When the barren almond bears

Луна всегда знала, что в школе над ней станут смеяться другие дети. В Хогвартсе, к ее удивлению, это началось не сразу — по крайней мере, в поезде на нее никто не обратил внимания. Правда, в Лондоне перед отъездом взрослые волшебники странно косились на провожавшего ее отца, но к этому Луна давно привыкла, как и к вечным сплетням о своем семействе. Папа — седой, растрепанный, очень бледный после бессонной ночи — прижимал ее к себе, украдкой смахивая слезы, и цепочки с амулетами, пришитые к его потрепанной бархатной мантии, нежно позвякивали при каждом вздохе. — Душа моя, — все повторял он, — прошу, не делай опасных вещей, будь благоразумна, — и тут машинист дал гудок, состав заволокло паром, Луна, порвав колготки, вскочила на подножку вагона, а папа остался на платформе — потерянный и совсем одинокий. Глядя в окно на проплывающие силуэты чужих родителей, Луна гадала, удастся ли ей сдержать свое обещание. Взять вот, к примеру, маму — она тоже не раз обещала им с папой не совершать безрассудств, и все-таки ничего у нее не вышло. Церемония распределения прошла гладко, а новые одноклассницы и соседки по спальне под вечер так устали от впечатлений, что не стали рассматривать вещи Луны, сами по себе способные стать поводом для насмешек, — поношенную одежду, серьги из пробок и многочисленные обереги, которые мистер Лавгуд старательно заготавливал для дочери все свободное от издательской работы время. Повесив над постелью проволочную загогулину, задуманную в качестве усовершенствованной модели ловца снов и больше всего похожую на снасть для рыбной ловли, Луна мысленно послала привет домой и улеглась спать. Завтрак и первый урок трансфигурации тоже не принесли неприятностей, ну а затем на зельеварении случилось то, что неминуемо должно было случиться, иначе Луна не была бы Луной, а мистер Лавгуд не молил бы ее об осторожности. Ученики двух факультетов расселись по лавкам в длинном полутемном помещении, сдвинув на середины столов котлы и отложив учебники. Преподаватель, худой, нездоровый на вид человек средних лет с длинным крючковатым носом и черными, давно не мытыми волосами, прохаживался по классу взад-вперед, отбрасывая на закопченные стены длинную тень. Он сутулился и говорил очень тихо, словно бы сам с собой, но в классе стояла гробовая тишина: те из учеников, кто успел разглядеть, как недобро сверкают из-под сросшихся бровей его темные глаза, следили за преподавателем с напряженным вниманием и, завидев поблизости движущуюся тень, пихали локтями рассеянных соседей. — Предмет, к изучению которого вы приступите в ближайший час, требует точного соблюдения техники безопасности, — сказал длинноносый профессор и вдруг указал рукой прямо на Луну: — Скажите, мисс Лавгуд, как ученице вашего возраста, еще не изучившей соответствующих заклинаний, следует разжигать пламя под котлом? — Я думаю, профессор, перед тем, как начать работу, нам следует спросить об этом у вас, — наугад пробормотала Луна. — Пять баллов Когтеврану, — с недовольством объявил преподаватель, и тут с Луной произошла одна из тех вещей, которые папа объяснял деятельностью мозгошмыгов, а тетушка, придерживавшаяся современных взглядов, называла припадками и, думая, что Луна не слышит, предлагала показать ее магловскому доктору: темный класс наполнился летним солнцем, на столах расцвели небывалые цветы, где-то вдали появились древние каменные постройки на уступах горных склонов, а резкие черты лица профессора, жесткие брови, наползавшие одна на другую, и длинный горбатый нос выдали его подлинное происхождение. — Мне кажется, сэр, в одной из прошлых жизней вы жили в Кастилии, — сама того не желая, громко сказала Луна, и класс, охваченный секундным недоумением, задрожал от смеха. Веселье, впрочем, длилось недолго: профессор, побелев от ярости, взмахнул палочкой, будто шпагой, и с потолка на класс упала тишина. — Предположения о прошлых жизнях, мисс Лавгуд, вы будете строить в следующем году на уроках профессора Трелони — если, разумеется, вас