Абсолютно честная ложь

Слава не помнит, как он уснул: укладывал ли его Мирон, и прочие детали ночного-утра — но весь остальной день, а также ночь он помнит с такими деталями, что Никола Тесла бы позавидовал. Ещё и тело язвительно напоминало об утехах физически неподготовленного Машнова. Когда пошла минута десятая сверления взглядом потолка, Карелин искренне начал думать, что сошёл с ума, и вся его жизнь состоит и состояла за наблюдением верхнего пола. Философские размышления и погружение в себя прерывает открывающаяся дверь. — Слав, проснулся? — Через чур ласково интересуется Мирон и Славка щурится, пытаясь понять не съел ли каких грибов Яныч. — Проснулся. — Хриплый голос выдает вчерашние слишком громкие стоны и Машнову становится немного стыдно. — Ты как? Сильно болит? — Фëдоров садится рядом и пристально разглядывает чужое бледнющее лицо с мешками под глазами, которые, если не больше, то размером с еврейский автономный округ. — Откуда знаешь, что болит? — Лениво поворачивает голову Славка, шмыгая носом. — Логично было бы предположить. — Уклоняется от вопроса Мирон и слегка неуверенно проводит по волосам Карелина. — Болит, но только поясница. — Вздыхает Машнов, принимая сидячее положение. — Не удивительно. — Хмыкает Фëдоров. — Помять? — Ебало себе помни. — Беззлобно фыркает Славик, вставая на ноги. В отличии от вчерашнего, он стоит довольно крепко, но ходьба всё же даётся не так легко, поэтому наглый кот сейчас больше напоминает пингвина. Мирон смеётся от этих мыслей, тут же отводя взгляд от раздраженных глаз второго. — Че ты ржешь-то блять? — Ты на пингвина похож. — Говорит правду Янович с глупой улыбкой на лице. — От Кощея слышу. — Хмыкает в ответ Машнов. — Как тебе твоя новая прическа? — Полный пиздец, мне её вчера криво сделали, Женя сейчас сидела поправляла. — Вздыхает тяжко уже-лысый еврей. — Как можно криво побрить налысо? — Спроси у пьяных Порчи и Охры. — Закатывает глаза Янович, вставая с кровати и направляясь к выходу из комнаты. — Эх, милые кудряшки были. — Довольно холодно пожимает плечами Карелин, идя следом. — Я тебе больше не нравлюсь? — Делает театрально страдальческое лицо Мирон, и Слава смеётся. — Теперь ты выглядишь очень угрожающе. — Лукаво улыбается Машнов, заворачивая в ванну. Фëдоров цыкает, умеет же в оскорбление ещё и флирт вставить! Холодная вода неплохо будит, а горячая… а горячую отключили. Карелин тяжко вздыхает, вытирая побелевшие от ледяной струи пальцы и потягивается. В ванную заглядывает Светло, видит Славу и тут же расплывается в ехидной улыбке. — Поебались отлично, иди нахуй Ваня. — Отвечает на опережение Машнов, также расплываясь в улыбке. — А у меня всё, сука, обломилось! — Грустно ворчит Ванечка, но тут же вспоминает что хотел рассказать другу. — Давай музыку делать? — Музыку? — Музыку. Че вы блять непонятливые-то такие все! — Закатывает глаза Светло, этот вопрос ему задало как минимум четверо человек, надоело. — Я теперь Фаллен Эмси! — В честь кепки? — Ржёт Слава, оглядывая друга на предмет пьяности. — Да! Я кстати тебе там пива отвоевал, чтоб похмелиться. — Энергично рассказывает Ванька, по обычаю своему перескакивая с темы на тему. — Аспирин раствори мне в пиве. — Просит Машнов доставая щетку, холодная вода холодной водой, а зубы надо очистить от мерзкого налета. — Ебать ты гений. — Светло удаляется на кухню. Вкус мятной, дешевой пасты вызывает приступ тошноты и Машнов плюётся, думая, что лучше было со вкусом налета во рту. После холодной воды кажется, что сейчас выпадут все зубы, и Карелину думается, что он принимает слишком много неверных решений. Выходя слышит бренчание гитары. Вопросов прилично, откуда ебаная гитара, кого они убили, чтоб её достать, и кто играет? На кухне, все вопросы пропадают. Там уже стоит Замай, а за инструментом сидит Миша. Ваня уже на входе протягивает пиво с шипящей таблеточкой, и Славик делает большой глоток. Джиглпуфф тихонько завывает знакомую песню. — Ползи мой огонек, ползи вверх по занавеске-е… — Заканчивает Джигли и прокашливается. — Вот, точно группа образуется! — Радуется Светло. — Как называться то будем? — Вздыхает Машнов, понимая, что не отмажется. — Ежемесячные. — Гордо заявляет Фаллен. — Какое же дерьмо. — Вздыхает Мирон, сидящий с кружкой кофе. — Ты блять дерьмо, а это гениально! — Скалится в ответ Ванька. — Оба