"Счастье в неведении"

К потере никогда не бываешь готов. Она приходит внезапно, и что бы ты ни придумал себе в оправдание, и как бы другие не старались исцелить твою израненную душу – ничто не могло облегчить эту боль. И нет страдания сильнее этого, нет страшнее муки, чем смотреть, как теряешь двух самых близких людей. Но если Эмбер умирала медленно, и с ней Уилсон всё же успел проститься, то Хаус… Хаус исчез мгновенно. Без предупреждения, без прощания, без скандалов и споров. Просто его не стало. Тот самый диагност – худший кошмар всех работников Принстон-Плейнсборо и один из лучших врачей в стране просто внезапно умер из-за одной глупой аварии. Как это на него похоже. Даже уйти нормально не мог. Да ещё так, что даже поплакать за его упокой никто не смог. Что Кади, что Уилсон лишь грустно улыбались, смотря на него. Команда же его была расстроена. Они смотрели на бывшего начальника с тоской и скорбью, как и полагается оплакивать мертвеца. Мать его просто рыдала, хотя она была сильной женщиной, а отец… он просто молча смотрел. В этом они с сыном были удивительно схожи. Он тоже не любил открыто проявлять свои чувства. Провожали лучшего врача всей больницей. Ему подарили множество цветов, даже те, кого он обидел или оскорбил за свою долгую медицинскую практику. Всем его стало вдруг жалко. Хаус, тот самый, старый добрый Хаус – мизантроп и хамло, на это бы лишь язвительно засмеялся. Грош цена таким лицемерным проявлениям заботы, сочувствия или ради чего ещё его задаривают подарками? Но этот Хаус молчал. Он не мог сказать ни слова, не мог даже посмотреть на них своим пронзительным злобным взглядом, да даже высокомерно усмехнуться был не в состоянии, как и подняться на ноги или ударить кого-нибудь своей любимой тростью, которую нашли неподалёку от тела. Хаус просто непонимающе глядел на всех собравшихся, в удивлении и скупом недоверии. А всё почему? Ах, да, вы удивлены? Нет, он не умер в том понимании этого слова, к которому мы все так привыкли. Он потерял самое важное, что у него было, то самое сокровенное, самое ценное в его дерьмовой и одинокой жизни – его… ну, ум может быть, остался и прежним, но память у него пропала. Вся. Под чистую. В его голове был просто чистый лист. Амнезия – скучный, по мнению бывшего лучшего диагноста в стране диагноз, но с ним ему каким-то образом придётся жить остаток жизни. Врач подтвердил, что амнезия тяжёлая и на восстановление памяти почти нет надежды. Так одна авария забрала у Уилсона сразу двух самых дорогих людей. Что он чувствовал после этого? Только боль и ненависть к себе, в первую очередь, и к Хаусу во вторую. Но злиться на уже бывшего друга у него получалось из рук вон плохо. Хаус же не виноват, что автобус разбился. Как и в том, что Эмбер умерла спустя несколько часов после госпитализации, придя в себя всего на несколько минут, чтобы Уилсон смог с ней проститься. А с Хаусом он даже поговорить не смог. О его болезни они узнали уже после того, как мужчину привезли на скорой. Естественно, все тут же побежали встречать его у выхода. Каково же было их удивление, когда тот их не вспомнил. У него мало того, что нарушились функции памяти, он и говорить-то толком не мог. Мать он, правда, всё же частично, но вспомнил. В тот раз Уилсон впервые видел лучшего друга таким: потухший непонимающий взгляд, тихий шепчущий голос, медленные осторожные движения, и… спокойствие. Хаус был удивительно хладнокровен. Он не спрашивал у других о себе или кто они ему, он не злился, когда его трогали или осматривали незнакомые люди. Оказавшись в совершенно незнакомой и шумной обстановке Хаус не выказал ни капли паники, свойственной в таких ситуациях нормальным людям. Даже в этом потерявший память диагност сумел выделиться среди обычных людей. Он и впрямь не от мира сего. Джеймс сидел с ним очень долго, но так и не смог узнать в этом человеке своего лучшего друга. Он вёл себя слишком… по-взрослому и адекватно. Хаус молчал и буквально взглядом давал понять, что хочет побыть в тишине. На шумную и переживающую Кади он так не смотрел. Может быть так Грег пытался быть тактичным или просто чувствовал в Уилсоне единственного понимающего его без слов человека, но только при нём он выглядел расслабленно и даже смог задремать. Тот же ничего не говорил, но не потому, что не мог, а просто не знал, что нужно сказать. Когда Джеймс уже открыл было рот, чтобы выдавить из себя хоть какую-то банальную фразу, Хаус внезапно одёрнул его, всё ещё лёжа, откинувшись на подушки с закрытыми глазами, словно какой-нибудь ясновидящий, и тихим шёпотом: - Помолчи, - это было первое слово, которое произнёс Грег, адресованное не осматривающим его врачам. Это фраза предназначалась исключительно Уилсону и в ней не было крайней необходимости, как в случае сбора анамнеза пациента. Целью её произнесения была банальная просьба, хоть каких-то 5 минут назад в этой самой палате царил настоящий хаос, а шум и вой голосов оглушал даже здорового онколога, что уж говорить о больном с травмой головы. Удивительно, с какой осторожностью новый Хаус выдаёт слова, словно они золотые. Он говорит исключительно по делу, а на простые бытовые вопросы предпочитает отвечать кивком или поворотом головы. Видно, ему было очень тяжело говорить. Может, это было и не так, но окружающие сделали именно такой вывод, не удосужившись спросить самого больного, и именно этот вопрос задал ему Уилсон после целого часа сидения в его палате. В этот раз Хаус не стал его останавливать, а лишь внимательно посмотрел бывшему другу в глаза, словно тот впервые стал ему любопытен. Мужчина долго не отвечал на вопрос, внимательно изучая Джеймса почти так же, как и раньше. Его пытливый взгляд стал первой чертой старого Грегори Хауса, которую смог обнаружить Уилсон. Молчание, по сути, было красноречивее слов, а потому Джеймс задал свой следующий вопрос: - Тогда почему ты не хочешь говорить? – на этой фразе Хаус должен был разозлиться или хотя бы пренебрежительно закатить глаза, показывая, что друг опять лезет не в своё дело, но новый Хаус лишь чуть нахмурил брови и прищурил глаза, словно поняв что-то по этому простому вопросу. - Я тебя не знаю, - это был и ответ сразу на два вопроса: озвученный и невысказанный. Видимо, Хаус понял, что Джеймс ищет в нём знакомые черты, жесты, привычки, а разговор послужил бы для этого отличным инструментом. Он так же мог помочь узнать нового Хауса, но тот это заметил, а потому предпочёл молчать, чтобы… не разочаровать бывшего лучшего друга? Или ему просто не хотелось с ним общаться? Или у него так по-новому проявлялась паника и стресс? Возможно, все предположения были верны, а может и ни одно, но Уилсон понял, что сидящий перед ним человек не хотел разговаривать. Общаясь с умирающими пациентами и с Грегори Хаусом, онколог стал чётко видеть границу, которую в отношениях с человеком лучше не переступать. Сейчас его собеседник провёл черту очень далеко от себя. Не сказать, что он впадёт в ярость, если её пересечь – только что же к нему приставало куча народа, просто он не будет этим доволен. Это немного расстраивало, но и уходить Уилсон не хотел до приезда его родителей. Они должны прибыть через несколько часов. Удивительно, как быстро собралась его мать лететь в такую даль за больным сыном. Она, как понял Джеймс по телефонному разговору с ней, собиралась забрать его в родной дом. Никто не стал этому возражать, но Уилсону хотелось всё же провести несколько последних часов в компании друга, хоть сколько-нибудь подготовившись к тому, что они уже больше не увидятся. Но нормально попрощаться ему не дали. Позвонили из больницы, где лежала умирающая Эмбер, чтобы Уилсон опознал её. По сути, когда он приехал туда, девушка проснулась на каких-то жалких пару минут, чтобы её парень смог сказать ей на прощание пару слов. Боль от потери любимой перебила все мыслимые и немыслимые пределы. Ему было настолько плохо и больно, что он и думать забыл о Хаусе, страдая в одиночестве. Почему-то в жизни Уилсона всегда так: ему приходиться мучиться наедине с собой, бессилием и скорбью, и никто не приходит на помощь. Единственный человек, который хотя бы физически мог разделить с ним его боль (пусть он этого не умеет, но хотя бы не даст совершить глупость) тоже был им утрачен. Жизнь всегда наиболее жестока к хорошим людям, потому что их проще всего ранить. Так же, как Бог посылает больше испытаний своим любимым детям. Уилсон наверняка был из таких. Но ему и даром не нужна такая любовь. Ему всего-то нужен человек, который поддержит в трудную минуту, который исправит его, сделает лучше. Но Эмбер умерла. А Хаус… просто Хаус. Он был как звонкая пощёчина – болезненная, но буквально вытаскивающая из пучины отчаянья и горя. Хаус всегда режет по живому, по больному, зато это помогает заживить гноящиеся раны. Сейчас не было и его. Сейчас впервые Джеймс почувствовал себя по-настоящему одиноким. Ему не довелось за 40 лет жизни обзавестись семьёй, завести детей, даже найти хороших друзей. Был лишь один – плохой, хромой, но… нужный. Обычно это Хаус нуждается в нём, обычно Джеймс всё время помогает ему и защищает от проблем, а сейчас… Хотя, кого мы обманываем? Грег тоже заботится о нём, пусть и из рук вон плохо, но хоть такая неуклюжая, неумелая, грубая и жестокая забота была бы сейчас желанна – любая подошла бы! Но только не одиночество в холодной тёмной комнате, в которой каждая деталь, каждая вещь пропитаны ей – его самой любимой и важной в жизни женщиной. В конце концов Уилсон не выдерживает. Он не хочет проходить через эти мучения в одиночку, но кому из его знакомых можно было доверить свои чувства? Кади? Она лишь клишированно посочувствует, но не поможет. Бывшим жёнам? Они такие же, как и Кади. Немногочисленным друзьям? У них не такие отношения, чтобы доверять этим людям самое сокровенное. Ну, или они просто позовут его выпить и это, опять же, не выход. Ему не подойдёт любой. Психолог умеет слушать, но… он не может встряхнуть его, вывести из этого состояния оцепенения и отрешённости. Уилсон не раз впадал в уныние из-за своих умирающих пациентов или бросивших его жён, но ему всегда в это время помогал Хаус. Пусть он ужасный друг, но способен дать нужный пусть и болезненный толчок вперёд, чтобы Уилсон не застрял в своём болоте навечно. Уилсон поехал к Хаусу. Его мать была рада приезду Джеймса и ничем не выдала беспокойства или разочарования по поводу грядущей встречи. Это был хороший знак. По крайней мере есть шанс, что Хаус не будет для него абсолютным незнакомцем. Несколько часов полёта на самолёте, короткая поездка в такси и вот он стоит перед домом, в который зайдёт не впервые, но ощущения дежавю не было. Всё-таки его друг теперь практически другой человек, а потому и знакомиться им придётся по новой. Джеймса радушно приняли и отправили в сад без единого комментария по поводу местонахождения Грега. Но искать пришлось не долго. Он обнаружился на ближайшей скамейке в беседке. Взгляд у него был рассеянный и задумчивый. Он внимательно разглядывал клумбу, совершенно не заметив приближения гостя, пока тот своей тенью не скрыл жёлтые хризантемы. Хаус повернул голову. На его лице не отображалось удивление, а лишь… замешательство? Интересно, что же творится сейчас в гениальных мозгах? О чём он думает? Как рассуждает? Хаус же любит размышлять о проблемах вслух. Неужели он утратил эту привычку? Но его природный дар наблюдательности, видимо, остался при нём, так как его пристальный изучающий взгляд был всё тот же. Джеймс опять