? Это не то, что принято говорить в таких ситуациях? — Ты знаешь, ты единственный, у кого нет этого выражения, — он делает странный жест вокруг своего лица, — когда ты говоришь о ней. — Какого выражения? Он просто качает головой и не отвечает ничего. Сквибы это… Не табу, но что-то близкое. Они есть, их мало, и мы никогда не говорим о них. Я знаю только одного. Эм-м, теперь видимо двоих. Элис она, хм, обычная. Девчонка как девчонка. Лично я её терпеть не могу, сквиб или нет. Она настоящая задница, даже мой брат не идёт ни в какое сравнение. А это кое о чем говорит. — Элис будет в порядке, — ещё раз говорю я. — Спасибо, Ал. Мы опять молчим, перебирая книги, но розовый слон все ещё здесь. И очевидно, что он не собирается никуда исчезать. С крёстным всегда просто. Но сейчас я вообще без понятия, чего от меня ждут. Должен ли я извиняться, или, типа, жаловаться? Как это работает? — Скорп хороший человек, — наконец я решаю, что правда, пожалуй, самый оптимальный выход. Хороший. Замечательный. Самый лучший из всех, кого я знаю. Мой человек номер один. Конечно, я не говорю это вслух. Один раз я уже получил в ответ снисходительный комментарий из серии ох-уж-эти-дети. Ведь в детстве и небо выше, и трава зеленее, и симпатия — это сразу любовь, а неприязнь — ненависть на всю жизнь. И бла-бла-бла, катитесь к драклу. Так что спасибо, лучше попридержать коней. — Он мой лучший друг. Невилл молчит, и за это ему спасибо. Золотой человек. — Но я знаю, что это неважно, — продолжаю я, — потому что это не про него и не про меня. Это про то, кто его отец. И кто мой. Про семьи, про войну, про правильные и неправильные стороны, про потери и смерти. Я не идиот, и знаю все это. Я просто думал… Мне хотелось... Ай, к черту. Столько лет прошло. И при чём здесь мы, я и Скорп, к этой войне? Нас тогда ещё даже не было! Невилл кладет мне руку на плечо. — Клянусь, Ал, иногда ты меня пугаешь. Я удивленно поднимаю брови. — Я в твоём возрасте не мог понять, что имеет в виду моя бабушка, когда просит не вести себя как пуффендуец. А ты... Это… хорошо? Он улыбается. Наверное, да. Наверное, это хорошо. Хотя я не уверен, что вообще происходит. Он молча проводит рукой по моей голове, убирая чёлку со лба. — Дай своим родителям время, Альбус, — говорит он, — никто не встанет между тобой и твоим другом. Они просто хотят защитить тебя. — От чего они собрались меня защищать, — ворчу я, — это же Скорп! Я просто хочу… Проводить с ним время, и это все. — Ал, все будет в порядке, но нужно немного подождать. Ты веришь мне? — Верю, — бурчу я. Потому что, а что мне ещё остается? Ну и ещё, потому что это Невилл. Февраль — Что это за хрень, Поттер? Я пытаюсь выдрать свой блокнот из рук Крейга, но он держит его, вытянув руку над своей головой, и мне не дотянуться. А вскакивать со скамейки и прыгать вокруг я не хочу. Ужин в самом разгаре, и в зале полно народу. Лишнее внимание — последнее, что мне надо. — Отвали от него, Боукер, — говорит Скорп. Этот долговязый идиот, Крейг, только ухмыляется и трясет проклятой тетрадью у меня перед носом. Я пытаюсь схватить ее, и он снова резко одергивает руку. Мерлин, что за урод. — Верни Альбусу его тетрадь, Боукер, — повторяет Скорпиус, и несколько человек удивленно косятся на него. Я в том числе. О, Салазар. Он просто вылитый мистер Малфой. Я видел его всего один раз. Да и то издалека. Но весь этот антураж… Трость и развевающаяся мантия, и эти волосы... А Скорпиус – это скорее радуга и единороги. Кудряшки, сладкая вата, солнце, и лето. Но вот сейчас. Этот тон. И этот взгляд. Он поигрывает палочкой между пальцами и