🌊 🌊 🌊
– Мива-чан, – хрипит Казуе за год, восемь месяцев и, вероятно, где-то пятнадцать дней до своей смерти. – Ты же знаешь, что престижный диплом не способен сделать с семьёй то, чего ты от него хочешь, верно? – И что же мой диплом не способен сделать с семьёй? – Изменить их. Мива хмурит брови, затем хмурится ещё сильнее. Он говорит не так, будто ему есть чему её научить, как «Оджи-сан», и не так, будто ему есть чем поделиться, как «Казуе-сан», но иногда его слова всё равно звучат так, будто она должна была догадаться. У Казуе всё звучит так просто. Затем в уголках его глаз появляются морщинки. – Значит, это «нет». – Казуе-сан, – кривится Мива.🌊 🌊 🌊
Где-то в Мияги, также в этот промежуток времени, Танаки встречаются на обеденном перерыве в кафе, расположенном на одинаковом расстоянии от их мест работы. К ним присоединяется друг. – Ну, я хочу сказать, не может быть, чтобы Кагеяме действительно пришлось уйти из спорта, а? – к подбородку Рюноске, который говорит это, прилипли рисовые зерна. Киёко, скрытая за кадром до тех пор, пока она сидит, откинувшись на спинку стула, делает движение, словно собирается вытереть своё лицо; Рю повторяет за ней, пока до него не доходит, что именно она имеет в виду, и что ему понадобится салфетка. Нишиноя издает шипящий звук, усиливающийся помехами в динамике его телефона. – Тшш, не смей так говорить! – в Анкоридже в это время года прекрасно и свежо, не говоря уже о разнице в шесть часов с Сендаем, так что Нишиноя фактически ужинает — тушёной говядиной — и ему не нужно возвращаться к работе через сорок пять минут. – Кувабара-кувабара, теперь постучи по дереву! – Он был в отключке, Ноя! Типа, замертво рухнул на пол! – Киёко зорко следит за малейшими признаками недовольства со стороны других посетителей кафе, пока Рю триджы с силой стучит по их столу, который почти наверняка сделан из пластика, выкрашенного под дерево. – Я не пытаюсь его сглазить, просто говорю! Я не могу представить себе мир, в котором эта птичья башка не играла бы в волейбол, понимаешь? – Да знаю я! Кто бы мог подумать, что этот день наступит, ещё и так скоро? Киёко достаточно всего лишь прицокнуть языком, чтобы Рю понял, что ей есть что сказать по этому вопросу. Он и Ноя, Анкоридж, в рамке телефона, прислонённого к стоящей на столе подставке для салфеток, терпеливо ждут, пока Киёко решит, как лучше объяснить, что она тоже сделала большой прыжок только лишь с тем, чтобы споткнуться и упасть через несколько барьеров. Она знает, каково это, вот что она пытается сказать. – Но всё когда-нибудь заканчивается, разве нет? – начинает она. Примерно в это же время в сети набирает обороты видео с YouTube, не с воскресной игры, но со вторничной пресс-конференции, на которой молодая перспективная журналистка, Ватанабэ Эйко (23 года), совершила непростительную ошибку, спросив Мию Атсуму (27 лет), действительно ли он, цитата, «с нетерпением ждёт, когда сможет занять позицию нового стартового связующего Национальной сборной в обозримом будущем». Где-то среди щёлкающих вспышек камер и привычной сутолоки, которая происходит, когда в конференц-зал набивается целая толпа репортеров с надеждой на лучшее, Атсуму сощуривается. На экране это выглядит как лицо, которое мог бы сделать кто-то, если бы в то время, как он смотрел на очень яркий свет, пылинка попала ему в глаз. – Вы хотите знать, радуюсь ли я? – медленно спрашивает он. Чтобы уточнить вопрос, возможно, думает Ватанабэ-сан. Она с жаром кивает, и передний край её короткой стрижки застревает в уголке её рта, когда она тянется вперёд, чтобы поднести диктофон как можно ближе к сцене. – Чёрта с два, – произносит Атсуму, как гром среди ясного неба, в свой микрофон, и в целой комнате на мгновение воцаряется гробовая