не знал, что сказать. Он пришёл сюда в надежде облегчить душу, но наткнулся на тихого и совершенно незнакомого человека. Его кольнуло разочарованием. Хаус вдруг тяжело вздохнул, видимо, прочитав его мысли, а потому тихо сказал: - Рассказывай, - это не тот шёпот, которым он отвергал Уилсона раньше, но голос всё равно был до неприличия тихим и спокойным. Джеймс никогда не видел своего друга таким отчаявшимся, таким… потерянным. К горлу резко подкатил ком. Какого чёрта он вообще сюда пришёл? Зачем он лезет в душу к и так больному человеку со своими проблемами и страхами? Он даже умудрился заставить Хауса слушать его. Что за бред? Уилсон резко почувствовал себя виноватым, а потому решил извиниться и уйти, но ещё до того, как он открыл рот, Хаус повторил: - Рассказывай. Я не буду сидеть здесь с тобой до вечера, - в бесцветном тихом голосе промелькнула до боли привычная язвительность. Хотя, может ему послышалось? Всё-таки он так тихо это сказал. - Я хотел сказать… - Я знаю, - перебил его Хаус. – Она стервозная блондинка, да? – вдруг спросил он, удивив Уилсона до позорно отрытого рта. – Я не помню её лица или голоса, но… знаю, что она была. - И? – еле выдавил из себя поражённый Уилсон. – Ты ещё что-нибудь вспомнил? - Нет, - как молотом по вновь начавшему биться сердцу. Хаус всегда такой… откровенный, жестокий, резкий. - А твоя мать… - Я наврал, - Хаус поднял глаза к небу. В них Уилсон прочёл бессилие. - Все лгут, - процитировал Джеймс с грустной улыбкой. - Хорошее выражение, - согласился Хаус. Его губы чуть дрогнули в секундной улыбке. - Это твоя любимая фраза, - добавил Уилсон, чуть помедлив. - Неплохо, - мгновенно согласился Хаус. – Думаю, это на меня похоже. - А ты вообще знаешь, что на тебя похоже? - Нет, но, если мне это расскажут, будет неинтересно, - в его голосе опять прозвучала эта призрачная нотка насмешки и самоуверенности. Возможно, Уилсону она мерещится, но… никогда не поздно начать надеяться, так? - Меня зовут Джеймс Уилсон, - представился тот с улыбкой на лице. Пусть в бесцветном голосе бывшего друга он так и не смог уловить отголосков прежних манер, но кто мешает ему познакомиться с Хаусом вновь? Возможно, они снова смогут стать друзьями. Возможно Грег снова спасёт его душу своим дикарским и болезненным способом. - Я Грег Хаус, но ты и так это знаешь, - ответил тот, с интересом глядя Уилсону в глаза. – Я никогда не говорил тебе, что ты похож на тряпку, о которую все, кому не лень, вытирают ноги? – голос его был всё так же спокоен и тих, но до боли знакомые слова вызвали у Джеймса только лёгкую улыбку. - Нет. Разве что что-то похожее по смыслу, - Джеймс сел рядом с Хаусом на лавку и внимательно разглядывал знакомые черты. У Хауса всегда была потрясающе живая мимика, но после аварии его лицо словно стало каменным. Даже тон его голоса посерел. Разве что взгляд был прежний: внимательный, изучающий, пристальный и прямой. Нормальному человеку он бы доставил дискомфорт и неприязнь, а Уилсон наоборот под ним только расслаблялся, потому что видел в нём отличительную черту своего лучшего друга. Хаус это понял. Не мог не заметить. Или это был бы уже не Хаус. Даже с амнезией Хаус остаётся Хаусом, разве что он стал как-то… осторожнее, бдительнее к окружающим, ещё внимательнее изучая детали. Оно и не удивительно. Всё же для него в этом мире не осталось ничего знакомого или близкого. Он даже забыл собственные принципы и жизненные устои. В нём ничего не осталось от его идеалов и стремлений. Даже та страсть в разгадывании головоломок или зависимость от таблеток – всё исчезло без следа. Он просто не мог быть самоуверенным, так как у него не было для этого повода. Он выглядел точно так же, как в тот день, когда засомневался в себе после своего первого невылеченного пациента с раком мозга в ремиссии, ставшего овощем. Пусть тогда Хаус был прав, но Уилсон заставил его засомневаться в себе. После того случая Хаус вёл себя, пусть и так смиренно и тихо, как сейчас, но то его состояние во многом походило на нынешнее. - Есть будешь? – привычный, ни к чему не обязывающий вопрос, но такой родной и знакомый. Именно так Хаус всегда приглашал Уилсона пообедать, именно этот вопрос он задавал в те моменты, когда Джеймсу было действительно хреново. Эта фраза означало только одно: Хаус был готов слушать его нытьё и сидеть в его компании часами, терпя любые упрёки и нотации. Это был жест поддержки, которую тот просто физически не мог выразить иначе. И Уилсон был ему за это благодарен. От ужина матери они оба вежливо отказались и пошли в ближайшую закусочную. Там Джеймс конкретно сел бывшему другу на уши, рассказывая тому о себе абсолютно всё. Он так же много говорил и об Эмбер. Хаус в ответ был молчалив и сосредоточенно ковырялся вилкой в своей пасте, так толком ничего и не съев, изредка вставляя едкие замечания, которые со стороны могли звучать слишком холодно, но… Хаусу нужно было время. Время, чтобы привыкнуть к новой жизни и заново подружиться с Уилсоном. Естественно, не в духе Хауса открываться незнакомому человеку, так что откровений от него можно было не ждать, но он вполне смог участливо выслушать Джеймса, обозвать его идиотом за то, что тот дружил с таким гадом, как прежний он (на деле Хаус стал не меньшей сволочью, чем раньше) и почти больше ничего не говорил. Но на следующий день решил съехать от родителей и попросил бывшего друга проводить его до своей квартиры. Всю дорогу до дома они вполне мило болтали. В новом Хаусе начинали проскакивать черты прежнего. Он стал постепенно расслабляться в компании Джеймса, шутить так же грубо и язвительно, как и прежде, а ещё, что более удивительно, его медицинские знания сохранились. Он всё так же мог с первого взгляда понять, кто чем болен, а потому брезгливо принимал обед у бортпроводницы, сетуя на то, что женщина распространяет свои бацилы на весь самолёт, а бабулька с Паркинсоном в соседнем ряду пролила на Хауса свою воду, пока он ходил в туалет. - Ты помнишь, как учился в меде? – спросил его восхищённый Уилсон. - Нет. Зато теперь точно знаю, что учился. И, видимо, не плохо. - Ну, тут сложно сказать, - рассмеялся Джеймс. – Но ты, в отличие от многих, вынес оттуда очень много полезного. - А что я за врач? – спросил внезапно Хаус. Это был первый вопрос, который он задал Уилсону о себе. -А сам как думаешь? – решил сыграть с ним в угадайку Джеймс и заодно протестировать дедукцию нового Хауса. Если с ней всё будет в порядке, то его вполне можно снова вернуть в клинику на работу зав отделением. - Инфекционист, - с ходу выдал Хаус. – Точно не невролог и не хирург. Не думаю, что у меня одна квалификация. Может, нефрология? - Ты угадал, - обрадовался Уилсон. – Я тебе вообще нужен для ответов на вопросы? - Не особо, - признался Хаус. – Но ты мне интересен. С тобой не скучно. - Ну и? Возьмёмся за ручки и дадим клятву вечной дружбы? - У тебя детство в одном месте заиграло, Уилсон? Или ты считаешь ребёнком меня? В таком случае, чтобы оправдать твои ожидания, я могу плюнуть тебе в кофе. - Хаус! – практически притворно возмутился Уилсон. – С каких пор ты решил оправдывать мои ожидания? - Наверное с тех пор, как у тебя появились мазохистские наклонности. Ты уверен, что твоя подружка не связывала тебя во время прелюдии? - С чего ты решил, что я мазохист? - А с чего бы ещё тебе сидеть со мной в самолёте, три часа выслушивая мои замечания по чуть ли не каждому пассажиру самолёта, и дружить с тем, кем я был до аварии на протяжении многих лет? Прости, но я не могу не сообщить тебе, что ты либо фетешист, либо по уши в меня влюблён. Ну, либо… - Хаус, - в тоне Уилсона проскользнули серьёзные нотки, но он всё же наивно полагал, что друг сведёт свою речь в шутку. - … либо ты не умеешь строить отношения, что не удивительно с твоим-то характером. Ты слишком мягкий и податливый. Не настаиваешь, не открываешься, не озвучиваешь свои мысли, пытаешься всем угодить, вечно улыбаешься и лицемеришь. Ты моя полная противоположность. - Ты так мало о себе знаешь, но так уверенно делаешь замечания мне, - поразился проницательности Грега Уилсон. Всё же его друг ни капли не изменился: всё то же гениальное хамло. - Да. Я много об этом думал. И о тебе тоже. Мне было интересно, что ты за человек. И сейчас интересно. - То есть ты дружил со мной из научного интереса? - Не знаю. Но прямо сейчас я бы хотел узнать тебя, - прямо выражающий свои мысли Хаус был не обычен. Он смущал Уилсона, но при этом успокаивал. Прямота друга была одним из самых главных его качеств, которые Уилсон ценил больше всего в нём. На этом их серьёзный разговор окончился. Дольше они болтали ни о чём, пока Уилсон не подал ему плеер с музыкой Шекспира. Хаус не знал, что ему нравится, а что нет, и по этой причине даже поблагодарил Джеймса за подарок, всё же упомянув, что сам прекрасно знал о том, что умеет играть на инструментах и, по всей видимости, должен любить музыку. Ну не может же Хаус просто выказать благодарность! Уилсон это прекрасно понимал и принимал, читая между строк. Грег на это лишь усмехался, ничего не говоря. До дома Хауса они доехали в хорошем настроении. Уилсон привычно открыл дверь запасным ключом, и впустил в холостяцкую обитель её полноправного хозяина. Грегори не был удивлён, увидев гитары, пианино и его любимый диван с телевизором. Ясный взор бывшего диагноста приковали стеллажи с книгами. Он всё никак не мог оторвать от них глаз. Уилсон его не торопил, раздевшись и по-хозяйски прошествовав на кухню за пивом, которое у друга наверняка было. Вернувшись в гостиную, Джеймс застал Хауса, рассматривающим свой шкаф с кучей кроссовок и клюшек для гольфа. Он выглядел удивлённым и несколько… грустным? На верхней полке лежала шпага, которая не удостоилась и второго взгляда, как и музыкальные инструменты. Уилсон бы много отдал, чтобы узнать, какие же мысли вертелись в этой гениальной голове сейчас. О чём он думал, смотря на предметы, раскрывающие скрытую душевную боль их владельца? Вспомнил ли он что-то? Или понял что-то о себе? Хотя, это даже не вопрос. Хаус наверняка уже о многом догадался. И том, что был наркоманом, хотя никто ему об этом не говорил. А если спросит… Уилсон не может убедительно соврать. Диагност всегда видел его насквозь, несмотря на то, что Джеймс за три брака, десятки неудачных отношений и ношения маски святого научился врать не хуже самого Хауса. В доме не было ни одной трости, кроме той, что Грег принёс с собой. Незнакомый с Хаусом человек решил бы, что попал в дом врача, помешанного на спорте и увлечённого музыкой и гольфом. Ни одна вещь в этом доме не указывала на то, что в нём живёт инвалид. Даже в ванной не было ручки, с помощью которой Хаусу было бы удобно в неё забираться. А ещё все вещи были до того старыми, что с них уже труха сыпалась, но никто и не думал их менять. Как и двигать. Удивительно, но меблировка здесь не менялось с самого переезда Хауса сюда. Один только диван простоял на этом месте дольше, чем продержались любые отношения Уилсона. Или Хауса. Даже без или. Пол был старым и продавленным, но не менялся, наверное, со дня постройки этого здания. Консервативность Грега порой доходила до абсурда. Например, он всегда вскипал, когда Уилсон двигал его вещи. Его приводила в бешенство любая попытка друга прибраться в доме. Когда он только-только брал в руку тряпку, на него вываливали целый список того, что ему нельзя трогать или можно, но «чтобы потом вернул туда, откуда взял. В то же самое положение!». Да такой, что проще было просто