Someone, somewhere

Это напоминает тот, недавний вечер, когда Грег забирал меня из чужого участка, вот только сейчас мы оба в напряжении и оба испытываем чувство вины — во всяком случае, по его скованным жестам и молчанию мне понятно, что он считает себя целиком и полностью виноватым в этой ситуации. Я не стану его переубеждать. Иногда людям полезно взять на себя чуть больше ответственности, чем на самом деле требуется, чтобы в следующий раз, когда подобное произойдёт, оценивать происходящее трезво и без превознесения старого опыта как единственно верного. Так что доезжаем до дома, выходим, поднимаемся и раздеваемся мы в полной тишине. Но долго его мучить я тоже не собираюсь. Психологическое насилие — не моя специфика, да и гадко это. — Какую пиццу будешь? — Что? Этот вопрос своей простотой окончательно выбивает его из равновесия, и печать вины на его лице превращается практически в клеймо. Так дело не пойдёт, это уже слишком. — Иди сюда, — я беру его за руку, стараясь, чтобы это не выглядело панически, и притягиваю к себе, показывая экран телефона с открытым приложением доставки. Выходит слишком близко. Просто кошмарно близко. Но оттолкнуть уже не получится, да и отодвинуться тоже, и поэтому я громадным усилием воли направляю всё своё внимание на экран. — Мне нравится эта пиццерия, но у них не очень большой выбор. Пепперони? Грег пожимает плечами. Ну и как я должен это понимать? Вариантов слишком много: от «выбирай сам» до «почему бы и нет». — Какую ты будешь? — Если честно, я слишком редко ем пиццу, — нехотя признаётся Грег, когда ему становится понятно, что жестом это не выразить. — Даже не помню, что мне нравилось, и чувствую себя из-за этого немного глупо. Закажи на свой вкус, а? Я мало что не ем, думаю, мне любая понравится. Ого, да это самая длинная фраза за вечер. Сарказм, рвущийся наружу, приходится засунуть поглубже. Тепло чужого тела, ощутимое даже без прикосновения к самой коже, действует на меня не самым лучшим образом. В смысле, обычно я знаю, что с этим делать. Знал. Но так вышло, что Джим оказался за почти четыре десятка лет единственным парнем, с которым у меня что-то получилось. С которым вообще что-либо было. Переключиться снова — легче, чем было до этого. Но мерзкий ком в горле, вставший там уже в который раз за слишком короткое время, не самая приятная штука. Впрочем, он хорошо мешает рвущемуся наружу вою. — Чизбургер? — Это пицца такая? — с сомнением переспрашивает Грег, заглядывая в телефон. — С ума сойти. Что, ваши американские приколы? Ваши. Ну да, дружище, я ведь не родился и не прожил первую половину жизни в окрестностях города, где мы с тобой сейчас ведём этот дурацкий диалог… Я с усилием разжимаю пальцы, отпуская его руку — в противном случае мне было бы очень тяжело не сжать её сильнее. С раздражением сложно бороться. Очень сложно, но я справлюсь. — Маргарита? Грег протягивает руку, чтобы забрать у меня телефон. В этот раз я даже почти не хочу спрятать аппарат. — Состав приличный, — говорит он после недолгой паузы. — Давай её. Не рискну попробовать что-то ещё из этого меню. Да и пожалуйста. Любопытно, что это происходит после того, как мы вроде бы утрясли недопонимания и обо всём договорились. Но именно поэтому я даже не собираюсь уступить сейчас. Если кто-то говорит, что верит мне, а потом очень внезапно и обидно выясняется, что это не так, я не должен быть тем, кто первый сделает шаг навстречу. Впрочем, кое-что я могу — не атаковать первым, не защищаться, оставаться нейтральным. — Хорошо, — спокойно говорю я, нажимая на кнопку. — Через полчаса еда окажется у нас. В это время можно заняться чем-то полезным или приятным, в зависимости от того, что именно ты предпочитаешь. Лично я собираюсь сварить кофе и почитать новости. — Нет, — вдруг говорит Грег. — Не собираешься. Не злиться. Только не злиться. — Это ещё почему? — Во-первых, тебе нужно в душ, — деликатно сообщает он, и только тогда я вспоминаю события сегодняшнего дня. Ну да, во время общения со старшим семь потов сошло, это правда. — А во-вторых, мне сегодня кое-кто звонил. И разбираться с этим предстоит тебе. Я замираю в неудобной позе, наполовину повернувшись. Лицо Джима — вернее, Джеймса, — украшенное лёгкой улыбкой, встаёт перед глазами. Из-за паники