🌊 🌊 🌊
Краем глаза он замечает своё отражение в зеркале в ванной, и, когда он разворачивается (подпрыгивает), чтобы как следует разглядеть своё лицо, увиденное заставляет Тобио поперхнуться зубной пастой. – Кагеяма, ты в порядке? – Хината стучит в дверь снаружи, из коридора. – Ты же не упал в ванную? Это неуклюжая авантюра — повернуть ручку, чтобы распахнуть дверь, прыгая на одной ноге, с зубной щеткой, всё ещё торчащей из его рта, и схватить Хинату, сжимая в кулаках его футболку; Хината, вероятно, смущается ещё больше, когда Тобио указывает на своё лицо, выговаривая что-то, что должно было звучать как «лицо», но звучит больше как «бвух». – Ага, и что? – отвечает он, обхватывая Тобио рукой, чтобы тот не свалился за то время, которое требуется, чтобы сплюнуть в раковину. – Ты вообще не смотрелся в зеркало последние два дня? Ответ — нет. Не то что бы у него была веская причина, просто это не казалось ему чем-то действительно важным. Тобио проснулся, чувствуя себя на два с половиной — несуществующим темпом, но, определённо, похожим на себя больше, чем вчера и позавчера, как он помнит. Он всё ещё ходит в ванную и находится в своей комнате, перемещаясь между ними при выключенном свете. В любом случае он не из тех, кто тратит слишком много времени на разглядывание себя в зеркале; гораздо больше, чем состояние его внешности, его занимал тот факт, что сегодня он чувствовал себя лучше, чем в предыдущие дни, начиная с воскресенья, что в целом означает, что Тобио проглядел огромный, уродливый синяк, сливовым цветом расползающийся по левой стороне его лица. – Кагеяма, ты ударился головой об пол спортзала. Вот так, пффбтщ, – шепчет Хината отражению в зеркале и затем, для бóльшей убедительности, издаёт неприличный звук губами. – Не могу поверить, что ты не почувствовал его раньше! Как, по-твоему, ты выглядел? Тобио отстраняется от Хинаты, склоняясь ближе над раковиной, чтобы разглядеть участки кожи, окрашенные в зелёный и жёлтый по краям заживающего синяка, когда до него доходит. – Я не думал, что буду так похож на Савамуру-сана, – отвечает он. Хината начинает с «Сава?» и заканчивает фырканьем через нос. – Точно! Помнишь, когда—гвах! Он упал прямо лицом вниз на первом году! И мы все решили, что он умер! Я почти об этом забыл, не могу поверить, что ты помнишь! Уголки рта Тобио без его разрешения тянутся в стороны, даже когда он прижимает подушечки пальцев к скулам, чтобы проверить, болит ли синяк (болит). Честно говоря, он тоже не может поверить (не в то, что синяк, который должен болеть, болит), что помнит что-то настолько давнее, как Весенние Национальные, и дело даже не в сотрясении. Это далёкое событие, окрашенное в чёрно-оранжевые тона и намного, ну, меньше, чем оно казалось ему в то время, но хорошо иметь что-то, о чем Тобио знает, что знает это, получить очередное небольшое достижение после целого утра небольших достижений. Сегодня утром он не проснулся с головной болью. Он смог удерживать равновесие и свой завтрак. Он помнит воскресное утро и субботний вечер, а также один летний день, в котором он играл в волейбол на школьном турнире много лет назад. Это немного, но это то, что ему удалось собрать до этого момента, и, как и сказал Хината, сегодня он не играет в волейбол. – На каких цифрах мы остановились? – спрашивает Тобио. – Вспомнить, как Савамура-сан ударился головой об пол, как волейбольный мяч, на Весенних Национальных, не считается соревнованием, – говорит Хината. Конечно, он прав; формально они решили, также где-то на первом году, что все параметры их соревнований должны быть согласованы до того, как они состоятся, за исключением бега наперегонки, который требовал только зрительного контакта. – Кажется, кое-кто обижен, – говорит Тобио. – Ооо, берегитесь, Кагеяма этим утром перешёл на предложения из трёх слов! – Тобио наблюдает, как Хината закатывает глаза в отражении зеркала. – Какую последнюю цифру ты помнишь? – подначивает он (или пытается), и Тобио принимает его вызов (или, по крайней мере, думает об этом). Он почти уверен, что не знает ответа на этот вопрос. По крайней мере не сразу, не без раздумий. Тобио споласкивает зубную щётку, опускает её в подставку у раковины, игнорирует ставший в два раза более пристальным взгляд Хинаты, которым тот смотрит прямо на него через зеркало, пока выигрывает себе достаточно времени, чтобы наверстать упущенное. – Я думаю, – до сих пор сегодняшний день шёл хорошо, и, если уж на то пошло, Тобио думает, что у него хватит сил, чтобы нацелиться на ещё одно хорошее, верное действие, – я думаю, мы остановились на 1348 у меня и 1349 у тебя. Тобио задерживает дыхание, когда Хината трясёт головой, но довольно скоро обнаруживает, что снова может дышать, как только замечает, как озорно скривилось лицо Хинаты. – Близко, Кагеяма, но вообще-то, у меня 1350. – Неправда! – Правда! Мы поспорили на то, кто сделает больше эйсов перед игрой с Нидерландами, и это был я, – отвечает Хината, самодовольный, дурацкий, и, опять же, объективно правильный. В этом он тоже прав; Тобио всё ещё мало что помнит из матча с Нидерландами — место, где должны были храниться его воспоминания о несчастном случае плюс всё, что было до и после него, поглотила огромная чёрная масса, однако он помнит, что, выходя из автобуса и направляясь в сторону арены Ариакэ, в то воскресенье Хината похвастался, что чувствовал себя суперотлично. Может быть, это было оттого, что их тренировки подошли к концу, может быть, это было приятное чувство предстоящей пустоты, которое всегда хочется ощущать в животе во время игры, может быть, дело было попросту в том, что они смогли зайти так далеко, разгромив сборную США — Тобио, естественно, ответил, что чувствует себя ещё лучше. И они выбрали эйс-подачи как меру того, кто в конечном итоге оплатит счёт другого на командном ужине, куда все они отправятся в конце вечера, независимо от результатов игры. Он проиграл, это очевидно, но он также сыграл на один сет меньше. Когда Тобио на это указывает, он не обязательно собирается при этом дуть губы. – Ты играл дольше, чем я. – Это не моя вина! Может, в следующий раз тебе просто не стоит получать травму! – Я и не пытался получить травму! – Всё в порядке, Кагеяма-кун, я даже не буду припоминать тебе твой проигрыш, пока ты снова не сможешь писать, стоя на двух ногах. Может быть, мы даже сможем засчитать это за очко! – глаза Тобио закатываются, когда Хината похлопывает его по плечу. – Но сейчас лидирую я. Когда Тобио снова дотрагивается до синяка и морщится, обнаруживая, что тот всё ещё болит, Хината качает головой и стряхивает руку Тобио с его лица. Когда Хината спрашивает, может ли он сфотографировать синяк и отправить его их друзьям из Карасуно, Тобио выталкивает его из ванной.🌊 🌊 🌊
[Новое пропущенное сообщение] «Кагеяма-сэнсю, это офис Ямады-сенсея, отделение ортопедии клиники Святого Луки, по поводу результатов вашего МРТ. Пожалуйста, перезвоните, когда у вас будет такая возможность, спасибо, и приятного дня.»🌊 🌊 🌊
Когда Иваизуми говорит о том, что он собирается что-то сделать, чаще всего он делает именно то, о чём сказал, а затем ещё немного. Поэтому, когда он дозванивается до Хинаты, чтобы объявить, что заедет к Тобио во вторник днём, по пути домой с работы в Национальном спортивном центре, никто не удивляется, что он не только прибывает на пять минут раньше, но и приносит с собой тяжёлый подарочный пакет, а также Ойкаву. – Ойкава-сан! – голос Хинаты звучит восторженно и громко, разносясь эхом по яркому, залитому солнцем коридору, и доносится до затемнённой спальни Тобио на комфортной громкости, когда он уходит. И, хотя он забирает телефон у Иваизуми, чтобы продолжить звонок по FaceTime там, где бы он ни решил разгуливать взад-вперёд во время беседы (возможно, на балконе, который ему так нравится), его шаги и голос всё ещё звучат так, будто он стоит прямо за дверью спальни Тобио. – Поздравляю с квалификацией Аргентины! Как там? Ванкувер? – Дождливый и дорогой! – голос Ойкавы с треском доносится из динамика телефона, который, как и Хината, скорее всего, включён на полную громкость, если не на крик. – Посмотри, что эта погода сделала с моими волосами, Шоё. Ты знаешь, как было трудно убедить бармена угостить ребят бесплатной выпивкой по случаю выигрыша с такой прической? – Но вы справились, Ойкава-сан? – Справился ли я? Шоё, во-первых, если я могу вернуть Национальную сборную обратно в строй после двух проигранных сетов сборной Китая, я могу сделать всё что угодно. – Тобио ощетинивается от громкого звучания, и дело даже не в сотрясении мозга. Он чувствует себя прекрасно, просто они всегда такие, когда они вместе, как он уже успел выучить: Хината и Ойкава, Громкие. – Во-вторых, я тоже должен принести свои поздравления, я слышал, что вы, ребятки в маленьком бойз-бэнде Ива-чана, тоже провели довольно успешные выходные… С учётом этого всего, когда он слышит, как Хината выходит на балкон и начинает радостно пересказывать их победные матчи в олимпийском отборочном турнире, начиная с его самой первой подачи в самой первой игре, Тобио начинает подозревать, что Ойкава может действовать как своего рода отвлекающий манёвр. Он наблюдает за тем, как Иваизуми провожает их взглядом из коридора, и, когда он дожидается того, что Хината задвигает стеклянную дверь, а затем заходит и закрывает за собой дверь спальни, оставляя их обоих в темноте, Тобио понимает, что его загнали в угол. – Сначала я попытался связаться с тобой, но как только понял, что ты, скорее всего, нечасто смотришь на свой телефон, то решил, что Хината будет моим лучшим вариантом. – Иваизуми говорит низким и тёплым голосом, придвигая деревянный стул, который Хината оставил в углу. Он не потрудился сменить свою рабочую форму, поэтому от него пахнет Салонпасом и спортивным центром Аджиномото; логотип сборной Японии, как всегда, вышит на его левой груди. – Ты выглядишь бодрым. Ты ведь не напрягаешься, верно? Достаточно отдыхаешь? Делаешь ледяные компрессы для колена? Тобио снова смотрит на своё колено и обнаруживает его по-прежнему приподнятым и онемевшим после очередной порции пакетов со льдом. Он не слишком долго раздумывает над тем, можно ли считать пинок по яйцам Хинаты подтверждением того, что он не напрягается, прежде чем переводит взгляд обратно на Иваизуми и кивает. – Болит сильно? – Неприятно, но с таблетками терпимо. – А твоя голова? – По-разному, но сегодня было не так плохо. – Хорошо, – Иваизуми говорит это таким тоном, что Тобио чувствует, будто совершил какое-то персональное достижение; это то, за что Иваизуми так любят в Национальной сборной. – Итак, для начала, я уверен, что Хошиуми или Мия уже испортили сюрприз, но… – Тобио наблюдает, как Иваизуми поднимает подарочный пакет, содержимое которого настолько тяжело, что оттягивает красное пластиковое дно, и кладёт его на край кровати на расстоянии вытянутой руки. – Ребята из Национальной сборной хотели, чтобы я убедился, что ты получил их посылку. Тобио моргает, подтягивая блестящую верёвочную ручку, и с ней подарки, ближе. Заглядывать внутрь — всё равно что подсмотреть за тем, что произошло бы, если бы кто-то протянул свои руки к стеллажам в местном круглосуточном магазине, смёл все с полок в подарочный пакет и накрыл его сверху тонкой бумагой. И, как у профессиональных волейболистов, у многих членов Национальной сборной длинные руки; внутри лежат два пакета Kappa Ebisen, подарочная карта или две от Онигири Мия и бутылка вина из супермаркета. Маски для лица и свежий экземпляр Shonen Jump, несколько пригоршней шоколадных конфет, дешёвые розовые тапочки и попкорн для микроволновки, не считая лучшей находки Тобио: не самóй блестящей подарочной открытки с котёнком (он пока не готов попробовать разобрать каракули с наилучшими пожеланиями), но рекламы карри, для которой он снимался, спрятанной внутри неё, возможно, вырезанной из газеты или что-то вроде того, с подрисованными на его лице усами. В целом этого достаточно, чтобы нечто тяжёлое расцвело у него в груди; Тобио медленно ставит сумку на прикроватный столик, а когда она угрожает оттуда