тишина. Ватанабэ-сан моргает, вынимая прядь из своего приоткрытого рта. – Во-первых, и я устал от необходимости объяснять это каждые четыре года новичкам, которые не удосуживаются самостоятельно навести справки: в Национальной сборной нет основного связующего. Есть команда А и команда B, и нахождение в команде В не означает ничего другого, кроме как то, что ты играешь вторую половину матчей, которые не играет команда А. Вот и всё. – Лицо Атсуму становится красным и продолжает краснеть ещё больше, сливаясь в единое целое в месте, где заканчивается его алая куртка Национальной сборной и начинается шея. – Я не какой-то второсортный игрок, и даже если бы я им был, никто не мечтает играть за Национальную сборную только потому, что другой парень уделал свои мозги всмятку, как яйца на завтрак, ясно? – Мия-сэнсю— запинается Эйко. – Во-вторых, вы видели, как Тобио-кун упал? – на этом вопросе Эйко захлопывает рот — замена тому, что вышло бы крайне смущённым и кротким «нет». – Вы были там? Вы видели видео? – Атсуму отводит взгляд от Эйко, чтобы обвести им несколько десятков других людей, находящихся в комнате. Если он и замечает отвисшую челюсть Яку, или каплю пота, скатившуюся по виску Арана, он решает не останавливаться ради их блага. – Мы же все видели видео? Он ударился головой об чёртов пол, а потом не поднялся, и вы спрашиваете у меня, думал ли я о том, как заменю его в следующем сезоне? Поверьте мне, я не думал ни о каких Олимпийских играх, когда он упал — я думал о том, что это мог быть я. Легко. Вы смотрите на игроков, которые гоняются за мячом, чтобы игра продолжалась, каждый раз, каждую игру, а потом оказывается, что это был неверный шаг? Несколько неверных шагов, и всё кончено? Всё это? Всё, ради чего они работали годами, ррраз, исчезло. Все остальные ребята в команде думали о том же, не позволяйте им запудрить вам мозги. Мы все делаем вид, что с ним всё будет в порядке, потому что сами хотим быть в порядке. Но если бы я был на этом самом месте прямо сейчас, и выслушивал чью-то болтовню с намёком на завершение карьеры из-за чего-то, с чем прекрасно справлялся тысячу раз до этого, я не знаю, что бы я делал. Камеры возобновляют свою серию щелчков и вспышек, на этот раз с удвоенной скоростью, словно происходящее является гонкой, а пугающее упоминание «завершения» — выстрелом; новые и новые выкрики оживившихся и заинтересованных репортёров заполняют сцену, эхом отскакивая от потолка. – Не смочь больше играть в волейбол? Ни за что. Я не знаю, что бы я делал. – последний кадр показывает плотно сжатый в жёсткую линию рот Атсуму, его нахмуренные брови, когда он качает головой; до конца видео остаются считанные секунды. – Я понятия не имею, что бы я делал.🌊 🌊 🌊
После того, как стадии беспричинно хорошего настроения и полушутливых историй оказываются пройдены (текущее беспокойство Хинаты? Кажется, у его сестры есть бойфренд, о котором она ему не рассказывает), выясняется, что Хината на самом деле довольно закрытый человек. Его взгляд прикован к городской панораме, и он делится своими мыслями только тогда, когда Мива побуждает его к этому, что в целом может считаться манипуляциями под неимоверно большим давлением, но они оба знают, где она оттачивала этот конкретный навык, а именно — за пределами парикмахерского салона. – Я думал, что усвоил это, в том числе на собственном горьком опыте, что ты не можешь играть, если не находишься в нужном состоянии, но тем, что помогло мне с этим справиться, было. Эм, – он останавливается, – наверное, понимание того, что я смогу попробовать снова и снова? Пусть тот матч закончился для меня, но я бы смог продолжать играть, неважно как, неважно где, если бы был готов. – И ты перепробовал всё, чтобы оставаться готовым? – кивая, Хината