When the barren almond bears

Мысль стать целительницей захватила Луну всерьез, и к третьему курсу она приступила с твердым намерением зарабатывать высокие оценки по всем нужным предметам. «Ежедневный пророк» на прошлой неделе сообщил, что в клинике Святого Мунго не хватает специалистов по магическим душевным болезням. Конечно, до окончания школы оставалась еще уйма времени, и глупо было думать о том, что случится через четыре года, но, быть может, у Луны получится хорошо сдать экзамены, затем окончить соответствующие курсы, и тогда… Девочка отчаянно желала помочь отцу, но до сих пор вся ее помощь заключалась в одном — при папе Луна делала вид, будто не замечает явных признаков его помешательства, пытаясь тем самым уберечь мистера Лавгуда от новых ударов и разочарований, а тот, в третий раз прощаясь с ней у вагона, трясущейся рукой протягивал дочери очередной нелепый артефакт, и в уголках его больных добрых глаз поблескивали слезы. На исходе лета Луне с папой удалось побывать на чемпионате мира по квиддичу. Приятные впечатления могли бы благотворно сказаться на душевном состоянии мистера Лавгуда, однако беспорядки, которые начались в лагере болельщиков сразу после финального матча, скорее, привели к обратному, и Луна расставалась с отцом в большой тревоге. — Я буду писать каждые два дня! — кричала она папе с площадки последнего вагона. Мистер Лавгуд махал ей рукой, пока дым от паровоза не растаял дочиста в не по-осеннему светлом небе. По вагону слизеринцев, которые хохотали над ней, изображая жестами силуэт несуразной отцовской шляпы, Луна прошла с гордо поднятой головой. — От злости, говорят, витамины пропадают, — сказала она им на прощание, и гриффиндорец Невилл Долгопупс, который чуть было не опоздал к отправлению и теперь по всему поезду искал своих однокурсников, улыбнулся ей во весь рот и показал поднятый большой палец. На традиционном пиру, приуроченном к началу учебного года, профессор Дамблдор объявил о предстоящем Турнире трех волшебников, и с неделю вся школа стояла на ушах от восторга. Луна, не разделявшая общего воодушевления массовым мероприятием такого масштаба, радовалась другому — прогулкам, прекращению припадков, пустой гостиной, аккуратно сделанному гербарию (Невилл, как оказалось, был не против составить ей компанию при сборе растений) и, конечно, урокам зельеварения, хотя об оценке «Превосходно» по этому предмету она не осмеливалась даже мечтать. В конце октября в Хогвартс прибыли иностранные гости, затем прошли весьма неоднозначные по своему итогу выборы чемпионов, и преподавателям на уроках стало еще труднее бороться за внимание студентов. Девчонки всех факультетов, от первокурсниц до взрослых барышень, толпой бегали за нелюдимым и стеснительным Крамом, а парни замирали от восхищения при виде светловолосых красавиц из Шармбатона. Луна, как всегда, готовила уроки в классе зельеварения. Украдкой бросая взгляды на склоненную над стопкой пергамента голову профессора, она с любопытством думала о том, что даже он из-за всей этой суматохи надел чистый воротничок и манжеты и, представить только, вымыл волосы. Отступление профессора от принципов было сущей мелочью в сравнении со всем тем, что готовы были предпринимать ради улучшения своего внешнего вида Лунины однокурсницы. В углах и закоулках вовсю шла подпольная торговля приворотными конфетами, магловским кремом от угрей и заговоренными гребнями, якобы способными превращать прямые волосы в кудрявые и наоборот. Что до Луны, то она быстро наловчилась избавлять однокурсниц от подростковых прыщей, и в канун святочного бала девчонки со всей школы, забыв о том, как недавно смеялись над Полоумной Лавгуд, буквально выстроились к ней в очередь. Единственным человеком, которому ее заклинание не могло свести прыщи, почему-то была она сама. — Я не расстраиваюсь — меня бы все равно никто не пригласил, — сказала она, готовясь взмахнуть палочкой над огненной головой Джинни Уизли, и предупредила: — Учти, вместе с прыщами я могу случайно убрать твои веснушки. — Так даже лучше, — со смехом ответила Джинни. Луна в сомнении опустила палочку. — Ты точно уверена? Ведь они делают тебя не похожей на других. — Конечно, уверена. У моих братьев веснушек хватит еще на десятерых. — У тебя есть братья, — проговорила Луна мечтательно. Джинни дернула плечом. — Да ты просто не знаешь, каково с ними жить… Ой, как здорово это у тебя получается, спасибо! — и, схватив зеркальце, Джинни убежала прочь. Луна осталась одна. Пойти на бал она не могла, так как ее никто не пригласил, а присутствовать на балу без пары позволялось лишь студентам четвертого курса и старше, но на всякий случай надела серьги, увитые елочной мишурой, и достала из чемодана красивые туфли с загнутыми носками и серебристое платье — старый мамин подарок, который папа при помощи увеличивающего заклинания подогнал под нынешний размер дочери. Вышло не очень — подол платья волочился по земле, а воротник сползал с худенького Луниного плеча, но, заслышав звуки оркестра, каким-то чудом доносившиеся из большого зала до самого верха башни