от одной только мысли об этом я теряюсь и даже не сразу вспоминаю, что у него нет номера Грега. Впрочем, ему это вряд ли помешало бы. — Кто? — Молли Хупер. Неожиданно. Но как угадать, кто она мне в этой вселенной? В моей мы знакомы, не близко, но часто общаемся — в основном потому, что ей приходится вытаскивать Шерлока и Джона из разного рода дрянных ситуаций, и тогда она находит меня. Но здесь придётся играть в амнезию до конца, на всякий случай, чтобы не совершить ошибку. — Кто она? — Честно говоря, я не в курсе, — равнодушно пожимает плечами Грег. — Но это она тебя сбила. Уж не знаю, почему позвонила именно мне, но искала тебя. Мило. — Спасибо, — киваю я, пока он переписывает на листок цифры с экрана мобильника. Собираюсь было добавить что-то ещё, как только беру в руки голубую бумажку с липкой полосой, но перевожу взгляд — и забываю напрочь. Потому что Грег уже отложил телефон в сторону и теперь непринуждённо стягивает джемпер, под которым у него, оказывается, белая рубашка на спине совсем смялась. И в воздухе повисает запах кедра и мускатного шалфея, до этого еле слышимый, а теперь очень сильный. Он ещё ни разу за эту неделю передо мной не раздевался — все время уходил в ванную с вещами и возвращался уже в домашнем. Ну, и наоборот. Потому то, что происходит сейчас, можно назвать событием. Затем настаёт черёд рубашки. Грег стоит ко мне боком, почти спиной, и на светлой коже, на лопатке я вижу шрам от пули. И ещё один шрам на плече. Наверное, я бы и больше смог заметить — вряд ли этим дело ограничивается. Но после он закусывает губы, возясь с заевшей ширинкой, и я поспешно отворачиваюсь. Да что это, нахрен, такое? С каких пор у меня встаёт на первого, кто при мне расстегнул пару пуговиц? Он что-то делает за моей спиной, ходит, открывает и закрывает двери. Я не знаю, сколько времени так стою — в напряжении, боясь пошевелиться, даже вдохнуть. Во всяком случае, столько, чтобы в конце концов услышать стук в дверь. Это спасение. Это даёт мне возможность уйти из комнаты в коридор, чтобы заняться банальной привычной ерундой — расплатиться за пиццу, забрать тяжёлые тёплые коробки и с осторожностью транспортировать их на кухню, прислушиваясь к шуму льющейся воды из-за двери ванной. Надо бы дождаться Грега, но я ужасно хочу есть. Поэтому открываю первую попавшуюся коробку, обжигаясь, хватаю кусок и жую отчего-то совершенно безвкусную пиццу так тщательно, будто подавлюсь, если немедленно не превращу это в дело всей своей жизни. Из душа он выходит в полотенце. Это злит меня ещё сильнее. — И без меня? — Это же не романтичный ужин, — я пожимаю плечами, как если бы меня ни капли не волновали эти слова. — Вот я и решил не ждать. — Ты уверен, что это не он? Недоверие и усталая агрессия Лестрейда за эти пятнадцать-двадцать минут испарились без следа, будто их буквально смыло водой. На их место пришла лёгкая и какая-то хитрая улыбка, говорящая: эта игра мне по душе. Вот только я ему не верю. Ещё вчера купился бы без опаски, но не теперь. — А ты хочешь мне что-то сказать? — в тон парирую я, не отрываясь от пиццы, и поэтому фраза выходит не такой эффектной. — Конечно. Хочу сказать, — он проходит мимо меня на кухню, — что лично я, — открывает шкаф, — собираюсь напиться так сильно, как только смогу, — достаёт бутылку, в которой я угадываю хороший виски. — И? — И будь что будет, — легкомысленно отмахивается Грег, делая первый глоток прямо из бутылки. — Веришь, нет, до смерти надоела эта рабочая неделя, проблемы, недопонимания, даже ты. Я хочу отдохнуть. А расслабиться без алкоголя уже давно не получается. Можно было бы обидеться на его слова, но я понимаю, что он имел в виду. Кстати, точно, сегодня же вечер пятницы! Как-то упустил это из виду. Хороший повод выпить. Я-то расслабляться умею и без этой дряни, но медитировать сейчас не лучшая идея. — И мне налей. Неодобрительный взгляд — то, чего я ожидал от этой фразы. — Ну что? Думаешь, я сопьюсь от одного бокала? Неясный жест. Что-то среднее между «не знаю», «может быть» и брезгливым стряхиванием с себя паука. Тем не менее, через какое-то время передо мной на столе появляется кружка — вот уж забавная посуда для алкоголя! — где на самом дне плещется тёмная жидкость с янтарными отблесками. Себе Лестрейд налил