Принцесса в лордеронской башне

      Тусклый огонёк свечи, еле-еле плясавший над почти растаявшим огарком, дрожал под её ладонью. Калия кралась по крытой галерее, замирая от каждого шороха своей же мантии, как никогда ощущая себя воровкой в собственном замке. Факелы, обычно освещавшие дорогу, почти все перегорели: ей приходилось ориентироваться по тем немногим, что уцелели под напором поднявшегося ветра. Погода портилась стремительно, но королевские чародеи только руками разводили — по их прогнозам, до холодов было ещё несколько недель, если не пара месяцев.       В последнее время надёжнее было доверять собственным глазам, чем их обещаниям. Поверх обычной ночнушки Калия надела плотное зимнее платье с широкой юбкой, укрывавшее ноги в совсем не девичьих туфельках. Эти ботинки из добротной кожи она раздобыла через слуг: у знакомой горничной, с которой они частенько хихикали над последними дворцовыми слухами, был в городе старший брат, у старшего брата была невеста, у невесты отец был кожевник с золотыми руками, которому ничего не стоило взять один дополнительный заказ — пусть и через посредника. Теперь у неё хотя бы не мёрзли ноги после вылазок, можно было не будить слуг, чтобы те раздобыли оледеневшей принцессе таз с горячей водой, и не рассказывать Деркине байки про плохо прогретую комнату.       У Калии каждый раз складывалось чувство, что экономка насквозь видела все её неуклюжие выдумки, однако по какой-то причине не рассказывала ничего ни отцу — ожидаемо, у короля и без того забот хватало — ни матери, что было более странно, но не менее удобно и важно.       И ладно бы, если бы Калия выскальзывала из защищённых — и неизменно хорошо протопленных — покоев ради чего-то необычного, стоящего такого страшного риска!.. Ради встречи с верными рыцарями, что восстанавливали справедливость во имя её красоты и милосердия, например. Ну или ради хотя бы романтического свидания под светом хоть какой-нибудь из лун — выбирать не приходилось, обе теперь нечасто показывались из-за туч, так что ночное лордеронское небо заметно потеряло в загадочном очаровании… Так нет же!       Под покровом ночи, в тайне от всего живого и неживого, шарахаясь от каждой тени, что казалась силуэтом отлучившегося с поста стражника или — ещё хуже, Свет упаси! — припозднившегося аристократа, принцесса Лордерона и потенциальная наследница престола, старшая дочь короля Калия Лианна Менетил кралась по дворцовым переходам и переходам, чтобы попасть в церковь.       В церковь! Да маменька с компаньонками её обычно чуть ли не вилами загоняли на службу, настолько сильно Калия там скучала — а иной раз и задрёмывала, спрятавшись за широкими спинами отцовских лордов и за не менее широкими юбками платьев их супруг. Невнятный бубнёж жрецов, вещавших что-то о всепрощении Святого Света, раскинувши обязательно слабые руки в обязательно расшитых золотом рукавах своих ряс, годился только в колыбельные. А высоченный купол дворцового собора, украшенный цветными росписями по всему широкому барабану, давил на плечи мраморной плитой, как давили и белоснежные колонны с резными капителями, и окна-витражи из дорогого цветного стекла, которое закупали в Даларане, и рябящий, неуверенный свет тысяч свечей, и забивавший нос запах плавившегося воска, мешавшийся с терпкими запахами церковных трав. Каждая стена собора — места с великой историей, рассказывали наставники и дворецкие с придыханием в голосе, где крестили и короновали всех членов королевской семьи… — была Калии знакома до последней трещины, она изучила и запомнила каждую деталь. Например, кто ещё мог бы сказать, сколько сапфиров было в громоздком головном уборе очередного архиепископа, похороненного под третьим окном у северной стены? Никто, кроме неё. Пять.       