протереть стол и кухонный гарнитур, чем запоминать или, тем более, следовать предписаниям хозяина квартиры. Из размышлений о прошлом Уилсона вырвал громкий хлопок двери. Хаус слишком резко захлопнул шкаф и сходу зашагал к пианино. В руках у него заметно блестела оранжевая баночка с прописанными ему когда-то лекарствами. Джеймса поведение бывшего друга не понравилось, особенно его резкость. Новый Хаус впервые вёл себя так в его присутствии. Он быстро догнал его, когда Грег уселся за пианино и лёгким жестом поставил таблетки на крышку инструмента. Пальцы легли на клавиши быстрее, чем Уилсон успел задать свой вопрос, а потому он просто замер, стоя от него в двух шагах. Пианино ещё не успело расстроиться без ухода хозяина, а потому мелодия шла хорошо. Она была в целом ностальгичной, с привкусом грусти и печали. Хаус раньше никогда её не играл при друге. Он смотрел на оранжевую баночку не отрываясь, даже не глядя на клавиши. Уилсон ничего не смог прочитать по его лицу, но почему-то был уверен, что бывший друг чувствует себя неуверенно и одиноко. Музыка всегда помогала ему выражать те чувства, которые он никогда не озвучивал. Но что именно вертелось на уме гения медицины, увы, не мог знать никто, кроме него самого. Уилсон вздохнул и сел на диван, всё ещё пристально наблюдая за Хаусом. Если забыть про аварию и амнезию, то может показаться, что это тот же прежний Грег, который просто решил поиграть на пианино. Только вот нынешний Хаус никогда не играл на нём, и не знает ни одной мелодии. Но получалось у него всё равно очень красиво. Где-то через минуту мелодия оборвалась на середине. Хаус с ненавистью ударил по клавишам. От резкого звука, контрастирующего с лёгкой и приятной музыкой, Уилсон аж подпрыгнул. Хаус обернулся к нему. У него был взгляд человека, безжалостно убившего 40 невинных детей. Джеймс знал, что так Грег выражает отчаянье. Он тяжело вздохнул, положил руку на явно ноющее бедро и внимательно смотрел на Уилсона. Тот молчал. Не то, чтобы он боялся говорить, просто подумал, что сейчас слова будут лишними. Говорить должен Хаус, иначе Джеймс никогда не узнает, что творится у него в голове. Хаус выглядел отстранённым. Он смотрел в потолок, методично натирая больную ногу и размышляя о чём-то. Может быть, его беспокоил тот факт, что он оказался в собственной квартире, но не узнал ни единого предмета в ней. Играл на пианино так здорово, хотя знал, что в его жизни после аварии ни разу не прикасался к клавишам. Неизвестность душила и вызывала животный первобытный ужас. Конечно, Хаус слишком горд и рационален, чтобы так запросто паниковать и впадать в истерику, но это не заглушило неизвестные и неприятные чувства полностью. Бывший диагност был умён. Чертовски умён и наблюдателен, а потому знает о себе прежнем очень многое. Но не всё. Хаус не вёл дневников или записей каких-то важных событий своей жизни. Он считал свою жизнь не достойной того, чтобы быть увековеченной в чьей-либо памяти, а самого себя недостойным простого человеческого счастья. В какой-то степени он ненавидел себя или не признавал то, во что он превратился после злополучного инфаркта. Наверняка в то время у него было всё, что нужно любому обычному человеку, чтобы чувствовать умиротворение и спокойствие. У него точно была любимая женщина. Хаус не знал этого наверняка, но почему-то это утверждение не вызвало у него самокритики или сомнений. Может быть на это повлияли остаточные воспоминания или его единственный талант, так как в доме не было ни одной фотографии, но в наличии важной и любимой женщины в его жизни до инвалидности Хаус был уверен. Но она ушла от него. Или, вернее, он её от себя оттолкнул. И продолжал отталкивать от себя людей. Особенно тех, кто для него хоть что-то значит. Потому что Хаус может причинить им только боль. Он нашёл в самом пыльном и неприметном углу книгу, написанную человеком с фамилией Кади. Если ему не изменяет память, так звали женщину, которая плакала в его палате больше всех, когда Грег вышел из комы. Эта книга явно предназначалась ей, но он так её и не подарил. Слой пыли на ней указывал, что она лежит там уже не первый год. Грегори Хаус был трусом и наркоманом, неспособным справляться с трудностями и открываться людям. Он был сволочью потому, что так проще жить. Есть определённость. Никто тебя не любит, никто на тебя не рассчитывает, никто не ждёт от тебя проявлений переживаний, заботы, и прочих чувств, которые ты не хочешь или не умеешь показывать людям. Не нужно стараться строить и сохранять отношения, так как их изначально нет. Ну, или окружающие уже знают о твоём плохом характере и не ищут в тебе поддержки. Неприятно осознавать, что ты такой мерзкий и неприятный человек. Возможно, ему было бы лучше, не знай он всего этого, но… Грегори Хаус будет всегда и везде искать ответы, раскрывать тайны. Это стало первым качеством нового Хауса, которое он разделял со старым, но счёл и своим тоже. До этого язвительность и грубость были частью его привычек. Это значит, что он неосознанно был сволочью, так как по-другому просто не умел. Грег считал это неправильным, но и не знал, можно ли это как-то исправить и нужно ли. Он был в замешательстве. Он не знал, кто он такой и как должен себя вести. К счастью, рядом был человек, который принимал его любым. Хаус не знает его, и тот тоже понимает, что его друг теперь другой человек, но… он открылся ему. Вот так запросто раскрыл душу перед практически незнакомым и чертовски бестактным и грубым человеком. Хаус не мог его поддержать – просто не умел. Он сказал пару явно неприятных, как звуки скрежетания металла, фраз, но… Уилсон не расстроился, а лишь посмеялся. Удивительно, что от присутствия рядом такого гада, как он, этот великодушный идиот расслаблялся и был до странного весёлым. Джеймс, конечно, не был белым и пушистым, но почему-то до странного доверчив. Он так легко распахивал перед ним душу, так наивно и глупо полагался на Хауса в минуты своей слабости, что это было для малодушного диагноста не просто непонятным, даже жутким. Новый Грегори, как и старый, не хотел подпускать окружающих к себе слишком близко, а потому старался отстраниться от Уилсона. Он пугал его своей открытостью и тем, что ждал от него чего-то, рассчитывал на него – калеку и морального урода. Хаус боялся его. Но в этот миг почему-то смог сказать ему о своих смешанных чувствах. В глубине души, он сказал себе, что это будет первый и последний раз, это будет ответной прямотой на честность и помощь бывшего друга, которого он никогда не знал: - Я наркоман, - спустя некоторое время начал свою речь Хаус всё тем же монотонным и холодным голосом. У Уилсона в этот миг сжалось сердце. Что-то нехорошее, пугающее и обречённое было в этом почти вымученном признании. – Страдающий хроническими болями в ноге, гад, неспособный на нормальные человеческие отношения, мизантроп, скрывающий за мерзких характером и язвительностью свою неполноценность, как человека, и не умение выражать привязанность. Я постоянно отгораживаюсь от людей, но боюсь потерять тех, кто провёл со мной достаточно много времени. Я также не способен расстаться с вещами, к которым привык, не люблю перемены, боюсь их, как аутист. Я достаточно долго был инвалидом, но всё ещё не смирился с этим, поэтому не могу выбросить чёртовы клюшки для гольфа. Также я ненавижу своего отца, но при этом храню его подарки в самых дальних и неприметных уголках дома. Умею готовить, но не делаю этого. У меня много книг, но едва ли я много читал. Любое занятие становится для меня одержимостью. Я не умею вовремя останавливаться, а если что-то начинаю, то не успокоюсь, пока не достигну в этом деле предела своих способностей или совершенства. Я врач, имеющий огромный багаж знаний и опыта, но при этом такой же вагон недостатков, самым главным из которых является зацикленность на прошлом и неспособность его отпустить. Но это всё не обо «мне», - сделал акцент на последнее слово он. – Это всё качества предыдущего Грегори Хауса. Не спорю, я перенял большинство из них, но… Я не одержим прошлым, так как его у меня нет. В этом-то и разница, - Хаус грустно улыбнулся. – Я не он. И я не знаю, кто я. Что из его стало и моим? Должен ли я попытаться вспомнить или жить как другой человек? У меня нет прошлого, но оно всё же оставило на мне следы. Я не знаю… - Хаус запнулся и поджал губы. Он действительно был в растерянности. Больше всего диагност ненавидит перемены, а теперь в его жизни их было до того много, что ему было очень тяжело с этим справиться. Как только Уилсон не подумал об этом раньше? Всё же Хаус даже с амнезией остаётся Хаусом. Он никогда не умел нормально справляться с проблемами, но обычно стремится этого не показывать. Но новый Хаус этого пока не нахватался. Ему ещё причинили недостаточно боли, чтобы он полностью замкнулся в себе. И сейчас ему нужно найти своё место и понять себя. И Уилсон знал, что ему нужно делать, но не представлял, как передать свои мысли через слова. Всё же он привык жалеть и поддерживать людей, но Хаусу это было не нужно. Любое неосторожное слово, и он станет прежним собой – сволочью, неспособной никому открыться. - Я… - едва Уилсон открыл рот, набравшись мужества сказать что-то утешающее, его грубо прервали: - Молчи, - Хаус смотрел перед собой, не обращая внимания на собеседника. – Я не жду, что ты поймёшь, как и не жду от тебя какой-то реакции. Просто помолчи. Если не можешь – уйди. - Ты не изменился, Хаус, - вздохнул Уилсон, чуть помедлив перед ответом. Все его страхи и переживания вдруг испарились, и на душе резко стало легче. Всё-таки Хаус всегда будет Хаусом. Ему не нужна помощь, и он никогда не будет её просить. А Уилсон не может ничего для него сделать сейчас, и поэтому ему остаётся только быть рядом. Не только из-за проблем друга. Он также не хочет возвращаться домой. Посвятив своё время другому несчастному и запутавшемуся человеку, Джеймсу становится легче переживать утрату. К счастью, Грег не давал ему вспомнить о своих проблемах. Стоило диагносту чуть освоиться в квартире, как он тут же включил телевизор, выхватил из рук собутыльника пиво, и живо начал смотреть с ним бокс. Удивительно, но спустя всего 10 минут поединка, мужчины снова стали вести себя, как лучшие друзья. Словно прежний Хаус вернулся. Уилсон больше не решался спрашивать о памяти Грега, так как это, уже, стало для него неважным. Хаус не изменился достаточно сильно, чтобы перестать быть собой и его другом. Так пусть так и останется. На следующий день они вместе пошли к Кади. Где-то за полчаса разговоров и недовольных взглядов Хауса (ну, хотя бы он не высказывал свои мысли вслух), диагносту удалось доказать свою квалификацию. Ему дали несколько часов лекций по медицине, так как диагноз амнезия всё ещё чудесным образом не сошёл с его медкарты, а Кади нужно было проверить, насколько хорошо её бывший лучший врач знает своё дело. Со своей командой он не встречался до тех пор, пока не прошёл весь курс подготовки по восстановлении лицензии врача. Удивительно, что он охотно прошёл его целиком. Всё, преподаваемое там было для него новым. Ну и что, что руки на автомате проводили любые процедуры, а остаточная память услужливо подсказывала ответы на любые вопросы. Всё же его знания показывали себя только в ситуациях, в которых они были необходимы, а другое время Хаус даже не имел представления об их существовании. Привычка – страшная штука. В первый же день учебных занятий, Хауса возненавидели все в группе, включая наставника. Он