закашливается слюной, неизбежно вызывая в воображении намного больше иллюстраций «всего», чем Мива могла бы когда-либо пожелать услышать. – Да. Всё и даже больше, чтобы найти то, что сработает для меня. И легко забыть, что такое отборочные турниры, когда большинство твоих матчей прописано в контракте в самом начале сезона, понимаете? – говорит он, снова отпив из своей бутылки. – Может, это должно было быть более очевидным, что игры такого уровня, сама возможность играть должны были в какой-то момент прийти к концу. Но знаете что? Я никогда этого не чувствовал. Мне и правда казалось, что мы всегда будем продолжать ещё больше и больше играть в волейбол. Очередной глоток; пузырьки газа легко ударяются о стенки горла Мивы, когда она слышит нечто вроде затаённой мысли: – Я бы пошёл на что угодно, чтобы это продолжалось.🌊 🌊 🌊
Перенесёмся на два года вперёд; Миве было, скажем, двадцать один или около того, когда в одной особенно неприятной ссоре с Мамору-саном, который стал равным ей теперь, когда она начала сама оплачивать свои счета, Миве было сказано, что она ведёт себя как Казуе. Справедливости ради, именно Казуе был тем, кто сказал ей, что, если она хочет заниматься в своей жизни чем-то ещё, кроме как корпеть над цифрами, то, возможно, ей следует заняться поисками этого чего-то вместо того, чтобы оставаться в университете и корпеть над цифрами; спор разгорелся в первую очередь из-за её решения бросить университет и тяжести целого мира, нависшей над её дипломом по статистике. Но Казуе умер всего несколько месяцев назад, рана всё ещё была свежа, и то, с какой злобой её отец произнёс его имя, ранило её почти так же сильно, как и? Сбило её с толку. Она не поняла. Все её резкие остроумные реплики иссякли в тот момент, и, уже гораздо тише, она спросила, что он имел в виду? Казуе знал все. Он никогда не повышал голос, никогда не топал с таким упрямством, как она прямо сейчас. Её отец ответил, сперва пренебрежительно, что она не поймёт, а затем, после непродолжительных уговоров, что Казуе немного смягчился к тому времени, как она его узнала, благодаря его возрасту, или же, может быть, его бегу. И она не могла понять этого ещё какое-то время, но в конечном счёте её отец не лгал — более чем достаточно лет назад Кагеяма Хироко умерла в довольно молодом возрасте пятидесяти четырёх лет, после чего Кагеяма Казуе, который не очень-то славился своей невозмутимостью, добротой или мягкостью, собрался и отправился в путешествие, продолжившееся бóльшую часть следующих полутора лет. Вокруг света один раз, и затем ещё; паломничество, задокументированное в открытках, которые её мать вешала на холодильник в те редкие моменты, когда находилась дома, только лишь с тем, чтобы вернуться в спальню в северо-западной части дома его старшего сына. Никому не нужно было объяснять Миве, каково это — быть кем-то до и кем-то после, и, цитируя её отца, Казуе «смягчился» после потери жены. «Стал гораздо терпимее с возрастом», сказал он.🌊 🌊 🌊
(Очевидно, Мива никогда не поднимала этот разговор с Тобио, который едва ли справился бы с ним в то время, когда у него были свои заботы среднешкольной поры. Никому не нужно было объяснять Миве, что они противоположности: если она помнит, как проводила достаточно времени с родителями, чтобы возмущаться их отсутствию, Тобио, скорее всего, этого не помнит. Если она понятия не имеет, что хочет получить от этой жизни, Тобио точно знает, что хочет получить от этой жизни. Если она навещает алтарь Казуе каждые несколько месяцев, Тобио не навещает его вообще, и, честно говоря, не обязан, не тогда, когда он приходил в больничную палату Казуе в два, в три, в четыре раза чаще.)🌊 🌊 🌊
