***
На улице наступил холодный ноябрь. Хлесткий зимний ветер сдувал последние остававшиеся на деревьях листья, со всей своей силы швыряя крупные капли дождя в лицо спешащим прохожим, которые пытались в такой неприветливый вечер как можно скорее добраться до порога своего теплого уютного дома. <…> Грегори упорно шел вперед по пустому переулку, опираясь рукой на кирпичную стену, всю изрисованную расплывшимися граффити. Завеса дождя заслоняла ему пространство впереди, мешая рассмотреть и так затемненную дорогу, которую освещал один единственный фонарь скудным светом своей почти перегоревшей лампы. Резкие порывы ветра изредка откидывали его маленькое тельце назад, будто бы не давая пройти вперед, замедляя и без того не слишком быстрый шаг. Снова по щиколотку провалившись в лужу, ребенок неуклюже проскользил по грязи вперед и рухнул в нее целиком. Он уже настолько замерз, что даже не поморщился от соприкосновения с ледяной водой. В принципе, он и без этого падения промок до нитки, так что особо это ничего существенного не изменило. Пытаясь хоть как-то убрать грязь с одежды, мальчик попробовал встать, но не удержал равновесия и снова плюхнулся, только теперь уже на асфальт, подняв кучу брызг вокруг себя. Весь чумазый, он сидел в ледяной воде, чувствуя, как постепенно еще сильнее отмерзают конечности, хотя только недавно ему казалось, что еще больше замёрзнуть он уже не сможет. Тяжело вздохнув, он снова попытался встать, сначала неуклюже стоя на четвереньках, а затем аккуратно поднявшись, выровнял спину, стараясь держать такое хрупкое сейчас равновесие и двинулся дальше. Мальчик ужасно замерз и устал, от голода немного бурчал живот, но слишком уж сильно он хотел вернуться домой, к папе, и поэтому не мог повернуть назад. Дождь постепенно начал стихать, и сквозь поредевшую стену воды Грегори увидел впереди дорогу, до которой он пытался добраться уже третий раз подряд. Ребенок чуть не заплакал от облегчения. Он точно помнил, что если идти по этой трассе прямо, никуда не сворачивая, то можно дойти до их старого дома. Осталось только потерпеть совсем чуть-чуть, и он снова сможет обнять папу, почувствовать это чувство защищенности и безопасности на его руках. Он до сих пор так и не смог понять, почему последние месяцы папа был так зол на маму и Генри. Все же было хорошо. Так за что папа так злился на них, ведь младшему он наоборот покупал разные подарки, и проводил с ним много времени. А на Беллу, с которой он раньше так любил играть, не обращал внимание, как будто забыл о ее существовании. Еще до развода родителей, сидя у себя в спальне, по вечерам мальчик иногда слышал редкие жуткие крики и плач из родительской комнаты, которые почти не успев начаться, тут же обрывались. Когда он спрашивал об этом у папы, тот обнимал его, говорил, что все хорошо, и ему не о чем беспокоиться. А мама очень расстраивалась из-за таких вопросов, иногда даже замахивалась на него полотенцем… Пока папа не увидел. Один раз, так получилось, что мама готовила блины, шутливо ругая Грегори, который «незаметно» поворовывал свежие блинчики. Замахнувшись полотенцем, она уже хотела шлепнуть его по руке, но вдруг резко замерла, даже не успев коснуться сына, и побледнела. Оказывается, на кухню зашел папа и застал эту сцену. В миг мужчина преобразился: из добродушного, расслабленного и по-домашнему милого, он в миг стал каким-то жутким. Ласково попросив Грегори проиграть в комнате, он утащил маму за локоть с собой, куда-то вглубь дома. А потом мама вечером была со странным лицом, которое на одну половину было немного посиневшее и опухшее. Как и ее руки. Грегори попытался извиниться перед ней, но именно с этого момента она стала относиться к нему так холодно. Но если мама просто игнорировала его, с Генри происходило что-то странное. Папа и так очень злился, когда он подшучивал над младшим, очень сильно наказывая его за жестокие шутки, но теперь даже Грегори казалось, что он перебарщивает с наказаниями. Почти каждый день, если брат хоть на мгновение оставался с младшим наедине, то старался его задеть и унизить. Сначала он просто щипал и тыкал его, потом уже начал иногда бить. Несильно, но ощутимо больно, до синяков, после чего его самого наказывали, запрещая даже приближаться к общему любимчику. А после… а после он начала делать странные вещи… еще более неприятные, чем раньше. Мальчик кусался, вырывался, но теперь Генри держал его даже крепче, чем раньше, не давая ни единого шанса выбраться. Спустя время мама и папа страшно поругались, их небольшой уютный дом наводнили странные люди в форме, назвавшие себя детективами и полицейскими. Из-за этого ему, Генри и Белле пришлось уехать в другое место, как сказала мама «подальше от вашего чокнутого папаши». Единственное, что помешало ему тогда разреветься на месте, обещание