Грифон и терновник

Промозглый дождь перестуком капель падал на размякшую землю и густую листву, заползал холодными змейками за шиворот. Высокий крепкий мужчина в безупречном черном плаще и белоснежной рубашке пробирался через подлесок, совершенно не замечая, что великолепные ботинки из драконьей кожи и идеально отглаженные брюки уже по колено облеплены грязью, плащ истерзан колючками ежевики, а в мокрых волосах запутались прошлогодние жухлые листья. Мужчина упрямо шел к своей цели, временами пытаясь отыскать в водяной пыли и слякоти хотя бы намек на старую тропку, но каждый раз терпя неудачу. Заблудиться в лесу, не имея под ногами твердой – или вообще какой-нибудь – тропы, было легче легкого, но мужчина прекрасно помнил дорогу, даром что не приходил сюда вот уже двадцать лет. Наконец, между густым кустарником и плотнорастущими деревьями показался серый просвет. Мужчина остановился, рукой, на которой в неверном тусклом свете дождливого дня блеснул перстень с черным агатом, провел по достававшим до лопаток волосам, убрав их с лица, и осмотрелся. Мало что здесь изменилось – тот же мрачный лес вокруг той же поляны, обнимаемой корнями того же древнего дуба. Только вот дуб будто стал меньше ростом – или склонился под тяжестью лет, как согбенный старик, чья кожа испещрена морщинами, что древнее самого этого леса. Мужчина перешагнул узловатый корень и вышел под открытое небо, подставив лицо ласковым прикосновениям прохладного дождя. Медленными шагами приблизился к центру поляны, где над землей на пару футов возвышался одинокий заросший мхом и травой камень. Мужчина присел рядом с камнем на корточки и осторожно очистил его от зарослей, открыв полустертую надпись. Теплая улыбка тронула губы, и четче обозначились старый шрам на верхней губе и сеточка морщин в уголках ярко-синих глаз. – Здравствуй, душа моя, – негромко, слегка с хрипотцой произнес мужчина. – Давно не виделись. Достав из внутреннего кармана плаща волшебную палочку, мужчина сотворил из воздуха небольшую стеклянную баночку и поселил внутри пляшущий огонек, поставил банку в траву возле камня. – Прости, что так долго не приходил. Мне уже тридцать шесть, но даже спустя двадцать лет я скучаю по тебе. Голос еле пробивался сквозь перекличку дождя и благодарной зелени. – Много произошло с тех пор. Волан-де-Морт восстал и пал. Погиб Дамблдор. И мой отец. Хогвартс изменился, хотя Хагрид все еще здесь, – мужчина задумчиво потер подбородок, покрытый двухдневной щетиной, с которого на грудь падали крупные капли. – Я не стал мракоборцем. Отец настоял, чтобы я шел под крыло Барти Крауча, ну, знаешь, в Департамент международного магического сотрудничества, а после той ночи… Я не нашел в себе сил на спор с ним. Честно говоря, у меня вообще ни на что не был сил. В тот год я помогал с организацией Чемпионата мира по квиддичу и Турнира Трех Волшебников, представляешь? Помню, как ты с горящими глазами рассказывал мне об этом турнире. Говорил, что, если бы его еще проводили, я вполне мог бы стать его участником и победить. Тогда я даже подумать не мог, что когда-либо увижу турнир, не то что буду участвовать в организации. Впрочем, я понял, насколько это потрясающе, уже спустя много лет, а в тот год турнир меня интересовал мало. Да и Чемпионат я почти не помню. Мужчина замолчал и долго смотрел на камень, по которому юркими ручейками стекала вода, создавая расщелинки в породе и тропинки в мхе, словно рисуя замысловатую карту. – После турнира началась новая магическая война. Она унесла многих наших с тобой знакомых. Помнишь Дженни? Она погибла одной из первых. Хотя формально она и ее семья до сих пор считаются пропавшими без вести, но ведь все мы знаем, какие методы ведения войны у Темного лорда. Эмбер тоже погибла. И многие мои друзья из Слизерина – хотя эти, как ты понимаешь, были не на той стороне. Я сам чуть не погиб в Битве за Хогвартс, завершившей войну. Меня тогда выручили Люк и Себастьян, представь себе, – мужчина невесело рассмеялся и тряхнул мокрыми волосами, так что во все