When the barren almond bears

К зиме положение в замке стало совсем тревожным. Территорию школы занесло снегом, в окна бился снежный ветер, завхоз Филч, и раньше не отличавшийся добродушием, после происшествия с кошкой совсем осатанел и в перемену заглядывал во все подряд кабинеты, грозя ученикам карцером и розгами за пролитые на парту чернила. Преподаватели и старосты не спускали с младшекурсников глаз. Опоздание к завтраку отныне каралось вычетом баллов, а расходиться по гостиным и спальням положено было строем. По школе носились слухи о том, что за нападениями на учеников стоит знаменитый Гарри Поттер. Слухи Луну, хорошо осведомленную об их разрушительном влиянии на человеческую жизнь, совершенно не занимали, а сам Гарри, которого она встречала в большом зале и на поле для квиддича, оказался щуплым растрепанным пареньком, совершенно безобидным на вид, но при этом однажды он так лихо осадил приставучего слизеринца Малфоя, что Луна от восхищения пронесла ложку мимо рта, выплеснув суп себе на колени. Но и Гарри с друзьями не особенно ее интересовал, хоть ей и нравилось издали наблюдать за неразлучной троицей. Луна не завидовала чужой дружбе, она просто знала, что с ней, полоумной дочерью Лавгудов, такого никогда не случится. Больше всего ее влекли одинокие прогулки по замку, которых ее так несправедливо лишили. Весть о нападениях на учеников распространилась за пределы школы, и папа опубликовал в «Придире» огромную статью, где объяснял происходящее подземными толчками небывалой силы. Некоторые студенты выписывали «Придиру» просто так, для смеха; из-за ужесточения школьного распорядка и плохой погоды чтение журнала вслух осталось чуть ли не единственным вечерним развлечением, и потому часы, которые учащимся предписывалось проводить в гостиной своего факультета, стали для Луны невыносимы. В конце концов девочка научилась выскальзывать из факультетской башни вслед за дежурным преподавателем, приходившим проверить, все ли на месте. Как ей это удавалось, она и сама толком не понимала — наверное, усталые профессора были слишком погружены в размышления о постигших школу несчастьях и потому не замечали ничего вокруг. Назад она попадала по-разному: несколько раз ее приводила в спальню староста Пенелопа Кристал, славная девушка с длинной светлой косой, не задававшая лишних вопросов, а однажды она попалась профессору Макгонагалл и так убедительно рассказала ей о том, как заблудилась в коридорах, выискивая упомянутый в книге по истории школы гобелен, что строгая преподавательница трансфигурации лично проводила ее до гостиной и даже угостила имбирным пряником — правда, вместо того, чтобы сгрызть пряник сразу, Луне сначала пришлось выслушать долгую и очень серьезную нотацию. И вот теперь ей не повезло: когда Луна, любуясь черным небом в стрельчатых окнах, шла по коридору на втором этаже северного крыла, из-за статуи выскользнула зловещая черная тень и, перегородив девочке путь, обратилась к ней с вопросом. — Вы знаете, мисс Лавгуд, который час? Луна узнала голос профессора зельеварения — чуть громче шепота, он эхом разносился по коридору и, конечно, не обещал запоздалым бродягам ничего хорошего. — Да, сэр. Без четверти одиннадцать. — В это время вы должны быть в спальне, а я почему-то встречаю вас здесь — и это, кажется, вас ни капли не огорчает. Потрудитесь объяснить, в чем дело. Немедленно. И не вздумайте лгать — я все равно узнаю правду. Ну что ж, если он так хочет услышать правду — пожалуйста. Луна выпрямилась и, борясь с дрожью, смело взглянула на профессора снизу вверх. — Дело в том, профессор, что мой папа после смерти мамы стал немного не в себе. Это, конечно, никакой не секрет, но я не думала, что здесь все тоже об этом знают. Мои однокурсники — они над ним смеются. Надо мной тоже, но это не страшно, а когда над ним, я не могу… — и, закончив, Луна присела на каменный подоконник. В коридоре повисло молчание. Кажется, сердитый профессор все-таки понял кое-что и о Луне, и о том, как сложились — вернее, не сложились — ее отношения с однокурсниками, поскольку черты его лица на мгновение смягчились, а между широких испанских бровей на лбу появилась задумчивая складка, однако тон его, когда он заговорил, звучал с той же холодной иронией, что и в классе. — Достаточно, мисс Лавгуд. Мне все ясно, и я приму меры. А теперь ступайте в спальню. Я провожу вас, и только попробуйте отстать, — и он сорвался с места шагом столь широким и торопливым, что Луне пришлось чуть ли не бежать следом. Временами ей казалось, будто