Помимо всего прочего, в собор было довольно легко попасть. Спуститься всего-то на один этаж, преодолеть несколько поворотов, чтобы выйти из дамского крыла, затем быстрый забег до тронного зала, и восточный выход оттуда привёл бы её к парадному входу, двери которого были всегда распахнуты для высокопоставленных прихожан. Ей бы даже не пришлось выходить на улицу!       Её ночные вылазки продолжались уже около года. За всё это время Калия ни разу не воспользовалась простым путём, а выскальзывала во двор, чтобы скрыться в королевском саду и через этот запутанный лабиринт из пахучих изгородей добраться до небольшой и куда более скромной церквушки для прислуги. При всём своём величии и грандиозности, Собор чем-то отпугивал Калию. Что-то в нём было не то.       Или же чего-то того в нём, наоборот, не было.       Крытая галерея резко кончилась. Перед ней раскинулся сад, куда менее впечатляющий ночью, чем днём: россыпь бесформенных тёмных силуэтов, путь к которой преграждали железные ворота, вырезанные искусниками в форме переплетённых виноградных лоз. Калия стянула с руки варежку, мигом вздрогнув от вцепившегося в кожу холода, сунула в особо крупный просвет в железном плетении ладонь и вслепую нащупала задвижку, как делала уже много раз. Сдвинула — и резные дверцы распахнулись перед ней, как по волшебству.       Неприятная получилась ассоциация. Многие королевские приближённые взяли за моду недолюбливать вездесущих волшебников, возможно, подражая настроению короля, но неприязнь Калии была куда более глубокой и давней. Даларанские чародеи ей никогда не нравились: слишком свысока они на всех поглядывали, и что-то в них такое было…       Кроме того, они прятали лица. Калия не доверяла людям, у которых легко находилась причина спрятать своё настоящее лицо. Хотя от её-то взгляда магические иллюзии спасали теперь не всегда — парадоксально, но капюшоны оказались куда более серьёзным препятствием на пути её недоверия, чем магия.       В церквушке горел свет — мягкий и тёплый, так и зазывавший заглянуть внутрь. Что-то внутри Калии, не дававшее ей покоя вот уже который месяц, потянулось за этим неслышным зовом, и она ответила на него: поспешно поднялась по ступенькам, взялась за тяжёлое дверное кольцо и, приоткрыв тяжёлую дубовую дверь на узенькую щёлочку, прошмыгнула внутрь, обязательно придержав дверь изнутри, чтобы та не грохнула со всей силы.       Святому Свету стоило сказать спасибо хотя бы за то, что он включил безвозмездное доверие в список своих благодетелей. Калия слабо себе представляла, где вообще принято хранить ключи от церквей.       Она скинула капюшон и стянула варежки, спрятала их в явно не предназначенный для хранения одежды передний карман платья. Потёрла озябшие ладони, подышала на них, согревая собственным дыханием, и поскорее прошла вперёд. Никаких витражей здесь и в помине не было: обычные окна с деревянными ставнями, сейчас плотно закрытыми, чтобы не впускать холод. Дерево местами было потрескавшееся и потемневшее от времени. Вместо могил известных церковнослужителей вдоль простых деревянных стен тянулись скамьи, чтобы вместить больше прихожан, а алтарь — не золотой, а лишь покрытый видавшей виды позолотой — не бросал на стоптанные синие ковры свою золочённую тень. Перед ним свечей почти не было, и лица праведников, взиравших на детей церкви, должно было освещать только солнце. Сейчас их ожидаемо было не разглядеть, но Калии не было до них дела.       От её свечи остался еле заметный огарок, и всё-таки она аккуратно сняла его с блюдечка и поставила к остальным. Затем Калия опустилась на жёсткую деревянную скамью перед молитвой Сострадания, пробежав взглядом по знакомым с детства строкам, и закрыла глаза. Здесь она всегда быстро согревалась.       