упасть, опускает её на ковер. – Спасибо, – говорит он несколько мягче. – У меня тоже есть для тебя кое-что, но я думаю, что это и вполовину не так заманчиво, как онигири брата Мии, – говорит Иваизуми, залезая в свой собственный рюкзак и роясь в нём, прежде чем вручить Тобио тонкий пластиковый пакет для покупок, сложенный так, чтобы его содержимое оказалось завёрнуто в него, как в подарочную бумагу. Логотип мини-маркета рвётся под пальцами Тобио, когда тот без особых церемоний открывает пакет и обнаруживает кое-что ещё более тяжёлое, чем предыдущий сюрприз. – Наколенник? – спрашивает Тобио, хотя на самом деле это не совсем вопрос — модель, изображённая на передней части коробки, безвольно лежащей у него на коленях, носит изделие на своём колене, подняв большой палец, что, безусловно, являет собой весьма однозначный ответ. Так и есть, это наколенник. Для его колена, как можно предположить. Иваизуми коротко кивает. – В больнице тебе попытаются предложить их стандартный бренд. Он дерьмовый, этот намного лучше. Отлично справляется со своей задачей, сохраняя удобство и плотность фиксации. Это тоже хорошо. Но это другое «хорошо»; шоколад и вино, розовые тапочки и реклама карри хороши, чтобы посмеяться, а наколенник делает свою работу, потому что, в конце концов, у него есть работа, для которой он предназначен. – Однако я должен признать, – продолжает Иваизуми, и уголки его рта приподнимаются, когда он с пыхтением скрещивает руки на груди, – это Ойкава настоял на том, чтобы выбрать его для тебя, а не я. Иваизуми не смеётся над Тобио и тем, какое бы лицо тот ни скорчил, когда у него снова чуть не случилось короткое замыкание — Ойкава? Ойкава. О й к а в а? — но позволяет себе широкую ухмылку. – Я знаю, знаю. Я бы не принёс его, если бы он сделал это, чтобы поиздеваться над тобой. Я думаю, он сделал это по доброте душевной, что, объективно, ещё хуже. Судорога в пальцах Тобио, заставляющая его сжимать своё одеяло неровными узлами, в конце концов утихает до такой степени, чтобы он смог выдавить вежливое «Спасибо. Но…» Но. Возможно, сегодня Тобио и чувствует себя хорошо, но он всё ещё травмирован. Национальная сборная знает, что он травмирован, и отправила ему пакет с подарочными картами и всем тем, что он обычно не ест во время сезона. Ойкава знает, что он травмирован, и порекомендовал для него наколенник. Иваизуми здесь, потому что это его работа как спортивного тренера, и он должен быть здесь, но подарки, которые он принес с собой — это те вещи, которые передаются от товарищей по команде, когда один из них — на этом месте Тобио останавливается, выбрав взамен прохрипеть: – Всё это значит, что всё, что вы скажете дальше, не будет хоть сколько-нибудь хорошим. Иваизуми не вздыхает, когда он раздражён, нет. Тобио наблюдал, как он разбирался с Ойкавой в средней школе, а затем со сборной Японии в течение многих лет после этого, и он не из тех, кто станет падать духом или сдаваться, когда он может просто сложить руки на груди и сказать то, что имеет в виду, прямо и честно. Благодаря этому качеству Иваизуми легко понять и он вызывает доверие и симпатию, по крайней мере, у Тобио. И поэтому, когда он вздыхает — широкие, сильные плечи поднимаются и опускаются, начиная казаться меньше, особенно в темноте, — это о чём-то говорит. – Сегодня я здесь в первую очередь как твой тренер, а во-вторую — как друг. – Но кто-то более слабый сказал бы это так, будто ему есть в чём признаться, и, каким бы сдержанным он ни был, Иваизуми остаётся честным. – В идеале тебе не следует принимать важных решений, учитывающих большой объём информации, так скоро после твоего сотрясения, но это неизбежно, когда нам также нужно думать о твоём колене. Как твой тренер, я несу ответственность за то, чтобы убедиться, что ты понимаешь свой прогноз и рекомендуемый курс лечения, но ты сам должен решить, что из этого считать хорошими новостями, а что плохими, договорились? Тобио садится, отбрасывая наколенник в сторону; его сердце ухает вниз, на дюйм ниже того места, где оно должно быть. Прежнее чувство, что, возможно, сегодняшний день будет лучше, исчезает под тяжестью знания того, что случится дальше, которое возникает у Тобио из ниоткуда. – Понял. – Ты помнишь, что случилось в выходные? Короткий ответ? Нет. Чёрная масса по-прежнему остается на своём месте. Если быть честным, он совсем не помнит, что с ним случилось, только то, что ему сказали. – Выбежал за пределы площадки, чтобы сделать экстренный пас, прыгнул, – хотя он знает, о чём его спрашивает Иваизуми на самом деле, всё, что отвечает Тобио, кажется ему чужим, отголоском того, что он слышал в больнице, от своей сестры, от Хинаты, – и каким-то образом упал через ограждение? Мое колено хрустнуло? – Вообще-то я склонен считать, что оно скорее сделало сснкт, – говорит Иваизуми, пожимая плечами; Тобио думает, что это различие, вероятно, должно иметь большой смысл. – Потому что я порвал связку. – Верно. – На этот раз вместо того, чтобы прозвучать так, будто Тобио чего-то достиг, утверждение Иваизуми больше похоже на предупреждение о том, что что-то грядёт. Ближе. – В общем, я уверен, что за эти годы ты успел поработать со многими другими спортсменами, которые прошли через подобное. Это не необычная травма, но для первичного лечения потребуется операция по восстановлению связки с помощью импланта— В отличие от МРТ и компьютерной томографии, Тобио уже довелось перенести операцию, только лишь с тем, чтобы удалить зубы мудрости во время зимних каникул в старшей школе. С технической точки зрения всё прошло хорошо, думает он, хотя, в отличие от его нынешнего состояния, он проспал бóльшую часть дней после процедуры. Он не помнит почти ничего из того, что случилось, кроме вкуса солевого раствора, которым полоскал рот, и того, как спросил первого человека, который пришёл проверить его состояние, не умер ли он. Он, кажется, также не помнит, кто был этим человеком; Тобио думает об этом, когда возвращается в настоящее и понимает, что Иваизуми всё ещё находится на середине какого-то важного медицинского объяснения. —тебе сегодня позвонят по этому поводу, если ещё не позвонили, из офиса хирурга-ортопеда клиники Святого Луки, чтобы назначить предоперационную встречу и дату операции— – Что будет, если я этого не сделаю? – Тобио перебивает Иваизуми непреднамеренно. И он не пытается быть грубым, просто эта часть — важная часть; она меньше о вкусе солевого раствора и больше о том, как долго ему нужно полоскаться солевым раствором и что произойдет, если он не доведёт начатое до конца. – Я имею в виду, если мне не сделают операцию. Иваизуми даже не моргает, когда его прерывают. – Хороший вопрос, – хмыкает он. – Тебе знакомо это ощущение, которое ты, вероятно, испытываешь последние несколько дней, когда пытаешься встать? – Неустойчивость. – Она никуда не денется, – спокойно констатирует Иваизуми. – Твоя связка, без сомнений, порвана достаточно сильно, и твоё решение оставить её заживать самостоятельно не вернёт тебя на тот уровень активности, к которому ты привык. Тобио кивает, оглядывая своё колено, которое способно выпрямиться только тогда, когда находится в приподнятом положении. Его сердце всё ещё болтается где-то на уровне живота, но он знал — он не мог этого не предвидеть. – Значит, мне нужна операция. – Опять же, я могу только рекомендовать её для твоего здоровья в долгосрочной перспективе. Зная тебя и то, к чему ты, вероятно, привык как спортсмен, я думаю, что было бы бóльшим риском не делать операцию и изводить себя тем, что тебе придётся беречь колено всю оставшуюся жизнь. – Руки Тобио покрываются мурашками. Невозможно, думает он, неправильно. – После процедуры потребуется две недели, чтобы отслеживать возможный воспалительный процесс. Затем мы сможем начать физиотерапию примерно в первые полторы недели или около того, и ты сможешь начать снова набирать силу примерно через первый месяц, но самое раннее, когда я или кто-либо ещё сможет подтвердить твою готовность играть — это шесть месяцев после— —значит, никакой итальянской лиги, – без дальнейших расспросов говорит Тобио, отвечая на вопрос, который он задал белым стенкам и красным лазерам компьютерного томографа. – Я думаю, что твой менеджер сообщит тебе больше информации, но нет, конечно же, нет. – Его опасения насчёт сезона в Лиге, те, что висели над головой Тобио с воскресенья, обрубаются этим подтверждением и падают, став намного легче, на пол. Никакой Италии, никакого сезона. – Я должен сказать, – продолжает Иваизуми спустя несколько мгновений тишины, смягчившей падение, – я очень рад, что для тебя это не новость. Тобио опускает голову. – Я боялся, что тебя это сломит. Иваизуми действительно хороший человек, думает Тобио, но из-за близости его сердца к животу, озноба, разгуливающего по его рукам, тяжести коленного бандажа, приковывающего его к кровати, Тобио мог бы (должен?) сказать, что он сломлен, хотя бы отчасти. Многое должно измениться в ближайшие несколько месяцев, чтобы найти режим, который потребуется ему для успешного восстановления. И многому из того, на чём основывалось его нормальное самочувствие, вокруг чего планировался его день, когда его колено работало должным образом, придётся просто исчезнуть. Без колена не будет бега, не будет тренажёрного зала и, конечно же, не будет волейбола. Все эти вещи будут отложены, их упакуют и отправят собирать пыль в ожидании лучших времён, не говоря уже о том, что итальянская лига является одной из лучших в мире, а Али Рома — клуб, который регулярно завоёвывает медали на мировых чемпионатах. Смена волейбольно-тренировочного режима на программу реабилитации чрезвычайно сложна сама по себе, но никакой Италии означает никакой итальянской еды, никаких обожжённых солнцем булыжников или незнакомцев, которые без предупреждения жалуются ему на всех итальянских словах, которых он не знает, прямо посреди улицы — Рим был вторым домом Тобио вот уже несколько лет, и неутешительные новости неутешительны. Тобио сломлен, конечно, он сломлен, но то, что удерживает его на плаву, — это именно то, что он говорит Иваизуми: – Всё будет хорошо, я могу пропустить ради этого один сезон. Это всего лишь шесть месяцев. – Ему придется немного попотеть, как только его колено придёт в норму, чтобы догнать форму, в которой будут его остальные товарищи по Национальной сборной, когда приедут в Париж после целого сезона работы за их плечами, но, конечно, он сможет успеть— Лишь краем глаза он замечает, что Иваизуми выглядит напряжённым, его лицо сузилось и заострилось, а брови выгнулись той же дугой, что и его хмурый взгляд. Он выглядит почти? Печальным? Тобио не знает, что ему сказать или сделать на это. Как если бы сразу же после того, как он полез в подарочный пакет, вместо того, чтобы прикоснуться к плюшу тапочек, что-то укусило его в ответ.🌊 🌊 🌊
[Новое пропущенное сообщение] «Тобио, это твой отец. Пожалуйста, перезвони, когда у тебя будет такая возможность, твоя мать хочет услышать, что с тобой всё в порядке.»🌊 🌊 🌊