– Ойкава, ты зря тратишь моё время. – Не то что бы у Хаджиме есть дела поважнее во время этого антракта, этого десятиминутного возвращения на работу после обеденного перерыва. – Если тебе настолько не терпится узнать, как у него дела, почему ты просто не спросишь об этом Хинату? – Я пытался! Он отнекивался по телефону, а теперь играет в молчанку в переписке, – Ойкава дуется, и Иваизуми уверен в том, что тот надувает губы. – Для того, кого обычно невозможно заткнуть, он говорит на удивление не так много— – Ммхм. Интересно, на кого же это похоже— – Эй— – Я не собираюсь быть уволенным только потому, что ты хочешь узнать про состояние Кагеямы, – заявляет Хаджиме, зажимая телефон между подбородком и плечом и, следовательно, высвобождая руки, чтобы извлечь своё рабочее удостоверение со дна рюкзака. – Или пойти под суд, – добавляет он; он спустился либо прямо перед обеденным часом пик, либо сразу же после — всего несколько пассажиров рассредоточились по разным сиденьям в вагоне поезда. Странно. – Почему это звучит так, будто ты бы не рассказал мне про состояние Кагеямы, даже если бы тебя за это не уволили? – Потому что это тоже правда. – Ну же, Ива-чан, дай мне хоть за что-нибудь зацепиться! Я гуглю эту хрень уже несколько часов! – ментальная арифметика произведена, и Хаджиме достаточно уверен в своей работе; в Ванкувере уже около девяти вечера, Ойкаве почти пора ложиться в постель. – В Japan Times пишут, что это сотрясение может вывести его из строя насовсем. Хаджиме наконец находит тонкий кусочек пластика под своим ноутбуком и несколькими квитанциями, вертит его в руках, раздумывает о том, чтобы вернуться в свой офис в Аджиномото и выключить свет, когда закроет за собой дверь. У них уже был этот разговор, тот, в котором Хаджиме прежде всего раздавлен случившимся и винит себя в том, что вся область спортивной медицины не способна вовремя диагностировать и лечить лёгкие сотрясения мозга. – Japan Times ничего не знают. Никто ничего не знает прямо сейчас, потому что ещё слишком рано о чём-либо говорить. Такова специфика сотрясений. – Ну, так и когда мы сможем узнать? В защиту Ойкавы, у Хаджиме был ещё один подобный, более конкретный разговор в его собственном кабинете, всего лишь несколько дней назад, содержанием которого, впрочем, он не может поделиться ни на йоту. – Федерация — старая школа, как и врачи. Они могли бы рассказать общественности, но в противном случае восстановление Кагеямы основывается на принципе минимальной осведомлённости. Если кто-нибудь о чём-нибудь и объявит, это сделает либо он сам, либо, как минимум, его менеджер. – Угх, видимо, JVA просто не могут существовать без всей этой дурацкой загадочности, – вздыхает Ойкава, позволив Иваизуми решить, что тема закрыта, на целых две секунды. – Но на твой профессиональный взгляд— – Прекрати. – Хадж— – Если ты так одержим идеей засунуть свой нос куда не следует, может, просто позвонишь Кагеяме и спросишь у него сам? – спрашивает, если не кричит в трубку, Хаджиме. Другой пассажир вагона, пожилая женщина через несколько мест от него, оборачивается, чтобы посмотреть, что вызвало такой беспорядок — он вынужден неловко помахать ей в ответ. – Пфффф—позвонить ему? – разумеется, Ойкава возмущён. Наплевать. – И—пфф—спросить у него самому? – Я могу прислать тебе его номер, – предлагает Хаджиме. – Да я лучше стану грызть стекло, чем позволю Тобио-чану думать, что я хотя бы немного беспокоюсь о нём, вообще, хоть сколько-нибудь, в человеческом плане. – Тогда почему это звучит так, как будто ты как минимум немного беспокоишься о Кагеяме, в человеческом плане? За этим следует долгая пауза, настолько долгая, что Хаджиме решает, что его щека случайно нажала красную кнопку завершения звонка. Прежде чем он успевает проверить, так ли это, Тоору бормочет тихое: – А знаешь, это было