Огонёк внутри, гревший её и освещавший дорогу лучше любой, даже самой толстой свечи, послушно отозвался на робкий призыв, прильнул к кончикам отогревшихся пальцев. Калия почувствовала, как лицо омыло волной тепла. Как и всегда, она уже знала, что предстанет её взгляду, когда, задержав дыхание, точно перед прыжком в воду, она откроет глаза.       Свет. Настолько плотный и насыщенный, что казался осязаемым. Свет лежал в лодочке её расслабленных ладоней, словно зачёрпнутая горстью вода, тихонько крутился вокруг пальцев, освещал вышитые серебряными нитями узоры на платье. Калия не в первый раз это видела, но каждый раз удивлялась, как лучи, подобные солнечным, превращались почти что в жидкость в её руках и как они отзывались на малейшее движение, возвращая себе исконную форму потока, имеющего начало — её, в данном случае, — но не имеющего конца. Она попробовала развести ладони — и обнаружила, невольно улыбнувшись, что держит теперь две лужицы света. Его было так много, что капельки его скапливались на костяшках пальцев и срывались вниз, вспыхивая в полумраке крохотными звёздочками-искорками, и сгорали, не долетая до пола.       Калия выдохнула, вспомнив, что людям нужен воздух, и свет отозвался и на это: поднялся в воздух, напоминая теперь полупрозрачную шаль из нежнейшего шёлка, если бы ткань умела источать сияние. Юркой змейкой шаль обвилась вокруг ладоней, обхватила локти, затем мягко легла на плечи, потянулась ещё выше, к лицу, спуталась с золотистыми прядями волос, выпавшими из небрежной косички… Добралась до макушки, окутала всю Калию теплом, точно обняла, и, как и всегда, опустилась сияющей завесой перед лицом, даруя возможность видеть сокрытое…       …Прямо как фата свадебного платья.       Всё её тело дёрнулось от смеси страха, горечи и обиды, и волшебство рассеялось, оставив её одну в ночной темноте. Калия спрятала лицо в ладони, ещё хранившие светлое тепло, и заплакала. Видит Свет, она бы не назвала себя плаксой. Артас был тем ещё плаксой, пожалуйста — братец кузнечика боялся задавить, пока носился за Варианом с игрушечным мечом. Калия была настоящей принцессой: всегда собранной, безупречно одетой, с ровным выражением лица, не выдававшим ни единой эмоции.       Принцессой, которую родной отец использовал в качестве особо выгодного товара при заключении хорошенькой сделки. Принцессой, которая по ночам сбегала из замка, чтобы заняться — ещё поди пойми, как её баловство называется, ну не жречество же! Куда ей в жрицы? Жрицы исцеляли одним прикосновением, читали молитвы, принося утешение страждущим, залечивали самые чудовищные раны, полученные на полях сражений, вдохновляли и воодушевляли тех, кто утратил всякую надежду, и несли миру Свет, а не зажигали тайком от отца, мамы и гувернанток огоньки на кончиках пальцев и не кружились с ними по старой деревянной церкви посреди ночи, чтобы не думать о собственной печальной судьбе.       Замужество — от одного этого слова её замутило. Против лорда Престора, которым был так очарован отец и все остальные дядюшки-короли, Калия ничего не имела — ровно до тех пор, пока папенька не постановил им пожениться через год с заключением помолвки через четыре месяца. Теперь же она против него имела буквально всё. Престор был задумчивый и неразговорчивый, при дворе появлялся редко, больше пропадая на нескончаемых отцовских совещаниях, а на собственную помолвку с принцессой наверняка смотрел так же, как смотрел на неё весь двор — как на начало своего долгого амбициозного пути к альтеракскому — а то и лордеронскому трону. Про Калию и её чувства — или отсутствие оных — милорд наверняка даже не задумывался.       