они с профессором проникают сквозь стены. Угрюмый конвоир вел девочку в башню Когтеврана длинным путем по узким неосвещенным проходам, о которых, пожалуй, не знали даже рыжие близнецы Уизли, излазившие весь Хогвартс вдоль и поперек. — Профессор, почему мы не идем так, как обычно? — спросила, не удержавшись, Луна и остановилась, делая вид, будто ей нужно завязать шнурки. Она совсем запыхалась. — Потому что, мисс Лавгуд, я не желал бы вам встретить то, что может поджидать вас на проторенной дорожке. — Но вы же со мной, а с вами я не боюсь. — И совершенно зря, — отозвался профессор сварливо, но в голосе его Луне почудилась едва различимая нотка дружелюбия. Когда в коридоре запахло канализацией и блеснувший в свете факелов ручеек за углом обернулся огромной лужей, профессор, не говоря ни слова, с легкостью подхватил девочку под мышки, перенес на другую сторону коридора, бережно поставил на чистый пол у самого входа в когтевранскую башню — и вдруг напустился на нее с руганью. — Вы что стоите статуей, будто василиска встретили? Мне плевать, простудитесь вы или нет, а вот мистер Филч, заметь он здесь ваши грязные следы, замучил бы старшекурсников своими идиотскими дознаниями, а им, представьте себе, еще экзамены сдавать, в том числе и по моему предмету, — произнося эту гневную тираду, он смотрел, как Луна поднимается по лестнице, и все еще стоял внизу, когда она, ответив на положенный вопрос у двери, скрылась за порогом гостиной. От нестираной мантии профессора пахло потом, так же, как от папы, а еще гарью, воском, древесным соком и магловскими сигаретами — последнее Луна сочла настолько неожиданным и нелепым, что, лежа в постели под проволочной снастью для ловли снов, тихо рассмеялась. Интересно, в какую вещь он превратил бы того, кто застал бы его курящим — а может, сразу проклял бы несчастного насмерть? С того самого вечера Луна принялась украдкой наблюдать за вредным профессором — конечно, не потому, что мечтала застукать его посреди школы с сигаретой, а просто из любопытства — и выяснила немало интересного. Профессор был довольно молод, просто выглядел старше своих лет; некрасивый от природы, он, в отличие от знаменитого Златоуста Локонса, по-видимому, считал ниже своего достоинства использовать магию для исправления внешних недостатков и, казалось, подчеркнуто пренебрегал гигиеной, но Луна не находила в этом ничего странного: папа после смерти мамы одно время почти не мылся, да и сейчас его порой трудно было заставить расчесать волосы или переменить одежду. Иногда она думала о том, не кроется ли в странном сходстве привычек двух ужасно не похожих друг на друга людей одна и та же причина — быть может, профессора постигла утрата, оправиться от которой он так и не смог, и теперь он, подобно персонажу старого романа, не стриг волосы и носил траур. Но правда это или нет, проверить было невозможно, зато Луна поняла, что у нее самой есть нечто общее с этим загадочным человеком: профессор зельеварения тоже с трудом выносил общие трапезы в большом зале. Он держался зажато, сутулился сильнее обычного, почти ничего не ел и, похоже, вжимался в жесткое кресло с высокой спинкой, когда к нему обращались коллеги, а те, в свою очередь, относились к нему с хорошо скрываемой неприязнью. Одна только профессор Стебль, вечно перемазанная землей глава Пуффендуя, смотрела на зельевара без предубеждения, оттого и Луна прониклась к ней теплотой. Ей понравилось ухаживать за мандрагорами, и после уроков Луна находила себе пристанище в теплице. Дальнейшее стремительное развитие событий, которому вновь способствовали Поттер и его рыжеволосый друг, приблизило весну, пробуждение заколдованных школьников и шумное всеобщее празднество, куда Луна отправилась с большой неохотой. На пиру во время чествования Гриффиндора она робко улыбнулась угрюмому профессору и даже слегка помахала ему рукой, но тот, расстроенный, должно быть, очередным проигрышем своего факультета, совсем ничего не заметил — и вдруг, когда большинство пирующих вскочило с мест ради очередного «Ура», взглянул прямо на Луну, и, запоздало отвечая на ее улыбку, едва заметно дернул краешком рта. «Дорогой папа! Скоро я буду дома, но мне немного жаль уезжать на каникулы, — забыв обо всех своих выдуманных похождениях, выводила на кусочке пергамента Луна, пока пушистая школьная сова, ее любимица, ежедневно получавшая сладкие крошки, сидела на ее плече и ласково теребила когтями заплату. — У меня наконец-то появился друг. Правда, он об этом, кажется, и сам пока не знает».