Иваизуми снова вздыхает. – Кагеяма, – начинает он медленно, и трудно понять, что он собирается сказать дальше. – Меня попросили посмотреть, как много информации я могу раскрыть тебе за один раз, как твой тренер, прежде чем я приехал сюда сегодня. Голова Тобио плывёт, барахтается, и этих секунд достаточно, чтобы сложить два и два. – Но как твой друг, неофициально, – продолжает Иваизуми, – я бы объяснил тебе ещё несколько вещей о твоём текущем состоянии и возможных последствиях, если ты ещё не устал. – Зачем? – зачем что? Тобио не уверен, о чём спрашивает. Зачем эта таинственность? Тобио также не уверен, устал ли он потому, что Иваизуми предположил, что он мог устать, или был уставшим всё это время и просто забыл об этом, пока Иваизуми не напомнил ему. Он моргает, пытается подумать ещё и выразиться более конкретно, но может только переспросить, – Зачем? – Затем, что я вижу, что ты на самом деле не помнишь, что произошло в воскресенье, и просто повторяешь то, что тебе сказали. – Иваизуми не колеблется, не отводит взгляда, когда говорит это. – В таком случае всё, что я скажу тебе сейчас, может и будет разъяснено тебе в кабинете невролога через пару недель. Я спрашиваю, хочешь ли ты узнать об этом сейчас. – Я хочу— – Не отвечай сразу. Сперва подумай над этим. Все звуки стихают, кроме прохладного воздуха, выдуваемого кондиционером, и приглушённого жужжания лампочек в коридоре. Последние день или два позволили Тобио забыть, что мир на самом деле шире, чем пространство его квартиры. Тобио задаётся вопросом, кому Иваизуми дал такую серьёзную клятву молчания и кем будет невролог, с которым он встретится через две недели. Травмы обычно находятся за пределами компетенции Хибариды-сана и тем более Учиды-сан. Возможно, это совершенно другой доктор, не тот, который осматривал его колено, и Тобио в любом случае не помнит его имени. Может быть, это та лаборантка с халатом с кошками— – Я хочу знать всё, – говорит он так же легко и быстро, как дышит, и, немного подумав, добавляет, – Говорите как есть. Иваизуми кивает. – Я думаю, учитывая всё то, что мне известно о тебе и твоём здоровье, твои операция на связке и восстановление пройдут хорошо, – сурово начинает Иваизуми, как будто он только что не сообщил то, что Тобио считает хорошими новостями. – Если бы всё дело было только в твоей связке, я бы сказал, что, если всё пройдет хорошо, в это же время в следующем году эти шесть месяцев станут забавным воспоминанием. Но, как тебе уже, вероятно, сказали, в воскресенье ты не просто порвал связку. – Нет, ещё я ударился головой, – говорит Тобио. – Верно, ты снова ударился головой. – Снова? – Снова. – Но я думал, – любые дальнейшие слова о том, что он чувствует, застревают у него в горле. Думал о чём? Где эта шкала, куда именно пришёлся удар головой во второй (первый?) раз, между стрижкой волос и компьютерной томографией? – Только когда я упал? – Ты помнишь что-нибудь ещё из отборочного турнира? – спрашивает Иваизуми. Вопрос достаточно простой и требующий достаточно простого ответа. – Да, я просто— Но то, что приходит к нему как запоздалая мысль — это то, что, в конечном счёте, случилось на самом деле: ранее в выходные, на разминке перед матчем с Южной Кореей, Тобио получил случайный удар в затылок. Инубусаки рассы́пался в извинениях, но в этом не было ничего страшного — «всё в порядке, такое случается постоянно», ответил он тогда, хотя Иваизуми проверил его зрачки и заставил его пересидеть матч, сделав выбор в пользу Атсуму, который привёл команду B к победе. Он сказал это искренне. Конечно, это означало более медленное начало турнира, чем то, на которое он рассчитывал, но команда была у Атсуму в хороших руках, и было важно предпринять надлежащие меры в целях безопасности. Тобио всегда предпринимал надлежащие меры, чтобы оставаться в форме. – Это происходит постоянно, – эхом вторит Тобио из настоящего, чувствуя себя гораздо менее в порядке. – Это случалось со мной тысячу раз? – И именно здесь, как правило, кроется проблема данного вида спорта. Тысяча раз — это огромная цифра, когда речь идёт об ударах по голове, – поправляет его Иваизуми из настоящего, всё ещё будучи немного ближе к спортивному тренеру, чем к сэмпаю. Тобио слышит всё, что Иваизуми говорит вслед за этим, словно в замедленной съёмке, с отставанием в пять секунд, точно так же, как на экранах, висящих под потолком стадиона. – А сотрясения — коварная вещь. Симптомы у всех разные, но я подозреваю, что удар, который ты получил в субботу, даже если тогда он действительно выглядел безобидно — это именно то, что сделало твоё падение в воскресенье намного хуже. Сегодня ты хорошо себя чувствуешь и это отлично, но никто не знает, чем следующие несколько месяцев— несколько месяцев— – …может быть, год— может быть, год— – …обернутся для тебя. Мы действительно должны быть начеку, отслеживать любые изменения, которые ты почувствуешь, и наблюдать. – Да, но это не—это же ничего не значит, верно? – временная шкала Тобио приземляется, как пощёчина, на ушибленную сторону его лица со шлепком, оттого, что все точки, которые он отмечал как места, где он был, и вещи, которые сделал, наконец соединились в одну непрерывную линию. МРТ неотделимо от разрыва связки, хвост Мивы неотделим от наблюдения за тем, как её брат потерял сознание, солнце неотделимо от Головных Болей. Он ударился головой в субботу и чувствовал себя прекрасно, пока вдруг не перестал, повиснув в воздухе и глядя, как лопается сеть, и падая во что-то худшее. Несравнимо худшее. – Две недели — это когда я начну чувствовать себя лучше? – Кагеяма, ты был без сознания двенадцать секунд. – Иваизуми делает паузу. – Долгих двенадцать секунд. Я засёк время. – Но это не? Я смогу продолжить играть, верно? Али Рома отменяется в следующем сезоне, но после этого? Что насчёт Парижа? Я же не останусь— На скамье запасных (насовсем). Вместо того, чтобы попросту подтвердить или опровергнуть опасения Тобио, Иваизуми хмурится и говорит то, чего Тобио боится больше. – Я не знаю. Я правда не знаю, Кагеяма. Временная шкала снова бьёт по нему, ещё одна пятисекундная задержка. – Но я делал всё правильно, – выплёвывает Тобио, только лишь с тем, чтобы поморщиться от того, как прозвучали его слова. Отчаянно. Горько. Иваизуми не протягивает ладонь, чтобы дотронуться до него, взять его за руку или дать ему салфетку, но его ответ по-прежнему мгновенный, по-прежнему уверяющий. – Это правда, Кагеяма. Ты не сделал ничего неправильного. – Но. Всегда есть «но». – Но несчастные случаи всё равно происходят даже с сильными, информированными спортсменами. Изнеможение во всём теле наступает быстрее, чем что-либо ещё, и его недостаточно, чтобы почувствовать тошноту, но достаточно, чтобы почувствовать себя безучастным. Безучастным ко всем тем вещам, которые сделали его тело таким, каким оно было, вещам, которых он придерживался, чтобы оставаться в форме все эти годы. Они не были бессмысленными, ни одна из них, по крайней мере, до этой минуты. Но. Но. – Кагеяма, ответь мне что-нибудь, – говорит Иваизуми. Тобио не знает, как долго он заставил его ждать, пытаясь прийти в себя. – Я не понимаю, что мне теперь делать, – признаётся он. Что планировать, над чем работать, ради чего просыпаться — вот что он имеет в виду. – Что мне делать, если я не? – но для него это конец предложения. Он не может/не может закончить его, с обеих сторон. Не может передать, что имеет в виду, даже если бы попытался, и не захотел бы, даже если бы смог. «Не» — не что? Иваизуми ждёт. Тобио делает долгий, глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Что бы вы сказали кому-нибудь с травмами как у меня, – спрашивает он; он снова сжимает одеяло до побелевших костяшек, но на этот раз облегчение не приходит, – делать дальше? – Во-первых, не терять надежды, – сразу же говорит Иваизуми, а затем немного размышляет про себя, прежде чем продолжить, – а, во-вторых, я рассказал бы им о карьере Асады Мао. Тобио моргает. Один раз, а затем ещё, когда до него наконец доходит. – Это фигуристка? – Да. – Я, эм. Ничего о ней не знаю. – Всё в порядке, я могу ввести тебя в курс дела, – говорит Иваизуми, почти радуясь этому, когда Тобио не говорит ничего в ответ. – Асада была молодым дарованием — серебряная призёрка Олимпийских игр, чемпионка мира, назови любой чемпионат, она выигрывала его по меньшей мере один раз. Затем она объявила о своём уходе из спорта через пять месяцев после худшего в её карьере результата на Национальных, до которого она завоёвывала чемпионский титул с полдюжины раз. Когда она организовала пресс-конференцию, чтобы публично рассказать о своём решении уйти из спорта, она сказала, что это произошло потому, что она потеряла мотивацию и соревновательный дух, которые демонстрировала в лучшие моменты своей 21-летней карьеры. Кажется, Тобио сейчас стошнит. Его желудок пуст, и его всё равно может стошнить. – И вместо того, чтобы говорить о травме колена, которая преследовала её последние два сезона, или о проигранных медалях, из-за которых она ушла, она сделала то, что, я надеюсь, ты тоже сможешь: Асада рассказала о том, как она благодарна тем людям, которые поддерживали её на других континентах и во все времена, не только когда она побеждала, но даже когда она делала всё правильно. В Ванкувере в 2010-м. Даже в Сочи в 2014-м. – Что случилось в 2014-м? – спрашивает Тобио. – Она упала на тройном акселе и прыгнула двойной флип вместо тройного в олимпийской короткой программе, после чего откатала лучшую произвольную в своей карьере и поднялась с 16-го места на 6-е, – невозмутимо и просто отвечает Иваизуми, как будто Тобио должен был прекрасно знать, что означало каждое слово в этом объяснении. – Что я хочу этим сказать, Кагеяма, – продолжает Иваизуми, пока Тобио снова и снова моргает, прокручивая в голове «двойной флип вместо тройного», – так это то, что впервые в твоей жизни у тебя будет достаточно времени, чтобы подумать о том, что для тебя значила твоя волейбольная карьера — не для твоей команды, не для федерации, не для остальной страны — и как ты хочешь помнить о ней, когда продолжишь двигаться дальше. Какая-то часть Кагеямы задаётся вопросом, откуда Иваизуми-сан узнал так много о фигурном катании. Другая его часть уловила слова Иваизуми, как только те были произнесены. «Что для тебя значила твоя волейбольная карьера.» Значила. Не Значит. – Что вы имеете в виду? – спрашивает Тобио, и его снова пронзает понимание того, что, безусловно, случится дальше. – Говорите как есть. Честный, как и всегда, Иваизуми смеряет его взглядом, затем смотрит Тобио прямо в глаза и спрашивает: – Кагеяма, если бы сегодня тебе пришлось перестать играть в волейбол, что бы ты сделал? Это его первый год в Карасуно. Они противостоят Шираторизаве, когда Тендо, которого Тобио теперь знает, как милого и интересного человека, не на шутку расходится, отыгрывая роль Монстра своей личности «Догадливого Монстра». – Неужели бедному связующему придётся столкнуться с отчаянием равного счёта? – вопросил он Тобио, стоя на одной ноге головой вниз; пророк, или экстрасенс, или чем бы это ни было — назвать будущего представителя «Поколения монстров», как о них пишет пресса, «монстром» ещё за три года до того, как он присоединится к V-лиге. – Я испытаю отчаяние лишь тогда, когда больше не смогу играть в волейбол, – таков был его ответ в старшей школе, и, хотя он предназначался в основном для того, чтобы оскалить зубы без намерения действительно укусить в ответ, он сказал именно то, что хотел сказать, не потратив ни звука впустую. – Я не знаю, что будет с твоей карьерой, – говорит Иваизуми здесь, в настоящем. – Я не могу этого знать — никто не может. Именно поэтому нам придётся следить за твоим прогрессом и за тем, как ты адаптируешься. Тебе понадобится время. Наверное, хорошо назваться оптимистом и игнорировать всяческие СМИ, которые считают, что им есть что сказать по этому поводу и так далее, но я был там в воскресенье, и я смотрю на тебя прямо сейчас. – Тобио внезапно становится неловко из-за своего синяка, из-за тех моментов, когда он знает, что не слушает, но не может заставить себя сосредоточиться, из-за слов, которые забывает сказать. – По крайней мере, у тебя будет много времени, чтобы выкинуть из головы все советы других людей о том, что нужно решать проблемы по мере их поступления, и подумать, что ты собираешься делать в том случае, если тебе не разрешат вернуться к игре. Здесь, в его комнате, на этот раз от него меньше толка, чем в ванной, когда он пытается осмыслить услышанное. Он ничего не сможет сделать с наколенником ещё несколько месяцев, он не может перетрясти подарочный пакет в поисках чего-то, что упустил, пока тот стоит на полу. Он может только сидеть, смотреть правде в глаза, изматывать себя, обдумывая всё, что он запомнил из того, что ему сказали, и кивать. Тобио кивает. – Значит, завтра я тоже не играю в волейбол. Иваизуми моргает. – Что? – Вы использовали Ойкаву как отвлекающий манёвр? – вдруг спрашивает Тобио. – Ещё раз, что? – Вы позвонили Ойкаве и подождали, пока Хината не уйдёт с ним, чтобы рассказать мне всё это. У этого есть причина? – Всё настолько очевидно, да? – говорит