язвил больше по привычке, чем впрямь желая кого-то оскорбить. У людей, привыкших к его обидным замечаниям, такие лёгкие упрёки вызвали бы только цыканье или смешок. Зато к концу курсов, Хауса уважали все, кто его по каким-то неведомым причинам ещё не знал. Новый Хаус вызывал у Уилсона ещё больше беспокойства, чем старый. Нет, этот Грег, конечно, не доведёт себя до состояния «на волоске от смерти» по каким бы то ни было, но несомненно глупым, причинам, не вставит ректальный градусник копу в смотровой, не подсыплет какой-нибудь дряни Уилсону в кофе, и уж тем более не снаркоманится окончательно. Но Джеймса пугала его зажатость, словно он находился в тюрьме, где каждый его мог прирезать в душевой за любое грубое замечание. Он не плевался ядом во все стороны, не стремился привлечь внимание окружающих к своей персоне, и, что самое заметное, он потерял уверенность в себе. Именно это качество в нём восхищало больше всего и спасло столько жизней, вознеся его до уровня лучших врачей в стране, и также именно его Хаус утратил в первую очередь после амнезии. Его КПД упал где-то на 40%, но он всё равно не перестал быть гением. Кади новый Хаус нравился даже больше старого, так как перестал творить безрассудства, но Уилсона спокойный друг настораживал. Он-то знал, что в таком состоянии Хаус чувствовал себя уязвимым и напряжённым. Джеймс старался, как мог его отвлекать, развлекать, говорить с ним, но тот всё никак не хотел открываться. Грег расслаблялся только у себя в квартире, да и то это ему стоило выброшенных клюшек и кроссовок, которые теперь ему, инвалиду, уже не пригодятся. Новый Хаус живёт с болью всю свою недолгую жизнь, а потому и не представляет, что когда-то было по-другому. Ему, естественно, не нравится быть калекой, но с этим он смирился и живёт, в отличие от того Хауса, который страдал и не хотел признавать свою неполноценность. Грегори выбросил все вещи, которые напоминали ему о том Хаусе, который счастливо жил без хронических болей. Он прекрасно справлялся с помощью ибупрофена и даже позволил Уилсону навещать его каждый день, но других людей в свою квартиру Грег не впускал. Даже проституток! Джеймс заметил, что друг терзает струны гитары или пианино каждый вечер. Он не помнит этих песен, но руки его продолжают играть, словно отдельно от разума. Постепенно находя пластинки, они вместе угадывали, что же Хаус исполнил в этот раз, но где-то три мелодии так и остались тайной прежнего Грега. Хаус был слишком замкнут. Его команда этому с какой-то стороны даже радовалась, но с другой они были этим же и обеспокоены. Не счесть, сколько раз эти четверо заходили в кабинет онколога, чтобы справиться о самочувствии их начальника, но всегда слышали лишь один и тот же ответ: «Он в порядке». Уилсон даже начал говорить его сразу же, увидев за дверью знакомые лица. То же самое он сказал и Форману, вошедшему к нему после обеденного перерыва. - Он не ходил на обед, - заметил тот, серьёзно посмотрев заведующему онкологией в лицо. Уилсон на это лишь тяжело вздохнул. Меняющиеся привычки Хауса всех пугали, так как это обычно означало что-то плохое. Всё же его сотрудникам тяжело смириться с мыслью, что их начальник изменился. - Я знаю. - Вы больше не обедаете с ним, - в его голосе звучал упрёк. - Да, - Уилсон отложил ручку, которой подписывал очередную кипу бумаг и с раздражением посмотрел на Формана. Да, его достали вечные обеспокоенные подчинённые Хауса, как и то, что тот не в порядке, но Уилсон в силу своих умственных возможностей не в состоянии ни понять проблему, ни, тем более, решить её. Но сказать об этом он не мог никому, иначе окружающие стали бы переживать только сильнее. Чего стоят только причитания Кади, которые онкологу приходится выслушивать каждый раз, когда он сдаёт ей отчётность. – И это не твоё дело. - Вы его друг, - снова упрёк. Форман начинает походить на Хауса этим. Ну не может он говорить нормально, не ставя человека в виноватое положение. - Он так уже не считает, - голос Уилсона, к его чести, остался твёрд, но лицо слегка скривилось. Всё-таки его переживания и страхи вылезли наружу. Да, он был обеспокоен поведением Хауса, так как тот был его другом. Джеймс боялся, что тот не считает его кем-то близким себе, а потому держит с ним дистанцию. Они много разговаривают, но… Грег больше не хочет говорить с ним о важном. Он открылся ему в минуты своей слабости и уязвимости. Повезло ещё, что его тогда не выгнали из квартиры. Но теперь Хаус будто опять решил что-то для себя и не хочет говорить. И Уилсон даже не имеет право спрашивать, так как… Грег может просто сказать, что Джеймс ему никто, и он не желает видеть его рядом с собой. Понятное дело, что это, скорее всего, будет выплюнуто ему в лицо на эмоциях во время ссоры, но… подобные слова причинили бы Уилсону больше боли, чем он смог бы вытерпеть. Может быть поэтому Хаус ещё ни разу не обсуждал с ним их отношения и не пытался его оттолкнуть. Может, он ещё не привык к вечному присутствию Уилсона в его жизни и ему нужно было… время. В воспоминаниях Джеймса ещё свежи те времена, когда они с Хаусам только познакомились. Тогда мужчины ещё не могли толком открыться друг другу, и Уилсона жутко бесило, что его «друг» знает о нём больше, чем кто бы то ни было, включая его самого. Они ругались долго, часто и со вкусом, проходили долгие недели обид и разлуки, пока в один прекрасный момент мужчины не осознавали, что нужны друг другу. Но в то время будучи чужими людьми, а сейчас… Уилсон не хотел проходить через это снова, потому что больно будет только ему – тому, кто уже успел привязаться к новому-старому Хаусу. Грегори пока ещё не решил, нужен ли ему такой друг, как Джеймс и, наверное, не поймёт до тех пор, пока они не поссорятся и не расстанутся. Но Уилсон пока не готов был через это проходить. Ему нужно было время для того, чтобы восстановить душевное равновесие после смерти Эмбер. Можно сказать, что он боялся ругаться с Хаусом, так как, возможно, эта ссора стала бы для них воистину последней. Форман заметил душевные метания Уилсона. В его глазах мелькнула вина и… жалость? Ха! Именно! Так оно и есть! Вечно жалеющий и утешающий своих раковых больных онколог стал в глазах младшего коллеги достойным жалости и сострадания. Даже смешно! Да! У Уилсона есть только один близкий друг, который мог бы ему чем-то помочь в тяжёлые времена. Вернее, был. Не то, чтобы он умел это делать, но он мог хотя бы просто быть рядом, не давая ему погружаться в ещё большее отчаяние. Удивительно, как много значил для него этот бесцеремонный самовлюблённый козёл. Только его присутствие он мог выносить рядом с собой в самые худшие дни своей жизни. Хотя, определённо, не всегда, но если Хаус молчит или хотя бы пытается быть тактичным, то ему Уилсону всегда до странного легко открыться. Даже сейчас, потерявший память бывший друг мог быстро отвлечь его от жизненных тягот и потерь. Он был нужен ему, и Джеймс не был готов его терять. Не сейчас. Только не сейчас. Уилсон даже не заметил, когда Форман успел выйти из его кабинета – настолько увлёкся мыслями о том, что, наверное, не сможет пережить боль окончательной утраты друга. Пусть, он много раз пытался его возненавидеть из-за смерти Эмбер, но… не смог. А теперь даже перестал пытаться. Этому Хаусу уже бесполезно выказывать свои претензии и обижаться на него. Его можно только жалеть. Или любить. Насчёт последнего Уилсон пока не был уверен. Он ещё не определился, смог ли взаправду привязаться к новому Хаусу, или это остаточные чувства к старому. Но в чём Джеймс точно не сомневался, так это в том, что пока не был готов закончить их странные отношения, ещё не ставшие дружбой. Уилсон боялся навязаться, показаться слишком дружелюбным и напороться на оскорбление. Его подчинённым и так уже не раз доставалось за излишнюю обеспокоенность. Конечно, новый Хаус был в половину не так груб, как старый, но в порыве злости или раздражения он показывал во всей красе свой отвратительный характер, чем не раз доказывал, что Хаус даже с амнезией остаётся Хаусом. Его бывшие и нынешние сотрудники даже стали бояться лезть к нему со своим сочувствием и предложениями поговорить, а потому доставали Уилсона. Иногда последний жалел, что не мог так же грубо и жёстко послать их куда подальше. К сожалению или к счастью, до срыва его мог довести только один человек в этой больнице, который, на самом деле, не очень-то и пытался это делать. Не было ни привычных розыгрышей, пари, шуток, жалоб на Кади, на пациентов, упрёков, попыток залезть Уилсону под шкуру (как правило, вполне успешных). Хаус готов был говорить с ним о всякой ерунде, но только не о работе, своих проблемах и проблемах Уилсона. Хотя иногда они их всё же обсуждали. Грег плохой слушатель и ещё более отвратительный советчик, но с ним всегда было легко говорить о чём угодно. Или Уилсон просто привык к нему? Но сам Хаус вообще ничего не рассказывал о себе и своих мыслях, а причин этого не называл. Как и обычно. В таком случае друг обычно настаивал, доводил его до ссоры, потом тот рассказывал ему всё (или почти всё), но наговорив бескорыстному идиоту с суицидальными наклонностями к самопожертвованию столько гадостей, что, либо Джеймс проглатывает их, отвлёкшись на выговоры и речи о том, как надо поступать, либо они ругаются и не общаются до тех пор, пока Хаусу не взбредёт в голову прийти к Уилсону, как и ни в чём не бывало, и не отвлечь его от обид чем-то интересным или заманчивым. Грег, как правило, долго не тянул с примирением. А если и игнорировал друга, то только потому, что у него появлялось новое интересное дело. В этом случае уже Уилсон приходил извиняться. Ну, или дулся на него до тех пор, пока Хаус не притащится к нему в кабинет с его интереснейшим случаем и не начнёт о нём рассказывать, что несомненно увлекает Джеймса настолько, что он прощает ему все обиды. Снова. Но в этот раз Уилсон боялся с ним ссориться, а потому не накалял атмосферу между ними. Неосознанно, он начал вести себя с ним также, как со своими бывшими жёнами, стараясь всеми силами избежать конфликта и во всём ему потакая. Хаус о прежних отношениях Уилсона, конечно, не знал, но, если б вспомнил, обязательно рассмеялся бы ему в лицо и сделал бы это своей шуткой дня. Или даже недели. А может и месяца. Но Хаус не знал этого, как и того, как они обычно вели себя в таких ситуациях. Зато, Уилсон заметил, что рядом с Джеймсом Грег старается быть… спокойнее? По нему видно, что забота бывшего друга ему неприятна, но при этом он стоически её терпит, хоть ворчит постоянно. Это он так проявляет участие? Если бы это был прежний Хаус… Ну вот опять! Снова «прежний Хаус»! Пора бы уже перестать делить их на разных людей, всё-таки они всё ещё очень похожи. Но Уилсон не может по-другому, потому что боится не предугадать реакцию Грега на свои действия, боится, что они ещё недостаточно близки для того, чтобы этот замкнутый социопат ему открылся. И именно страх не даёт ему сделать первый шаг. - Уилсон! – послышался громкий знакомый голос прямо у Уилсона над ухом. Он аж подпрыгнул на стуле, переведя взгляд на главврача. - …Д-да? - О чём задумался? – участливо поинтересовалась женщина, строго посмотрев на подчинённого. Но не дав ему и двух слов связать для ответа продолжила: - О Хаусе, - даже не вопрос – утверждение. Лиза всегда была умной женщиной и видела Уилсона насквозь. Тот даже не стал отпираться, а лишь вздохнул. – Тебе нужно поговорить с ним, - голос и выражение лица Кади смягчились. Теперь в них читалась