***
Зуров понимающе покидает их после ужина, сметя со стола любезно предоставленные Яковом Петровичем яства. Будто в отместку Ипполит затягивает прощание, расцеловывая раскрасневшегося Эраста в обе щеки под презрительно сузившимися глазами следователя. В конце концов Зуров откланивается. Экипаж уносит его в неизвестном направлении. Граф уезжает, чтобы вновь по привычке возникнуть года эдак через два, своим неудержимым нравом вторгаясь в уже устоявшийся быт. — Устал, душа моя? — Гуро отставляет допитый бокал вина, стягивая белую салфетку с колен. — Я приказал приготовить ванну. Полагаю, дорога была невыносимой. Младший поводит плечами, разминая побаливающую холку, доедая фруктовый десерт, оказавшийся, чудо, как хорош. Приятным мурчанием в районе ребер отзывается забота брата. — Устал, Яш. Ипполит всю дорогу анекдоты гусарские р-рассказывал да лез с объятиями, — грустно улыбается Эраст, потирая шею. — Я его, если понадобится, вызову, — со всей серьезностью заявляет Гуро, похрустывая пальцами. Ему схватываться с Зуровым из-за брата не в первой. Фандорин тихо смеется, подставляет щеку под горячий поцелуй подошедшему Якову. Ему после этого тяжелого дня остается только позволить увести себя вверх по добротной дубовой лестнице. Путаясь в собственных мыслях, Фандорин позволяет небрежно стянуть с себя одежду. Оставшись в исподнем, Эраст Петрович старается не смотреть в темные омуты глаз напротив. Сколько раз прежде они были вдвоем, а Фандорин все робел, где-то глубоко-глубоко стыдливо сравнивая себя с братом и искренне изумляясь тем, что же тот нашел в нем необыкновенного, от чего попеременно замирает, позволяя рукам скользить по неприглядному, казалось бы, телу, оглаживать его угловатые черты. — Миндальничаешь со мной, — силой заталкивая воздух в грудь, замечает Эраст, не решаясь поднять взгляд. — Я не ф-фарфоровый, Яша, не экспонат с выставки музейной, чтобы любоваться мной да в-восторгами изливаться. И сам резко замолк, силясь осознать вырвавшуюся наружу наглость. А Яков неожиданно рукой обводит проступающую скулу, лаской через край одаряя, и на подбородок давит, вынуждая глаза поднять и задохнуться в смешливых искорках вишневых глаз. — Демарш вздумали учинить, господин Фандорин? Не выйдет. Пальцы шаловливо проходят по краю исподнего, минуя до этого робко выставленные ключицы и мигом поджавшийся живот. Эраст, появившийся на свет чересчур чувствительным, судорожно проклинает свою особенность, подмечая собственное участившееся дыхание, выступившую испарину на лбу и весомое томление в паху. А уж что делал с безвольным Фандориным принятый братом официальный тон… — Вы мне вот что скажите лучше: Зурову, проходимцу, каких свет не видывал, медведю лесному, вы верите, руки даете целовать, комплименты его принимаете, — Эраст срывается на громкий пошлый стон, ощущая крепко сжавшуюся на своем естестве ладонь. Фандорин крупно дрожит. Его приоткрытые губы глотают влажный воздух ванной комнаты. Язык время от времени проходится по поверхности губ, тщетно пытаясь смягчить эту невыносимую сухость яркого в корне своем желания. Он с самой Турции не знал всех этих распаляющих ласк, томился в одиночестве душными ночами, а сейчас, обретя желаемое, тонул в избыточной страсти, захлебывался в сладостной патоке чужого чувства и не хотел для себя спасения. — А родному человеку, ведающему о каждой родинке на вашем теле, довериться не способны, — меж тем продолжал Гуро тоном заправского змея-искусителя, подныривая ладонью под чужое изрядно намокшее белье. На этот раз Эраст не выдержал: вздернул голову вверх, доверчиво обнажая точеную шею, заскреб руками по стене, к которой оказался прижат, и отчетливо по-сучьи заскулил, пару раз дернув дрожащими бедрами. Удовольствие нарастало, но никак не находило возможности вырваться, сдавленное умелой кистью братской руки с рубиновым перстнем на холеном