Вот и попробуй тут не разрыдайся. Калия шмыгнула носом, тыльной стороной ладони вытерла слёзы — глаза тут же высохли, и она с удивлением обнаружила, что свет вернулся. Скорее всего, он и не пропадал, просто спрятался между рукавами платья и её запястьями двумя тонкими лентами, а теперь скользнул по глазам, скрадывая усталость и припухлость от отсутствия сна и постоянных рыданий.       Она подняла взгляд на алтарь. Теперь, когда свет ненадолго, но очень заметно изменил её зрение, алтарь выглядел совсем иначе, окутанный полупрозрачным шлейфом света. Однажды, когда Калия была совсем ребёнком, одно из старых деревьев у дворца свалила гроза, и, падая, оно разбило один из витражей дворцового собора. Пока шли восстановительные работы, тамошний алтарь, чудом не пострадавший, спрятали под плотным льняным полотном, чтобы не повредить резьбу и писания. То полотно, что накрывало сейчас куда более скромный церковный алтарь, было похоже на него текстурой и формой: тяжёлые драпированные складки ложились друг на друга, и в тех местах сияние было плотнее и ярче, свет в точности повторял каждую складку естественной ткани и казался как никогда настоящим — прикоснись к нему, и смахнёшь эту белизну на деревянный пол, вновь открывая взору лики светоносных праведников.       Калия робко вытянула руку к дрожащей дымке свечей перед молитвой, чтобы схватить один крохотный золотистый огонёк с горящей свечки и перекинуть его на потухшие, разгоняя холодную, неуютную темноту. Иногда у неё это получалось — особенно в дни, в которые случалось что-то хорошее, — и тогда лордеронская принцесса Менетил позволяла себе пять минут мечтаний. Что однажды об её способностях узнают жрецы, но не те священники, что читали одни и те же проповеди год за годом, а те, кто путешествовали по миру, помогая тем, кто нуждается в помощи, и спасая тех, кто нуждается в спасении. Что они признают, что без её дара Свету не одолеть всё растущие силы Тьмы и не одолеть зло, сковавшее Азерот и уже ранившее его двумя кровопролитными войнами.       Что она отправится с ними в далёкие странствия — и в этом мире, громадном и непостижимом, её слово будет хоть что-то значить.       Горечь вернулась. Свечи остались равнодушно холодными. Огонёк, который она прикрыла ладонью, чтобы забрать часть его жара, поколебался и вдруг тоже погас — всего одна из дюжины крепких высоких свечей, но Калии стало так тоскливо, будто она осталась в кромешной темноте.       В дни, когда случалось что-то плохое, у Калии не выходило вообще ничего: свет валился из рук, как несчастная вышивка. И такие дни выпадали в последнее время всё чаще и чаще. Она уже и не помнила, когда ей в последний раз удавалось всё, что удавалось… да хоть бы прошлой весной, когда она тратила в три раза больше времени, чтобы добраться до церквушки, потому что перед каждым поворотом собиралась с силами минут по десять и уговаривала себя, что никого там не встретит.       Калия бы многое отдала, чтобы вернуться в те времена.       Она посидела ещё немного, наслаждаясь слегка отстранённым чувством покоя. Изменённое зрение пока держалось, упрямое. Возможно, потому что оно было первым навыком, который Калия освоила в совершенстве: в первую очередь для того, чтобы присматривать за волшебниками, разумеется. И чтобы узнавать, какие ящики и сундуки во многочисленных отцовских кабинетах были заперты на замок, а какие, вдобавок, укреплены и особыми чарами. Забыть однажды выученное было не так-то просто, будь то умение плавать или умение пользоваться магией Света.       Когда, догорев, погасла ещё одна свеча, Калия поднялась с шумным, тяжёлым вздохом. Возвращаться назад не хотелось. Ни сейчас, ни через пять минут.       Зато хотелось скользнуть тенью к самому дальнему, северному выходу из сада, который вёл в торговый квартал, там переждать остаток ночи в какой-нибудь таверне, щедро заплатив хозяину, чтобы не задавал лишних вопросов и не посылал дочерей подглядеть, кто прячется за широким расшитым капюшоном, а на утро — на утро она бы тоже что-нибудь придумала.       