доброта и поддержка. - О чём? – Уилсон пожал плечами. - Ты и сам прекрасно знаешь, - Лиза смотрела на него, как мать, поучающая своё неразумное дитя: немного устало, немного ласково, немного строго. - Мы больше не друзья. Я ему никто, - говорить это было больно, но нужно. Словесное закрепление важно в принятии и смирения с утратой. - Это он тебе сказал? – поинтересовалась она, сделав акцент на слове «он». Это был вопрос, но во взгляде Кади была уверенность, что Уилсон так и не говорил с Хаусом об их отношениях. И она была чертовски права. – Послушай, вам нужно поговорить, - в её интонацию опять прокралась усталость. Да, после рабочего дня она всегда устаёт. После рабочего дня? А сколько сейчас времени? – Это важно не только для тебя. Ты до сих пор был и остаёшься его другом. - Разве он так думает? – Уилсон грустно улыбнулся. - Откуда тебе знать, о чём он думает? – Лиза начала злиться. Это всегда нехорошо. Её гнев в полной мере до сего дня мог выдержать лишь один человек, не превратившись в кучку пела под её острыми каблуками. – Ты даже не говорил с ним. - Он перестал быть таким же прямолинейным, как раньше. К тому же моё присутствие рядом его напрягает, - Уилсон не хотел этого говорить. Он честно не хотел признаваться Кади в собственных слабостях и страхах. Но замолчать у него не получалось. - Ты так думаешь? Ты правда так думаешь? – злость в её голосе смешивалась с упрёком. – Ты знаешь, что он не так сильно изменился, как ты утверждаешь? Сегодня он притащился ко мне на встречу со спонсором и вёл себя, как свинья, чтобы я разрешила провести биопсию мозга его пациенту! И на дифдиагнозе в пух и прах разбил теорию Формана своими излюбленными гадостными словечками! Кто бы что ни говорил, старый Хаус потихоньку возвращается. Лишь с тобой он ведёт себя странно. Как думаешь, почему? Уилсон впал в ступор, не в силах поверить в только что услышанное. Хаус начал постепенно привыкать к больнице и к себе самому. Тогда почему он продолжает отталкивать от себя Джеймса? Из-за неприязни? Но тогда он бы прямо её выразил, наплевав на его чувства. Это же Хаус! Но в противном случае получается, что Грегори… заботится о нём? Да быть не может! Ещё слишком рано! В прошлом Хаусу потребовался не один год, чтобы начать проявлять хоть какую-то поддержку лучшему другу. Примерно в то время перед словом, характеризующим их отношения и появилось это «лучшие». - Поговори с ним, - бросила Кади на прощание, оставив Уилсона одного. И тот долго думать не стал. Хаус привязался к нему. Может, и совсем немого, но этого достаточно, чтобы он начал бояться этого чувства и отгораживаться от Джеймса. Нужно не дать ему возможности выстроить стену между ними. Хаус – его лучший друг, и Уилсон будет бороться за их отношения. Примерно с этими мыслями он определился с тем, что будет делать дальше Он быстро схватил пальто, выскочил из кабинета, даже не удосужившись его запереть, и почти бегом пошёл к кабинету диагноста. Тот нашёлся играющим со своим мячиком. Его выражение лица было задумчивым, а взгляд сосредоточен на игрушке. Хаус даже не заметил приближения Уилсона. Значит, он кропел над очередной загадкой медицины, и Джеймс в этом помещении явно был лишним. Но его команда отсутствовала, так что как раз настало подходящее время, чтобы поговорить. Хауса никогда не отвлекали разговоры во время дифдиагноза, так как они могли принести ему необходимое озарение. - Хаус, - позвал его Уилсон. Тот даже не дёрнулся от резкого звука, как и не обращал внимания на нарушителя спокойствия. Джеймс подошёл ближе и сел напротив, ожидая его реакции. В том, что она будет сомневаться не приходилось, всё-таки это же Хаус. Ему наверняка интересно, с какого перепуга Уилсон припёрся в его кабинет в конце рабочего дня. Но, вопреки ожиданиям, Грег на него не реагировал слишком долго. Тогда в голову его бывшего друга опять начали приходить мрачные мысли и переживания. А вдруг он игнорирует его потому, что не хочет прямо сказать Джеймсу выметаться? Или ему настолько наплевать на него, что Хаус даже слушать его не хочет? А если Уилсон бесит его своей навязчивостью, и Грег просто обдумывает, как получше его отшить? Думать о плохом в такой вроде бы обычной, но до странного напряжённой ситуации было невыносимо, а потому Джеймс решил сбежать. Но и этого ему не позволили. - Ты боишься меня, - даже не вопрос, утверждение прозвучало как хорошо обдуманный и проверенный вывод, словно всё это время Хаус размышлял именно над ним. Уилсон вздрогнул от такой откровенности и… догадливости. Всё же этот человек всегда видит его насквозь и не важно, помнит ли он долгие годы их совместной дружбы, или знает его силы пару недель. Джеймс тяжело вздохнул и снова сел в кресло. Хаус начал разговор с внутреннего мира бывшего друга, значит сейчас они будут говорить именно о нём. Дай Бог ему сил не вспылить и не наорать на него за очередную грубую, но правдивую фразу, бьющую в самое сердце. Общение с Хаусом всегда напоминает ампутацию ноги тупым лезвием. Оно причиняет много боли, ярости, ненависти, страха, сожаления, вины и целую гамму эмоций, которые человек только способен испытывать и примерно столько же чувства потери после. Зато спустя продолжительное время понимаешь, что остался жив только благодаря тому, что инфицированную ногу вовремя удалили. Уилсон закрыл глаза, чтобы не видеть занесённый над его конечностью клинок. – Ты боишься меня, но при этом продолжаешь приходить сюда снова и снова, не способный сказать ничего важного. Ты боишься меня, но ещё сильнее боишься меня потерять, - эта фраза была отправной точкой. Сейчас будет удар. Уилсон открыл глаза, чтобы взглянуть на своего палача перед смертью, но в его глазах он прочёл лишь спокойствие и… усталость? А ещё… смятение, как будто Хаус не знал, что с ним делать или что к нему чувствовать. Верно. Он ещё не привязался к Уилсону, но и отталкивать его не хотел, так как тот был нужен ему. В то же время Грег боялся начать испытывать к бывшему другу сильные чувства, так как они ранят, поэтому он держал его на такой странной дистанции: не близко, и не далеко. По сути, Хаус его просто отталкивал, так как это Уилсон тянулся к нему первым. – Ты идиот, - резонно заметил диагност. – Я не твой друг и почти тебя не знаю. Ты… - Прекрати, Хаус, - Уилсон постарался произнести это как можно холоднее и строже. Он опять ранил его. Но важнее другое. Хаус опять его отталкивал, решил внести в их отношения определённость. Это бесило. Хаус ещё больший трус, чем его друг. Он опять ранит своих близких, чтобы отгородиться от них и от боли, которую они могут ему причинить. Но Уилсон слишком хорошо знал этого идиота, чтобы повестись на его трёп, причиняющий страдания им обоим. Пора с этим кончать. Ты не сбежишь от этого разговора, Хаус. – Ты лжёшь. Опять. И от твоих слов никому не станет легче. - Разве? – Грег улыбнулся, но как-то грустно. Хаус никогда так не улыбался. У Уилсона сжалось сердце, а воздуха в лёгких резко стало не хватать. – Откуда ты знаешь? - Не знаю, - согласился Уилсон. Он никогда не мог отличить правду Хауса от лжи. – Но ты действуешь по старой схеме. - Старой только для тебя, - Хаус положил мячик и опустил уголки губ. – Я не хочу об этом говорить, - о чём именно, понять не сложно. Об их отношениях. - Я знаю. Но это важно. Тебе будет лучше, если ты… - начал осторожно убеждать его Уилсон, но его грубо прервали почти криком: - Откуда ты знаешь?! Ты видишь будущее? Как я могу тебе верить? Как вообще могу кому-то верить? – в глазах Хауса читалась боль и замешательство. Хоть старый, хоть новый, Хаус всегда ненавидел нераскрытые тайны, но в его теперешней жизни их было до того много, что он не представлял, что с ними делать. Грег даже не знает, что он за человек и как должен себя вести. У него нет принципов и установок. Да, разгадывать загадки ему всё ещё нравится, но некоторые аспекты своей прежней жизни он всё ещё не готов принять или не может понять. – Я не верю даже себе. И ты думаешь, что я могу тебе довериться? – с каждым сказанным словом он всё сильнее успокаивался, а взгляд холодел. Грегори Хаус вновь взял свои чувства под контроль. Но Уилсон был бы не Уилсоном, если бы не вывел его из себя вновь. - Ты должен кому-то довериться. Не обязательно мне. Я просто подумал, что со мной тебе будет проще… - Ты подумал? – Хаус зло рассмеялся. – Ты вообще способен думать? Ты думал, что знаешь меня, но разве это так? Разве ты знал меня? Я сам не могу понять себя! Каждый день в этой чёртовой квартире я думаю о том, чего ещё не знаю о себе. И тут дело далеко не в прошлом, а в том, чего мне ожидать от себя. Ты сам не знаешь, чего ждать от меня, а потому боишься. Так, как ты можешь поучать меня? Ты, достающий других нравоучениями, пока сам не можешь справиться со смертью любимой женщины и смириться с потерей друга? Лучше утешай своих вечно умирающих пациентов. Им-то точно нужна твоя поддержка! Тебе как раз жизненно необходимо о ком-то заботиться, чтобы забыть о своих проблемах. Ты просто убегаешь от них и живёшь прошлым. Так, как ты можешь понять меня – того, кто вынужден жить лишь настоящим? – Хаус был зол, а потому не стесняясь бил по самому больному. Кади была права. У него есть внутренний стопор, не дающий ему разбивать сердца направо и налево. Но его мгновенно срывает, стоит диагносту выйти из своего хрупкого душевного равновесия. – Ты трус, Уилсон. Такой же никчёмный, глупый и слабый человек, как и все, а потому не смей указывать мне, как жить, - это он уже сказал полностью спокойным голосом, но в его глазах всё ещё полыхало синее пламя ещё не нашедших выхода чувств. У Джеймса даже не нашлось, что сказать в ответ. Ему было до того плохо и больно, что горло сдавило тисками обиды и горечи. Впервые в ссоре с Хаусом он не мог дать хоть какой-то ответ. Впервые Грег ранил его настолько, что глаза защипало от накатывающих слёз. Впервые диагност отреагировал так резко на его заботу, собственными руками столкнул Уилсона в пропасть, не оставив надежды на примирение. Хаус вообще редко злился также сильно, как сейчас. Особенно на более-менее близких людей. Значит, его поведение говорило само за себя – он либо ненавидел Уилсона, либо просто не хотел его видеть. Джеймс ошибся в своих рассуждениях. Хаус никогда не считал его другом, а он лишь подливал масла в огонь, доставая его своими нотациями и заботой. От этого осознания стало так больно, что казалось, у него отказали лёгкие. Каждый вдох давался ему с огромным трудом и непрекращающейся болью. Глаза Хауса были холодными и синими. Он не встал со стула и вообще не сделал ни единого движения в сторону Уилсона, но и не отвернулся. Молчание Грега могло значить многое, но Уилсону в этот миг было слишком плохо, чтобы думать о чувствах гада, только что разбившего ему сердце, а потому он ушёл. Почти бегом вылетел из его кабинета, чтобы больше никогда его не видеть. Кади была не права. Их отношения уже ничто не способно восстановить.