неплохо, Ива-чан. В этот же перерыв Ячи Хитока, извинившись, покидает своё рабочее место, чтобы покудахтать в телефонную трубку в самой дальней кабинке туалета её токийского офиса. Это уже третий раз за неделю, когда она так поступает, а также сегодня среда, что означает, что их маленькое трио, три из трёх, собрались на Экстренный Туалетный Перерыв по FaceTime. Каждый раз, когда они делают это, он замечает что-нибудь новое. Например, вчера Тадаши видел рекламу экскурсий по выставке Ван Гога, которая откроется в следующем месяце в музее, где работает Цукки. Сегодня, как подсказывает FaceTime, настенная плитка дамской комнаты над головой Ячи оказывается выкрашенной в довольно привлекательный бирюзовый цвет, если кому-то интересно. – Как мы считаем, Кагеяма-кун всё ещё жив? – дрожащим голосом спрашивает она. Тадаши смягчает свои интонации всеми возможными способами, которые пропускает Цукки, когда они одновременно отвечают: – Да, Ячи. – Но он не выходил на связь с вами двумя. – О, не то чтобы он мог сказать в разговоре что-нибудь, заслуживающее внимания, в его лучшие дни— язвит Цукки. – И Хината не сказал ничего— – Ну, он идиот— – Три дня — это слишком долгий срок, чтобы просто ничего не сказать! – Ячи, – вмешивается Тадаши, несмотря на смутное чувство, что всё, что он ни скажет, будет слишком поздно; на этой стадии приступы выученной тревоги Ячи настолько же неизбежны, как смерть или налоги. Просто обычно у неё на руках нет трёхдневных доказательств в виде неотвеченных сообщений, которые подтвердили бы её более типичные апокалиптические опасения. – Я думаю, что мы все слишком переживаем из-за этого, и они свяжутся с нами, как только свяжутся с нами— Но затем Ячи ахает; акустика ванной комнаты разносит эхо кругом, и кругом, и кругом— – Думаешь, Хината забыл бы сказать нам, если бы Кагеяма был мёртв? – Ячи— —как целых три месяца забывал сказать нам, что уладил детали своей поездки в Бразилию? – Ух ты, – изрекает Цукки, приподнимая кончики губ с тем самым сортом энтузиазма, который Ямагучи выбрал проигнорировать. – Нет, Ячи, – говорит Тадаши, медленно втягивая воздух сквозь зубы, пока пытается наспех придумать этому какое-то логическое объяснение. Он говорит первое, что приходит ему в голову, – Я думаю, что, по крайней мере, об этом сообщили бы в новостях. – В новостях? – Ячи закрывает лицо свободной рукой, исчезая из кадра; бирюзовая плитка над её головой — единственное, что видит камера её телефона. – О нет. О нетнетнетнетнет. – Молодец, Ямагучи, – ухмыляется Цукки.🌊 🌊 🌊
В это же самое время Асада Мао навещает свою сестру в Нагое. Или, может быть, снимается в очередной рекламе компании, производящей матрасы. Или заканчивает последние несколько выступлений своей ежегодной летней серии ледовых шоу. А может, она проводит обед, уткнувшись в книгу, а её старая собака развалилась на полу, согретая полуденным солнцем. Если у вас есть какие-либо идеи по поводу того, чем может заняться бывший спортсмен, когда он решает уйти из спорта, Мао, скорее всего, уже пробовала это. Если Мао вообще удалось принять тот ошеломляющий факт, что её олимпийские программы просматривались миллионы и миллионы раз, она, вероятно, сделала это много лет назад. Если она понимает, что кто-то, многие кто-то, пересматривали её программы снова и снова, чтобы найти в них утешение, вдохновение или страсть, то она не думает об этом, не сейчас. Всё хорошо. Она уже усвоила этот урок. Также в этот промежуток времени, Ушиджима Вакатоши шагает вдоль корпусов университета Тохоку на свою четвёртую лекцию, Введение в психологию. Здесь нет никаких «или», он никогда не отличался нерешительностью — Вакатоши точно решил, чем он будет заниматься, вскоре после того, как решил не продлевать свой контракт