папы, что тот заберет его к себе, когда все закончится. И Грегори ждал, но почему-то папа не спешил его забирать, что помимо переезда угнетало ребёнка еще больше. Еще тогда он думал, что не может быть хуже, чем сейчас. Если бы дальнейшие события показали, что еще как может быть хуже. После переезда мама начала странно относится к нему. Вечно упрекала ни за что, часто выпивала и в пьяном бреду говорила, что это Грегори во всем виноват. И когда ее холодный взгляд останавливался на ребенке, у него по телу начинали бегать мурашки, и почему-то становилось не по себе. На Генри и Беллу она так не смотрела. В чем же он настолько провинился, что мама так к нему относится? Папа, в отличие от нее, никогда не смотрел на него презрительно или с отвращением. Наоборот, последнее время он говорил, что Грегори для него важнее всех. Важнее Генри, Беллы и даже важнее мамы. Может, поэтому она так злилась на него? Воспоминания об отце все еще одевались болезненными уколами в сердце мальчика. Он не верил матери, которая говорила, что тот сошёл с ума, ведь младшего сына то он по прежнему любил. Шум льющейся по стоку воды заглушил посторонние звуки вокруг и Грегори не сразу услышал сирену полицейской машины. Звук раздался слишком близко, и Грегори понял, что наверняка его уже давно ищут, и нужно бы поторопиться, чтобы его снова не поймали. Он быстрым шагом двигался вперед по шоссе, то и дело поскальзываясь на грязи. Звук полицейской сирены становился все ближе и громче. Даже ускоряя шаг Грегори не могу убежать оставалось только спрятаться в ближайшем переулке, и переждать. Может в этот раз получился, и он дойдет до своей цели…***
Раздавшийся звук удара оглушил Грегори, создавая противный звон в ушах, и только через пару секунд он смог почувствовать слабо выраженную боль, растекшуюся по всей левой половине лица. Он настолько замерз, что постепенно отходящее от холода тело болело намного сильнее, чем щека, которая ныла из-за резкой затрещины от матери. Держась за скулу, на нежной коже которой медленно расползался красный цвет. Он медленно сполз на пол по стенке, наблюдая за передвижением мамы, которая, закрыв кладовку на ключ, поспешила подойти к зазвонившему телефону. Грегори был готов бесконечно благодарить человека, который так вовремя позвонил его матери, прервав поток ударов, сыпавшихся на его хрупкое тело. Звукоизоляция через деревянную растрескавшуюся дверь была абсолютно никакой, поэтому он спокойно мог слышать, как она с кем-то разговаривала по телефону, изредка повышая голос, то и дело срывавшийся на визгливый фальцет. В такие моменты он мог расслышать часть фраз, которые, к сожалению, складывались в неутешительный для него приговор. И неведомый собеседник уже не казался мальчику временным спасителем, отвлекающим от него внимание. Ведь, по обрывкам разговора, возможно, его могла ждать еще худшая участь. — Да, забери его, <…> это от. .дье от меня, я уже сто ра-<…> по… .лела о совсем решении, — на этих словах Грегори замер, стараясь не дышать. Но мама ушла дальше, в другую комнату, и теперь уже точно ничего нельзя было расслышать. Оглядевшись, он подумал что было бы неплохо снова сбежать, но на этот раз она перестраховалась намного лучше. Из этой комнаты выход был только один, да и то, он был на виду. Слабая надежда на спасение потихоньку начала испаряться. «– Но почему? Почему мама так поступает со мной? Что я сделал не так?!» — если бы не страх получить новую порцию ударов, Грегори бы уже давно заплакал, но к сожалению, он уже понял, что слезы лишь наоборот разозлят и без того злобствующую мать. Папа всегда говорил, что Грегори хороший мальчик, и для него лучший ребенок на свете. Он никогда бы не поступил с ним так как мама. Последствия ее злости до сих пор причиняли Грегори огромный дискомфорт во всем теле, помимо слегка отмороженных конечностей. Вот было бы хорошо, если бы папа пришел и… Мысли об отце то и дело лезли в голову, отвлекая Грегори от происходящего. Но, сосредоточившись, он тихо, стараясь не издавать ни звука, подполз на четвереньках к двери, иногда приглушенно шипя от боли в покалеченном теле. Вставать было слишком больно, но он хотя бы мог двигаться. Вдалеке послышались резкие нервные шаги, которые постепенно становились все громче, приближаясь прямо к кладовой, где он сидел. То, что это была не мама, Грегори понял сразу. Она ходила, громко шлепая по паркету любимыми домашними туфлями. А эти — они создавали ощущение, что их обладатель шел слегка вприпрыжку. И конечно же, Грегори узнал кто это с самого начала, как только уловил еле слышное шлепанье босых ног по полу, но очень надеялся, что хотя бы в этот раз фортуна сжалится над ним, и Генри пройдет мимо. Судьба весь день наверняка насмехалась над ним, и похоже, решила подкинуть ещё одно испытание, которых у Грегори сегодня