***

- Ты слушаешь? – гневный вопрос вывел его из задумчивости. Он обернулся к женщине, битый час достающей его и мешающей работать. Кади была взъерошена и зла, как фурия, сверкая на него хищными узкими глазами. Заметив, что на неё обратили внимание, она продолжила: - Что ты ему сказал? Вы поговорили, верно? Что ты, идиот, опять сделал? - Не помню, что я делал раньше, - спокойно начал речь Хаус. – Но в данный момент я тебя игнорирую. Разве не видно? - Хаус! – женщина перешла на крик. Удивительно, но она не вызывала в нём ни капли эмоций, вроде страха, вины или стыда. Он вообще ничего не чувствовал. Ну, кроме того, что его взгляд почему-то слишком часто задерживался на её округлостях, но это больше походило на привычку, чем вызывало в диагносте какие-то грязные желания. За последние несколько недель он даже начал считать себя импотентом, так как не мог не подметить, что в «прошлом» его сексуальные аппетиты были куда выше. Вернее, вообще были. Теперь его не сильно привлекали женщины. Может это из-за амнезии и того, что его разум вечно находился в напряжённом состоянии. Хаус просто надеялся, что это пройдёт со временем. - Хаус! – снова крикнула Лиза, поняв, что её опять игнорируют. На этот раз Грег всё же поднял голову, чтобы начальница наконец замолчала. – Что ты сказал Уилсону? Он весь день как в воду опущенный ходит! И говорить об этом не хочет. Что с ним?! - А с чего ты взяла, что я должен это знать? – вопрос и впрямь был резонный. Хаус не считал доставучего онколога кем-то близким себе. Да, ближе, чем другие, но не достаточно, чтобы быть в курсе всех его проблем. Нет, не то, чтобы он не знал и не понимал. Но не чувствовал себя обязанным знать. - Он же твой друг! – наивная и почти детская убеждённость Кади в этом утверждении вызвали у Хауса смех. Как глупо! Он его не знает и пока не готов подпустить к себе кого-либо. Даже проститутку. Что уж говорит о «бывшем лучшем друге». Что он, что эта Кади, что детишки буквально требовали от него быть прежним. Восстановить прежние отношения с ними и с другими. Они разве не могли понять, что ему и так тяжело смириться с тем, что ему приходится начать жизнь с чистого листа, будучи уже старым и зрелым мужчиной, со сформированными знакомствами и связями, а также принципами и установками? Ему, по сути, приходится продолжать чужую жизнь. Конечно, это не могло нравится. Но и сбегать уже было поздно. У него так много времени осталось на то, чтобы заводить новые знакомства и создавать прочные связи. Он просто надеялся заново пересобрать старые. Но кто ж знал, что от него начнут требовать быть прежним собой? Хаус, конечно, имел представление о том, кем он был до амнезии, но при этом не мог ассоциировать этого человека с собой. Они, конечно, во многом были похожи, но и различий было море. Проще было бы начать жизнь заново, с нуля, так сказать. Переехать, сменить профессию, дом, оборвать связи с близкими, но… Хаус не выбирает лёгких путей. Как и прежний Хаус. Изначально, ему было просто жалко этих людей, которые любили его. Но чем больше времени он проводил с ними, тем труднее ему было соответствовать их ожиданиям. Они видели в нём прежнего Хауса, не желая понять настоящего. Его не могло это не расстраивать. Но эти люди даже видя, как он злится или нервничает, не обращали на это внимания, а чувствовали лишь… облегчение? Потому что в такие моменты он вёл себя также по-скотски, как и до аварии? Хауса это раздражало. Лишь один человек не давил на него и ничего от него не требовал. Но и он в итоге, как оказалось, не понимал его чувств и не видел в нём «другого» Хауса. Так как он мог тогда не вспылить? Как он мог оставаться спокойным? Грегори понимал, что причиняет боль и даже хотел этого в тот момент. Потому что ему и самому было больно. И неприятно от того, что даже Уилсон, казалось бы, тактичный и мягкий начал учить его, как жить. На себя бы лучше посмотрел! Так как Хаус мог не злиться? - Ты идиотка, - высказал Хаус со смехом в голосе. Наорав на бывшего друга, он выпустил большую часть своей агрессии, а теперь просто смеялся над тем, как окружающие не понимают ни его, ни его реакций. Кади, естественно, разозлилась. – Ты ничего не понимаешь, а потому, пожалуйста, не лезь туда, куда тебя не просят. Уместно ли добавлять, что Лиза была в бешенстве? Она покричала на него ещё какое-то время, прежде чем быстрым шагом вышла из его кабинета, призывно хлопнув стеклянной дверью. А если бы разбила? Хаусу не нужно было и смотреть за её маршрутом, чтобы понять, куда она направилась. К Уилсону. Он бы посоветовал ей этого не делать, так как тот на это только разозлится, но… у него болит нога, так что бежать за пышущей гневом гарпией было вне его сил. Но посмотреть на концерт ему очень хотелось. Вдруг онколог всё же сорвётся и выплеснет хоть каплю своих настоящих эмоций? Удачно сошлось, что их кабинеты находились рядом и достаточно было выйти на балкон, чтобы увидеть разгорающуюся ссору. Но буря не поднялась. Уилсон выглядел усталым и разбитым. В сердце Хауса шевельнулось что-то вроде совести. Он смотрел, как онколог терпеливо выслушивает начальницу на протяжении часа, пока она не уходит сама. Именно тогда он замечает стоявшего на балконе диагноста. Тот, будучи обнаруженным, кивает ему и заходит обратно в кабинет. Ему было слегка стыдно за свой срыв, хоть он и был оправдан. Но Уилсон явно не заслуживал такой жестокости, пусть и сам, по незнанию, на неё нарвался. А Хаус просто не знал, должен ли он извиниться или оставить всё, как есть? Всё же он в тот день был слишком груб, но также и прав. Всё же попытаться извиниться стоило. Хотя бы ради успокоения совести. Пусть Уилсон никогда его не простит, но… какая разница? Он хотя бы извинится. Эгоистично? Да. Глупо? Да. Предыдущий Хаус бы не пошёл на попятную, а попытался бы решить конфликт другим конфликтом. Клин клином, как говорится. Нынешний Хаус опять ругаться с Уилсоном не хотел, так как он не был его другом, а потому не было смысла цепляться за их отношения. Но повода зайти в кабинет заведующего онкологией всё никак не представлялось на протяжении недели. Потом к ним неожиданно попал пациент, у которого, по предположению лучших и единственных диагностов больницы был рак. Хаус, недолго думая, потащился к Уилсону вместе со своей командой. Он вошёл, по привычке без стука. Уилсон поднял на него удивлённый и какой-то убитый взгляд. Джеймс и впрямь неважно выглядел. Но Хаус мешкал перед ним только секунду. - Прости меня, - простая фраза, сказанная будничным тоном, вроде «Привет» или «Как дела?». Хаус не вкладывал в неё какого-то потайного смыла, как и не надеялся на прощение или налаживание отношений. Он просто успокаивал свою обычно мёртвую или спящую совесть. После неё последовали объяснения по делу и вопросы. Хаус, как ни в чём не бывало протягивал Уилсону снимок МРТ. Он не ждал от него какой-то реакции на свои слова, как и прощения. Его мысли занимал только один вопрос: «Выгонит или нет?» Команда Хауса удивлённо смотрела на своего начальника. Ну, не мудрено. Он же никогда не извиняется за причинённые обиды. Даже новый Хаус ещё ни у кого не просил прощения до этого момента. Но реакция Грегори на эти слова была до того странной, что все просто решили, что ослышались. Или их начальник опять прикалывается. Уилсон, что удивительно, отреагировал куда живее детишек. Он смотрел на него удивлённо, и видимо, совершенно не слушал его дальнейшие разъяснения, пока Хаус не подал ему снимок. Спустя где-то минуту молчания онколог смущённо проблеял: - М-можешь повторить анамнез? Хаус больше для вида раздражённо цыкнул и призывно зыркнул на Формана. Тот, сообразив, что всё плюшки полетят в него, начал повторять то, что уже высказал Хаус. Молодых врачей явно насторожила реакция Уилсона, но что-то спросить они боялись, так это, по большому счёту, было не их дело. - Между вами что-то произошло? – и титул "самоубийца года" получил пресловутый и глуповатый Катнер. Вопрос был обращён к Хаусу, так как Уилсон был занят снимком, но второй не мог не замереть, забыв про своё дело и прислушиваясь к словам Хауса, пока ещё не решаясь поднять на него глаза. - Ну, как тебе сказать… - начал спокойно разглагольствать Хаус. Всё-таки последние несколько дней он чувствовал себя достаточно сносно для объяснений идиотам логичных вещей. Он не мог не заметить, как все присутствующие сосредоточили на нём своё внимание. Чувство было привычным и от него на душе почему-то становилось легче. Оно вызывало в нём странный душевный подъём и удовлетворение, отчего Хаус даже не удосужился подумать, прежде чем ляпнуть: - Мы поругались? – больше вопрос, чем утверждение. Имело место сомнение. Не похоже на Хауса. Тот тоже так подумал, а потому поспешил исправиться. – А вообще, это не ваше дело. - Так… вы помирились? – вопрос задала уже Хадли. - Разве это важно? – Хаус никогда прямо не отвечает на личный вопрос. – Это относится к делу? - Да, - ответ дал уже Форман. - Тогда почему мы здесь? – Хаус обвёл кабинет тростью и с усмешкой посмотрел на подчинённого. Он имел ввиду, что если их отношения с Уилсоном мешали работе, то какого чёрта онколог просто сидит на стуле и читает снимок, а не брызжет слюной в порыве праведного гнева или не шлёт бывшего друга в Ад? Почему помогает ему? Может, от неожиданности? Всё-таки он не успел ни слова вставить перед извинениями Хауса, а потом был так поражён его словами, что бездумно взял у него снимок. Теперь возвращать его назад было уже поздно, а потому помочь он был обязан. Всё это Хаус прочёл по его испуганно бегающим глазам. Онколог явно нервничал и не мог сосредоточиться на деле, из-за чего ироническая пауза диагноста закончилось, а молча ждать он не умел. – Ну? Я разве задал риторический вопрос? - Я вас понял, извините, - пошёл на попятную Форман. Но теперь мозги выпали из черепушки другого идиота: - Так, значит, вы больше не друзья? – Тауб наступил на мину. И, к сожалению, она принадлежала не Хаусу. Грегори-то как раз был до удивительного спокоен. У Уилсона из рук выпал снимок, и он посмотрел на Тауба. Форман вздрогнул от слишком резкого вопроса и испуганно глянул на Хауса, в надежде, что он сгладит ситуацию. В пустой надежде, надо сказать. В этот момент у вечно доброго и терпеливого Джеймса был такой взгляд, что бедному хирургу захотелось провалиться сквозь землю. Он тоже в немой мольбе посмотрел на Хауса. Детишки, что сказать. Чуть что, сразу прячутся за, пусть и высоким, но хромым начальником. Повисла гробовая тишина. Все боялись даже пискнуть, поражённые аурой Уилсона. Единственный человек, который чувствовал себя комфортно и даже радостно спокойно уселся на диван и наблюдал за продолжением представления. Но тут его призывно дёрнули за рукав. Хадли явно ждала, что он отреагирует на её стимуляцию, но диагност не повёл и бровью. Почему-то в таких конфликтных и напряжённых ситуациях, как эта, Хаус чувствовал себя лучше всего. Может поэтому он был гадом и сеял раздор везде, где появлялся? Но тут внезапно у команды диагностического отделения запикали пэйджеры. Грег мельком глянул на содержание и грубо махнул в сторону детишек. Те, будто получив тростью начальника по хребту, тут же рванули спасать пациента. Хаус с Уилсоном остались наедине. Ни один из них не знал, что сказать и нужно ли это было. Но Хаус почему-то до сих пор не ушёл. Значит, либо дело и правда в раке, либо… а что ещё это может быть? Хаус не ходит к врачам не по делу. По крайней мере с тех пор, как Уилсон стал подходить под категорию «все». Раньше он был особенным, как и Кади, а теперь… Грег и к ней по своей воле таскаться не хочет, хотя раньше никогда не брезговал шансом посмотреть на её прелести с близкого расстояния, несмотря на больную ногу. - Уходи, - наконец смог выдавить из себя хоть слово Уилсон. Но звучало это как-то жалко, почти как мольба. Ему всё ещё было больно. Он не хотел видеть этого гада, как и разговаривать с ним. В ответ Хаус молчал. Как и не двигался. Он вообще не отреагировал. Уилсон начинал злиться. Опять. - Хаус! – но Грег не слушал