Camilo's interlude

      Он смотрит на свое отражение почти пытливо, но оно закономерно молчит – внимательно разглядывает в ответ, смыкает губы в тонкую линию, напряженно скользит глазами вниз: по идеально выглаженной рубашке, по причудливым узорам-рисункам на руане и неизменно возвращается обратно. Ничего не меняется, и Камило не знает, чего ожидал.       – Руки, – выдыхает он, ощупывая ладонь, – волосы, – загребает назад пушистые кудри, – лицо, – и проводит пальцами по россыпи веснушек на щеках.       Ни одной лишней родинки.       Из отражения на Камило смотрит он сам. В глазах напротив застывает почти кукольное равнодушие – впервые ему настолько все равно, куда подевался его радостный настрой. Вообще, его доброта кончается, когда он прикрывает дверь в свою комнату и прислоняется к ней спиной. Камило думает, что у него нет личности – лишь лоскутки, позаимствованные из чужих характеров, и крупица уважения к семье.       – Я в порядке, – шепчет Камило. – Я всегда в порядке. И ты, – касается кончиком дрожащего пальца холодного стекла, – в порядке.       Он старается изобразить на лице улыбку – живую, яркую, правдоподобную, – но почему-то не может. Лицо замирает, застывает, ни единый мускул не дергается, когда в груди Камило медленно назревает паника.       Мир Камило рушится изнутри и разбивается в крошево мелких осколков, и он ничего не делает для того, чтобы его собрать. Камило привык быть в порядке, в конце концов, радоваться и счастливо улыбаться новому дню – его первостепенная обязанность, и он не имел права на осечку – остальные члены семьи приносят пользу, значит, он тоже должен.       Так в чем проблема?       – Я в порядке, – бездумно повторяет он, впиваясь ногтями в края раковины. – Я всегда в порядке.       В груди Камило распускается необъятная, леденящая пустота, и он не знает, чем ее можно заполнить. И эта пустота морозит его изнутри, когда он думает о том, что зеркало в ванной – единственное, где он видит себя, а не кого-то другого. Свою оболочку, которая, как ему казалось, должна была отпечататься на подкорке вечным воспоминанием, но ее образ удивительно легко вылетает из его головы.       Улыбка Камило насквозь лживая и неискренняя, вывернутая на изнанку и криво-косо приделанная к лицу, но у него не хватает сил и желания изобразить что-то получше.       Он хочет верить, что полуудивленный-полужалостливый взгляд мамы ничего не значил.