выжидательно смотрит на Боукера. Мне хочется закатить глаза и пнуть его в лодыжку. Серьезно? Мы на первом курсе. Все эти угрозы и попытки меряться пи— — Это какой-то грёбаный бред, — Крейг скалится и бросает мне блокнот. Воа! Это сработало? Я разеваю рот от удивления, и тетрадка плюхается мне прямо в тарелку. Нет, правда? Я все понимаю: Малфои и эта их репутация, но… Реально? Я не слежу за тем, чем заканчиваются их гляделки, потому что пытаюсь отчистить обложку от соуса. Скорпиус несильно толкает меня локтем. — Всё в порядке? — спрашивает он. Я киваю и запихиваю тетрадь подальше в сумку. Это все равно была тупая идея — читать это всё прямо здесь, за общим столом. — Можно спросить, что там у тебя? — Мои записи? Скорп утвердительно мычит, хрустя яблоком. — О, это мои наблюдения. — За кем? — интересуется он. — Или за чем? — За гигантским кальмаром, конечно же. Он перестает жевать. — За кальмаром? Я оживленно киваю, вмиг забывая обо всем на свете. — Да! Его ведь часто видно из наших окон, да? Так вот я заметил, что в определённое время суток его активность возрастает! Сначала я связывал это с длиной светового дня. Но головоногие не реагируют на свет! К тому же, он необычный моллюск! Я в таком восторге, что хватаю Скорпа за руку и трясу её. Мне кажется, что я сейчас захлебнусь словами, если не выплесну всё это! — И я подумал, а что, если на него влияет лунный цикл? Или его активность связана с магическим фоном? Или он реагирует на наш уровень активности? Или на деятельность русалок, которые живут в озере? Я тараторю. Пофигу! Это всё так интересно! — И чтобы провести поведенческий анализ как следует, мне нужно собрать данные, много данных! Что было до того, как возросла его активность? Что он делает во время? Что происходит после? Это все так увлекательно! И вот этим, — я довольно подытоживаю, — я сейчас и занимаюсь. Скорпиус сосредоточенно смотрит на меня, как будто пытается решить какую-то загадку. Слева от меня кто-то фыркает. — Мерлин, Поттер, это так стрёмно. Я поворачиваюсь, и Кас даже не пытается скрыть своего… Что это? Удивление? Неприязнь? Отвращение? Внутри меня что-то обрывается. — Ты тоже так считаешь? — я тихо спрашиваю Скорпиуса. — Тебе это интересно? То, что ты рассказал. — Конечно! — Сразу выпаливаю я. Потому что... А разве это может быть не интересно? Неужели никто этого не понимает? — Тогда все круто, — он широко улыбается мне и пожимает плечами, — что-то же на него реально влияет, да? — Да, — соглашаюсь я. И мне кажется, что я сияю, как рождественская ёлка. *** Вечер пошел по одному месту, это мягко говоря. Сначала какие-то девчонки назвали меня мини-Джеймсом, хихикая как слабоумные. Потом я столкнулся с самим Джеймсом, который погнался за мной, чтобы зачаровать мои волосы и сделать их красными. Красными, Мерлин! Конечно, у этого неудачника ничего не получилось. В итоге он увязался за мной к Невиллу. И это совсем не то, что я планировал. Я хотел расспросить крёстного о моих родителях и их отношениях с семьёй Скорпа. Почему дядя называет мистера Малфоя хорьком? Почему папа с мамой игнорируют мои рассказы о Скорпиусе? Почему мне не разрешили пригласить его на Рождество? Почему меня не отпускают к нему? Горгона! У меня столько вопросов! Вместо этого я два часа давился травяным чаем и слушал болтовню моего брата. Подумать только! И ради всего этого я соврал Скорпиусу. Когда он предложил пойти со мной к Невиллу, мне пришлось нести какую-то ерунду. Я наворотил что-то про то, что это будет гипер-мега-скучно, и что крёстный, как обычно, заведёт свою шарманку про цветы и тра-та-та, и ла-ла-ла… Это