Весь путь назад Калия проделала без свечи. Вместо этого она несла в ладони светлячок, круживший над пустым блюдцем с давно затвердевшим воском. Пробраться назад в свои покои было в разы проще и безопаснее, чем выбраться из них. Случись ей на кого-то наткнуться, всегда можно разыграть страх и изумление, с грохотом уронить свечу, прижать руку к груди, глядя на полночного обидчика обиженно-оскорблённо, а в ответ на встревоженные расспросы признаться, что сон нынче оставил Её Высочество, поэтому Её Высочество решила совершить небольшую прогулку, дабы предаться тяжёлым, но неизбежным для будущего монарха думам о судьбе королевства и обрести покой под покровом ночи. Да-да, всё хорошо, нет, маменьку будить не нужно, я уже возвращаюсь, да, конечно, я буду благодарна, если вы проводите меня, видите ли, я осталась без свечки, ах, я такая неуклюжая… ну и всё такое прочее.       Ступив под тяжёлый каменный свод дворца, Калия невольно бросила быстрый взгляд в сторону тронного зала. Мало ли, отцу действительно не дают сна его бесконечные тревоги, без этой встречи в ночных коридорах точно можно было обойтись…       Слабый вскрик сорвался с её губ, прежде чем она успела зажать рот ладонью. Блюдце выпало из задрожавшей руки и с грохотом обрушилось на каменную кладку, во все стороны брызнули осколки и воск. Свет погас — как успели погаснуть факелы у входа за то время, пока её не было. Прижав обе ладони ко рту, чтобы подавить рвавшийся наружу вопль, Калия спряталась за ближайшей колонной.       Она про такое читала. В неподъёмных книжках, которые разбирала с наставниками, она ведь про такое читала. Иногда человеческий — смертный — разум просто не мог справиться с испытанным ужасом, и тогда память, милосердная, бережная память, выбирала забвение. Беспечное забвение вместо нескольких секунд кошмара, от которого невозможно оправиться до конца.       Но Свет пошёл наперекор своим же заповедям — и лишил её этого спасения.       Глаза. Там, в тронном зале, на неё уставились десятки пылающих, точно лесной пожар, глаз с узкими иглами зрачков, словно обрамлённых золотистой каймой, лишённые век, надбровных дуг, ресниц, глубоко посаженные в пульсирующую, жирную, набухшую плоть, покрытую чёрной слизью.       Глаза. И человек, стоявший перед этой стеной, погружённый в неё, оплетённый ею — она заметила не всё, только узкие, извивающиеся щупальца, протянувшиеся сквозь парадный синий мундир туда, где у людей должно было биться сердце.       Калия узнала бы этот мундир из сотен абсолютно таких же.       — Ваше Высочество? — Калия шарахнулась назад, как лань шарахается от выскочившей из кустов бешеной лисицы, и с такой силой ударилась затылком об стену, что у неё чуть искры из глаз не посыпались.       Лорд Престор не всплеснул руками и не принялся квохтать вокруг неё, как кура-наседка. Просто вежливо протянул ладонь в перчатке, будто вокруг них был бал, и вот-вот должен был начаться медленный танец, который супругам — будущим в том числе, отметила Калия с неприязнью, — было принято танцевать друг с другом.       — Милорд? Вы… — Свет вернулся, и Калия поперхнулась собственными словами, больше всего боясь снова увидеть лежащие на широких плечах — прямо на эполетах — щупальца, вцепившиеся белёсыми присосками в позолоту. Но щупалец не было.       Вместо этого Калия уставилась на россыпь мелкой чёрной чешуи, покрывавшей щеки и немного лоб альтеракского лорда. А потом, уже неловко оборвав собственную фразу, на высокие чёрные рога, поднимавшиеся из густой чёрной гривы, сейчас перехваченной лентой.       