Dawn

***

Прошло уже порядком времени с того злополучного дня. Тот самый день, когда мир угас на его глазах. Сейчас уже не скажешь точно, его собственная вселенная, или же само человечество. Быть может все и сразу? В любом случае, тьма отныне не отпускает. Она ползучим, липким страхом всюду следует за ним и медленно, миллиметр за миллиметром, съедает его, топя в ощущении фантомной боли. Хотя настолько ли она призрачна? Скорее всего, кровь на рукавах клетчатой рубашки говорит об обратном, но все это не важно. Не сказать, что сейчас хоть что то имеет должный смысл. Будь то грезы о будущем, мысли о предстоящих встречах, сейчас ему даже не приходится думать и заботится об окружающих людях, потому что вокруг, совсем уж, никого теперь нет. Ему остается лишь доживать свои последние месяцы, дни, а может даже мгновения. Все неоднозначно, вопросов так много, но эти мысли и проблемы совсем не трогают его, ведь он лишь на автомате выполняет перечень повседневных действий, чтобы все как раньше, что бы все как он помнит, как он любил когда то. Ох...а как он помнит! До дрожи в коленках, до боли в сердце, до прерванного дыхания и собравшихся слез в уголках глаз. Слегка грубые, мозолистые пальцы поглаживают нежную кожу его груди, сжимают бедра, губы проходятся у самой кромки домашних штанов, а они сердце к сердцу, глаза в глаза. Самый любимый лисий прищур... Как же сильно тоска по дорогому человеку съедает его и это гораздо больнее, нежели та злосчастная тьма, поселившаяся глубоко в его лёгких. Как же, черт возьми, больно от одной лишь мысли, что когда то они были. Они ведь даже жили... А сейчас он один, существует на, когда то совсем не знакомом, краешке вселенной. Маленький дом у самого конца утеса, протекающая крыша, старый сарай с инструментами, предназначения которых он не до конца понимает и огород, который перестал приносить какой либо урожай, потому-что почва уже совсем не пригодна для подобного. Электричества не было с самого начала. Города в тот день выглядели словно угасающий огонек, или же заходящее солнце. Видимо так и выглядел закат человечества... От откидывается на спинку стула, бросая взгляд на гниющее дерево у дома и снова проваливается в воспоминания. Он вытащил его из того самого ада, укрыл за своей спиной, пронес через все трудности, принял каждый чертов удар на себя и подарил ему, столь ненавистную теперь, жизнь. Он говорил что будет рядом с ним, несмотря на множество ночей, несмотря на то, что могло бы разделить их. Но он умирал у него на руках, на этом же крыльце. Та же сама холодная, всепоглощающая темнота окружала их. Юнги задыхался, глотая и тут же сплевывая собственную кровь, дрожащими пальцами пытался стереть влагу с его лица, вымученно улыбался, что-то беззвучно шепча ему. Чимин уверен, он шептал о любви. О рассветах, о ярком, слепящем солнце и о его тёплых лучах. Обо всем, что могло бы быть у них снова и снова, обо всем что так любимо ими. Но Чимину нужен был лишь единственный свет его глаз, что мимолетно угасал и тлел, тепло одного лишь остывшего тела, рассветы рядом с ним и только. Тогда Чимин громко кричал и много плакал, но сейчас он не способен вымолвить и слова: горло дерет с каждым глотком воздуха, который он желал бы и не вдыхать вовсе... Чимин скинул плед с колен, бросая его на стул и зашел в дом. Свечей совсем не осталось, из-за чего здесь царила темнота, и даже, когда-то, столь привычный лунный свет не проникал в окна, не освещал улицу. На столе тарелка с, давно уже остывшим, ужином, к которому он так и не притронулся. Сильно потрепанная мебель и жуткий беспорядок. Чимин уже и не помнит, когда в последний раз приводил это место в надлежащий вид. Ступеньки старой лестницы неприятно скрипят под его весом, ровно так же, как и отворяемая им дверь, ведущая в спальню. Он смотрит на, в прошлом белую, простынь. Когда то давно, она хранила в себе тепло двух влюбленных тел, но если быть честным, совсем уж недолго. Чимин падает на грязную постель, а вокруг поднимается слой пыли, из-за чего глаза слезятся лишь сильнее, а жуткий кашель раздирает горло. Жгучая боль распространяется от самых лёгких и он отхаркивает кровь, свернувшимися комками, прямо на простынь, марая ее темно бордовым, почти черным, цветом. Глаза щиплет и слезы безудержно стекают по щекам, но нет, он вовсе не плачет. Чимин знает, что счастлив, знает что близок. Он ложится на спину и широко расправляет руки, смотря на затхлый потолок, покрытый паутиной и трещинами. Мало что видно в этой темноте, но это ничего. Совсем-совсем скоро он встретит свой рассвет...