Иваизуми; смешок подступает к его горлу, и удивление приходит на смену тому, что держало его лицо в напряжении. – Сначала я не собирался этого делать. Ойкава позвонил, потому что он старый пень, который покидает командные празднования после одного бокала выпивки, чтобы заново пережить весь матч по телефону и завалиться спать до полуночи, если повезёт. В итоге я оставил его при себе как наживку, потому что знал, что Хината будет здесь. – Почему? – Ну, ты связующий, а все связующие думают под давлением одинаково, – тёплое выражение на лице Иваизуми становится насмешливым. – Когда что-то идёт не так, вы смотрите на свою команду и решаете, кому доверите следующий шаг. Ойкаве нужно отчитаться мне о том, что все его решения, принятые во время игры, были правильными, я видел, как Мия звонил своему близнецу и отстаивал то же самое. Учитывая всё, что происходит с тобой сейчас, я хотел дать тебе чуть больше времени, чтобы самостоятельно обдумать ситуацию, прежде чем ты начнёшь искать своего аса. На этот раз вздыхает Тобио. – У тебя будет гораздо больше времени, чем доля секунды, чтобы понять, что имеет наибольший смысл для тебя дальше, Кагеяма. Начиная с твоего колена. Между ними проходит ещё одна пауза. Тобио переводит взгляд с Иваизуми на свои руки, выпуская одеяло из пальцев, которые намертво сжали ткань. – Я понял, – говорит он. Затем Тобио слышит, как стеклянная дверь открывается и Хината заходит (топает) обратно в квартиру, завершая свой разговор (спор «кто-кого-перекричит») с Ойкавой, такие же громкие, как гром и молния. По мере того, как звук становится всё ближе, Иваизуми встаёт, перекидывает рюкзак через плечо и оттаскивает стул, на котором сидел, обратно в его новый дом в углу комнаты Тобио. – У тебя есть я в качестве источника информации. Не стесняйся обращаться ко мне, если у тебя возникнут какие-либо вопросы по любому поводу. Я серьёзно, – говорит он, протягивая ладонь, чтобы пожать руку Тобио. – Да, – отвечает, как ему кажется, Тобио; всё его внимание сосредоточено на том, чтобы поднять свою руку, вытянуть свою ладонь. – Конечно. – Он слаб. Когда Иваизуми открывает дверь в коридор, свет становится в два раза ярче. – Как тут дела? – спрашивает он Хинату и телефон, который тот развернул экраном к нему. – Отлично! – отвечает Хината. – Просто отлично! Ты закончил разглагольствовать о своей подружке, Ива-чан? – спрашивает Ойкава, ехидно улыбаясь. – Прекрати. – Подружке? – Хината таращится на Иваизуми, который сердито трясёт головой. – У меня нет подружки, – с каменным лицом отвечает он. – Ах-ах-ах, а как же Мао-чан, а? Шоё, у Ивы-чана на протяжении вот уже многих лет бурный роман— Новость об этом приводит Хинату в бурный восторг. – Мао-чан? В смысле, та самая Мао-чан? – Он лжёт, Хината, мы даже не знакомы— —он не спал всю ночь на втором году старшей школы только для того, чтобы посмотреть, как она выступает на Четырёх континентах, жутко опоздал на занятия— – Не слушай его болтовню— —даже я всегда играл вторую скрипку в— Иваизуми дотягивается до телефона и отключает видеовызов по FaceTime быстрым нажатием красной кнопки. – Думаю, этого достаточно. Хината протягивает ему телефон, возвращая его законному владельцу, но на полпути останавливается. – О, он уже перезванивает, Иваизуми-сан, – ухмыляется он. Иваизуми, стремительный и непреклонный, берёт телефон и снова жмёт на красную кнопку с удвоенной силой. – Рад был видеть вас обоих, – кивает он Хинате, прежде чем повернуться к двери в комнату Тобио. – Кагеяма, ты подумаешь над тем, что я сказал? Возможно, Тобио кивнул в ответ. Он не совсем уверен. А потом Иваизуми уходит почти так же, как и пришел, сделав гораздо больше, чем намеревался. – Было весело, – шёпотом говорит Хината, как только провожает Иваизуми за дверь, – ты в порядке? – Ага, – отвечает Тобио, уставившись в белый потолок. На самом деле теперь, когда он думает об этом, ему немного холодно. – Ты выглядишь так, будто тебя сейчас стошнит. Ты уверен, что тебе ничего не нужно? – Я просто— Тобио действительно холодно. Он действительно мёрзнет. Он уже под одеялом, так что, может быть, ему нужна толстовка. Перчатки, или суп, или ещё что-нибудь. Суп, пудинг и солевой раствор. Один из его родителей остался с ним после того, как ему удалили зубы мудрости, но он забыл, какой именно. Тобио не знает, что ему нужно, он не знает, что ему нужно дальше. – Я очень устал. – Ну конечно! Вы, ребята, поболтали немного, – Хината улыбается так, словно всё в порядке, когда тянется к ручке, медленно привлекая её к себе, пока за деревом не остаются видны только его голова и рыжие волосы. – Я буду в гостиной, если тебе что-нибудь понадобится? Ему требуется вся оставшаяся энергия, чтобы помотать головой, но он делает это, и Хината закрывает дверь, оставляя Тобио одного в темноте.🌊 🌊 🌊
[Новое пропущенное сообщение] «Кагеяма Тобио, это Ушиджима Вакатоши. Прошло несколько недель с тех пор, как мы разговаривали в последний раз. Я был свидетелем травмы, полученной тобой на последнем отборочном турнире Олимпийских игр, и хотел бы предложить свою поддержку, пока ты восстанавливаешься. Моему отцу пришлось уйти из спорта из-за аналогичного инцидента, и я получил большую поддержку от других спортсменов, покинувших спорт, когда ушёл из соревновательного волейбола, хотя и при других обстоятельствах. Их помощь была неоценимой для моей адаптации. Поскольку ты по-прежнему мой хороший друг и много лет был для меня надёжным товарищем по команде, я бы тоже хотел предложить тебе себя в качестве ресурса. Звони в любое время, по любым вопросам. Или просто поговорить, иногда это тоже помогает. Я с нетерпением жду твоего звонка в ближайшее время.»🌊 🌊 🌊
Хошиуми швыряет свой поднос на стол, и только благодаря тому, что тот почти пустой, бóльшая часть обеденного зала не утопает в грохоте. Он плюхается следом с грацией кирпича, сощурив глаза и поджав губы, как он делает, когда находится на площадке. Остальная часть Национальной сборной — по крайней мере, их сборной, среди многих обедающих в столовой Олимпийской деревни, — продолжает есть и беседовать, словно ничего не происходит, но Тобио и Хошиуми провели вместе уже год, играя за Адлерс в Токио, так что явная разница в том, как Хошиуми покинул стол (нормально?) и как вернулся (игровое лицо), не может остаться незамеченной. Кроме того, Тобио сидит прямо напротив Хошиуми, и от удара о стол с его подноса слетел одинокий лист салата и приземлился на поднос Тобио. Прежде чем он или Ушиджима успевают что-либо спросить, Хошиуми открывает рот и объясняется. – Какой-то верзила-американец сломал машину для мороженого, – говорит он. – Мороженое не входит в план диеты, – скучающим тоном отвечает Хейваджима через несколько мест от них. – Это замороженный йогурт. – Всё равно не входит в план. Хошиуми не обращает внимания на Хейваджиму, который трясёт перед ним бананом, вместо этого бросая поочерёдные взгляды на Тобио и Ушиджиму, его настоящих товарищей как в Адлерс, так и в Национальной сборной (в отличие от Хейваджимы), которые сидят бок о бок по другую сторону длинного узкого стола. – Он и его гигантские руки забрали последний шоколадно-ванильный рожок, и после этого все ручки сломались. Сотрудники её чинят, но они не успеют ко времени, чтобы мне досталось что-нибудь до тренировки. – Может быть, это даже к лучшему, поскольку содержание белка и сложных углеводов в мороженом слишком далеко от соответствия тому, что нужно человеку твоего роста и уровня энергии, чтобы выдержать тренировку, – говорит Ушиджима. – Это йогурт, Ушивака! Тобио заглядывает в тарелку Хошиуми. Её содержимое по бóльшей части в порядке — куриная грудка с салатом, суп мисо и рис, — но было бы лучше, думает он, если бы Хошиуми не ограничился только ими с того момента, как почувствовал себя плохо вчера днём. Тобио знает, что Хошиуми обычно привередлив, и Хиругами-сан однажды сравнил его с птицей — именно так Тобио узнал, что птицы на самом деле очень мало едят, но дело не только в этом. Хошиуми признался Тобио, что его текущее беспокойство заключается в том, что он всегда был щепетилен насчёт еды, выходящей за пределы его обычного рациона, а здесь, в другой стране, на другом континенте, на другом конце света, большинство блюд выходят за эти пределы. Тобио это понимает. Не в том плане, что его аппетит никогда не сравнивали с бездонной бочкой, вне зависимости от того, что он ел, но в плане текстур, или того, чтобы попробовать что-то новое, или того, чтобы съесть что придётся, чтобы почувствовать сытость перед тренировкой. Съесть что-нибудь новое на обеде, а затем попытаться, скажем, разобраться в том, как работает система автобусов в Олимпийской деревне — это две вещи, не способствующие системности, на которую они привыкли полагаться как спортсмены. Тем не менее сегодня вечером состоится Церемония открытия, так что Хошиуми нужно найти решение проблемы в ближайшее время. Тобио настоятельно рекомендует ему фейжоаду или, по крайней мере, фарофу. – Мне нужен список всех высоких спортсменов Американской сборной, – после некоторых раздумий объявляет Хошиуми. Тобио моргает. – Всех? – Пфффф, удачи. – Хейваджима отламывает от банана ещё один кусок и закидывает его себе в рот. – Для справки, в команде США полно высоких спортсменов. Ушиджима лезет в карман ветровки, чтобы достать телефон. – Следует ли исключить из него баскетболистов, которые живут на корабле, и, следовательно, вряд ли станут пользоваться какими-либо удобствами в Олимпийской деревне? Хошиуми хмыкает, постукивая пальцем по подбородку. – В этом есть смысл, – решает он. И вот, Тобио смотрит на экран телефона, пока Ушиджима вводит что-то в строку поиска в браузере — «высокие Американские олимпийцы», — и список имён, сформированный Гуглом, высвечивается наверху, вместе с фотографиями улыбающихся мужчин и женщин в сине-красных куртках. – У тебя есть ещё какие-нибудь физические характеристики? – спрашивает Ушиджима для бóльшей ясности. – Не знаю, вроде бы, у него были тёмные волосы? И вот такое лицо— Хошиуми придаёт своему собственному лицу ужасающее выражение, сморщив уголки глаз и скорчив гримасу, но при этом всё ещё умудряясь каким-то образом улыбаться, – и куртка сборной Америки, и он был очень высоким, и это всё, что мне было нужно знать. Ещё какое-то время уходит на то, чтобы пролистать баскетболистов и попытаться физически сымитировать все улыбки всех спортсменов, представленных на вебсайте сборной США, прежде чем вся фигура Ушиджимы приходит в заметное оживление. – Это этот человек? – спрашивает он Хошиуми, протягивая ему свой телефон. Хошиуми, сощурившись, смотрит на экран, и его лицо моментально загорается узнаванием. – Это он! – практически выкрикивает он, чем вызывает хор шиканий от старших членов Национальной сборной, сидящих дальше за столом. – Это что, Майкл Фелпс? – спрашивает Онигашира, перегнувшись через Хейваджиму, чтобы увидеть, из-за чего поднялся переполох. – Май-кто? – спрашивает Хошиуми. – Майкл Фелпс? – задумчиво уточняет Хейваджима, не переставая жевать банан. – Абсолютный олимпийский рекордсмен всех времён и народов? – Никогда о нём не слышал, – быстро говорит Хошиуми, прежде чем снова перевести своё внимание на Ушиджиму. – Во что он играет? Он центральный блокирующий? Ушиджима снова смотрит на экран своего телефона. – Похоже, он пловец, – констатирует он. – И его рост 193 сантиметра. На этих словах Хошиуми приходит в ярость. – Вы, что, правда никогда о нём не слышали? – Онигашира и Хейваджима, как и Ушиджима, Хошиуми и Тобио, примерно одного возраста, и из-за этого часто объединяются в пару для участия в огромном количестве мероприятий Национальной сборной; обычно их можно увидеть смеющимися над чем-то между собой, хотя прямо сейчас Тобио подозревает, что они смеются над своими младшими товарищами. – На Олимпийских играх, помимо волейбола, есть и другие виды спорта, вы в курсе? Тобио чувствует, как хмурится его лоб. – Ребята. Ни он, ни Хошиуми, ни Ушиджима не говорят ничего в ответ. – Ребята, серьёзно. Заставив Ушиджиму подвинуться, чтобы получше рассмотреть изображение на