пальце. Яков Петрович удовлетворенно вдохнул запах возбуждения. Его ладонь, влажная сверх меры, неторопливо прошлась сверху вниз по истекающему смазкой стволу, вызывая неконтролируемую дрожь. В подобные мгновения Гуро упивался властью, которую имел над младшим. Лицезрея доведенного до отчаяния Расти, следователь не мог не гордиться тем, что отпустивший извечный контроль брат — его рук дело. Эраст Петрович силится сформулировать свои мысли в слова, чтобы ответить на ранее высказанный упрек, но как объяснить тому единственно любимому, что будучи привязанным к нему всеми правдами и неправдами и тяжело влюбленным, как по врачебному диагнозу, снова и снова пылая под восхищенным взором, не можешь заставить себя поверить, что любят ответно или даже сильнее, что любуются тобой, тонким, слабым на самом деле, но отчаянно мнящим себя взрослым, робким и злостно смелым, самостоятельным и зависящим, отстраненным и отвлеченно улыбающимся? Как можно скроить все это большое, глубинное, поражающее своим светом, в простые слова, облачить в поволоку предложений, окаймить вычурными эпитетами? Не представляется возможным этот массив, тянущий сердце приятной тяжестью, сложить в человеческую речь, но Якову, как старшему и знающему больше, дается это с франтовской залихватской легкостью: — Люблю тебя, бедовая моя душа, — и припечатывает поцелуем под челюстью, будто печать государственную ставя на очередном документе. От чувственных поцелуев волнами расходится жар, от несдержанных укусов — невыносимое удовольствие на грани с безумием. Эраст не может, ему дышать нечем, но он продолжает под жадные губы подставлять шейку, на мысочки вставая, лишь бы Яше сподручнее было его, разнеженного, ласкать. Искренние стоны звучат непозволительно громко, ложатся медом на слух Гуро. Ладонь, до этого замершая, пришла в движение, огладив горячее и пульсирующее естество по всей длине. Фандорин гнется в пояснице, силясь ближе стать, вплавиться в человека напротив, чтобы так и закаменеть в его руках на ближайшие века, лишь бы остаться в сладостных минутах навечно. — Какой пассаж, — вдруг подает голос Яков Петрович, хрипло прокашлявшись, отступая назад. — Мы совсем потеряли счет времени, а меж тем вода в ванне стынет. Эраст, опасно близко ступивший на грань парой мгновений ранее, неверяще распахивает глаза, безоружно взмахивает девичьими длинными ресницами. Весь он представляет собой сплошной порок от кончиков темных волос до изящных лодыжек и маленьких пальцев ног. Обнаженный по пояс, с ярко выделяющимся возбуждением под исподним, весь пошедший красными пятнами от желания и еле сдерживаемого на брата гнева. Якову приходится затратить уйму сил, физических и душевных, чтобы не сорваться и не завершить начатое. Смотреть на эту поистине детскую обиду в глазах-льдинках невыносимо, а потому Гуро играючи делает пару шагов по комнате, ощущая врезавшуюся в пах дорогую ткань белья, разводит руками и с усмешкой заверяет: — Здесь есть все, что необходимо. Если что-то понадобится, мой дорогой, не стесняйся звать. Будто громом пораженный Фандорин, толком не пришедший в себя, смотрит на чугунную помпезную ванну так, словно прежде ничего подобного не видел. В душе его поднимается гнев на проделки брата. И кто еще из них больший юнец? Готовый высказать накопившееся разочарование Эраст Петрович оказывается прерван небрежным жестом руки, которой его недавно так жарко и правильно сжимали, по капельке выдавливая страсть: — Тебе и впрямь стоит пораздумывать над своим поведением. Я приду, когда ты будешь готов. Фандорин вскидывает голову и его обозленный вопрос, напрочь лишенный заикания, застает Якова в дверях: — Что ты прикажешь мне делать? Следователь оборачивается, окидывает брата плотоядным взглядом и отвечает елейным бархатным голосом, словно обсуждая один им двоим известный секрет: — Подедуктируй, яхонтовый мой.***