с Орзель Варшава с намерением вернуться в Мияги и помогать своей матери, когда его дедушка с бабушкой заболели. Из всех вещей, которыми он мог бы заняться после своего последнего сезона в Национальной сборной, получение преподавательской степени днём и ассистирование тренерскому составу Шираторизавы по вечерам, как он понимает, не укладывалось в рамки ничьих ожиданий. («Кажется, народ абсолютно слетел с катушек. Ву-хуу, безумие, сечёшь?» выразился Тендо о каком-то разделе комментариев, где-то.) Но, как он объяснил в своём прощальном интервью, он не столько останавливается, сколько делает первые шаги; говорит не столько «До свидания», сколько «Спасибо». Родители его матери оплатили его учебу в Шираторизаве, и Шираторизава стала, во многих смыслах, основой того, что переросло в плодотворную десятилетнюю карьеру. Это правда. Он уже усвоил этот урок.🌊 🌊 🌊
ИНТЕРВЬЮЕР: Итак, люди строят догадки, но я должен спросить Японскую Пушку лично: есть ли жизнь после волейбола? УШИДЖИМА-СЭНСЮ: Наверняка есть, ведь так? ИНТЕРВЬЮЕР: (Смеётся) Да, безусловно, но как, по-вашему, для вас будет выглядеть эта самая жизнь-без-волейбола? УШИДЖИМА-СЭНСЮ: Если я выгляжу озадаченным, то лишь потому, что не думаю, что в моей жизни больше не будет места волейболу. Даже если моя профессиональная карьера подходит к завершению, я не считаю, что отказ от волейбола является необходимостью. Многие мои старые товарищи по команде всё ещё играют— ИНТЕРВЬЮЕР: Как Бокуто-сэнсю. УШИДЖИМА-СЭНСЮ: Да, как Бокуто и многие другие. Старые друзья. Даже мой отец. Мне повезло уйти, сохранив моё здоровье. Точно так же мне повезло иметь возможность передать своё наследие следующему поколению игроков. Множество людей совместно работает над тем, чтобы сделать волейбол реальностью и, прежде всего, собрать спортсменов на одной площадке. Я усвоил, что даже самые маленькие роли могут быть очень важными. Начиная от тренеров и заканчивая зрителями. В конце концов, волейбол — это командный вид спорта. ИНТЕРВЬЮЕР: Вы уходите из большого спорта, чтобы стать обычным болельщиком, Ушиджима-сэнсю? УШИДЖИМА-СЭНСЮ: Нет. (Смеётся) Мне необязательно было уходить из спорта для этого.🌊 🌊 🌊
Этот полуденный антракт продлится всего около полутора часов, и к его концу Мива решает, что теперь понимает Хинату чуть-чуть лучше. Впрочем, всего чуть-чуть. Она никоим образом не претендует на постижение какой-то глубокой истины об исключительном и необыкновенном виде безумия, сокрытом и цветущем в оболочке загорелой, веснушчатой кожи Хинаты Шоё. Если делать одно и то же раз за разом и ожидать других результатов считается безумием, то как тогда называется механизм целеустремлённой погони за одним и тем же снова и снова как средство, чтобы сделать это вновь? Чувства Мивы по этому поводу лучше всего переданы в разговоре, который она имела с Алисой позднее в тот же вечер. – Думаю, я недооценила, насколько они на самом деле близки, – выпаливает она прежде, чем Алиса успеет хотя бы подумать о вежливом приветствии; Мива уже подсчитала, в Лос-Анджелесе всего одиннадцать часов. Алиса уже проснулась, так что всё в порядке. Это единственное, что в порядке. – А ещё я, кажется, схожу с ума. – Так, милая, дорогая, давай мыслить разумно—🌊 🌊 🌊
Те отрывки повествования Хинаты, которые не выглядят преувеличенными, являются таковыми лишь потому, что они до боли знакомы. Наращивать свой потенциал — это часть спорта, поддерживать себя в форме — часть спорта; способы, которыми ты заботишься о себе, должны прочно врезаться в твою плоть и повседневную рутину, пока они не станут такими же лёгкими, как жизнь, которую ты хочешь оставить после себя на площадке, каждый раз. Кагеяма Мива теперь понимает, что всё то, что скармливалось Тобио ложечками за столом его дедушки, Хината выучил на собственном горьком опыте или, что ещё хуже, прочитав об этом. Иными словами, Тобио усвоил, что сотрясения — это плохо, потому что не получал их, а Хината прочёл о сотрясениях мозга в первых двадцати ссылках в поисковике, или в какой-нибудь хрестоматии, между правильными привычками сна и эффективной растяжкой икр. Иными словами, Хината знал, что случится дальше, ещё до того, как голова Тобио ударилась об пол.🌊 🌊 🌊