его. Это было видно по его глазам. Диагност снова ушёл в себя. То ли он размышлял над делом, то ли просто задумался, но Джеймса он не слышал. Опять. Пусть он потерял память, но он всё равно остался сволочью. Уилсон не сдержался и со злости хлопнул руками по столу. Хаус даже не вздрогнул, зато, всё-таки, перевёл взгляд на взбешённого бывшего друга, что вывело его из себя ещё сильнее. Какого чёрта он так спокоен, а-ля айсберг в океане? Или каменная глыба? Или… Да к чёрту метафоры! Это прерогатива Хауса. Уилсон же хотел только одного: выгнать его из своего кабинета. Тауб наступил на больную мозоль, а потому уже поутихшая боль резанула сознание с новой силой. Он Хаусу никто – неприятная фраза, зато теперь она давало ему повод больше не выслушивать проблемы диагноста, его байки и теории, его жалобы и пошлые шутки, не ходить с ним выпить, а потом просыпаться в обезьяннике, не играть с ним в покер, проигрывая всю месячную зарплату, не сидеть с ним в гостиной, смотря очередные бои грузовиков или спортивные игры, не одалживать ему деньги, которые тот всё равно не вернёт, не платить за его обед, не терпеть его детские шалости, игры разума, не принимать тот факт, что этому придурку известно всё о его личной жизни, не проигрывать ему в глупых спорах на деньги, не забирать его пьяного среди ночи из бара, не давать бессмысленные советы по поводу его отвратительного поведения, не… Да, Боже! И 10 листов не хватит, чтобы перечислить всё то, что они делали с Хаусом и что Уилсону приходилось делать, чтобы вытащить друга из очередной задницы, в которую тот сам себя загнал! Конечно, Хаус принёс в его жизнь больше плохого, чем хорошего, но он также был единственным человеком в его жизни, который удерживал его рядом с собой, не давая уйти и не бросая его сам. Никто никогда не пытался понять истинную суть Уилсона так, как Хаус. Лишь он один видел не только его приятную оболочку, но и то, что сокрыто внутри. Эмбер, кстати, тоже пыталась вытащить наружу его суть, понять его мысли и желания. Но она не успела. А Хаус всегда знал о нём всё, а потому с ним ему не было нужды притворяться и вести себя мягко. Он мог говорить что угодно и когда угодно, так как знал, что Хаус его не бросит. А теперь они больше не друзья. Это Грег всегда почти насильственным путём поддерживал их бесконечно портившиеся отношения, несмотря на всё плохое, что говорил или делал Уилсон, чтобы разрушить их связь. Потом, последний, конечно же, одумывался и отпускал все обиды. Но теперь всё было в точности наоборот. Это Хаус пытался закончить их отношения, а Уилсон… был недостаточно смел и толстокож, чтобы докучать ему, как это делал он в своё время. А ещё Джеймс не умел игнорировать то, что ему говорят люди. Хаус ценит поступки, а не речи, а потому не придаёт почти никакого значения разговорам. Все лгут. Но Уилсон так не мог. Слова всё равно причиняли ему боль, особенно такие жестокие, как в тот день. Поэтому он никогда в своей жизни не делал решающий шаг в отношениях. Джеймс всегда боялся быть отвергнутым. Да, социопатам легче живётся, не так ли? На этом этапе размышлений злость Уилсона поутихла и Хаус это заметил, но всё ещё ничего не сказал. Вдруг его внезапно осенило. Он быстро, несмотря на больную ногу, подорвался с дивана, схватил стационарный телефон онколога и набрал своей команде: - Боипсия печени! - Какая биопсия, Хаус? – удивлённо воскликнул Форман. – У неё эпилептический припадок! Это явно что-то связанное с мозгом! - Верно, - неожиданно согласился Хаус. – С твоим. А может и с твоим внутренним ухом? Разве я не ясно сказал Б-И-О-П-С-И-Я П-Е-Ч-Е-Н-И? Или ты с какого-то перепугу вдруг стал моим начальником? Что-то не припомню. А может у меня склероз? Или погодите-ка. Точно! – преувеличенно радостно в своём саркастичном тоне заметил Хаус – У меня же амнезия! Может она прогрессирует? – он притворно ужаснулся. – Тогда меня нужно срочно отстранить от дела, пока 8-летняя девочка умирает от неизвестной болезни! И тогда кто же будет её спасать? Ты? Или может Тауб? Он, кстати, сегодня дежурит в палате пациентки до утра, - последнее предложение было сказано резко похолодевшим и потерявшим все интонации тоном. Это означало, что Хаус не шутит. – Так на чём я остановился? Что-то не могу вспомнить… - он сделал драматичную паузу. - Мы сделаем биопсию, - вмешалась Хадли. – Форман, извинись. - Моя девочка, - похвалил Хаус и бросил трубку. Но вместо того, чтобы довольный собой наконец уйти, он решает опять сесть на диван. - Зачем ты здесь? – не выдерживает Уилсон. Опять этот манипулятор что-то затевает. Джеймс больше не хочет участвовать в его играх. - За консультацией, - будничным тоном ответил Хаус. Тот был явно в хорошем расположении духа. - Я разве говорил, что… - Ты взял снимок, - нагло перебил его тот. - Но не сказал, что буду консультировать тебя, - Уилсон пристально уставился на диагноста, ожидая чего угодно, кроме… - Ну, мне в общем-то плевать. Не думаю, что это рак, - честно ответил Хаус. – Я зашёл извиниться и выслушать твои претензии, ну, или в крайнем случае, за консультацией. - Выслушать? – впал в ступор Уилсон. - Ну, я уверен, что ты на меня зол. И я готов принять последствия. Правда, если ударишь меня, не обещаю, что не ударю в ответ, - Хаус провокационно поднял бровь. – Не будь бараном, Уилсон. В любом случае я буду сидеть здесь до тех пор, пока не выполню хоть одну из своих целей. - Поговорить, поругаться или получить мнение онколога, по поводу снимка? – догадался Уилсон. В его голосе мелькнули истеричные нотки. - Ты, я смотрю, прям провидец, - не мог не съязвить Хаус. Уилсон тяжело вздохнул. - Я не собираюсь с тобой ни о чём говорить, Хаус, - он посмотрел на него тяжёлым взглядом взрослого и мудрого человека. - Отлично. Потому, то я тоже, - Грегори спокойно закинул ноги на соседнее кресло и достал Гейм-бой. Уилсон опять вздохнул. - Хаус, мне надо работать, - опять предпринял попытку убедить упрямого осла сдвинуться с места купец… в смысле, доктор… онколог? Уилсон? Ладно, пофиг. - Мы с тобой так похожи! – сарказм Хауса стал почти осязаем. - Хаус! – Уилсон перешёл на крик. Грег довольно поднял бровь - Всё-таки, вариант: «поругаться»? Учти, я выше, и у меня трость. Уилсон вздохнул в третий раз. - Это начинает походить на сказку. Уилсон поджал губы. - Только не вздыхай в четвёртый раз. А то «три» перестанет быть магическим числом. - Хаус, пожалуйста… - Вот только не надо волшебных слов! Я злобный колдун. У меня иммунитет. - Хаус, ты можешь хоть раз выслушать меня нормально?! – Уилсон опять сорвался. В третий раз. Рекорд, надо сказать. Или нет. Но для нынешнего Грега точно. - Я весь во внимании, - он показно положил руки, сцепленные в замок на колени. Приставку так и не выключил. - Ты невыносим! – Уилсон всплеснул руками. - Я знаю. - Ты гад! - Да. А ты филантроп. Будем бросаться очевидными фактами. Так получится фиговая беседа, Джимми. - Как ты меня назвал? – больше удивлённо, чем раздражённо воскликнул Уилсон. - А? Что ты сказал? – не мог не съязвить Хаус. - Ты назвал меня Джимми, - повторил Уилсон уже спокойно. - Да ты прям гений! На рекорд идёшь? Как догадался? По моим часам? - Хаус, ты… - Что? – теперь уже Грегори начал раздражаться. – Я называл тебя так раньше? Ну, прости, что повторяюсь. Оригинальность - не моё. - Нет, лишь ты называл меня так, - сказал тот несколько помешкав. - И что? – только и мог ответить Хаус. – Ты переоцениваешь количество возможных прозвищ, которые можно составить из твоего имени. Я просто выбрал самое прикольное. Второй раз, кстати. Можешь меня поздравить. - Ты не понимаешь, Хаус. Это может означать, что… - начал воодушевлённых Джеймс. - Нет. Это просто имя, Уилсон. Я делаю кучу вещей также, как и раньше, но не потому, что помню об этом. - Но ты сел на диван! - И что? Хочешь, чтобы я сел на стол? Да ты развратник, Джимми! - В той же позе, что и раньше. - Я и хромаю также, как и раньше. Не впечатлил. - Но… - Без но! - Ты можешь перестать меня перебивать? - А ты можешь перестать пороть чушь? - Хаус! - Да-да? - Это игра в телефон? - Разве? Мне кажется тут только ты… - Хаус! – в кабинет онколога влетает бешеная гарпия. Жаль, что это метафора. Хаус бы не отказался посмотреть на её оголённые си… - Немедленно в мой кабинет! И ты тоже! – она ткнула пальцем в Уилсона. Тот всё же вздохнул в четвёртый раз. Дальнейшие три часа прошли в кабинете начальницы, в котором взбешённые родители его пациентки пытались обвинить Хауса в халатности, а Чейза в домогательствах к их дочери, а ещё несанкционированная биопсия печени не пошла ему на руку. Диагност три часа ругался с парой и отстаивал перед ними Чейза, которого девочка обозвала извращенцем и растлителем. Она была той ещё подрастающей избалованной стервой, надо сказать. В чём суть её ссоры с бедным австралийцем Уилсон так и не уловил, зато он не мог не отметить то, как Хаус выгораживает своего подчинённого перед таким количеством людей, словно он был его сыном. Это поведение очень напоминало выходки старого Хауса. Но тот хотя бы знал свою команду достаточно хорошо, а этот, по сути, знаком с ними всего несколько недель и ему приходиться мириться с тем, что эти подчинённые ему, как наследство, достались от старого себя. Человеку с амнезией приходится заново привыкать к очень многим вещам, в том числе и к людям. К последним даже труднее. Они обычно предпочитают заводить новые знакомства, а не восстанавливать утраченные. Но Хаус, как всегда, пошёл сложным путём. И тем не менее он становится всё больше и больше похожим на себя прежнего. Это и радовало и пугало. Уилсон потратил довольно много времени на то, чтобы найти информацию по поводу того, как следует обращаться с потерявшим память другом. Во всех книгах просят не давить и дать освоиться, а желательно вообще начать их отношения с чистого листа. Но трудно ведь забыть 10 лет дружбы, особенно, когда привык знать о друге всё и к тому, что тот знает всё о тебе. Хаус остался почти тем же гадом, что и раньше, и Уилсону было трудно считать его другим человеком. Это же Хаус! Даже с амнезией он остаётся лучшим врачом этой больницы, и всё тем же высокомерным ублюдком, но в меньшей степени. Вообще, он расходится на издевательства и язвительность только тогда, когда чувствует себя уверенно. Сейчас, Хаус был горд собой и расслаблен, а потому позволял окружающим во всей красе насладиться его дрянным характером. Его упрёки были такими же саркастичными и изобретательными, как и раньше, а выражение лица выражало привычное самодовольство. Хаус был в своей стихии, а потому даже Кади бросила попытки его переубедить и молча смотрела, как психопат мучает бедных родителей девочки. Уилсон же просто наслаждался битвой, пока она не закончилась триумфальной победой самого мерзкого и гениального диагноста. Тогда Кади решила начать психотерапию для двух поссорившихся идиотов, когда все лишние люди ушли. - Что между вами произошло? – начала издалека женщина. Она выглядела усталой. Хаус бесцеремонно завалился к ней на диван, заняв ногами половину Уилсона. Лиза села в соседнее кресло, оставив онколога стоять. - Ничего такого, - живо ответил Хаус в привычном тоне. Уилсон подсознательно кивнул, соглашаясь с очередной глупостью теперь уже бывшего друга. - Хорошо. Тогда ответьте на вопрос: вы подружились? – Лиза сформировала вопрос именно так, видимо хоть частично приняв во внимание чувства больного амнезией диагноста. - Нет, - ответ был резкий и холодный. Лицо Хауса опять приобрело те неповторимые нотки