экране, Тобио приходит к выводу, что уже видел это лицо раньше. По крайней мере, раз или два? Он провёл сколько-то, совсем немного, времени за просмотром соревнований по плаванию в Лондоне, Пекине или Афинах, если он правильно помнит. В основном он смотрел волейбол — ну разумеется — и, честно говоря, его идея о разнообразии заключалась в том, чтобы смотреть ещё и пляжный волейбол, тем более что именно его смотрел Хината, заинтересовавшись им, в 2012-м, попутно излагая свои индивидуальные соображения Тобио в переписке. Тобио тоже приходилось смотреть его, чтобы быть в курсе происходящего; сенсационная победа немцев, надо признать, была довольно невероятной. В 2016-м Хината всё ещё находится где-то на другом конце города, и вместо того, чтобы смотреть пляжный волейбол, Тобио смотрит, как Хошиуми решает совершить нечто потрясающее. – Держу пари, этот Митчелл Фиппс думает, что, раз он олимпийский рекордсмен, он может просто взять любой рожок, какой захочет, – говорит он, ударяя по столу для выразительности; ещё один салатный лист падает с его тарелки. – Кто-то должен поставить его на место. – Коурай, нет— – Ты действительно собираешься устроить разборки с Ми-ми— Тобио сверяется с именем на телефоне Ушиджимы, который тот любезно протягивает ему — если уж на то пошло, его английский остался примерно на том же уровне, что и в 2012-ом, а это значит, – Митчем Фельпом? – Хочешь пойти со мной? – Тобио кивает прежде, чем осознаёт, что кивает. Это увлекательно—то есть, прекрасный способ поддержать Хошиуми, являясь его связующим, в поисках режима в Рио, который сделает игру комфортной и более лёгкой. – Хорошо! – восклицает Хошиуми, широко — ещё шире — распахивая глаза перед тем, как повернуться к Ушиджиме. – А что насчёт тебя? Он увидит тебя за километр и поймёт, что я серьёзен! – Я не верю в урегулирование разногласий вне площадки, – решительно отвечает Ушиджима. – Но он даже не играет в волейбол! Как ещё мы должны урегулировать наши разногласия? Его слова, кажется, заставляют Ушиджиму немного глубже задуматься над этим вопросом. Тобио надеется, что он придёт к тому же выводу, который у него уже был: что Хошиуми может быть очень устрашающим, когда он этого хочет, даже без двух парней ростом выше 180 сантиметров по обеим сторонам от него. Даже если он не разделает этого американского пловца, или кого бы там ни было, под орех, наблюдать, как кто-то вдвое выше него съёживается в страхе перед Хошиуми и энергией, которую тот излучает, было бы? Уморительно, думает Тобио, если не больше. – Я полагаю, – медленно начинает Ушиджима; Тобио и Хошиуми синхронно сползают на краешки своих сидений. – У тебя не будет другой возможности поведать ему о своём безвыходном положении в иных обстоятельствах. Хошиуми наставляет палец на Ушиджиму, и на его лице расцветает широкая улыбка; примерно в это же время Тобио вскидывает кулак под столом. – Отлично, тогда погнали! – Сначала поешьте! – отвечает Хейваджима, при этом в его глазах начинает плясать недобрый огонёк. – И если вы опоздаете на автобус и на тренировку, я лично прослежу за тем, чтобы тренер не включил вас троих в стартовый состав Адлерс в следующем сезоне. Продемонстрировав не что иное, как прилежное исполнение приказов и уважение к старшим, Тобио, Ушиджима и Хошиуми расправляются со своим обедом в рекордно короткие сроки и с той или иной степенью тщательности. Вскоре Хошиуми возглавляет процессию, бросая свой поднос у контейнера для отходов в конце стола и направляясь к ближайшей двери, и, без долгий раздумий или словесного подтверждения, Ушиджима следует за ним, Тобио позади. Они пробыли в Олимпийской деревне всего два дня, но потратив первый из них на то, чтобы отоспаться из-за смены часовых поясов, а второй — на поиск нужных им объектов, только в день церемонии открытия по-настоящему начинает казаться, что они действительно находятся в сообществе, где всё дышит и живет, теперь, когда все спортсмены прибыли. Даже в этот полдень, когда полыхающее солнце висит высоко в небе без единого облачка, кажется, будто они преодолели половину земного шара всего за несколько широких шагов. Здесь есть гимнасты, вполовину роста Тобио, худощавые и гибкие бегуны, тяжелоатлеты, состоящие из сплошных мускулов; разноцветный спектр их курток бесконечен — синие и жёлтые, зелёные и красные, чёрные и белые, чтобы олицетворять собой частичку дома, как бы далеко от дома они ни находились. – Здесь так много людей, – размышляет вслух Тобио. – Почему здесь так много, мать их, людей? – выкрикивает Хошиуми, по-видимому, обращаясь ко всем, кто находится в непосредственной близости от него. – Потому что мы делим общее жилое пространство со всеми лучшими спортсменами во всём мире, – говорит Ушиджима. Тобио не может не покоситься на него; он ни капли не вспотел от бешеного темпа Хошиуми. – Это часть того, что отличает Игры от других соревнований. – Вообще-то это хорошая мысль! – Хошиуми резко сворачивает за угол после Макдональдса, и Тобио и Ушиджима притормаживают, чтобы изменить направление аналогичным образом. – Что может быть лучше, чем сокрушить лучших волейболистов мира? – Не только это. Просто в мире не существует ничего похожего на них, где получить возможность участвовать уже само по себе награда, – рассудительно говорит Ушиджима. – По крайней мере, так мне сказал мой отец. – Твой отец сказал тебе ещё что-нибудь? – спрашивает Тобио. – Он сказал мне весело провести время, поэтому я решил присоединиться к тебе и Хошиуми-сану, – говорит Ушиджима, пока Хошиуми ведёт их, огибая фонтан. – Он прибудет сюда перед нашим первым матчем, так что я могу спросить, есть ли у него ещё какие-нибудь советы, но он сказал по бóльшей части повеселиться, потому что это Олимпийские игры. Среди высоких зданий, фонтана и целого мира, уместившегося в одном квартале, Тобио краем глаза замечает ещё кое-что. Это не Мигель Преппс, это горизонт, который встречается с ярко-синим океаном. И именно тут его осеняет — он проделал весь этот путь, до самой Олимпиады. – Мы на Олимпиаде, – говорит он. – Да, Кагеяма-кун, охренеть, ты вообще ищешь— – Нет, смотрите— Тобио хватает Хошиуми и Ушиджиму за их футболки и, когда они останавливаются, отпускает, чтобы неопределённо махнуть рукой между зданиями в сторону колец — синего и жёлтого, чёрного, зелёного и красного — установленных на песке у пляжа, высоких, заметных и безошибочно узнаваемых. Когда на вдохе до него долетает морской бриз, принеся с собой свежесть и ощущение чего-то солёного на языке, он чувствует, как его лицо вот-вот треснет от улыбки. – Мы на Олимпиаде. Несмотря на энтузиазм Тобио, Ушиджима и Хошиуми поначалу выглядят будто бы недоумевающими. Но только поначалу — Хошиуми раскрывает рот, вскидывая руки к волосам, когда до него доходит. – Ох, я — э-э-э— он начинает расхаживать взад-вперёд, подскакивая на каждом шаге. – Охренеть, мы на Олимпиаде! Ушиджима кивает с самой широкой улыбкой, которую Тобио когда-либо видел на его лице, и похлопывает Хошиуми по плечу, после чего тот подскакивает по-настоящему, чем вызывает еще бóльшее волнение. – Действительно. Мы добрались до Олимпийских игр. – Ааахх? – Верно. Они остаются на месте ещё ненадолго, чтобы оглядеться по сторонам. Хошиуми вновь принимается расхаживать взад-вперёд и хихикать ещё больше, безумный и чудной, такой чудной, что Тобио тоже смеётся, попутно нервно потирая ладони. Даже Ушиджима издаёт смешок, перенаправляя эту избыточную энергию в подушечки своих стоп. Все трое следуют совету Уцуи-сана, проживая этот момент, по крайней мере до тех пор, пока Хошиуми, как он обычно делает только на площадке, не цепляется за что-то на другой стороне временной улицы. – Глядите, у этого парня на куртке американский флаг, давайте спросим его! – без лишних раздумий он показывает на него пальцем, прежде чем сорваться с места и побежать к группе мужчин, стоящих у здания общежития. – Эй! Очень высокий мужчина с тёмными волосами и лёгкой ухмылкой — но всё же некто, не совсем похожий на Михала Преппса, — поворачивается, хмуря брови. Хошиуми начинает кричать на него по-японски, пока они приближаются, но, когда это действие не привлекает внимания спортсмена, не распознавшего в нём приветствия, Хошиуми затормаживает и делает глубокий вдох. Он начинает с того, что похлопывает мужчину по плечу, проговаривая быстрое «здравствуйте», а затем, так же медленно и ровно, как в аудиозаписях на уроках английского, спрашивает: – Это вы сломали машину для мороженого? Спортсмен поворачивает голову, и на его лице проступает отсутствующее выражение. Тобио узнаёт этот взгляд, они видели такие же у иностранных игроков в Адлерс — он выискивает какие-то словосочетания, слова, звуки, которые может понять. – Кагеяма, – обеспокоенно шепчет Ушиджима, поднося свой телефон прямо к носу Тобио. – Я не уверен, что это тот человек. Тобио забирает у Ушиджимы телефон и относит его на удобное от лица расстояние, чтобы сфокусировать взгляд и понять, что это не он. Совершенно точно нет. Человек, в которого Хошиуми бросается английскими словами в данный момент, почти наверняка не является человеком на фото, ровно как и тем, кто сломал машину для мороженого. – Извините, вы не подскажете, где? – Тобио обрывает Хошиуми, убедившись, что американец смотрит на него, прежде чем снова проверить экран телефона и произнести имя, – Майкл Фелпс? Где? После долгого «Ооооооох» самые ясные слова, которые Тобио может разобрать, от человека, который в общем и целом выглядит довольно понимающим, это «извините» и «никогда не встречались». – Но удачи в его поисках! – говорит он, более понятно и с дружелюбным взмахом руки, удаляясь вместе с остальной частью группы в противоположном направлении, к пляжу. Из-за увеличивающейся дистанции они становятся крошечными и почти исчезают из вида, когда Хошиуми поворачивается к Тобио и Ушиджиме, выглядя до ужаса озадаченным. – Знаете, я не говорю, что был убийственно хорош и всё такое, но мои оценки по английскому в старшей школе были довольно неплохими, – признаётся он. – Мои тоже, – отвечает Ушиджима. Тобио прикусывает внутреннюю сторону щеки. – У меня был хороший учитель, – говорит он, и Хошиуми оглушительно смеётся. – Ну, ничего страшного! – всё так же невозмутимо восклицает он, глядя на горизонт и уперев руки в бока. – Мы можем просто продолжить поиски, он должен быть где-то здесь— После этих слов в руке Тобио что-то вибрирует, в едином ритме с трелью арфы и щебетом птиц. – О, я установил будильник на пять минут до отъезда нашего автобуса, – говорит Ушиджима, забирая свой телефон у Тобио и выключая будильник. – Таким образом мы не опоздаем на него и избежим ультиматума Хейваджимы-сана. – Это была хорошая идея, – кивает Тобио, но затем думает об этом ещё немного. – А откуда он отправляется? Ушиджима ничего не говорит. Глаза Хошиуми становятся огромными, как тарелки в столовой. Втроём они несутся обратно через деревню так быстро, что вот-вот оторвутся от земли и полетят на тренировку, в поисках товарищей по команде, указателей, хотя бы какого-нибудь автобуса. – Погодите, парни, вы и правда пошли искать Майкла Фелпса? – услышав об их злоключениях во время разминки и растяжки, Хейваджима хохочет так сильно, что начинает плакать. Онигашире приходится отойти за полотенцем, чтобы вытереть ему слёзы — так сильно он смеётся. – Вы знаете, что он достаточно важная шишка, что может, ну, остановиться в большом отеле с охраной, а не в Олимпийской деревне, где резвый молодняк вроде вас может вот так запросто к нему подойти? Тобио толком не думал об этом в таком ключе, но в этом есть смысл. Николас Ромеро тоже не остаётся в Олимпийской деревне, а он звезда такой же величины, только в волейболе. – Но, по-моему, в интервью он упомянул о том, что решил не оставаться в деревне, потому что живёт в Рио и у него только что родился сын, – говорит Ушиджима; Тобио хмыкает, он тоже читал это интервью. Хошиуми, в свою очередь, вбивает мяч в пол у самого края площадки, бормоча что-то себе под нос. – Майкл Фелпс, ха. – Тобио наблюдает, как он разбегается и исполняет то, что является идеальной демонстрацией идеальной техники: идеальный бросок, идеальный разбег в идеальную подачу в прыжке, которая летит точно в угол противоположной стороны площадки. – Он действительно считает, что он лучше меня, да?🌊 🌊 🌊
