Любовь или привязанность? Когда одно переходит в другое? Есть ли точка отсчёта? Если смотришь на фотографию, пусть всего лишь газетную вырезку, и чувствуешь жгучее желание оказаться рядом — это любовь? Если, шагая по давно покинутому дому, чувствуешь его пустоту и обречённость, чувствуешь запах кофейных зёрен, рассыпанных по полу, и еле уловимый аромат одеколона, что до сих пор источает висящее на крючке кашне, и понимаешь, что от этого всего репейником обдирает горло — это любовь? Если любое упоминание его имени заставляет лёгкие замирать, а потом с дрожанием впитывать в себя кислород — это любовь? Или это привязанность? Жажда обладания, свойственная эгоистам…
Мятое чёрно-белое фото из прошлогодней газеты давно перестало окрашивать пальцы в черный. Типографская краска потеряла запах, черты лица человека, запечатленного на фото, исказились, появились потёртости. Слишком часто это фото бывало в руках хозяина. Сейчас оно хранилось во внутреннем кармане теплого драпового пиджака, близко к сердцу.
Мужчина стоял в центре большой кухни и смотрел в своё отражение, что мутным пятном угрюмо глядело с дверцы холодильника. Его потрёпанный портфель, ещё недавно поставленный на стол, завалился, словно устал от бесконечных походов в этот холодный дом.
— Ещё день, — голос мужчины был хриплым от долгого молчания.
Прикрыв голубые глаза, мужчина коснулся лацкана пиджака и понял, что забыл снять бейдж. «Уилл Грэм», значилось на нём. Уилл осторожно потянул за скользкий край бейджика, и застёжка легко выпустила лацкан. «Еще день», — подумал вновь Грэм и шумно вздохнул.
Когда он пришёл сюда после побега Ганнибала, он не мог даже говорить. Рассеченная щека и язык заживали долго, причиняя боль. Но ещё большую боль причиняло незнание. Где сейчас Ганнибал? Жив ли он? У Грэма появилась привычка трогать шрам, до сих пор багровый, словно его только что зашили. Вот и сейчас мужчина поднял руку и положил на него два пальца, как будто ища там пульс. Шрам был глух, тих и слеп к духовным терзаниям Уилла.
Профайлер не просто так приходил в этот дом раз за разом. Он упорно пытался проникнуть в мысли каннибала, что жил здесь. Он с маниакальной жаждой впитывал здесь каждое напоминание, брошенное будто хлебные крошки его мозгом.
— Ещё день, мне нужен ещё день, — успокоил сам себя Грэм. Нет, ни завтра, ни послезавтра, ни через месяц… Мысли доктора Лектера никогда не давались ему, а потому только с его согласия Уилл узнает о нём, если он, конечно, жив.
Неожиданно в портфеле почувствовалась вибрация — Грэм так и не включил звук после лекций. Пряжка портфеля мелко задрожала, как трусливая маленькая собачонка, и мужчина обхватил её ладонью, впитывая холод металла. Вынув телефон, Уилл коснулся танцующей зелёной трубки и медленно поднес его к уху.
— Ты где? — голос Молли не был спокойным. В нём было любопытство, лёгкое раздражение, настойчивость, одиночество, скука… Огромный букет, вываленный наружу всего двумя словами.
— Я на работе, — солгал Уилл.
— Ты скоро?
— Молли… Ты любишь меня?
Девушка секунду помолчала, словно подумала, что ослышалась:
— Конечно, Уилл.
— Откуда ты знаешь? Может, это просто привязанность? Боязнь новой жизни?
— Что с тобой? — В букете Молли появился новый цветок — ядовитая ревность. — Я люблю тебя.
— Опиши мне свои чувства, — настойчиво попросил Грэм.
Он подошёл к холодильнику и коснулся кончиками пальцев хромированной поверхности. Молли молчала, в трубке слышалось её дыхание. Любовь или привязанность? Со стороны Молли — привязанность, только и всего. Уилл достал мятое фото Ганнибала и понял, что впервые после падения в его голове что-то засвербило, заскреблось, запросилось наружу.
— Я люблю, Молли, — прошептал он, — люблю…
— Я тебя тоже!
— …но не тебя…
* * *
Ганнибал любил наблюдать за Уиллом, приходящим в его дом. Он любил мечтать, что однажды они вновь встретятся, встанут так близко, что запах «Олд Спайса», смешанный с запахом кожи Уилла, будет дурманить голову. Лектер улыбался, когда на телефон приходило СМС «У вас посетитель». Несколько скрытых камер установила Чийо по его просьбе — он знал, что Грэм будет навещать его дом. Он знал, что только здесь сможет видеть его, слышать его, дышать вместе с ним. Он много раз задавался вопросом: то, что он чувствует, глядя на кудрявую макушку, — это любовь или привязанность?
— Я люблю, Молли…
Лектер закрыл глаза и почувствовал, как под веками копится горячая влага. Ещё немного, и его сухие щёки окропят слёзы, редкие, искренние…
Солнце Кубы нагло ворвалось в гостиничный номер и залило монитор ноутбука светом, мешая Ганнибалу смотреть на Уилла. И нужно встать, зашторить окно, но ноги не слушаются, стали ватными, как у плюшевого медведя, которого он видел недавно у соседской девочки. Сердце сбилось с ритма, запнулось, словно спортсмен, припавший на одно колено, а затем ускорилось, торопясь и волнуясь. Лектер открыл глаза и положил ладонь на крышку ноутбука, намереваясь закрыть его, как только Уилл признается Молли в любви…
— Я тебя тоже!
— …но не тебя…
* * *
Уилл долго смотрел на фото, а затем медленно повернулся, разыскивая глазами скрытую камеру. Его взгляд блуждал по стенам и потолку, пока наконец не замер, словно собака, взявшая след. Дрожащие пальцы подняли измятое газетное фото к камере, и Ганнибал застыл — на фотографии был он сам. Он не видел черт лица, но помнил, когда было сделано это фото. В горле вдруг стало сухо и горячо:
— Чийо! Чийо!
Японка тут же вошла в кабинет, словно караулила под дверью:
— Что случилось?
— Разыщи того пилота, что привёз нас сюда!
— Мы куда-то летим?
— Мы возвращаемся в Балтимор.
— Это опасно! Зачем?!
Ганнибал осторожно закрыл крышку ноутбука и холодно посмотрел на японку:
— Мы забираем Уилла Грэма с собой!
