Неподходящие

Анита не без интереса глазеет на собравшуюся в круг толпу; многие сливаются с общим фоном, но он бросается в глаза почти сразу. У него скулы впалые и гладкие, такие обычно нежатся под помадными отпечатками разодетых в бриллианты богинь и любят, чтобы их лапали изящными пальчиками и вспышками камер. Подчеркивая первое впечатление, он небрежно, но так интересно смахивает спадавшие к лицу пряди, которых ультрафиолетовые лучи, наверное, боятся даже касаться. А вот у Аниты волосы становятся цвета выжженных пшеничных полей, уже какой год выцветая под южными солнечными лучами. Но ей нравится, ветер их любит тоже; дёргает её за косы, бьющиеся о задницу и друг друга, пока ленивые волны обгладывают костлявые скалы у побережья, а небо дырявится, как сожранный молью свитер. Солнце могло бы выглядывать сквозь прорехи… Но солнца сегодня практически нет, только невыносимая духота и одинокие рыбаки у пристани. И чего она только ожидала… Парень напротив замечает ментальные касания — начинает перестрелку с парой изучающих его глаз: ловит девчачье любопытство с поличным, стоит ей только попробовать направить прицел зрачков под густющие смоляные ресницы, и — стреляет. Но ей похуй, что у неё уже с десяток огнестрельных. Ей бы узнать, где купить тушь с похожим эффектом. А в остальном, если так вдуматься, всё идёт по более чем вызубренному сценарию: не успевая заселиться и распаковаться в их временном «семейном» убежище, Пашка как обычно тащит её на какую-то скучнейшую экскурсию, позднее — скупает склянки самого приличного (судя по цене) вермута, и глазом не взглянув на этикетки, а затем тянет её в отель, в их вылизанный люкс с огромной двухспальной, и раздевает. По-задротски сосредоточенно, целиком отдаваясь процессу, прям как на работе. Но это — полная перечень — если забегать вперёд. А сейчас — этап «экскурсия». Только июньские дни в Портовенере пиздец какие длинные, тянуться некрепкими нервами медленно и неохотно. И у Аниты мозг плавится под вязкий голос доброжелательной старушки, судя по говору — коренной итальянки, уже сорок минут рассказывающей историю церкви-святого-кого-то-там. Анита показушно и совсем как маленькая надувает губы, мысленно топясь в водах зелёно-изумрудного моря, а Пашка нытьё не любит — даже в бесшумном его проявлении — и толкает под локоть совсем не по-семейному. «Нит, давай прекращай». В ответ Нита — абсолютно банально и по-семейному — не обращает внимания. И могла бы не обратить внимания на те незнакомые глаза цвета сушёных фиников, что обжигают воспоминаниями о засушливой Индии — такие же сальные, как кожа в тридцатиградусную, когда морская соль приятно щиплет полопанные губы и совсем нечем дышать. Она наконец-то ловит эти глаза первой (что равняется победе) и показывает язык. Он улыбается — сквозь толпу людей, внимательно (или нет) слушающих экскурсовода — и прячет их под темные солнцезащитные от «Райбан». Нита со сдержанным матом растягивает губы в улыбку, пытаясь, щурясь, просочиться сквозь чёрное стекло. А потом пойманные ею глаза ускользают под ресницы симпатичной, дернувшей его за руку девчонки с безупречно ровным каре. Она шепчет ему на ушко что-то — судя по её неестественно-багровым щёчкам — очень-очень приятное. Пурпур на щеках лежит пятнами, как у кукол-подделок. Может это просто дешевые румяна. Может кривые руки. Наверное, и то и другое. Не дожидаясь ответа, девчонка с безупречно ровным каре настойчиво утягивает его под руку куда-то к свободе, а Нита остаётся в душном вакууме незнакомых людей и ставит ставки, как скоро кареглазого мальчика доставят ей обратно в свеженьком оттраханном виде. Теперь смотреть остаётся максимум на придурковатого в этом костюме посреди нормально одетых туристов Пашку. Хоть он и держит свой фирменный официальный взгляд из под толстых линз в до ужаса нелепой оправе, но папины рубашки на нем пиздец как нелепо висят, хоть Паша и намеренно закрывает на это глаза, а-ля «в его вещах я чувствую себя им». Паша, на удивление, не строит из себя праведного и утягивает её из вязкой пучины исторической лекции почти следом за теми двумя. А Ните блин так хотелось поиграть в стрелялки. Ну и к чёрту. А дальше — как по схеме: гостиница, номер, Павел, напяливший галстук и возомнивший себя Александровичем, и мерзкий порыв перегара, отпечатывающихся на её теле от каждого его касания. Старая Анита в истоме звала бы на помощь и просила убрать свои мерзкие руки. Новая Анита лишь делает медленные вдохи две через две, вычитав на просторах интернета, что это успокаивает, и старательно топит свою патологическую ненависть в том неизменном факте, что Пашка такой-же больной урод, как и папа, а значит — гены, и нихуя тут не поделаешь. Анита почти смиренно поддаётся порыву его рук, перевернувших податливое тело на живот. И не думает ни о чем, когда Пашка толкается в неё так нелепо, стонет угарно, как в гейском порно, и по-любому представляет себя охуительно важным типом на завтрашнем онлайн-совещании. Сжигает её ухо, вливая в разум шёпотной грязи почему-то на наигранно-смешном английском — видно, залюбовался на фишечки симпатичных актёров из американской индустрии ёбли — но она не слышит нихера. Анита вспоминает загорелую кожу, белые полоски от купальника, и сушёные финики, читая мелкий шрифт на мизерных, пустых бутылках из мини-бара, дергающихся на тумбочке от хаотичных толчков кровати. Читает, и не улавливает ни слова.