раза в два больше — я вижу это, потому что он держит в руке прозрачный бокал. Ну и пожалуйста. Я отпиваю из кружки. Напиток обжигает рот и прокатывается по горлу, оставляя на губах лёгкий, как поцелуй, вкус имбиря и лайма. Грег, отчего-то усмехаясь, делает то же самое, затем разворачивает другой стул у стола, садится и берёт кусок пиццы второй рукой. Это заставляет его замолчать, и некоторое время мы сидим в тишине. Во время этой паузы моя кружка наполняется несколько раз — в какой-то момент я даже думаю, что это и есть цель ужина. — Так-то лучше, — спустя время говорит Грег, закрывая крышку на пустой коробке от пиццы. — Прямо человеком себя чувствую. — Боюсь спросить, кем ты был до того, — язвлю я прежде, чем успеваю задуматься над формулировкой. Нет. Вот это отвратительно. Алкоголь не может развязать мне язык, если я спокоен, но стоит разозлиться или расстроиться, и подкреплённые спиртом эмоции берут верх. Хреново. Да и в целом, оценив, насколько возможно, собственное состояние, я понимаю: из-за стресса алкоголь даёт в голову сильнее, чем ожидалось. Конечно, я ел перед тем, как выпить, но слишком мало времени прошло. И теперь я поплыл как мальчишка. Как будто мне снова на добрых полтора десятка лет меньше, я ещё не пробовал ничего такого, и потому мы с братом надрались в хлам по какому-то совершенно идиотскому поводу. Грег не подозревает о том, что творится у меня в голове. Потому что он встаёт, отставляя бокал, обходит стол и приближается. Вот только намерение я в таком состоянии не угадаю ни за что. — Тебе правда интересно знать? — Допустим. И всё бы ничего, но затем он опирается руками на изящно изогнутую спинку моего стула. И смотрит так, будто точно знает, что будет дальше. Мир вспыхивает красками, среди которых я стараюсь не замечать в разы усилившийся приступ отчаяния и, неожиданно, загадочную улыбку стоящего напротив, которая вызывает новый всплеск эмоций. На этот раз все они похожи и связаны с разливающимся по телу теплом, не имеющим никакого отношения к алкоголю. Это забавно и ново. Но я не могу, попросту не имею права себе это позволить… Потому что Майкрофт, и вообще… Впрочем, чёрт с ним. Грег вздрагивает, когда я осторожно перехватываю его запястье, чтобы переложить руки выше, себе на плечи. Теперь он оказывается будто в ловушке: чтобы отстраниться от меня, находясь в таком наклоне, нужна опора, которой у него уже попросту нет, так что ему придётся наклониться сильнее, но тогда о равновесии и речи быть не может. Этому фокусу — с другими вводными, конечно, — когда-то научил меня брат. Грег не может знать эту фишку. И, разумеется, он покупается с потрохами: подаётся вперёд, надеясь удержать равновесие, и наши лица оказываются ближе; так близко, что насмешка пропадает с его губ, а я могу разглядеть радужки его глаз, узор в которых напоминает грозовое небо. Впрочем, наслаждаться мне приходится недолго — зрачки Лестрейда расширяются так сильно, что узор почти пропадает. А затем я притягиваю его к себе, и голодный страх, из-за которого сердце колотилось как бешеное в последние пару часов, торжествующе пульсирует во всём моём теле. Стук крови в ушах заглушает всё: и слабый стон, с которым Лестрейд встречает довольно грубый и жёсткий поцелуй; и негодующее мычание, следующее за треском какой-то ткани; и громкий выдох, когда мои ледяные ладони ложатся на горячую кожу его спины. — Ты что-то говорил про знания? — Что? Этот тон. Смесь удивления, возмущения и немного разочарования — наверняка от того, в какой момент я прервался на идиотский диалог. Если бы мы были противниками, сейчас я с уверенностью мог бы сказать, что выиграл. Ловушка захлопнулась. — Ничего. Всё это кажется таким привычным. Я точно знаю, что делать дальше. Я собран и сосредоточен, когда разматываю полотенце на чужих бёдрах. И когда Грег расстёгивает мне ширинку, касаясь так, будто знает о моих ощущениях всё. И когда я вхожу в него, не давая ему разорвать со мной зрительный контакт — чтобы увидеть в глазах напротив каждый оттенок чувств и эмоций, распирающих его изнутри и вырывающихся наружу стонами. Я могу позволить себе расслабиться, и тогда тревога отступает, вытесненная возбуждением. Правда, деть куда-нибудь ощущение собственной гадливости у меня совсем не выходит.