Как его и попросили, Тобио размышляет над сведениями, которые передал ему Иваизуми. Всё, что он делает, каждую секунду своего бодрствования, до конца дня — это думает/думает о том, что сказал ему Иваизуми. В его комнате всё так же темно, как и когда он заснул. Он достаточно согрелся, если не считать мурашек, которые никак не проходят, и его носа, холодного, как ледышка из-за того, что он высовывается из-под одеяла, чтобы втягивать им воздух. Тобио садится, чувствуя головокружение и некоторую болезненность, и фокусируется на прохладе компресса со льдом и пульсирующих висках, прежде чем вполголоса позвать: – Хината? (Один.) – Хината, – снова пытается Тобио, достаточно громко, чтобы эхо прокатилось по застеленному ковром полу и отскочило от голых стен. На этот раз он слышит какой-то грохот, какое-то движение и чьи-то шаги, более расслабленные и грациозные. Когда свет пересекает весь потолок, вытесняя черноту оранжево-жёлтым потоком, Тобио сощуривается и видит Миву, которая стоит, прислонившись к дверному проёму. – Нет, здесь только я. Хинате пришлось уехать. Он сказал, что ещё заедет проведать тебя перед тем, как улететь на следующий сезон, – говорит она с наполовину набитым ртом, держа пластиковый контейнер, от которого пахло так, словно его содержимое вполне могло быть аппетитным. – Я купила нам готовую еду. Тобио сглатывает; его горло сжимается. У Хинаты ещё есть сезон, верно. Хината должен вернуться в Бразилию через (сколько-то) недель. (Сколько-то) дней? (Если бы всё дело было только в твоей связке…) – Я не голоден, – говорит Тобио. – Серьёзно? Ты в порядке? – Да, – лжёт он. (Тысяча раз — это огромная цифра, когда речь идёт об ударах по голове.) – Тебе что-нибудь нужно? Вода? Телефон? – Только вода, без телефона. – Хорошо, – Мива не выглядит убеждённой, и, скорее всего, так и есть, но, возможно, в данный момент её куда больше интересует какая бы то ни было комбинация острой лапши, которую она наматывает на свои палочки для еды. – Хината сказал тебе? (Меня попросили посмотреть, как много информации я могу раскрыть тебе за один раз.) Чувствуя, как его горло сжимается ещё больше, Тобио бормочет: – Сказал мне что? – Мамору-сан и— Мива замолкает на столько, сколько требуется, чтобы проглотить то, что она ест; желудок Тобио содрогается, протестуя при одном лишь упоминании. – Папа и мама вернутся в страну на следующей неделе. Они приедут тебя навестить. – О. – Не то чтобы он действительно искал какие-то новые признаки того, что что-то не так, но Тобио уже достаточно взрослый, чтобы знать, что его родители, как правило, появляются перед хорошими событиями и после плохих. Перед Рио и Токио и (чем-то ещё), на трибунах его игр, после удаления зубов мудрости, в той же комнате, в другой комнате, работая из дома. До (чего-то) и (чего-то), после его последнего матча в средней школе, после Казуе. – Всё нормально, если у них нет времени— – Заткнись. Ничего бы не было нормально, если бы они не нашли на это времени— – Нээ-сан. – Он снова перебивает людей, но на этот раз не может найти в себе отклика, чтобы почувствовать из-за этого неловкость, не тогда, когда есть что-что, что он хочет узнать. – Когда ты решила, что бросишь колледж, чтобы делать причёски и макияж, что ты сделала дальше? – Загуглила список самых известных бьюти-школ в стране, подала заявки во все из них, приняла предложение от лучшей, – отвечает Мива, пожимая плечами. Он понимает, что спросил не то, что хотел спросить на самом деле. – А что? (Кагеяма, если бы сегодня тебе пришлось перестать играть в волейбол, что бы ты сделал?) – Когда кто-то собирается, – снова пытается он, – сменить профессию, что он делает? Свет из коридора позади неё отбрасывает на лицо Мивы тень, но этой тени недостаточно, чтобы он не смог не заметить, как приподнялась одна её бровь: заинтересованно, если не подозрительно. – Это случайно не может быть кто-то, кого мы знаем? – спрашивает она. – Нет, – быстро говорит Тобио. – Хорошо, ладно, – Мива постукивает по подбородку. – Многие люди возвращаются в колледж, если они определились с выбором. Это то, что сделала я. Или работают где придётся, пока не найдут то, чем действительно хотят заниматься. Если бы этот человек был, скажем, спортсменом, – она снова пожимает плечами и делает выразительные глаза, – тогда бы он мог делать то, что делают другие спортсмены, и стать бренд-амбассадором одного из своих спонсоров— (Если бы сегодня)— или мотивационным спикером— (тебе пришлось перестать играть в волейбол)— написать книгу— (что бы ты сделал?)— может, стать моделью. (Что ему теперь делать?) Когда Тобио не отвечает слишком долго, Мива помогает ему. Бросает свои палочки для еды в пластиковый контейнер из-под лапши и машет рукой, щёлкая пальцами. – Сегодня я нашёл у себя на лице синяк, – говорит он. – Ага, знаю. – Почему ты мне не сказала? – Потому что знала, что, если бы я это сделала, ты бы думал только о нём и больше ни о чём, пока не смог бы сам как следует его рассмотреть, – спокойно отвечает Мива. – Это своего рода капля в море, так? Учитывая все обстоятельства. (Значит, завтра я тоже не играю в волейбол.) Каждая птица, пролетающая над Токио, приземляется/не приземляется.🌊 🌊 🌊
Отвечать на вопросы детей после нескольких игр намного увлекательней, чем отвечать на вопросы журналистов после целого матча, в основном потому, что никто не станет над ним смеяться, если он использует «фвуум» в качестве прилагательного. Спортивный зал, заполненный игроками Токийской юношеской лиги в возрасте от семи до четырнадцати лет, заходится смехом, когда Шоё озвучивает, на что похожа скорость эйс-подачи или быстрой атаки, пролетающей мимо его ушей. Они находятся в конце двух самых весёлых часов в соревновании мероприятий, которые маховик прессы заготовил для Национальной сборной на этой неделе, и учитывая, что он единственный, кому не пришлось присутствовать на бесконечных интервью в духе «тет-а-тет»/«панельные дискуссии»/«20 вопросов, пока вы гладите щенков», Шоё не возражает против того, чтобы взвалить на себя всю ношу и повалять дурака. В конце концов, это ради детей. И это его второй Олимпийский цикл, так что он уже знает, что от них требуется — часы материала, который они отснимут на этой неделе, превратятся в рекламный контент для олимпийского сезона, в то время как игроки будут продолжать свои собственные сезоны в Лиге здесь или за границей, играя за Шакалов, Адлерс или Сóколов в Бразилии, в России, в Италии. Шоё выезжает (вылетает? Он летит в Сао Пауло, если это было неясно) через две коротких недели. Пожалуй, он может дать СМИ что-то, с чем они смогут работать, и дать остальным ребятам передышку. К тому же дети, с их естественной тягой к крайностям, задают лучшие вопросы. Семилетка, который ещё двадцать минут назад делал пасы, сидя на плечах у Арана, хочет знать, отрывало ли когда-нибудь Шоё руки, когда он принимал мяч (нет, но порой ощущения именно такие!). Вспыльчивый двенадцатилетка, отчитавший Атсуму за то, что тот намеренно делал свои подачи более лёгкими, спрашивает, есть ли что-то, что Шоё делает на удачу перед каждой игрой (он всегда, всегда, всегда ходит в уборную перед матчами, но это не очень-то можно назвать ритуалом на удачу). Десятилетка, который достаёт Хошиуми или Яку примерно до пояса, хочет знать, насколько высокими могут быть иностранные игроки (иногда они такие же высокие, как самые высокие члены Национальной сборной, но чаще всего они просто гиганты). Четырнадцатилетний подросток, сделавший пас, с которого пробил сам Сакуса-сэнсю, хочет узнать, почему турниры отнимают больше сил, чем игры регулярной серии (что делает турниры сложнее, так это интенсивность — очень важно следить за своим телом, чтобы обеспечить его всем, что ему требуется, когда между матчами остаётся гораздо меньше времени на восстановление). Насколько яркие софиты? (Очень яркие, но через некоторое время к этому привыкаешь.) Насколько шумно на трибунах? (Очень шумно, чем громче, тем лучше!) Дерутся ли игроки с другими командами в задних вестибюлях арены? (Без комментариев.) (Шучу! Конечно же нет, спортивная этика очень важна.) Каково это было — сокрушить американцев? (Потрясающе.) – Хината-сэнсю! – выкрикивает один мальчик впереди, лет девяти или около того, с волосами, похожими на воронье гнездо и острыми коленками; когда Шоё показывает на него, чтобы ответить на его вопрос, он не улыбается, не светится от счастья и не ёрзает, как другие дети. Он просто очень твёрдо и очень серьёзно спрашивает: – Кагеяма-сэнсю когда-нибудь будет снова играть? И в этот момент все словно разом перестают дышать. Если в спортзале и есть пара глаз, то теперь они не просто смотрят на Шоё — они впиваются в него взглядом, Кагеяма не более, чем мишень на его спине: готовься, целься, огонь. Дети пялятся на него так, словно они проголодались. Его товарищи по команде, обходившие стороной любые подобные вопросы перед началом игры, замерли в ожидании. Сотрудники съёмочной группы, которые, вероятно, в курсе последних новостей и устали от домыслов и слухов, проявляют любопытство, если не подозрительность. И в отличие от его ровесников, эти Острые Коленки спрашивает то, что он хочет знать, в крайней степени: будет ли Кагеяма когда-нибудь играть снова? Вообще? И кого ещё спросить, думают все, кто хотел бы знать, как не партнёра Кагеямы? Некоторые вещи на самом деле никогда не меняются. Они просто меняют форму и взлетают выше, объезжают земной шар и делают себе имя на мировой арене, а потом встречаются и больше не расстаются, даже когда они далеко друг от друга. Острые Коленки, наверное, ещё не знает, что значит быть чьим-то всем через время и континенты, не тогда, когда он выглядит так, будто живёт на свете примерно столько же, сколько Кагеяма играет профессионально, а это довольно много, чтобы что-то оставалось неизменным, а затем, в мгновение, изменилось. Именно по этой причине Шоё не хочет врать, но пересказывать все, о чём он узнал за последние два дня, просматривая все статьи о сотрясениях мозга, которые ему удалось найти в Гугле в ранние часы утра, и поддразнивая Кагеяму с целью вызвать у него хоть какую-то реакцию, вероятно, будет не очень хорошей идеей. Вместо этого он решает встретиться с Острыми Коленками на полпути и ответить такой же крайностью. – Конечно, – отвечает Шоё с улыбкой; ребенок шумно выдыхает, с облегчением сдуваясь вместе с остальной частью спортзала. – Однажды, как только пройдет достаточно времени, чтобы он как следует восстановился. Им разрешили воспользоваться шкафчиками в раздевалке, чтобы оставить свои вещи до и забрать их после интервью, так что, как только они заканчивают, тело Шоё перемещается туда. Хотя он проходит не столько в раздевалку, сколько к своему телефону, расстёгивая самое маленькое переднее отделение на своём рюкзаке, чтобы отыскать его среди обёрток от протеиновых батончиков, запасной мелочи и ручек. Он не знает, чего так напряжённо ожидал, но точно не того, что нажмёт кнопку «домой» один, затем другой раз, только чтобы уставиться на своё отражение в чёрном стекле. Хм. Шоё пробует ещё раз, затем ещё, прежде чем до него наконец доходит, что его телефон разрядился, и что он, должно быть, забыл его зарядить. Ему приходится нырнуть обратно в самый маленький отдел, затем в отдел побольше, затем в самый большой, главный отдел рюкзака, прежде чем становится понятно, что зарядки у него тоже нет. – Шоё-кун! – Атсуму толкает его локтем в одно плечо, а Хошиуми хлопает по другому, оба полностью одетые и готовые уйти. – Мы все договорились поесть лапши, ты с нами? – Да, я— Шоё ещё раз нажимает кнопку «домой» на своём телефоне, на всякий случай. – Мой телефон сел. – У тебя есть зарядка? – спрашивает Хошиуми, как будто это не очевидный следующий вопрос. – Обычно да, но я, наверное, оставил свою в квартире Кагеямы, – отвечает Шоё, живо представляя перед своим мысленным взором угол