Эраст Петрович практически срывает с себя исподнее, яростно откидывает куда подальше и погружается в воду с такой прытью, что та идет волной и каплет на пол. Какой притягательной казалась перспектива высказать Якову все, что Фандорин о нем думает, но не посмел младший дерзость обнажить, хотя обижен невниманием был чрезвычайно. Привыкший к обратному, к чуткости Гуро, Эраст, получив отказ, ощущал себя той же Мадерой, которую хозяин лишил так необходимой ласки за какую-либо провинность. Горячие слезы застили глаза. Фандорин стер их кулаками. Лишние эмоции ему сейчас не помощник. Подедуктировать просил Яша? Неужели он вздумал преподнести брату задачку? Эраст Петрович, обняв колени, постепенно успокаиваясь в плене горячей воды, старался отбросить эмоции и размышлять логически, по привычке все раскладывая по полочкам: «Это раз, это два, это т-три». Только вот не желала складываться картина. Не хватало Гуро, который бы все не смышленому младшему объяснил. Да не станет следователь этим заниматься. Раз дал задачу, от своего не отступится, пока та не будет решена. Насупился Эраст в ворохе пенных комьев, надулся, как в детстве бывало, когда ставил Яков его перед зеркалом и пытался втолковать упрямому брату, что волосы у Расти цвета вороного крыла, что глаза блестят, будто две льдинки камчатские, что запястья аристократичные да пальцы — осенние хрупкие веточки. Но упирался Фандорин, еще тогда не замечал собственной красоты: клял воронье гнездо на голове, стеснялся девчачьих рук и ресниц, а уж глаза старался лишний раз от земли не поднимать. И тут пришла на ум простая догадка — Яша хочет этот старый урок повторить, да по-другому, по-взрослому. Воссоздал Эраст Петрович в памяти пытливый властный взгляд, коим его брат на прощание одарил и скрытый полунамек, блеснувший в таинственном изгибе тонких губ. Фандорин попунцовел щеками. Нет, не станет он этим заниматься. Пусть делает Яша что угодно, но не заставит полюбить себя через это. Эраст бросил взгляд на чуть опавшее естество и тут же воззрился как можно выше. Как можно? Яков Петрович не посмеет так с ним поступить. Но Яков Петрович, судя по всему, не видевший из проблемы, тянущейся с глубокого золотого детства, других доступных выходов, действительно, кажется, посмел. Фандорин обреченно заломил пальцы. Умом он понимал, что состоять сплошь из комплексов человеку невозможно, и рано или поздно придется знакомиться со своим телом заново, но никак не думал наивный Эраст, что произойти этому суждено столь скоро. Молодой человек решил начать с малого — привычным жестом откинул со лба волосы и, противясь самому себе, задержал ладонь в прядях, которые оказались на удивление бархатистыми. Издав удивленный вздох, Фандорин начинал понимать, почему Гуро нравится зарываться пальцами в эту мягкость, тянуще сжимать, оттягивая пряди. Ознакомившись с этим открытием, Эраст Петрович пробежался по скулам, подбородку, вискам, задержался на губах. Приоткрыв их, молодой человек потянул пальцы в рот каким-то будничным жестом, от чего тут же оказался снесенным волной жара, пробежавшего по всему телу. В паху мучительно запульсировало. Пальцы оказались смоченными избыточной слюной в редкордно короткие сроки и продолжили свой путь дальше, прощупывая четко проступающие под тонкой кожей ключицы, по которым, кажется, можно было изучать человеческую анатомию в университетах. Но Яшенька бы не позволил, чтобы обнаженного Эраста увидел хоть кто-то, окромя него одного. Подобные мысли заставили Фандорина ярко покраснеть и развести хрупкие колени настолько широко, насколько позволяло пространство чугунной ванны. Чувствительным соскам Эраст Петрович уделяет много внимания — осторожно касается мокрыми пальцами, словно трогает ягоду, которую так легко раздавить, нажимает ногтем, вырывая из легких свист, а затем, в конец осмелев, перекатывает плотную горошину между