Когтеврана, Луна выскользнула из спальни, с достоинством прошествовала через полную в изумлении уставившихся на нее младшекурсниц гостиную и прямо на лестнице начала, зажмурившись, вальсировать сама с собой; старинные ступени, в другие дни готовые на любую подлость, как будто сами ложились под ноги, оберегая девочку от падений. Кружась в пустом коридоре, Луна думала о единорогах, рождественских каникулах и рецепте имбирного печенья, но мысль ее, уступая место чувству, стремилась вниз, в подземелья, к угрюмому, по-будничному одетому в свой траурный сюртук профессору зельеварения. Интересно, получает ли он подарки на Рождество? Есть ли у него семья, любит ли его хоть кто-нибудь, не считая Луны?.. О, безусловно, Луна любила его всей душой, любила легко и радостно, ничего не требуя взамен и просто радуясь тому, что он есть и живет на свете. Впервые осознав правду, она замерла и на мгновение перестала дышать — и снова закружилась в своем странном танце. Музыка звучала все громче, Луна все быстрее ступала по каменным плитам, и сэр Николас, в молчании скользивший по коридору ей навстречу, призрачно улыбнулся и, боясь, должно быть, смахнуть с ее лица то счастливое выражение, которое так часто на его памяти освещало лица влюбленных подростков, обогнул девочку по большой дуге, чего никогда не стал бы делать, встреть он кого-нибудь другого. Полтергейт Пивз, чья очередная выдумка предполагала обстрел портретов пирожными, собрался было пройти над Луной на бреющем полете, однако некто, скрывавшийся за колонной, заблаговременно показал ему кулак с зажатой в нем палочкой черного дерева, и Пивз, испуганно сжимая украденное с преподавательского стола блюдо кремовых корзинок, стремительно умчался прочь. Посеребренный морозом лунный свет струился по коридору, обвиваясь вокруг тонкой фигурки в нелепом платье, и человек с черной палочкой, по-прежнему взятой наизготовку, долго провожал ее взглядом, а проводив, отправился спать в каморку, затерянную в самом конце подземной галереи. После бала жизнь ненадолго вернулась в свою колею — по крайней мере, для Луны. Турнир трех волшебников, задания которого были так опасны, что могли привести к увечьям и смерти, она считала пустой блажью: с тех пор, как мама погибла, оставив их с папой совсем одних, она не могла вытерпеть и мысли о риске для жизни ради развлечения. Ей жаль было привезенных издалека драконов. Переживала она и за участников. Угрюмый Виктор, чем-то немного похожий на ее профессора, скрывался в библиотеке от собственного школьного директора, а тот, заранее не готовый простить любимому ученику проигрыш, выслеживал его по всем углам и шагу не давал ступить без своих дурацких рекомендаций. Красавица Флер боялась предстоящих испытаний, хотя и не подавала виду, серьезный и положительный Седрик взвалил на себя ожидания вечно обойденного вниманием Пуффендуя, а маленький хрупкий Гарри — тот и вовсе попал в их компанию по чистому недоразумению, о чем и сам прекрасно помнил. Иногда Луне хотелось подойти к каждому из них и пожелать удачи, но совладать со смущением ей так и не удалось, а потому вместо этого в первый день Турнира она вывесила за окно четыре заговоренных на удачу репы и четырежды же скрестила пальцы, а потом, подумав, сделала это и в пятый раз — для судей, зрителей и драконов. Папа слал ей тревожные письма, умоляя дочь не приближаться к министру магии, чья голова, по мнению мистера Лавгуда, была полна самых опасных и не поддающихся выведению мозгошмыгов. Предчувствия не обманули мистера Лавгуда, хоть дело и оказалось в другом. Турнир трех волшебников закончился хуже некуда: вместо кубка, предназначенного победителю, Гарри Поттер вынес из лабиринта бедного мертвого Седрика; устроенный в школу в начале года преподаватель Защиты от темных искусств оказался подставным лицом, и притом ужасным злодеем; друзья Гарри твердили о возвращении Того-кого-нельзя-называть, и, в добавление к всему предшествующему, будто этого было мало, по школе разнесся слух о Темной метке, проступившей на руке профессора зельеварения. — Я уже видела ее, сэр, и давно — помните, у вас задрался рукав, когда вы поднимали меня с пола, — сказала ему при встрече Луна и поинтересовалась бесхитростно: — Почему вы не попросите профессора Дамблдора убрать ее? У него, наверное, могло бы получиться. Он резко выпрямился, звякнув чернильницей, и на стопку пергаментов упала большая клякса. В глазах его плескалось такое страшное черное отчаяние, какого Луна не только не видела, но и не могла вообразить. — Профессора Дамблдора… Если бы вы только знали, мисс Лавгуд, какую чушь вы иногда несете, — медленно проговорил он, и, умолкнув, уронил голову на руки. Луна, как видно, и впрямь была полоумной, потому что не рванулась в испуге к дверям, а, напротив, подошла ближе. — Папа говорит, сэр, все когда-нибудь заживает — рано или поздно. — Вы тоже так думаете, мисс Лавгуд? — глухо спросил профессор. «Нет», — вспомнив о маме, чуть было не ответила Луна и, промолчав, осторожно прикоснулась кончиками пальцев к его заклейменной руке, будто это могло помочь.