гостиной Кагеямы, где между торшером и пустым пространством его зарядка, должно быть, осталась включена в розетку и забыта. – Просто одолжи зарядку у Арана и зайди к Тобио-куну утром, – пожимая плечами, говорит Атсуму. Аран, появляющийся позади них троих с неизменно серьёзным видом, отвешивает Атсуму подзатыльник. – Ты же знаешь, что я бы в любом случае одолжил Хинате мою зарядку, но это потому, что он бы попросил— – К тому же уже поздно, и у нас нет никаких мероприятий завтра с утра! – добавляет Хошиуми, которого ничуть не тронула развернувшаяся сцена рукоприкладства. – У тебя будет время, чтобы заехать к нему пораньше! – Зная Кагеяму, он, скорее всего, всё равно сейчас спит, – добродушно говорит Аран, демонстративно игнорируя Атсуму и то, как он потирает свой затылок. Шоё уверен в том, что Аран прав, по крайней мере настолько, насколько тот может быть правым. В большинстве случаев Кагеяма спит как убитый каждый раз, когда у него есть возможность двадцать минут не делать ничего, кроме как лежать в горизонтальном положении, но обычно это его собственный выбор, всё равно, что щелчок выключателем. Когда Шоё говорил с Кагеямой в последний раз, тот действительно казался уставшим, вымотанным оттого, что не мог делать ничего, кроме как лежать в своей постели и поддерживать диалог. Его беседа с Иваизуми действительно вытянула из него что-то, ну, или ему тогда так показалось. Это не необычный симптом, как сказал Гугл. Шоё в последний раз нажимает кнопку «домой» и принимает ещё одно опосредованное решение. – Аран-сан, я могу одолжить вашу зарядку? – спрашивает он; Аран подчиняется и даже не закатывает глаза в сторону Атсуму, снимая рюкзак и начиная рыться в его отделах. – Куда мы идём? – Не помню, – говорит Аран. – Хошиуми-кун получил какую-то рекламную рассылку от закусочной в нескольких кварталах отсюда. Сакуса, молчаливый и роковой, появляется справа от Шоё, когда они собирают нескольких желающих и платёжеспособных молодых членов команды и движутся к выходу и на стоянку. – Атсуму упоминал, что он платит— Атсуму издаёт что-то вроде жалобного скулежа. – Знаешь, я не думаю, что нам стоит продолжать это обсуждать— —из-за того, как опозорил всех нас до этого на пресс-конференции? – Не волнуйся, Хината, скорее всего, завтра её выложат в сеть, и ты сможешь сам всё увидеть, – говорит Яку, нагоняя их сзади; он фыркает, когда Атсуму насупливается и застёгивает молнию своей спортивной куртки сборной Японии до самого носа. – А пока можем ли мы прибавить ходу? Я хочу закинуть в себя что-нибудь острое и вредное, и желательно побыстрее. Очень скоро он замедляется до третьего темпа; в идзакая, подобных этой, Шоё начинает чувствовать себя таким согретым и сытым, что удерживать глаза открытыми становится непосильной задачей. Он принял ещё несколько осознанных и взвешенных решений. Он поставит свой телефон на зарядку, но не будет включать его только для того, чтобы саботировать свои уведомления, ожидая вместо них каких-нибудь новостей, или провалиться в очередную чёрную дыру Гугла. Он ответит (он ответит!) на все свои сообщения завтра ранним утром и сразу же после этого заедет к Кагеяме, чтобы забрать зарядку и оставить ключ, который ему одолжила Мива, чтобы он смог войти. Затем пресса. Затем Бразилия. А пока сегодня вечером у него есть время, чтобы до отвала наесться гёдза и заснуть, пуская слюни на стол — ведь завтра он не играет в волейбол.🌊 🌊 🌊
Вывод, к которому он приходит, является к нему в форме чего-то, с плеском перекатывающегося у него в желудке. Тобио мог бы вытащить и разглядеть, возможно, услышать это, если бы только сумел открыть рот— Он на рыбацком судне у Амальфитанского побережья. Нишиноя сказал, что Тобио запрещается приезжать в Италию, если тот не увидится с ним, а увидеться с ним означало принять участие в одном из рыболовных туров, которые он проводил по будням, с восьми до шести, с апреля до конца лета. Это чистый адреналин, и ему стоило знать об этом; лодка быстро скользит по воде, прохладный бриз хлещет и бьёт его по ушам и сдувает чёлку со лба, брызги соли оседают в глотке. Но это всё так красиво, Италия действительно красива. Проходит два часа, и желтохвост почти такого же размера, как сам Нишиноя, извивается у Тобио в руках, и он, он, он по-настоящему, по-настоящему— – Чёрт побери, ты, что, смеёшься? Кагеяма, ты, ненормальный, злобный псих! – вопит Нишиноя, потрясая кулаками перед лицом Тобио с такой широкой улыбкой, что это, должно быть, больно. – Сегодня мы отлично поужинаем! Мышцы лица Тобио, не привыкшие к такой работе, ноют. Аквамариновая гладь воды, раскинувшаяся перед ними, прекрасна, предзакатное небо прекрасно, эта рыба чертовски прекрасна. Он не может совладать со своими чувствами и с тем, как они выражаются в его дрожащих руках, в набате в его груди, в чём-то незримом, клокочущем внутри; Тобио открывает рот и издаёт самый громкий, счастливый— Он на арене в Рио. Он так нервничает, что не может вспомнить название площадки. Тобио не должен был играть в этом матче, не должен был даже попасть в команду в этом году, но сборная Японии уступает опытному связующему и на четыре очка сборной Франции и они в отчаянии, поэтому Тобио подаёт. И Подаёт. И Подаёт. И Подаёт опять. Он чувствует, что его трясёт так, словно он вот-вот развалится на части, но когда он складывает кончики пальцев вместе, они совершенно неподвижны. Толпа ревёт из-за беспрецедентных четырёх эйсов подряд. Все присутствующие в арене сходят с ума. Его товарищи по команде знали, что он может так играть, и они всё ещё, мать их, сходят с ума. Пятый номер французской сборной выглядит так, будто желает Тобио смерти. Тобио может умереть. Или взлететь. Вместо того, чтобы сделать то или другое, он начинает свою пятую подачу, встречаясь ладонью с метеоритом всего на долю секунды, и, когда тот приземляется на другой стороне, в пределах поля, он открывает рот и издаёт самый победный— Он в спортивном зале Карасуно. Он не просто проиграл Ойкаве: вчера они проиграли Аобаджосай. Когда ему почти удаётся забыть о случившемся и выпрямиться за партой, он сразу же встречается лицом к лицу с турнирной сеткой Национальных, которую использовал как подушку, закапав строчки слюнями. Он чувствует себя глупо. Тобио чувствует себя настолько глупо, что не знает, с чего начать, поэтому начинает с того, что швыряет мяч в стену в спортзале, снова и снова, пока всё, чего он лишился со своим последним пасом в матче, не вернётся к нему. Только этого не происходит, и теперь Хината носится, брыкаясь и крича, по деревянному полу, как дикое животное, и это уже слишком. Слишком много звуков, слишком много мячей в чёртовой корзине, и ноги Тобио толкают его куда угодно, кроме той точки, в которой он застыл, стоя и слушая слишком много, и он издаёт полный разочарования— Он в своей форме Китагавы Даичи, второй номер. Он единственный на этой стороне площадки, стороне разлома, отделяющего его от остальных безликих товарищей по команде и их спин. На трибунах люди, но они не смотрят на него. Его родители на трибунах, но они отвернулись. Деревянные доски пола спортзала сломаны и разбиты, и он чувствует запах и вкус чего-то солёного. Оно прорывается прежде, чем он сможет это остановить, его рот распахивается прежде, чем он успевает поднести к нему руку, чтобы удержать то, что не является рвотой. Это вода, вода, которая льётся сквозь его пальцы, и он давится, захлёбывается ей. Он настолько охвачен ужасом из-за потока, хлынувшего между его зубов, что даже не замечает, как пол с треском уходит у него из-под ног, пока не падает, по-прежнему давясь, по-прежнему захлёбываясь. За секунду до того, как удариться о волны под ним, он думает о сетке — нет, о сети — здесь, что могла бы его поймать. Если бы он мог призвать сеть, она бы поймала его, но вместо слов выходит ещё больше воды, и он проваливается в чёрный омут, реку, океан, бушующий под половицами спортивного зала. Возможно, он бы смог пробиться обратно на поверхность, если бы его колено не было искалечено, а корона, сдавившая его голову тисками, не была отлита из цемента, но всё, что он способен cделать — это держать глаза открытыми настолько долго, чтобы увидеть, как деревянные доски площадки перестраиваются и соединяются, забирая с собой свет. Тобио перестаёт сопротивляться ещё до того, как последняя доска встаёт на своё место, и тонет, тонет, тонет в беспросветной океанской глубине.🌊 🌊 🌊
[Новое пропущенное сообщение] «Кагеяма-сэнсю, это офис Ямады-сенсея, отделение ортопедии клиники Святого Луки. В случае, если вы пропустили наш вчерашний звонок, мы напоминаем вам о том, что результаты вашего МРТ получены и готовы к просмотру. Пожалуйста, перезвоните, когда у вас будет такая возможность, спасибо, и приятного дня.»🌊 🌊 🌊
Тобио просыпается в среду в футболке, полностью вымокшей от пота и прилипшей к его спине. Он не знает, где лежит его телефон и не собирается его искать, но у него нет иного способа проверить время, не имея его под рукой, если только он не намерен добраться до самой кухни и взглянуть на зелёные цифры над плитой. Он чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы добраться до кухни, но вместе с этим не хочет (не может) признать, что ему не очень хорошо, выбрав вместо этого решить, в момент, когда тянется за своими костылями, что чувствовал себя и хуже. (Ты сам должен решить, что из этого считать хорошими новостями, а что плохими, договорились?) Он делает резкий вдох, когда его пронзает — острый нож всаживается в макушку черепа и обвивается вокруг позвоночника — худшая Головная Боль из всех, что у него были. Такая сильная, что это даже не Головная Боль, она просто плавит белки, и у него двоится в глазах. Рот Тобио распахивается и, как и во сне, он не кричит. Ему стоит лечь обратно, ему стоит выпить обезболивающее, ему стоит позвать Миву — Тобио обрывает себя. В обычный день, когда он встаёт, он встаёт. В обычный день ему не нужно принимать обезболивающее первым делом с утра или просить кого-то помочь ему с самыми элементарными процедурами. Он решил, прошлой ночью, этим утром, где-то между: сегодняшний день будет обычным. (Тебе знакомо это чувство, которое ты, вероятно, испытываешь последние несколько дней, когда пытаешься встать?) Настолько обычным, что Тобио не открывает крепко зажмуренных глаз, когда использует, пожалуй, всю свою силу, чтобы подняться на ноги — ногу — и чуть не сбивает пустой стакан с ночного столика, который использовал для устойчивости. Он смещает свой вес назад, вперёд, влево, вправо, пока не убеждается, что находится правильной стороной вверх, в положении, перпендикулярном полу. Требуется вечность, чтобы найти необходимое равновесие, хотя он едва ли слышит отсчёт секунд, когда у него звенит в ушах. Но Иваизуми также сказал, что ему, возможно, потребуется больше времени, чтобы адаптироваться к текущему положению дел, только и всего. У него есть ещё одиннадцать дней до того, как он пройдёт повторное обследование его головы. Он адаптируется. Только и всего. (Я подозреваю, что удар, который ты получил в субботу, даже если тогда он действительно выглядел безобидно — это именно то, что сделало твоё падение в воскресенье намного хуже.) Сегодня среда и, как и в любой другой день недели, у Тобио есть установленный порядок, которому он следует даже в межсезонье: пробежка, затем душ, затем уход за ногтями. Он уже адаптируется, решая пропустить пробежку, поскольку его колено ещё не в том состоянии и единственное, что отнимает у него больше времени, чем поиск равновесия — это фактический переход из одной комнаты в другую. Это сплошные углы и препятствия — преодолеть перепад между его ковром и деревянным полом, переставить костыли через дверной порог, удержаться в вертикальном положении, — но обычно он может двигаться быстрее. Он освоится с этим; пока же подойдет всё, что работает, всё, что в его силах, чтобы принять душ (в списке) и подстричь ногти (в списке). Когда он добирается до ванной, он включает свет. Он не смотрит на себя в зеркало. Вместо этого Тобио складывает свои костыли на полу и опускает сиденье унитаза