большим и указательным пальцами. Ноги хотят разойтись шире, но узкая ванна становится препоной. Фандорин щекоткой касается живота, ведет рукой вниз под воду, туда, где так капризно требует внимания неудовлетворенная плоть, истекающая соком. Всего на миг холеная рука замирает — ее обладателю приходят на ум нелепые мысли об абсурдности ситуации, но Эраст Петрович, не медля более ни секунды, закусывает костяшку пальца, нежно касаясь себя, сглатывая рвущийся из-за изнанки губ стон. Молодой человек вскидывает бедра вверх, лаская ствол быстрыми, отрывистыми движениями, но вспоминая тягучие жесты Якова, замедляется, потирая чувствительную головку. Эраст протяжно скулит. В уголке губ скапливается слюна. Он мог бы закончить эту томную пытку в пару толчков в кулак, но терпит, будто трудолюбиво стараясь для Якова, как прежде старался в математике и французском. А Гуро, стоящий за неплотно прикрытой дверью, блестит из темноты голодными глазами — таким взглядом хищники следят за своей добычей, ловя каждое движение, отмечая испуганное биение маленького сердечка. Яков Петрович горит, горит вместе с братом, сжимая себя в тесных брюках. Эраст, раскинувшийся в ванной, выглядит нуждающимся, жадным, дорвавшимся, но таким покорным. Когда ладонь замедляется до максимума, сжимая естество у самого основания, Фандорин охает, закусывая губу до крови. Ресницы закатившихся глаз крупно подрагивают, колени дрожат, шея максимально открыта, темные волосы, завившиеся в духоте, падают кольцами на лоб. Яков голодно поглощает взором этот грех во плоти. Хрупкой лебедушкой кажется Эраст — такой же фарфорово-белый, трагически влюбленный единожды и на всю жизнь. — Яшенька, — срывается с языка порывисто, просительно, будто слова молитвы. Гуро понимает, встречаясь взглядом с братом, что его раскрыли. Но нет в Фандорине прошлой детской застенчивости — сморит открыто, продолжая касаться себя осторожно, чтобы не перескочить за край. Яков Петрович проходит в ванную, не моргая следя за братом, закатывает рукава сорочки, опускается на колени рядом с ванной и наконец касается истосковавшегося по его рукам ствола — не может более пытать младшего. — Что же, сердце мое, сталось, разгадал загадку? Эраст меняется на глазах: покрывается алым румянцем, руками со всей силы сжимает бортики ванной. Чужие пальцы нещадяще сжимают, крепко держат, дарят несравненное облегчение одним своим касанием. Гуро опускает вторую руку между напряженными бедрами, касается кончиками пальцев колечка мышц, мягко давит, не проникая внутрь, лишь массируя. Фандорин задерживает дыхание, глядя Яше прямо в глаза, еле заметно кивает. Следователю этого согласия достаточно — он, не продолжая быстрых движений ладонью, медленно протискивает указательный палец в пульсирующую глубину. Эраст изнывает, принимая все то, что Гуро ему дает, безмерно доверяя. Младший смертельно устал после дороги, остался преступно недоласкан и сейчас одного хочет, чтобы Яша сжалился и позволил ему кончить. Палец разминает мышцы, приятно ощущаясь внутри необходимым растяжением. Когда к указательному присоединяется средний и правильно дотрагивается изнутри, Фандорина словно током пробивает. Он сжимается, подаваясь глубже на пальцы брата, и сбивчиво частит со слезящимися глазами: — Яшенька, милый, п-пожалуйста, позволь мне! Яков трепетно улыбается, сгибает пальцы внутри Эраста и бесперерывно безжалостно потирает чувствительный бугорок, другой рукой не касаясь более истекающей головки. Младший, ощущая приближающееся удовольствие, всхлипывает, роняя слезы, подкидывает бедра пуще прежнего, хватает Яшу за запястье и задушенно воет, наконец получая долгожданную разрядку. Позднее, засыпая в чужой роскошной кровати с алым балдахином, на шелковых простынях, в надежном кольце любимых рук, Эраст ловит затылком дыхание брата и нежное, трагично-ироничное: — Лебедушка моя смелая.