было ужасно. А потом Скорп расплылся в этой своей улыбке, хлопнул меня по спине и сказал: — Я понимаю. Он твой крёстный, проведи с ним вечер. Увидимся в гостиной? И он взял у меня сумку, чтобы я не таскался с ней по замку. Ох-ё. Кто победитель в номинации "Худший друг года"? Привет, привет. Я вваливаюсь в гостиную, потому что иначе это нельзя назвать. Невилл накачал меня своим странным чаем и по уши снабдил не менее странными печеньями. Я тащу в руках здоровенную тарелку с этими очень-полезными-ни-грамма-сахара штуками. Скорпиус сидит возле окна, за которым сейчас не видно ничего, кроме зеленоватой мути. У него на коленях мой многострадальный блокнот. — Привет, — я плюхаюсь рядом и начинаю скидывать с себя ботинки, балансируя с блюдом с печеньями в руке. Скорп сразу хватает одно, запихивает в рот, и я вопросительно приподнимаю бровь. Он складывает пальцы, подносит их к губам и показывает поцелуй шеф-повара. Я начинаю довольно лыбиться. И это мы только начали! Что будет, когда я покажу ему телек и интернет! Ха! — Как прошло? — спрашивает он, стаскивая с тарелки еще одно печенье. Я делаю неопределённый жест рукой и морщусь. Он хмыкает. — А у тебя? Скорпиус протягивает мне тетрадь. — Я записал кое-что для тебя. Мои брови ползут вверх. — Ты — что? — Он приплывал, пока тебя не было. Кальмар. Ты сказал, что это важно, и я подумал… Не надо было? Я листаю свою тетрадь. И реально нахожу целую страницу, исписанную его мелким почерком. Воу, и точное время, и... То есть он ещё и прочитал мои каракули на предыдущих страницах. Я в шоке. — Ого, Скорп, я… У меня нет слов. — Почему? — удивляется он. И он действительно удивляется. Этот человек! — Ты слышал, что сказала Кассандра? Люди считают, что это странно. И тупо. Скорпиус криво усмехается, продолжая наяривать печеньки с тарелки. — Ты хочешь наблюдать за этой штуковиной, значит, мы будем наблюдать за этой штуковиной. Делов-то. Я просто пялюсь на него и… Горгона! Делов-то! Май — Ты ведь будешь писать мне летом? — внезапно спрашивает Скорпиус. Мы сидим на его кровати, обложившись свитками и книгами. Скорп проверяет мое эссе по зельям, пока я без особого энтузиазма листаю учебник по чарам. Строчки медленно плывут перед глазами, и мне приходится перечитывать один кусок по несколько раз. — Каникулы только через месяц, — не отрываясь от книги, отвечаю я. — Месяц пройдет быстро. Пожалуйста, Ал, обещай, что будешь. — Обещаю, — бурчу я, но внутри сияю, словно Люмос. Я не знал, как попросить его о том же. Что, если Скорпиус не захочет общаться со мной в следующем году? Что, если летом он хочет отдохнуть от меня? Что, если он... — Каждый день! Я наконец поднимаю взгляд на Скорпа. Мое эссе лежит забытое на его коленках, и он во все глаза смотрит на меня. — Наша сова точно откинется, — усмехаюсь я, — каждый день наяривать в Уилтшир и обратно. Скорпиус криво улыбается и качает головой. — Ну, тогда раз в несколько дней? Раз в неделю? — Идёт, — соглашаюсь я. Он трёт глаза ладонями, а потом берет мое эссе, аккуратно скручивает в трубочку и откладывает в сторону. — Здесь нечего проверять, с зельями у тебя полный порядок, — Скорп поднимает ладонь, и я даю ему пять. С тех пор, как я показал ему этот жест, он всё никак не уймётся. Этот, и ещё средний палец. — Может родители позволят нам летом увидеться, — вслух рассуждает он, — ты рассказывал своим обо мне? Я утвердительно мычу. — И что? — Ничего хорошего , — разочарованно говорю я, — не знаю, что их больше напрягает, твоя фамилия или ваше поместье. Скорп сгребает в сторону книги, которые я разложил в аккуратные равномерные стопки (чтоб его), вытягивается на спине и кладет руки под голову. — Только подумай, Волан-де-морт в моем доме, — он задумчиво глядит в потолок. — Я не могу себе это представить, — он вдруг переводит взгляд на меня, — знаешь, некоторые комнаты постоянно закрыты. Отец запечатал их, и туда никто не может попасть. — Ты пытался? Скорп фыркает и удивлённо поднимает брови. — За кого ты меня принимаешь? Конечно пытался. — И что? — И ничего. Я думаю о том, каково это, жить в огромном доме, где когда-то... Все эти убийства, темная магия и запрещённые и— — Стрёмно все это, — я ложусь рядом на бок. Ах, черт с ним. Отпихиваю ногой оставшиеся учебники, окончательно разрушая свой хрупкий порядок. — А ты говорил родителям про меня? — спрашиваю я, устраиваясь поудобнее. — От-… — Скорп широко зевает. Он пытается прикрыть рот ладонью, но это мало меняет дело, — отцу, да. — И что он сказал? В спальне тепло и тихо. Мы валяемся в пижамах, обложившись книжками. Это все Скорпиус, его идея. Не то чтобы я был против. Я не люблю библиотеку. Куча народу сидит вместе и сопит, и шепчет, и скрипит-скрипит-скрипит своими перьями о пергамент. Скрр-скр-р-ск-рр. Угх-хх. — Он сказал «Поттер? Салазар, помоги», и рассмеялся. — Негусто. — Это не то, на что я надеялся. Но сейчас его мало что волнует, кроме мамы. Так что… — Кроме мамы? — я пытаюсь подавить зевок, и у меня ничего не получается. Скорпиус переворачивается на бок, и теперь мы смотрим друг на друга. Он немного хмурится, и между бровями у него залегла еле заметная морщинка. Мне это не нравится. — Мама болеет, — тихо говорит он, — серьезно. И ей стало хуже. — Насколько серьезно? — Она может умереть. Мы оба молчим, и я не могу выдавить из себя ничего, кроме короткого «Ох». Я – самый отстойный вариант, если нужно кого-то утешить или, ну, типа, поговорить о чувствах. Обсуждать свои проблемы я ненавижу, а чужие… Неловко? Неудобно? Нужные слова просто не идут мне в голову, и я чувствую себя идиотом. Но это Скорп, поэтому я решаю быть честным. — Я не знаю, что такое смерть, — признаюсь я, — в смысле, я знаю, теоретически. Но я никогда не сталкивался. Я не представляю, каково это, когда… Я молчу, потому что... что тут ещё скажешь? Скорпиус кивает. — Когда сегодня кто-то есть, а завтра уже нет, — говорит он, — ведь остаются все вещи, книги, одежда, да? А человека нет. Это реально странно. Мы молчим, глядя друг на друга. Я ловлю себя на том, что мои глаза сами собой начинают закрываться, но его голос вдруг выдергивает меня из полудрёмы. — У неё какая-то болезнь крови, — тихо говорит он, — и это не лечится. — Крови? То есть, прям крови? Мой голос звучит сонно, хрипло, и я с трудом соображаю. — Ну, в смысле крови как… как род? Как семья. Понял, да? — я слабо киваю, и он продолжает: — Отец говорит, это как чары, как заклинание. Мамину семью кто-то проклял, и теперь она умирает. — Семью… Значит, и у тебя это может быть? — хмурюсь я. Скорпиус снова зевает. Так широко, что на мгновение мне становится страшно за его челюсть. Его глаза закрыты, и я думаю, что он уже отрубился, но он всё-таки отвечает. — Наверное, да. Может быть. — И ты тоже можешь умереть? — Когда-нибудь, — сонно бормочет он, — но пока нет. Я здоров как… ка-ак… Я молча смотрю, как он медленно проваливается в сон, как едва заметно подергиваются его веки и приоткрывается рот. И пытаюсь представить, как лежу на этой самой кровати, вокруг валяются наши книжки и учебники, на подушке лежит палочка Скорпиуса, а его самого больше нет. Я… Не хочу об этом думать. Я закрываю глаза и все слушаю его ровное дыхание, слушаю, слушаю, слу-шаю, слу…