– Я даже не знаю, с чего начать! – Мива будет чувствовать себя безумной и взмокшей, пока объясняет то, что ей известно, хотя должна бы прислушиваться к Тобио, чтобы не дать тому упасть в душе и обидеться на неё за то, что она позволила ему это сделать. – Ну то есть, он говорил не так много, но то, что он говорил, было таким возвышенным и драматичным — я чуть не рассмеялась прямо ему в лицо, но он был серьёзен. Он был серьёзен! И я уверена, что, если бы я прямо сейчас спросила Тобио, он бы ответил точно так же! – она прервёт свою речь ровно на то время, которое потребуется ей, чтобы обеспечить себе нормальную циркуляцию воздуха в лёгких. – Ты знала, что Тобио и Хината познакомились в старшей школе? На другом конце провода возникнет пауза из-за перемены темы, но, потому что Алиса любит Миву и скучает по ней с той же силой, с какой Мива проклинает часовые пояса, она не отступит. – Не могу сказать, что знала? – ответит она, пытаясь показаться задумчивой, но выйдет преимущественно озадаченно. – Да, а потом Хината дал обещание, что будет сражаться наравне с Тобио? Типа, на самых высоких уровнях, которые есть в волейболе? Чемпионат мира и тому подобное? Хотя нет, стой, там было что-то о том, кто дольше останется стоять на площадке или что-то расплывчатое или абсурдное или типа того — но после этого он просто взял и использовал это как мотивацию для своей дальнейшей карьеры. Своей. Дальнейшей. Карьеры, Алиса. – И? – Это нормально? Или это я? Проблема во мне, да? – Я не знаю? Лев по-прежнему близок со многими ребятами из клуба— – Окей, но был ли Лев настолько впечатлён своими друзьями по школьному волейбольному клубу, что решил сделать их центром своей карьеры? Лев — модель, поэтому негласным ответом будет «нет». – При чём тут вообще это? Мива примется растирать напряжение, плотным и липким шариком засевшее у неё во лбу, в целом находясь всего в нескольких шагах от того, чтобы разбить свою голову об стену; она уже прочла инструкции из синей папки, окей, она знает, что её ждёт. – Алиса, Тобио пообещал ему то же самое? После чего они просто продолжали заниматься этим дерьмом? Годами. – О. – То есть, они вели счёт всем дурацким соревнованиям, которые устраивали между собой. Их тысячи. И они играют в разных лигах, так что играют друг против друга одну половину года, а затем в оставшиеся месяцы играют вместе в Национальной сборной. Они спланировали это. – О. – Ага.🌊 🌊 🌊
– Вообще-то я сказал ему, что не хочу его видеть, когда он прилетел на Олимпиаду в Рио, – Хината, сощурившись, смотрит в горлышко своей бутылки. Его глаз выглядит зелёным сквозь цветное стекло, хоть это и не так. – Правда? – Мива моргает — по воле случая она вспоминает, что тоже была в Рио на Играх, что их пути могли бы пересечься, если бы река текла именно так. – Почему нет? – Не знаю? В то время это было для меня важным, хотя сейчас кажется, что это одна из тех вещей, которые по-настоящему имеют смысл, только когда тебе двадцать, – отвечает он, вертя в руках пустую бутылку и хмуря брови. – Может быть, поэтому Нацу не рассказывает мне... – Ты вроде бы к чему-то вёл. – О! Я хотел сказать, что в конце концов всё получилось! Когда я вернулся в Японию и начал играть за Шакалов, дела обстояли не так, будто я никогда не уезжал или вроде того, но в то же