заткнитесь нахуй. — Рычит Женя, которая, видимо, только что встала. — То философия, то, блять, ебались, то Светло горланил, я уснуть не могла, гниды вы ёбанные. — Ругается старшая, проходя на кухню и заглядывая в холодильник. Там повесилась мышь, и Машнов сочувственно хмыкает, делая ещё один глоток. Из комнаты, где только что была Женя, слышится громкий мат Евстигнеева и ещё чей-то. После оттуда выныривает несчастный, но отчего-то сейчас довольный португалец. — Суки, потише можно? Очень сложно работать, когда вы орете. Миша вот пел, хорошо было. — В руках у Охры собранная из говна и палок тату-машинка, а на плече Порчи виднеется свежая татуха. — Как ты таким дерьмом бьëшь так ровно? — Удивляется Муродшоева и Вано важно хмыкает. — Я ж профи. — Горделиво ворчит Охра, разглядывая свои руки и полустëртую надпись сарказм на ладони. — Может кто мне помочь набить татуху? — Профи нужна помощь? — Приподнимает бровь Светло, садясь на подоконник и закуривая. — Ну ептыть, я левой рукой себе не смогу набить. Я на пальцах хочу Рудбой написать. — Твой новый ник? — Слегка наклоняет голову Мирон. — Ага, решил, что если у нас теперь есть Фаллен, то я отныне Рудбой. — Ржет Евстигнеев. — А я тогда кто? — Задумчиво выдыхает Янович, и вдруг подает голос Женя. — Оксимирон. С тремя икс. — На даму устремляются семь пар удивленных глаз. — Ты такой душный бывает, будто в оксфорде выучился. У меня там батя учился. — Поясняет Женя с хитроватой улыбкой, Фëдоров смеётся. — А три — это количество неудачных поступлений? — Хмыкает Слава, за два глотка допивая несчастную бутылку. — А ты не выёбывайся. Вчера в полусне мне стихи Бродского читал. — Ворчит смешливо в ответ Мирон. — Вот и буду: Бутер Бродский. — Ржёт Карелин. — А я Замай. — Изрекает мудрую мысль Андрей, после чего, что Славу, что Ваню, что Мишу выносит в истерический смех. — Давай я донабью. Эти ебнутые. — Качает головой недовольно Мирон, идя следом за Евстигнеевым, который, судя по всему, потерял веру в адекватность даже Миши. — А на что мы писаться будем? — Приподнимает бровь Джигли, отходя от смеха. — Да на микрофон в ноуте. — Пожимает плечами Ванька, забвенно куря. — Бабачëк биты писать будет. — Кивает Славка, вспоминая друга. — Станем популярными и разбогатеем! — Улыбается Фаллен, лениво потягиваясь. — А пока, Слав, сыграй че-нить на гитаре. Ты ж там ходил в эту, как еë… — Музыкалку? Я прост у батиного друга учился. — Хмурится Карелин, вспоминая отца. — Сыграй Летова. — Хуетова, раз такой умный сам играй. — Ворчит Машнов, плюхаясь на стул и беря в руки Мишину гитару. — Аккорды мне найдите, тогда сыграю, и то не факт. — Агрессивно сопит Славик. Мирон с трепетом берёт в руки «тату-машинку», тяжко вздыхает и старается как можно аккуратнее набить чертово «Rude». Казалось бы, такое надо делать ещё пьяными, но Евстигнееву видимо искренне поебать, что скажут родители, как ровно это будет — ему просто хочется. Фëдоров даже чуть-чуть завидует такой свободе собственных решений у Вани. С кухни раздаются довольно мелодичные звуки, а после слышится хриплый голос Машнова. — Все как у людей? — Спрашивает Охра, и Мирон кивает, продолжая работу. — Тебе не больно? — Неа, бей давай. — Хмыкает новоиспечённый Рудбой, заглядываясь на то, как аккуратно все делает Янович. — Че у вас со Славой вчера было? — Лукаво улыбается Вано. — А ты не слышал? — Язвит в ответ Фëдоров, расплываясь в улыбке. — Как прошло? — Не отстает Охра. — Вполне себе хорошо, Машнов не жаловался. — А ты? — А мне на что жаловаться? — Хмурится Мирон. — Мир, ну харе уже, я по одному выражению твоего лица все понимаю. Влюбился ты. — Вздыхает Евстигнеев, чувствуя, как напор иглы становится сильнее. — Нет. — Пидора ответ, мне пизди сколько угодно, но себе признайся. — Успокаивающе мурчит Рудбой. — Возможно. — Ворчит в ответ Янович, пытаясь сконцентрироваться на работе. Чарующий голос с кухни только усугубляет ситуацию, и бабочки в животе начинают истерически метаться. Признавать, что Евстигнеев прав, ой как не хочется. — Ладно, да. — Сдается Мирон, тяжко вздыхая. — Видишь? Никто от этого не умер, не переживай так. — Щелкает по лысой макушке Рудбой. — Иди нахуй. — Тихо хмыкает Фëдоров, принимаясь за последний палец. — Вот щас хуй тебе тут начиркаю, че делать будешь? — Вдруг уютную обстановку прерывает звонок в дверь.