было и так достаточно. Дверь резко распахнулась, ослепив отвыкшего от яркого освещения ребёнка. Проморгавшись, Грегори пригляделся к фигуре, стоящей в проеме. Лучше бы он и правда ошибся. Все таки это был Генри. Зайдя, подросток закрыл за собой дверь, снова погружая помещение в темноту, которую разбавляли только небольшие лучики света из щелей в двери. Еще только увидев его, Грегори подумалось, что Генри казался до отвращения счастливым. Он всегда так выглядел, когда задумывал очередную пакость. Грегори слегка поморщился, предполагая, что братец наверняка представляет, как будет выглядеть в его исполнении очередная небольшая «шуточка» над, теперь уже точно, беззащитным младшим братом. Если раньше был шанс на спасение, он мог позвать папу на помощь, то теперь у него не было никого, кто защитил бы его от издевательств Генри. Осознание этого окончательно доконало мальчика, от чего его глаза вмиг наполнились слезами. Еле удерживая вырывающееся из груди рыдание, он пятится назад, чувствуя, как с каждым движением в руки вонзаются занозы со старого потрескавшегося пола, пока он окончательно не уперся спиной в стену, вжимаясь в нее, как будто пытаясь слиться с ней. Конечно же, это его ему никак не помогло. Грегори наоборот лишил себя пути отступления, почти что полностью отрезая его. Постепенно к чувству страха начало примешивается ощущение, что сейчас произойдет что-то очень нехорошее. И правда, тишина в комнатушке напоминала затишье перед бурей. Только тяжёлое прерывистое дыхание, раздававшееся над ухом, и черный, нависший сверху силуэт напоминал ребенку о присутствии Генри. Спустя пару минут тишины, действия Генри не заставили ждать себя. Опустившись на колени, он, придвигаясь все ближе и ближе, вздернул мальчика вверх за талию, грубо усадил его к себе на ноги. Полностью ощущая вжимающееся в него тело, Грегори чувствовал под ягодицами твердую выпуклость, и в слабых попытках уйти от этих вынужденных объятий, поерзал на коленях. Но когда его сжали еще сильнее, чем прежде, он расслабился, даже и не думая сопротивляться, с горечью понимая, что на этот раз он сделает только хуже самому себе в добавок уже к имеющимся повреждениям. Почувствовав мокрое прикосновение к уху, Грегори еще раз попытался вяло отпрянуть, получив за это весьма агрессивный укус. Генри подавил все имеющиеся у него силы, чтобы Грегори был не способен на любой протест. И единственно, что он сейчас мог, это только принимать эти до ужаса мерзкие касания, отворачиваясь и жмурясь от отвращения, когда язык проходился по его шее, вылизывая и слегка всасывая кожу, оставляя маленькие красноватые пятнышки, не успевавшие оформится в засосы. Спускаясь все ниже, уже покусывая ключицы, Генри залез к мальчику под футболку, легко оглаживая чуть выпирающие ребра. Задев маленькие соски и поглаживая бока, Генри беспорядочно целовал шею и подбородок, останавливаясь на особо сладких местах. У Грегори было ощущение, что брат вот-вот вцепится в него зубами и просто съест его, как кусочек вкусного пирога. Постепенно, все больше и больше обвисшая на руках брата, Грегори теперь чувствовал вместо отвращения лишь огромную усталость. В глазах постепенно темнело, стали мелькать разноцветные круги. В почти угасшем сознании мелькнула мысль, что папа делал это лучше, чем Генри. Последнее легкое поглаживание в области паха единственное, что запомнил Грегори, чувствуя, как постепенно проваливался в темноту Внезапно он безвольной куклой повис в руках брата, что очень сильно перепугало последнего. Но прислушавшись к дыханию, и поняв, что Грегори просто потерял сознание, облегчённо вздохнул. Мелкий паршивец перепугал его, от чего недовольство от неудовлетворения всколыхнулось еще больше.***
Оставив на беззащитной шее напоследок парочку мокрых следов, Генри нехотя оторвался от Грегори, неудовлетворённо подметив, что тот слишком уж рано отключился. Перестав поддерживать обмякшее тело брата, он позволил ему с глухим стуком упасть на пол. Что-то неопределённо промычав от разочарования, парень поднялся с колен, находясь слегка в прострации от переизбытка ощущений. Поправив штаны, которые слишком неудобно стали сдавливать пах, он жадным взглядом окинув худощавую фигурку, так соблазнительно раскинувшуюся на полу. С огромным сожалением Генри отвел взгляд от такой привлекательной картины, нехотя выходя из чуланчика, не забыв закрыть его на ключ. Если его поймают в таком непотребном виде рядом с мелким, ему точно не поздоровится. Ситуация была слишком неудобной, отвертеться бы точно не получилось. Поэтому ему пришлось покинуть Грегори. Даже не успев насладиться его, такой прекрасной сейчас, беспомощностью. Не стоило так отчаиваться. Наверняка ему еще предоставится шанс, ведь до того, как мелкого заберут, у него точно есть в запасе несколько часов. И тогда…