Крылья

      Мирвана уже издали чувствовала запах горящей на факелах смолы и слышала радостный гомон толпы. Летом всегда поздно темнело, но староста велел дождаться ночи и только тогда разжигать ритуальный костер. Люди, наивно считали, что ведьм жечь нужно лишь по ночам, ведь дневного света они не достойны.       Ночь была звёздная, и в эту ночь люди собрались на площади, чтобы посмотреть страшный суд над жрицей. Люди оделись в праздничную одежду, взяли с собой детей, показать им, что никогда не стоит делать того, что сделала девушка, иначе их ждёт такая же кара. Девушка горько хмыкала — было бы за что карать.       У Мирваны волосы — будто струящийся алый огонь и глаза желтоватые, словно янтарь. Что в платье, что в тюремной тряпке, как сейчас, — она была красивой, величественной, несломленной.       Волосы у Мирваны — спутанные, грязные, совершенно не похожие на роскошную гриву, обычно струящуюся по плечам. Они больше не пахнут полевыми цветами, в них крепко вбилась сырость и пыль. На нежной коже — грубые следы от пыток и кандалов, но глаза все равно сверкают внутренним огнем, а губы — упрямо сжаты.       Ей оставалось недолго, она чувствовала это каждой косточкой, каждой капелькой крови, что бурлила в венах. Ей не спастись, вот её конец. Заслужила ли она смерти? Да, говорили люди, ведь она родилась нечестивой ведьмой. Это было такой очевидной вещью, что её не обсуждали.       Слова осужденной ведьмы о том, что она никакая не ведьма — заведомо не имели шанса быть услышанными. Мирване хотелось кричать от ужаса, пока люди ждали представления. Ей, теперь уже бывшей жрице местного монастыря, где она выросла и жила всю свою недолгую жизнь, всё вокруг казалось сном. Этого просто не могло произойти. Красные волосы падали на лицо, прилипая к распаренному лбу.       Кисти рук, туго связанные грубой веревкой, она не чувствовала со вчерашнего вечера. Наверняка они уже налились бордовой краской и стали похожи на перезрелую сливу. Изрезанные вдоль и поперек ступни болезненно ныли. Каждый шаг давался с трудом, а ступать на мелкие камешки — словно идти по иглам.       Уже третий раз её обвиняли в колдовстве и только в этот раз всё-таки взяли под стражу. Мирвана всегда выделялась из толпы румяными щеками, горящим взглядом и белой кожей. Красивое лицо обрамлялось огненными красными волосами. Женщины ненавидели таких, мужчины вожделели, но ей не нужно было ни того ни другого.       Пристань была уже заполнена, Мирване плевали под ноги, грозно хмыкали в лицо и надменно кричали: «Поделом!», «Смерть ведьме!», «Сдохни!», а девушке только и оставалось что злобно сверкать карими глазами. Отражая свет погибельного огня они были совсем жёлтыми.       Если Мирвана и делала что-то неправильно в своей бытности жрицы, так это обучалась и помогала людям. Слушала других, давала советы, варила травяные чаи. Читала, изучала, находила и через посредников покупала книги других людей. Тех людей, которых здешние боятся и о которых не говорят. Мирвана узнавала чужие культуры и религии, их удивительные способности. Однажды найдя записи о Боге Солнца, она решила верить в него. Ведь во что верить — выбор каждого, как думала она.       Костёр и вправду возвели впечатляющий — вздымался почти до самых небес. Мирвана представляла, как же ярко он будет гореть, освещая ночное небо до самого утра, а густой и смердящий дым заставит людей кашлять и отворачиваться, прятать нос под рубаху, укрывать его рукавом. Что угодно, только бы досмотреть сожжение до конца. Лишь бы досмотреть ритуал очищения от нечисти. А нечистью считали всё, что было слишком хорошим или непохожим на обычное.       Мирване не к месту захотелось смеяться. Все действительно думали, что неурожай и засуха — её вина и ей подобных. Хотя, как ей казалось теперь, они просто искали козла отпущения, лишь бы не признавать проблему и не искать выхода. Они все действительно считали, что совершив обряд очищения над ней, утром магическим образом всё наладится.       — Приготовления закончены?       Палач кивнул, гордо подняв голову. Лицо его было скрыто уродливой черной тряпкой с прорезью для глаз. Но все равно каждая собака в этой деревне знала, кто же рубил головы беззаконникам и поджигал хворост под ногами не менее чем десятка девиц в год. Просто молчали. Еще одна глупая традиция, которую Мирване никогда не понять.       Немногословен, как и все остальные. Молча привязал к столбу, молча заковал в цепи и затянул веревки потуже — настолько, что вдохнуть становилось непосильной задачей.       Мирвана лишь стиснула зубы. Сожаление о столь ранней кончине, несправедливость происходящего камнем давило на грудь, давая в сердце расцветать ненависти. «Ведьма» выглядела устрашающе. В глазах играл огонь, как тот, в котором она скоро исчезнет.       Палач отошел в сторону, взял в руки факел, по телу Мирваны пронеслась волна дрожи. Она сделала глубокий, насколько получилось, вдох и закрыла глаза, успевшие сильно высохнуть от дыма.       Ей бросили факел прямо под ноги, а Мирвана дрожала от ужаса, по щекам текли слёзы, которые тут же высыхали. Она готовилась кричать, раздирая горло в лоскуты. Из последних сил, пока она ещё могла, девушка шептала вычитанную молитву. Если она и умрёт, то только думая о том, чем дышала всю жизнь.       Люди поднимали факелы вверх, скандируя древнюю молитву изгнания ведьм и ждали, нетерпеливо ждали самого главного — зрелища: воплей, проклятий и отчаянных попыток колдуньи вырваться из огненного плена, пока она медленно и мучительно сгорает.       Мирвана мимолётно подумала о том, что терпеть не могла вонь паленых волос. Дважды ей доводилось наблюдать, как жгли невинных девушек. Они умерли еще до того, как огонь коснулся их растрепанных кос. Люди так слабы и ничтожны — задыхаются от едкого дыма, даже не начав гореть, и Мирвана ждала такой же участи.       От неё ждут проклятий и криков, а хотелось лишь надрывно горланить от боли, не размениваясь ни на какие слова. Стоило дёрнуться — становилось больнее. Мирвана вырывалась и словно мантру неразборчиво читала молитву, ту самую, Богу Солнца, который так запал ей в душу. Она не скрывала лёгкую улыбку, став похожей на безумную ведьму, бьющуюся в агонии от жара пламени.       Становилось все жарче, дышать было почти невозможно, но она стойко улыбалась. Улыбалась этому миру, что дал ей прекрасную жизнь и, для равновесия, дал мучительную смерть.       Она никак не умирала. Казалось, пока жар не поглотит её тело до костей, жрица будет жить, жить и слушать свой крик, вдыхать смрад собственной горелой плоти и думать — а могло ли быть иначе?       Огромные языки пламени заключили её в алую клетку, пузыри на коже моментально лопались, а Мирвана отчаянно дергала головой из стороны в сторону, желая взмыть в небо. Как та бессмертная огненная птица, посланница Бога Солнца из легенд. Умирающая и возрождающаяся вновь.       Люди воинственно кричали и не замечали, как ночь превратилась в день от жара костра, но девушка почти не слышала их. Мирвана думала о том, что бы хотела стать этой огненной птицей. Из пепла, что развеется по ветру, родиться заново убаюканная северными ветрами или согретая южным солнцем.       На мгновение она ощутила приятное касание по плечу, словно кто-то забрал её боль. Она могла поклясться, что чувствовала, как вместо рук растут крылья. И пусть Мирвана прожила короткий век, но наконец-то обрела свободу.       Момент настал. Он пришел затем, чтобы забрать её. Мирвана увидела его перед собой, так ясно, что все остальное померкло. Остались только он и она. Ни публики, ни палача, ни огня, ни костра.       По щеке потекла одинокая слеза, когда девушка почувствовала, как жизнь покидала её. Последний вдох, наполненный гарью, и Мирвана прошептала:       — Спасибо.       Он услышал.