«Твое сердце как сады Багдада. Красивые, но разрушены». © Неизвестен
«Прошло … года»
На Руб эль Хали наслаивается бордово-персиковый закат. Неповоротливые верблюды плетутся по успокоившимся пескам прямиком к туристическому городку, в котором вот-вот начинается "самое интересное". Липкая местная мелодия тянется по ушам кальянной дымкой, а женщина в чёрной абайе ловко малюет узоры и причудливые завитушки хной на тонком Анитином запястье. И ей почти не думается о заканчивающейся визе и гудящих ногах. Музыка долбит по вискам, проталкивая кровь. Дамочки эпатируют публику экзотическими нарядами и трясут своими мясистыми задницами. Надоедливые торговцы пичкают туристов эксцентричными украшениями из натуральных камней. А фаер-шоу (как и остальное) Ниту привлекает мало. Симпатичный паренёк, умело играющий с огнём — куда больше. У него скулы широкие и совсем не острые, но глаза чернее ночного пустынного неба, и блестят красиво. Он стягивает Нитины коротенькие шортики, затягивается косячком. Целует лихорадочно и вязко, проходясь по тонкой коже её шеи щетиной, словно наждачкой. Так, что Нита непроизвольно зажмуривается, зарапая ноготками стену какого-то маленького домишки, спрятавшего их от чужих глаз. И в голову наконец-то окончательно остро впивается мысль, долго преследующая ослабленный рассудок — ей катастрофически неуютно. Здесь и везде. Вот в Италии ещё куда ни шло…***
Нита практически опаздывает на ближайший утренний рейс, но его переносят (и погода тут ни при чём). Видно её ангелочки-хранители замолвили словечко у капризной судьбы — этой девочке и так тяжкий марафон бежать по закоулочкам жизни. И беспощадное Дубайское солнце оседает на коже последней волной загара.***
В Портовенере пристань усыпана рыбаками: кажется, они так и сидели здесь всё это время, мирно уставившись в водную гладь. Набережная всё так же пылает фонариками-огнями, прихожие с широко открытыми глазами болтают на разных языках, и чайки готовятся ко сну, усевшись на потрескавшихся от жары крышах. Только кафе с запахом дыма, палёного мяса и удушающего шалфея, которое в день рождения её хозяина звучало громкой музыкой и горело неоновыми лампочками — теперь не пахнет. Совсем. Свет почему-то не горит. Двери почему-то заклеены, а в окнах отражаются Нитины глаза и проходящие мимо люди. — Его закрыли. Хозяин умер недавно, а жаль. Я давно его знал, хороший мужик был… Воздух твердеет, пробивается в лёгкие маленькими толчками. Анита лишь несколько секунд с приятным трепетом слушает свой аритмичный пульс, пока перед глазами расплывается выложенная из плитки дорожка под её ногами. И недоверчиво оборачивается, а ресницы дрожат словно крылышки проснувшихся маленьких бабочек, таких же, как где-то там, в животе. Он целиком и полностью тот же, как раньше; с мгновенно обольщающей улыбкой, насмешливыми карими цвета сушёных фиников исподлобья, пачкой сигарет в кармане, выпирающих сквозь джинсу и ловким умением заставить все вокруг замереть, остановиться. И ей так хорошо от этой остановки. От такой долгожданной паузы (постоянные тряски прилично укачивают), накрывшей их вакуумным куполом лёгкости и непринужденной простоты. И Анита впервые признаётся самой себе, как же сильно скучала… Он обнимает её трепещущее тело, успокаивает взбалмошное сердце пусть ненадолго, но эффективно, и впервые за эти минуты — у Ниты получается сделать вдох. — Как ты? — шепчет в бьющиеся об его лицо волосы. Смотря на неё, как на невозможное, неимоверно далёкое и в то же время — возникшее прямо перед ним чудо. Нита впервые видит его таким поражённым, и смеётся громко-громко, желая запомнить этот момент под названием «счастье». Только незадача: ну не помещается это окрыляющее чувство в слово из семи букв. Не помещается и всё, хоть ты тресни… А впрочем, какая разница.. и что-то так тепло растекается по её душе… На смену бесконечному разговору обо всем на свете приходят навязчивые идеи… Прыжки в море с явно не предназначенной для этого дела пристани пробивают в Ните неконтролируемый смех, а в нём — притворную ярость (телефон, сигареты, ключи от машины — всё мокнет разом), только злиться у него нет сил, и желания, собственно, тоже. — Да не переживай, высохнет, — Анита выжимает пропитанную морской водой футболку, взъерошивая его взлохмаченные, слипшиеся волосы, — зато мы тут сидим с тобой на солнышке, как два маленьких лягушонка, разве не мило? — С неработающим телефоном, очень мило… — Ну хватит ворчать, это того стоило! Анита снова чувствует его руки; он трогает её много и невзначай (она замечает всё), будто они близкие-близкие друзья, не имеющие и малейших ограничений. И Аните нравится это «близкие-близкие». Кожу стягивает морской солью и крепкими спиртными из пляжного бара. А осколки прошлого, давно забытого и спрятанного глубоко в Лигурийском море, — склеиваются в непрочное, хрупкое настоящее, застывшее в чёрных скалистых пещерах под линией его ресниц.***