стороны веером рассыпалась водяная пыль. – Казалось бы, идиоты и самовлюбленные ублюдки, а вытащили из беды – и кого? – меня! Но должок я им уже вернул. Дамблдор погиб за год до этого, но я о том узнал гораздо позже, потому что был в бегах, как и многие. Не помню, сколько месяцев ютился в чьей-то заброшенной хибаре на краю какого-то фьорда, поддерживал связь только с близнецами Уизли. С ними и прибыл на битву. Одного из них там убили. Мужчина опустил взгляд и только сейчас заметил, что уже несколько минут сжимает кулаки, отчего на ладонях отпечатались следы ногтей, и сделал глубокий вдох. – Столько лет прошло, но ничего не забывается. Мелькает в памяти и ночных кошмарах, как лента кинофильма. Ты бы удивился, наверное, услышав от меня это слово. Мужчина зачесал влажные волосы назад и достал из внутреннего кармана плаща помятую и слегка промокшую пачку сигарет. Не спеша закурил, пряча сигарету от капель ладонью, и, прикрыв глаза, выдохнул дым, тут же жадно съеденный дождем. – Знаешь, я женился. Одиннадцать лет назад. Ее зовут Аглая, и думаю, она бы тебе понравилась, – мужчина усмехнулся и подмигнул немому камню. – Великолепная женщина, – несколько молчаливых затяжек. Потом мужчина вновь залез во внутренний карман плаща и достал оттуда две фотографии. Одна выглядела совсем старой, с истрепанными уголками, ее явно много раз складывали вчетверо, так что сгибы было уже не распрямить, но кто-то заботливо подклеил их для надежности волшебным скотчем. Вторая фотография была гораздо новее. Мужчина показал ее камню – на снимке запечатлены три человека: сам мужчина, одетый в безупречную легкую мантию темно-вишневого цвета, обнимал за плечи высокую женщину в летящем голубом платье, с волнистыми темными волосами, забранными в простой и как будто небрежный пучок, и миловидным лицом с ямочками на щеках; левая рука женщины и правая – мужчины лежали на плечах мальчишки лет шести, улыбавшегося до ушей, с непослушными вихрами светлых волос и с почти зажившей ссадиной на коленке, выглядывавшей из-под шорт. У мальчика были материны ямочки на щеках, отцовский нос и темно-зеленые глаза. – У нас есть сын. Тут ему только исполнилось шесть, но он приедет сюда в первый раз уже через полтора месяца. Он очень горд и волнуется, уже заставил нас с женой купить ему все для школы и теперь только и делает, что подпаливает шторы неумелым колдовством и штудирует учебники. Совсем как ты когда-то, да? Мужчина убрал семейное фото обратно в карман и с помощью волшебной палочки превратил сигаретный окурок в легкий пепел, который тут же унесло порывом сырого ветра. Посидел молча еще несколько минут, разглядывая вторую фотографию и нежно поглаживая большим пальцем лицо запечатленного на ней высокого темноволосого зеленоглазого юноши, который смотрел куда-то вбок и чуть вниз и улыбался, а рядом с ним, спина к спине, стоял сам мужчина, только на двадцать лет моложе, запрокинув голову юноше на плечо, широко улыбаясь и скрестив руки на груди. Фотография была обычной и юноши на ней не двигались, навсегда застыв в том мимолетном мгновении. Осторожно спрятав снимок, мужчина вдруг подался вперед, опустившись на колени в размокшую землю, и прижался к прохладному влажному камню лбом. – Сегодня 17 июля. Так что… с днем рождения, – прошептал мужчина, зажмурившись. Дождь стал слабеть, и теперь были заметны отсветы слез на небритых щеках. Мужчина приоткрыл глаза и негромко сказал: – Его зовут Ноа, душа моя. Моего сына. Ноа Гриффинспайр. Губы Киарана растянулись в дрожащей улыбке, полной нежности и тоски. В следующую минуту он уже быстро шагал прочь, сунув руки глубоко в карманы плаща и улыбаясь сквозь слезы. Ему в спину светил ласковый луч послегрозового закатного солнца, последний в тот день. Волосы Киарана, ставшие седыми в ту страшную ночь двадцать лет назад, мягко серебрились в этом свете. На мшистом камне посреди заросшей поляны трепетный огонек в банке высветил в надвигающемся сумраке почти стершуюся надпись:

Ноа Торн, моя душа 17 июля 1976 года – 6 июня 1994 года