Престор моргнул — и поверх его тёмных внимательных глаз легла полупрозрачная плёнка, прежде чем опустились веки.       — Вы не спите? — совсем севшим голосом закончила Калия. Ей вдруг стало очень холодно.       — Как и вы, — заметил Престор, внимательно изучая её чёрным, непроницаемым взглядом. Калии казалось, что в глубине его зрачков дремало пламя. — Ваше Высочество, вы в порядке?       Нельзя было, чтобы эта тварь — притворялась ли она сейчас Престором или всё время им была, неважно! — поняла, что Калия её видит. Нельзя. Нельзя, пусть она себя сейчас полной дурой перед ним выставит, нельзя, подери всё демоны!.. Её затрясло мелкой дрожью, как если бы она всю ночь провела на зимнем морозе. Кончиков пальцев она уже почти не чувствовала. Чешуя и рога Престора начали бледнеть, стираться под напором реальности.       Света никогда не хватало надолго — но тех минут, что ей были дарованы, Калии оказалось достаточно.       — Я… — думай, несчастная ты дура, заорала Калия на саму себя, ты столько раз это репетировала, думай! — П-признаться честно, мне не спалось, милорд. Я подумала, возможно, если я прогуляюсь, свежий воздух поможет мне уснуть, но, кажется, на улице ночами нынче холоднее, чем я думала, и я страшно замёрзла, и просто совершенно не ожидала вас увидеть, и…       Оставалось только надеяться, что Престор спишет её жалкие оправдания на природную стеснительность. Калия сглотнула комок страха и отвращения и наконец вложила свою ладонь в его, огромную и на удивление тёплую даже сквозь плотную кожу перчатки. Нельзя, чтобы тварь почуяла что-то подозрительное. Нельзя.       Калия не хотела даже задумываться, что существо, которое она видела за личиной альтеракского дворянина, могло уметь и мысли читать. В конце концов, если бы умело — она бы уже не дышала. Или забыла бы каждую секунду этой встречи.       — Не проводите меня до моих покоев? Не хочу показаться вам трусливой, но почти все факелы погасил ветер, а я осталась без свечи.       — Разумеется, — как по сценарию паршивой пьесы ответил Престор с лёгким поклоном и галантно предложил ей локоть. — Мои извинения, Ваше Высочество. Я не хотел вас пугать.       Пришлось приложить все усилия, чтобы не рассмеяться, истошно и истерически.       — Ну что вы! — голос предательски дрогнул. Холод, милостивый Свет, пусть он спишет это на холод и нервы. — Похоже, нам обоим этой ночью нет покоя. Что вас тревожит, милорд?       Она взглянула на него снова, внутри сжавшись в комочек от страха, но от чешуи осталась только странная тёмная тень на и без того острых скулах. Престор снова выглядел… просто Престором.       — Мысли о доме, Ваше Высочество. Ни к чему вас ими беспокоить, особенно на ночь глядя, — Престор мягко накрыл её ладонь своей свободной. — Кроме того, вашего отца по-прежнему сильно гложет предательство Перенольда. Альтерак сейчас — самый неспокойный регион Альянса. И я, как практически единственный его представитель при дворе, невольно чувствую себя ответственным за происходящее на всей моей родине, не только в родном поместье.       Вот уж чего-чего, а разговоров о политике Калия от него точно не ожидала. Нет, ожидала, разумеется, он ведь лорд — но не с ней! Лордерон — это не Кул Тирас, здесь с женщинами не принято было обсуждать военные кампании, королевские предательства и их последствия.       Хуже всего было то, что Калия, вдобавок к своему страху, совершенно не представляла, о чём он сейчас говорит.       — Мне жаль это слышать, милорд, — она постаралась вложить в голос побольше сочувствия, которого вовсе не испытывала. — Но мой отец высоко ценит ваши мнение и опыт. Я уверена, вместе вы сможете решить все кризисы, с которыми пришлось — не по своей вине — столкнуться Альтераку.       