раньше не отчислят за неуспеваемость и дурное поведение. Кроме того, я смею надеяться, что ни одна из моих жизней, будь то прошлая, настоящая или будущая, не станет предметом обсуждения ни там, ни здесь, ни где-либо еще. А теперь возьмите перья и запишите все, что я вам скажу. — Полоумная, — шепнул кто-то у Луны за спиной. Солнечный свет померк, цветы исчезли, остаток урока прошел в гробовом молчании. Полоумная — так с тех пор и повелось. Перед обедом Луна споткнулась посреди зала, затем ее нога у всех на виду провалилась внутрь исчезающей ступеньки на лестнице, а на уроке заклинаний, когда ее однокурсники не сумели сладить с полосками бумаги, Луна случайным взмахом палочки отправила в полет стол профессора Флитвика и, стыдясь содеянного, выбежала из класса. Утром следующего дня второгодки подняли ее на смех, застав за распаковыванием папиной посылки, в которой лежали заговоренный клубок ниток, семена рыхлика возбеглого и магловский пульт от телевизора. Конечно, о том, чтобы завести друзей, после всего этого не шло и речи. В замке Луна чувствовала себя бездомной. Стоило ей примоститься у огня в гостиной, как прибегали мальчишки и начинали терзать ее расспросами о морщерогих кизляках и прочих невиданных зверях, о которых папа писал в своем журнале. Девчонки не отставали, на все лады обсуждая одежду, которую Луна, не боясь насмешек, носила по выходным. Им невдомек было, что это папа заклинаниями подгонял под ее размер мамины платья и латал палочкой, как умел, старые свитера, — а умел он плохо. Хуже, пожалуй, он только готовил. Дожидаясь, пока соседки угомонятся и лягут спать, Луна привыкла в одиночестве разгуливать по замку. Бродя по лестницам и неприметным закоулкам, она выдумывала события из той своей жизни, которую вела в письмах для папы, — там у нее было полным-полно подруг, любимое кресло у камина, развлечения, игры и беседы. Она не хотела и не могла расстраивать папу. В конце концов, он-то был здесь счастлив. Пусть думает, что и ей не хуже. Однажды Луна просидела в библиотеке до самого закрытия, и мадам Пинс выставила ее за дверь. До отбоя оставалось еще много времени, ну а Луне, как обычно, некуда было податься. За окном лил дождь. Когда шаги мадам Пинс стихли в дальнем коридоре, Луна вернулась к библиотеке и, в задумчивости облокотившись на мраморную балюстраду галереи, принялась разглядывать старинный витраж, украшавший стену над лестничным пролетом. У витража был секрет, она поняла это сразу: в цветочном орнаменте скрывались тонкие, странного начертания символы, и Луна подумала, что хорошо было бы их прочесть, но тут воздух рядом сделался сырым, и на плечо девочки опустилась холодная бесплотная рука. — Добрый вечер, сэр Николас, — произнесла Луна, не поворачивая головы. Она умела отличать местных призраков друг от друга не глядя, и некоторым из них это очень льстило. — Здравствуйте, юная леди. А знаете ли вы, что означают эти письмена? — Нет, — ответила Луна и тут же поправилась: — Но узнаю, если постою здесь еще немного. Я почти угадала первую букву. Сэр Николас пролыл мимо Луны и завис между ней и витражом. В его прозрачном туловище засияли цветные стекла. — И я нет, — сказал он печально, — хотя провел здесь не один день. Может быть, Кровавый Барон знает, но не припомню, чтобы он что-то кому-то поведал за просто так. А мне было бы любопытно. Понимаете, жизнь призрака очень однообразна, и новые, так сказать, факты могут немного ее скрасить. Луна серьезно кивнула. — Я обязательно расскажу вам, если мне удастся его прочесть. Призрак учтиво поклонился и растаял в воздухе. На витраже было начертано красивое и очень туманное по смыслу четверостишие о чистой душе и о цветении сухого миндального дерева. Папе понравилось бы. Но ни сэру Николасу, ни кому-либо еще Луна об этом так и не рассказала — в тот день, когда ей удалось расшифровать последнюю строчку, в одном из коридоров замка нашли окаменевшую кошку завхоза Филча и жуткую надпись, после чего бродить по коридорам в одиночестве стало гораздо труднее.