серьёзности и отчуждения, какие у него бывают в те времена, когда он устаёт прятаться за колкостями и сарказмом. Даже он умеет быть взрослым. Уилсон съёжился от холода и боли. - Тогда вам нужно… - Кади, - голос был холоден, но твёрд. – Мы не дети и можем сами разобраться со своими проблемами. У тебя комплекс мессии, раз ты думаешь, что лишь одним своим желанием сможешь всех помирить и спасти, - Хаус опять перешёл на сарказм. – Тебе бы лучше о своих проблемах побеспокоиться. Ты такая нервная. Когда у тебя в последний раз был секс? – Кади побагровела от злости. – Себя в качестве партнёра не предлагаю, но Уилсон наверняка тайно мечтает согреть твою холодную одинокую постель. - Хаус! Пошёл вон отсюда! - Ты меня увольняешь? Тогда позволь хоть забрать вещи. Они мне очень дороги, хоть я и ничего о них не помню, - бросил он на прощание и свалил. Уилсон хотел уже было пойти за ним, но Кади попросила его остаться. - Что ты хотела? – сев, спросил онколог. - Как у вас с ним? – поинтересовалась она уже спокойно-участливым тоном. - Ну, мы поругались. Уже дважды. В первый раз злился он, но, думаю, я сам его довёл, второй раз он меня. - Это хорошо, - вздохнула Лиза. - Разве? – поднял брови Уилсон. - Если вы ругаетесь, значит ищите точки соприкосновения. Ты же знаешь, он бы не стал после ссоры с кем-то идти ругаться с ним вновь, если этот человек ему безразличен. - Он извинился, - задумчиво потянул Уилсон. - Правда? – удивилась Кади. – А сказал, за что? - Ещё бы, - скривил губы Уилсон. – Упомянул лишь то, что хочет со мной поругаться. - Значит, он хочет помириться, - улыбнулась Лиза. - Думаю, у него просто ещё не атрофировалась совесть. Он сказал это сразу же, как вошёл в кабинет и больше ничего. Полагаю, Хаус хотел извиниться ради извинений, а не для того, чтобы я простил его. - А зачем тогда ему с тобой ругаться? – словно мать, слушая о любовных похождениях дочери, улыбалась Кади, мягко задавая наводящие вопросы. - Это же Хаус. У него всё, не как у людей, - отмахнулся Уилсон. - Это не ответ. Может быть лишь подсознательно, но он ищет твоего прощения, - настаивала женщина. - Он сейчас большинство вещей делает подсознательно. - Но согласись, он возвращается к прежнему себе. Это не может не радовать. - Радовать? – Уилсон поднял глаза к потолку. – Меня это больше пугает. А вдруг он опять подсядет на наркотики или начнёт шляться по барам? Или ездить на мотоцикле в дождь? Или в снег? А ему вообще можно ездить на мотоцикле? А что если он впадёт в депрессию? Или вспомнит… - тут Уилсон замер. Кади понимающе сжала его плечо. - Ты, может быть, прав, и ему так лучше, чем если бы он помнил. Но он-то так не считает. И ему сейчас как никогда нужна поддержка. И тебе тоже, - Уилсон удивлённо посмотрел Лизе в глаза. Она сделала серьёзное лицо. – Да, Уилсон, я знаю, зачем ты пролетел 500 киллометров, чтобы увидеть потерявшего память друга. Ты просто не мог справиться сам. И он нужен тебе. Так скажи ему это. Скажи, что он дорог тебе. - Думаешь, он поверит? – грустно улыбнулся Уилсон. - Не знаю. Но он поймёт, - уверенно заявила Кади, не отрывая от друга своих глаз. - Он не… - Он поймёт, - повторила она и улыбнулась. – Это же Хаус. Нет вещей, которые он не может понять. Он может не чувствовать того же, что и ты, но способен понять тебя. Кади опять подталкивала его сделать первый шаг. И он опять повёлся. Потому что она была права. Во всём. А сам Уилсон без толчка не может сделать глупость или пойти на поводу у эмоций. Уилсон грустно улыбнулся и решил всё-таки попробовать. Не в последний раз, нет. Будут ещё попытки. Пока упрямый диагност не капитулирует. Уилсон тоже умеет быть упрямым, хоть он и куда ранимее. Решиться на вторую попытку, как оказалось, было куда труднее. Так обычно и бывает: стоить сделать что-то впервые и облажаться, как потом очень трудно заставить себя попробовать ещё раз. Но задумался о последствиях Уилсон только, к сожалению, у дверей в квартиру Хауса и именно перед ними он мялся добрые полчаса, пока перед ним не открыл дверь недовольный хромой хозяин. - И долго ты будешь пыхтеть у меня под дверью, как возбуждённый школьник перед первым свиданием? – чуткий слух Грегори как всегда неподражаем, как и его саркастичная натура. - Привет, - только и смог выдавить из себя Уилсон. Вся его храбрость опять мгновенно улетучилась, но отступать было поздно, а потому он смиренно вошёл в «логово дракона». - Чего хотел? – с порога начал расспрашивать Хаус, не предложив гостю ничего, кроме своего хмурого взгляда. Ну, хотя бы впустил. Уже хороший знак. Уилсон снял пальто и сел на диван, перед выключенным телевизором. Чем же занимался Хаус, если не просмотром очередного сопливого сериала или шоу? На журнальном столике лежала стопка из 4 книг, но ни на одной из них не было и намёка на закладку или хотя бы признака того, что их недавно читали. Также Уилсон не слышал звуков музыки, дежуря под дверью Хауса, и не видел приставки. Интересно, что гениальный диагност только что делал здесь, в этой тёмной и мрачной квартире в одиночестве? Джеймс не хотел думать о том, что Хаус просто сидел, пялился на свои вещи и размышлял о чём-то своём, простым смертным неведомом. Грегори, как ни странно, не торопил его с ответом. На пианино призывно лежал пузырёк с таблетками. Он был там с тех пор, как Хаус впервые после аварии посетил свою квартиру. К нему добавилось ещё как минимум 5 таких же. И виски. Вот что-что, но пить виски в одиночестве Грег будет даже на смертном одре, что уж говорить про какую-то амнезию. - Почему ты не выбросил их? – как-то невпопад спросил Уилсон, смотря на оранжевые пузырьки. - Ты думаешь, я скажу правду? – просто ответил Хаус, явно не настроенный шутить по этому поводу. - Надеюсь. - Пустые надежды… Ты их явно любишь. - Да. Так проще жить, - согласился Уилсон. – Ты же выбросил клюшки. И кроссовки. - Не все. Парочку оставил. Обувь – всё-таки полезная штука. От неё ноги не стираются об асфальт. - Не переводи тему. - Я и не перевожу. Мы же говорили о… - О таблетках, - напомнил Джеймс, наконец посмотрев Хаусу в глаза, надеясь передать взглядом свою серьёзность. Пустые надежды? Пускай. - Без них картина не полная. - Картина чего? – Хаус сел рядом с Джеймсом и уставился в выключенный телевизор. - О, ты её хорошо знаешь. Хотя, может только внешне, не углубляясь в суть деталей. Она называется «Грегори Хаус». - Ты изучаешь себя? – вопрос прозвучал раньше, чем Уилсон смог его обдумать. И ему резко стало за него стыдно. Он не любил поднимать болезненные темы. Особенно в те моменты, когда хотел с кем-то помириться. - Да. Хотя по большей части того, кем я был. - Зачем? - А ты как думаешь? – Хаус улыбнулся. – Я был интересным человеком, хоть и жалким. О таком хочется узнать побольше. - А тебя не пугает, что… - Нет, - резко перебил его Хаус. – Сейчас в этой жизни меня больше ничего не пугает. Уилсон поджал губы. Ему было страшно. Страшно за такого Хауса. Люди с полной амнезией, как у него, предпочитают начать жить заново, вместо того, чтобы пытаться узнать прежнего себя. Он даже таблетки не выкинул, хотя давно слез с них! А вдруг он… - Можешь забрать их, если так уж переживаешь, - тихо буркнул Хаус. Уилсон удивлённо поднял на него глаза. – А если боишься, что я могу что-то с собой сделать, можешь переехать сюда из квартиры своей подружки. - Х-хаус… т-ты… - голос Джеймса дрожал, как и его руки. Он не мог поверить, что Хаус действительно попустил его к себе, позволил практически незнакомому человеку так близко… - Что? Я не могу иногда не быть сволочью? - Хаус… - Заткнись! – он уже начал раздражаться, а Уилсон улыбнулся. Каковы мотивы Хауса? Джеймсу не дано было их понять. Но если бы Грег был простым человеком, то поступил бы так лишь потому, что ему одиноко, а подпустить к себе кого-то нового он пока не готов. Может у него остались какие-то обрывочные образы или ощущения, связанные с Уилсоном, и потому он чувствует себя с ним комфортно, а может просто даже ничего не помня, он всё равно бессознательно тянется к бывшему лучшему другу? Пусть так. Уилсон не был против. Даже наоборот, рад. Это означало бы, что Хаус не изменился – просто немного запутался в себе. Были ли это эмоциональным порывом или обдуманным решением, или страхом за то, что Хаус недостаточно хорошо себя знает и может начать вести себя… странно, ненормально, непредсказуемо – всё это было не важно. Уилсон не настолько умён и дотошен, чтобы даже попытаться угадать хоть часть мыслей, рождающихся в изощрённом и гениальном разуме в темноте и тишине этой грязной и маленькой холостяцкой берлоги. Они могут поговорить об этом в любое другое время. А сейчас была лишь одна вещь, которую Уилсон хотел сообщить бывшему другу. - Давай дружить. - Ты дедсадовец? – не мог не съязвить Хаус. - Да. А ты трудный проросток, - уже почти ласково ответил Джеймс. - Ну, я хотя бы… - Ты не ответил, - так же мягко напомнил Уилсон. Он пристально наблюдал за реакцией Хауса и видел, что тот просто не мог дать чёткий ответ. Он и сам не знает, чего хочет. Ну, это не удивительно, для человека, который потерял память о том, как прожил большую часть срока, вообще отведённого человеческому телу. У него и будущего-то почти не было. И от этого принимать решения было ещё труднее. Уилсон достаточно насмотрелся на таких людей, как он сейчас: потерянных, одиноких, умирающих и резко осознающих, что за всю свою жизнь не успели сделать ничего важного и уже никогда не успеют это изменить. Хаусу досталась новая жизнь в теле калеки с изувеченной душой, старостью, одиночеством и бесконечной болью. Уилсон не ждал от него определённостей. Хаус и в прошлом не был открытым человеком. Чтобы найти себе место в его чёрством и холодном сердце потребовалось бы много времени. Но Уилсон не спешил. Он всё ещё не мог перестать считать Хауса своим другом. Грег был дорог ему, особенно сейчас, когда у него больше не осталось никого столь же близкого. - А что ты от меня ждёшь? – всплеснул руками тот. – Я не считаю тебя своим другом, если тебе интересно. - Да, но это может измениться, - улыбку Уилсона уже ничто не могло испортить. Хаус замолчал на целую минуту. - Может быть, - согласился Хаус. В таких вещах он всегда удивительно честен. – Но не в ближайшие пару лет. - Я подожду. Уилсон был до удивительного в приподнятом настроении и наблюдал за раздражённым Хаусом. Того всегда злило, когда друг обвинял его в чуткости. Конечно, это короткое примирение не решило все их проблемы, которых в будущем будет ещё больше, а Хаус уже вряд ли излечится от своей амнезии, но по крайней мере он стал потихоньку привыкать быть Грегори Хаусом и в то же время быть собой, по крайней мере, он перестал держать всё в себе и зацикливаться на себе самом. А Уилсон… Он наконец опять встал на рельсы и теперь наверняка сможет двигаться дальше. Только ему нужен очередной толчок, которого долго ждать не придётся. Хаус же всегда лезет в его проблемы, чем, сам того не понимая, заставляет Уилсона не сидеть в своём болоте тоски и одиночества, а вылазить из него, чтобы устроить одному в край распоясавшемуся гаду взбучку. Простейший способ заставить лежащего человека встать – кинуть в него камень. Хаус кидает камни во всех окружающих, но именно Уилсону такая встряска идёт на пользу. Всегда шла. И ему она была необходима, как свежий воздух, дарящий наслаждение и чувство свободы, легкости и свежести. Хаус не давал ему топтаться не месте. За это Джеймс и ценил их не совсем обычную дружбу. А может, между ними было что-то ещё?