Могло быть и хуже. Престор благодарно склонил голову, слегка улыбнувшись, но — к счастью — больше ничего не сказал.       У слегка приоткрытой двери в её покои расхаживала туда-сюда Деркина, спрятав руки под фартук, вид у неё был встревоженный. Услышав их шаги, экономка подняла голову, и на её обычно строгом лице отразилось облегчение.       — Миледи замёрзла после прогулки, — заговорил Престор, не дав никому из них обеих и слова вставить. — Подготовьте ванну и горячего чая.       Приказ был приказом. Калия слишком поздно поняла, что Деркина попросту не могла его ослушаться, значит, ей придётся уйти, значит, они с Престором останутся наедине — лучшего момента для стирания памяти не найти.       Но ничего не произошло. Воспоминания остались с ней — яркие, чудовищные, болезненно чётко врезавшиеся в мозг. Ночные кошмары забывались быстро, потому что по сути своей были ненастоящими, пугающими, но безобидными репликами искажённой действительности. Образ сотни разъярённых глаз вспыхивал перед её внутренним взором каждый раз, стоило Калии смежить веки.       — Доброй ночи, Ваше Высочество, — она вздрогнула от неожиданности, позволила Престору наклониться к её ладони, не касаясь её губами. — Прошу вас, впредь…       — Не гуляйте ночами в одиночестве? — перебила Калия, ощутив вдруг совершенно неуместный запал дерзости. Хотелось посмотреть, что тварь сделает, если её чуть-чуть спровоцировать.       — Нет, — неожиданно мягко сказал Престор, выпрямившись во весь гигантский рост — высокий, какой же он высокий!.. В едва различимом свете, узкой полоской лившемся из-за двери в родные комнаты, его лицо казалось гораздо старше своих лет. — Просто одевайтесь теплее.       Подери всё это демоны, ей в самом деле пришлось напрячь губы, чтобы вежливая и приятная, но по сути своей равнодушная улыбка не превратилась в настоящую, удивлённую и, что опаснее всего, искреннюю.       — Доброй ночи, милорд, — ответила Калия, и отвела взгляд первой…       Чёрное щупальце, зарывшееся в синий мундир между второй и третьей пуговицами, пульсировало в такт сердцебиению. Там, где оно впивалось в живые мышцы, еле слышно чавкала плоть.       Калии показалось, что внутри у неё всё превратилось в лёд.       Сначала одеревенело лицо — улыбка застыла, лицо тоже, сделавшись наверняка беспомощным и глупым. Потом одеревенели ноги, и она медленно, как дубина-голем, дотащилась до своей комнаты, держа спину идеально ровной. Последними одеревенели пальцы: Калия слабо подёргала одной варежкой другую, но та не поддалась. Ладони задубели и не гнулись.       Когда вернулась Деркина — мудрая женщина не стала будить всю прислугу, чтобы те натаскали полную лохань кипятка, а ограничилась тазом, куда Калия опустила замёрзшие ноги, вызволив их из сапожек, — оцепенение почти спало. Калия вяло побултыхала ногами в воде, обхватив руками чашку с чаем. В камине весело трещали дрова, но сам огонь напоминал ей пламя, дремавшее в глубине тёмных глаз алтеракского дворянина Даваала Престора, явившегося во дворец полгода назад, не имея при себе ничего, кроме пары сундуков и фамильного меча из очень хорошей стали, какую не смогли бы себе позволить и некоторые младшие лорды.       — Отдыхайте, Высочество, — тихо сказала экономка, держа в руке новое блюдце с высокой, сильной, хорошо горящей свечой. Калия прикипела взглядом к этому огоньку света, словно он один мог разогнать сгустившийся во дворце мрак.       Постепенно холод отступил. Калия согрелась, переоделась в свежую ночнушку и спряталась под пушистые одеяла, натянув их до носа, чего не делала с тех пор, как была очень маленькой. Да, ей наконец-то снова стало тепло.       Но никакие шерстяные одеяла, тёплые чаи и протопленные камины уже ничего не могли поделать с ледяной чёрной глыбой из страха и знания, лежавшей отныне у неё на груди.