время всё было не так уж и по-другому? Эм, – Хината раздумывает над этим, хватает канцелярский нож, решает, как он хочет это сделать, – как будто всё шло именно так, как мне было нужно. – Что ты имеешь в виду? – это не совсем вопрос и не совсем подсказка; Мива здесь, но вместе с ней здесь и другие вещи, те, что Хината пытается извлечь на свет, дать им место, прямо сейчас. Неисполненные планы. Неразделённые мечты. Прошлое, просто прошлое. Игра окончена. Мива может видеть это всё с расстояния. – Ну, у меня всё будто бы сошлось как нельзя лучше, я не мог поверить своей удаче. Весь мой упорный труд окупился, – говорит он, и он снова там, в своём дебютном сезоне, а не под пустым, бесптичьим, голубым небом. Несомненно, у него была отличная команда, и они играли с другими отличными командами, и, как он уже сказал, больше никаких турниров на выбывание, так что игры были хорошими, даже когда они проигрывали. Он постоянно виделся со своими друзьями и с семьёй, больше, чем мог себе позволить за последние годы. Время, проведённое им в Бразилии, звучит так, словно оно его, всё его, но тот первый год его профессиональной карьеры — это та часть, которую он откроет, достанет из коробки, покажет людям. Им не придёт в голову перевернуть её с ног на голову, посмотреть на содержимое с обратной стороны или вывернуть его наизнанку. Тобио был другим, как будто бы по-настоящему счастливым в тот год, они оба согласились с этим. Он смягчился; всё, что для этого потребовалось — это всё, чего он когда-либо хотел. Во всяком случае, так это объясняет Хината — когда всё, ради чего ты столько работал, становится твоей жизнью, что ещё остаётся, кроме как радоваться этому? Он думает, после того сезона, что время, которое они провели, проводят, проведут порознь — это просто часть волейбола, часть этого всего; Мива думает, что он говорит о Тобио так же, как говорит о Бразилии. – Знаете, в итоге я всё равно посмотрел все его олимпийские матчи. Глупо, – говорит Хината, таким тоном, будто он улыбается, но это не так.🌊 🌊 🌊
– Хорошо, – Алиса попытается дать этому разумное объяснение до того, как это сделает Мива, как Мива обычно делает то же самое для Алисы. Затруднения (умеренная рефлексия незначительных трудностей). – Кажется, я понимаю, о чём ты пытаешься сказать. Их связывают глубокие личные отношения! – Но что это вообще значит? Как бы ты назвала такого парня? Друзья? Соперники? – Я не знаю, как его называет Тобио? – Я не знаю! – что будет неправдой. – Ладно, в основном «придурок», но так, что можно решить, будто он готов целовать его в задницу — но все обожают этого парня, Алиса— – О, я знаю! Он — Величайшая Приманка! Помнишь тот плакат с ним на станции Сибуя— – Да, да, да, но серьёзно, посвятить целую карьеру какому-то другому парню, играя с ним и против него? Кто так делает? Поскольку Алиса попытается первой, она ответит быстрее, и, к счастью для них обеих, это будет правильный ответ: – Кажется, Тобио так делает. Затем вода выключится, и Мива услышит звук отодвигающейся душевой занавески прежде, чем прибудет к месту назначения, какое бы расстояние ей ни требовалось преодолеть, чтобы понять, что говорит Тобио, когда ему нечего сказать. – Я так устала, – ответит она.🌊 🌊 🌊
– Если это в самом деле конец. Хината сглатывает. Тобио проснётся через пять минут, хотя в этот момент никто из них ещё не догадывается об этом. Их бутылки опустели, а солнце повисло так низко, что скрылось за небоскрёбом через несколько кварталов отсюда. – То есть, если я уеду в Бразилию и вернусь, а он будет другим. Если это действительно конец, и я останусь на площадке дольше, чем он, – Хината поворачивается к ней, и всё, что может сделать Мива, это затаить дыхание от того, что она видит, – тогда я уже проиграл.