с целью сесть на него таким образом, который вдобавок позволил бы ему водрузить лоб на прохладный фарфор раковины. Он поднялся на гору. У него получилось. Его желудку просто нужно успокоиться, только и всего. Он даже адаптируется снова — сначала ногти, потом душ. (Ты был без сознания двенадцать секунд. Долгих двенадцать секунд. Я засёк время.) Ощущение, которое появляется у него в кончиках пальцев, когда его ногти становятся слишком длинными, раньше сильно тревожило его — настолько, что ему казалось, что из его ногтевого ложа пытается выползти что-то, чего он не мог стряхнуть. Помимо этого он чувствовал, что длина ногтей влияла на то, насколько хорошо он мог контролировать мяч на тренировке, так что он рассказал об этом Казуе, который сказал ему, что это тоже часть персонального ухода, и что ему нужно просто найти эффективный способ справиться с этим чувством прежде, чем оно начнёт его изводить. Тобио сделал это, а затем купил пять одинаковых пар кусачек для ногтей и хранил их в одних и тех же пяти местах, вне зависимости от того, где жил следующие почти что двадцать лет; всё это означает, что, когда верхний свет становится слишком гнетущим, Тобио может дотянуться до аптечки, чтобы взять кусачки и пилку для ногтей, не поднимая головы. А ещё может схватить полотенце для рук, висящее на крючке рядом с раковиной, и набросить его себе на голову. Практично. (Сегодня ты хорошо себя чувствуешь и это отлично, но никто не знает, чем следующие несколько месяцев—) Тобио может, он может позаботиться о себе. Если он может сделать это, значит, он, несомненно, на верном пути. Даже если — щелчок кусачек застаёт его врасплох, даже несмотря на то, что он был тем, кто произвёл этот звук — его ногти получились немного неровными. Он может это исправить. (может быть, год—) Таким образом он расправляется с тремя пальцами на левой руке и его не рвёт, даже когда ему очень этого хочется, прежде чем дверь в ванную открывается. (—обернутся для тебя.) – Тобио. Тобио тяжело дышит в ответ. – Тобио, – снова напирает Мива. – Что? – огрызается он. Она звучит так, будто её руки скрещены на груди, но Тобио необходимо сосредоточиться; все собранные им силы уходят на то, чтобы поднести лезвия кусачек к краю ногтя и надавить. Из-за полотенца на голове он может увидеть только свою левую руку, расплывающуюся по белой столешнице. – Чем, по-твоему, ты занимаешься? – Мива не спрашивает его. – Я делаю это раз в неделю, – упирается Тобио. – Да, делал— – Делаю— – Тобио, перестань. – Он слышит шорох, движение, которое происходит, когда кто-то решает опуститься на колени из положения стоя. Мива ближе, и его грудная клетка сжимается от мысли, что к нему могут прикоснуться. – Из-за чего это всё? (Асада была молодым дарованием. Затем она объявила о своём уходе из спорта.) – Хотя бы посмотри на меня, или, по крайней мере, сделай вид, что я здесь, раз ты не собираешься со мной разговаривать. Тобио не может. В этом вся проблема. Всё настолько плохо. Настолько сильно болит его голова, настолько обжигает нахождение под светом, и стричь свои собственные ногти теперь так тяжело, что ему хочется кричать, но он не может закричать, потому что не знает, что случится, если он откроет рот. Он не может даже повернуть головы, двигать глазами кажется ошибкой. Он оцепенел. – Если ты хотел привести свои ногти в порядок, то у тебя отстойно выходит, – говорит Мива, после чего в поле его зрения из ниоткуда внезапно появляется другая, более маленькая ладонь. Тобио отшатывается, и (что-то) кричит, где-то в промежутке между его ртом и каждой из клеток его тела. – Нет! Я сделаю это сам! – Тобио обнаруживает, что не узнаёт голос, который слышит, и, когда понимает, что тот принадлежит ему, то отдёргивает руку от того места, где ладонь Мивы держится за край столешницы. Прямо сейчас её ногти выглядят лучше, чем его. Но. Но. – Я должен сделать это сам. – Нет, не должен, – холодно замечает она. – Должен. – Тобио снова подносит кусачки к следующему ногтю. Он обрезает указательный палец слишком коротко, шипя сквозь зубы. – Ты должна дать мне сделать что-то самому, Мива— – Да что произошло— —Если я справлюсь с этим сейчас, то смогу играть снова. – Это так не работает. – Говорит кто? Ты? – выплёвывает Тобио, снова поднося кусачки к ногтю дрожащими руками и нажимая слишком близко к ногтевому ложу, щёлк. Теперь он не шепчет. – Что ты вообще знаешь? – Может, ты уже перестанешь? – Мива тоже не шепчет; она приказывает, умоляет. – Ты сам не свой. – Я не буду самим собой, пока не смогу играть! Это, это— (Это всё, что у него есть, верно?) (Всё ещё есть, верно?) (Вот настоящая правда, как и было решено.) – Мива. – (Жестокость снова перетекает в мольбу; он всегда был требовательным.) – Я не могу пойти в институт, я недостаточно умный, чтобы поступить в институт— – Тобио, хватит— – И я не умею ладить с людьми—даже разговаривать. Это, это—всё слишком сложно сейчас. Но если—если я смогу сделать это, я смогу починить сеть, и если я её починю, я смогу играть! – (И если он сможет играть, он снова станет Кагеямой. Вот так, всё просто.) – Мне нужно снова играть, у меня ничего не будет, пока я не смогу—чёрт. Именно в этот момент Тобио отрезает ноготь вместе с кожей, удерживающей его в ногтевом ложе, и прежде чем он успеет сказать что-нибудь, о чём потом пожалеет, на белую поверхность раковины капает кровь, а следом приходит пульсация боли. Это жутко — глядеть на медленное скольжение красного, оцепенев настолько, что Тобио замолкает и просто смотрит, как это происходит. – Теперь ты доволен? – фыркает Мива, дотягиваясь до его аптечки, и вслед за этим, – Не отвечай, я в курсе. Она может сказать (что-нибудь) после этого, а может и не сказать. Ему нужно перевязать палец. Остановить кровотечение. И он ненавидит эту часть, но позволяет ей случиться. Даже сейчас, когда по его коже проходит болезненная дрожь отвращения, даже когда клейкий пластырь причиняет боль. После того, как его правый указательный палец заклеивается, повисает тяжелая тишина, пока Мива возвращает маленькую картонную коробочку на место, где та стояла, и выбрасывает обрезки от пластыря в мусорное ведро. – Твои ногти подстрижены наполовину, – говорит она, – хочешь, я помогу тебе с остальными? (Нет.) Но вместе с тем он не хочет вот так возвращаться в постель. Ему невыносима сама мысль, ногти, подстриженные наполовину? Он не может, не может— – Тобио? – она ныряет под полотенце, чтобы посмотреть на него; Мива тоже выглядит жутко, думает он. (Он знал, каким-то образом знал, что она должна была выглядеть жутко взволнованной.) – Пожалуйста, поговори со мной, ты должен поговорить со мной. Тобио открывает рот и делает прерывистый, неглубокий вдох, но из него выходит огромное, необъятное ничто. (Ничего не готово, он слишком сильно отстал.) (Пожалуйста, отнеситесь с пониманием.) Её рот, все её выражение лица собирается в хмурую гримасу. – Я не понимаю, что ты пытаешься сказать, – говорит Мива. (Он надеется, что она узнает его, не перепутает с кем-то незнакомым, как он перепутал её до этого.) Тобио пытается ещё раз. Ничего не выходит. (Было бы легче заплакать. Ему бы стало немного легче, если бы он мог заплакать. Что угодно лучше, чем ничего. Звук мог бы заменить все слова, которых он лишился.) Тобио не может найти даже одного-единственного слова. Затем свет в ванной гаснет. – Я, эм, оставил здесь вчера свою зарядку. – Тобио и Мива вдвоём медленно поднимают взгляды к дверному проёму. Это Хината, который стоит так, что свет, стекающийся из остальной части квартиры, образует ореол вокруг его волос. (Тобио не может расшифровать выражение его лица.) (Он как будто увидел привидение.) (Он как будто смотрит на привидение.) – Если вам нужна рука, Кагеяма-сан, я могу помочь. Попробовать привести его ногти в порядок. Простите за каламбур. Мива смотрит на Тобио, но он не смотрит на неё в ответ. (Теперь ему не отвертеться, так? Никакого бегства. Никаких пряток.) (Только прерывистые, неглубокие вдохи.) – Я могу помочь? – Он знает, что вопрос Хинаты адресован именно ему. (Разве ты и так уже сделал недостаточно?) (Ему очень жаль, правда.) (Пожалуйста, отнеситесь с пониманием.) Вместо того, чтобы начать спорить, защищая свои потребность в контроле и чувство собственного достоинства, он позволяет Миве соскользнуть на плитку, чтобы освободить место для Хинаты, который опускается на колени. Один берёт пилку, вторая — кусачки, и вместе, они оба ловки и быстры, эффективны и действенны. Тобио вносит свою лепту, сохраняя полную неподвижность и считая вдохи и выдохи, чтобы прибиться к берегу. – Ты можешь сказать, если у меня плохо получается, Кагеяма, – говорит ему Хината после того, как все ногти на его правой руке подстригаются и три ногтя на левой подпиливаются. – Я знаю, ты хочешь. Сверху над ним раздаётся жужжание света из коридора, снизу до него доносится царапанье пилки для ногтей, снующей туда-сюда. (Тобио не знает, что бы вышло наружу, если бы он смог разжать челюсти, были бы это слова, которым удалось подняться и выпасть из его горла, или огромный, болезненный узел.) – Я серьёзно. Твои ногти на большом и на среднем пальце двух совершенно разных форм, и вдобавок к этому они, возможно, даже неровные, – Хината делает ещё одну попытку, очень сильно стараясь звучать бодро или требовательно. – Ты ненавидишь это. Ты бы никогда не спустил мне это с рук, Кагеяма, ну же. И он прав, Кагеяма бы ни за что не позволил Хинате испортить его ногти. Он бы не позволил никому испортить его ногти, потому что не позволил бы никому другому сделать за него маникюр. Никогда, не тогда, когда он мог сделать его сам, сделать именно так, как он этого хотел. И он справлялся с этим каждый раз, всегда воспринимал эту обязанность как данность, как принятие того факта, что его ладони соединены с его руками, а те, в свою очередь, соединены с его телом. (Тобио не может справиться даже с тем, чтобы иметь тело, и прямо сейчас, как бы он ни старался, что-то кажется слишком отсутствующим, чтобы чувствовать себя целым.) – Все знали до меня? – спрашивает он вымученным голосом. (Пожалуйста, отнеситесь с пониманием.) – О чём ты? – Ойкава-сан и команда. И мои родители. И ты—вы все знали, что мне, возможно, придётся— (Что за слово? Какое слово он имеет в виду?) —перестать играть. – Никто не знает наверняка, – говорит Хината (слишком быстро), поднимая глаза, чтобы увидеть, как Тобио темнеет, съёживается, застывает. – Я серьёзно, сейчас никто толком не знает. Но я думаю, что они все, – пауза, – видели всё своими глазами. – Я не готов перестать играть, – шепчет Тобио, может быть, Хинате, может быть, раковине, но из них двоих именно у Хинаты прерывается дыхание. – Это то, о чём Иваизуми-сан попросил тебя подумать? Перед тем, как уехать вчера. – шепчет Хината в ответ; ладони Мивы замирают, её глаза закрываются. – Об уходе? Тобио кивает, но его голос не дрожит. – Я делал всё правильно. И я всё ещё не готов. Хината, напротив, выглядит так, будто его пробила дрожь; его брови, всего на мгновение, образуют гневные линии на лбу, которые тут же исчезают, когда он продолжает свою работу, подпиливая ногти на правой руке Тобио с равным усердием. – Я тоже не готов, – говорит он. – Совсем не готов. – Я хочу посмотреть видео, – в конце концов говорит Тобио. – Если есть запись, я хочу её посмотреть. Хината спрашивает, уверен ли он, действительно ли уверен, прежде чем исполнить его просьбу — свечение экрана всё ещё немного режет глаза, даже на самой низкой яркости — и отдаёт свой айпад Тобио. Он спрашивает, хочет ли Тобио посмотреть его один, и уходит, когда Тобио решает, что хочет. Видео, которое ему нужно, находится в самом верху после строки поиска — «Тобио «Король» Кагеяма | Рискованный сейв | Отборочный турнир Париж 2024, группа B» — но его останавливает обложка. На ней изображён он, но нет? Нет, это Кагеяма, вытянувшийся, собирающийся сделать бросок у сетки. Он выглядит готовым. Он выглядит сильным. Тобио смотрит на Кагеяму, волейболиста, мгновение, несколько мгновений, прежде чем вернуться к строке поиска и набрать в ней кое-что другое. «аса