Луна падает с небес. Нита падает на лопатки, больно и со стуком впечатываясь позвоночником в холодную поверхность стола. Но это малость. В этот раз он обращается с ней неописуемо нежно. Настолько, что у Ниты пред глазами пульсируют расплывающиеся красные круги и оранжевые волны. Кожа будто нагревается изнутри — так невыносимо хорошо и горячо. И волосы липнут к лицу. И засыпается на его остром и до ужаса неудобном плече необъяснимо быстро. И ночь с интересом подглядывает в окно.***
Ните точно что-то снилось… вспомнить бы, что… «Знаешь, мне весь мир сейчас кажется таким маленьким…» Рассвет наступает на город, принеся с собой обещанные дожди. Но солнце светит (слишком прозрачные тучи не могут спрятать его лучи). «А мне кажется, что с тобой я когда-нибудь сойду с ума». Нита долго-долго рассматривает линию сердца на его ладони; она чёткая и глубокая, только что это значит — она не помнила. Она помнила вечерние прогулки, мокрый причал, свою очень-даже-неплохую пасту и девушку с идеально ровным каре. «Тогда ты приезжал сюда с ней. А сейчас вы… ну, расстались, или?..» «Ну и дурочка ты, Нит» — так явно отражается в подпрыгнувших кончиках его губ, когда он легонько стукает её по носику своим указательным, а она прячется под одеяло. И улыбается темноте. Анита внезапно констатирует: она хочет краденый арбуз. Именно краденый — это !очень важно. Нита высматривает жертву сквозь стёкла чёрных очков (конечно, для антуража, ну). Торговые лавки мелькают сквозь толпы заинтересованных туристов; у неё сердце колотится; от небольшой дозы адреналина сохнет горло и гудит в ушах. Виновники торжества греют свои зелёные бока, сбившись в кучку на подвысохшем после утренних осадков асфальте, прямо под прилавками с их сородичами. «Давай же, давай…» — вертится в голове, пока она, с трудом пряча улыбку, спрашивает у одной из торгующих разными вкусностями продавщиц, «сколько же стоят эти бананы? а попробовать можно? а свежие? а давно привезли?» Женщина с энтузиазмом погружается в отвлекающий диалог, а он, нагнувшись, молниеносно проносится под этим самым прилавком — дабы хоть на долю секунды не попасть в поле зрения продавщицы — хватая самый здоровенный арбуз, и только спустя шоковое мгновение Нита выходит из состояния «пауза» и срывается следом, со всех ног, под хохот и неразборчивые фразы обалдевшей женщины. Довольная Нита рассматривает тёмно-зелёные полоски. Они разбивают арбуз о каменистый берег; он оказывается холодным и сахарным; мгновенно растворяется на языках. По обычно пустому небу расплываются внезапно появившиеся облака, а Нита дышит солёными ветрами, облизывая сладкие пальцы. — Мы за эти два дня даже не поссорились, заметил? — У меня чувство, что оставаясь так близко, мы все равно убьём друг друга в очередной перепалке очень и очень скоро… но знаешь, это же будет потом, правильно? Хотя кто знает, что там будет… — А вдруг окажется, что дальше как в фильмах; будем ходить на свиданки, поженимся, купим дом, родим десятерых детей и заведём большую мохнатую собаку? — она смеётся, только его глаза с неловким молчанием уходят вниз, а Нитина улыбка пропадает так же быстро, как и появляется. — Боюсь, к такому я не готов, извини… Она случайно прикусывает язык. И ей практически не грустно: его правда звучит приятно и искренне, нежели красивая, хоть и шуточная ложь. — Десять детей.. это уж слишком, — он мигом ловит её широко распахнутые глаза в свои, с хитрыми искорками и солнечными бликами. — Пока я не готов даже к одному… а остальная часть плана мне очень даже подходит.. Он усмехается, когда кинутый Нитой кусок арбуза практически попадает ему в голову. А она с наигранной обидкой ухмыляется бесконечному горизонту, показывая судьбе изящный фак.***
Он предлагает поехать на самые вершины: «там открывается невообразимый вид на закат и засыпающий город, ты должна это увидеть». И Нита тихо кивает головой, уже представляя его лицо под оранжевым золотом солнца... Тёплый дождь барабанит по лобовому, голова кружится от извилистой дороги, тянущейся всё выше и выше — к небу. — А мы точно успеем доехать? Скоро начнёт темнеть… — Нита высовывается из окна, ловит языком падающие капли и не может оторваться от невероятной красоты пейзажей; синего моря, мелькающих вдалеке домиков и кучи ярко-зелёных деревьев вокруг. — Успеем конечно… и кстати, мне кажется, это будет хорошим решением… — он закуривает прямо в машине, смотря в её смешные, недружелюбно настроенные к его привычке глаза, — пусть это будет моя последняя сигарета, Нит. Я тебе обещаю. И она почему-то верит. И улыбается. — …А знаешь, — Нита, промокшая практически насквозь, покрывается мурашками и смотрит на него (пахнущего Мексиканскими пляжами, дешёвыми вечеринками, оттенками чужих духов и свободой), как на первый в её жизни салют (так же — не веря своим глазам), — может звучит примитивно и глупо, но ты самое лучшее, что успело со мной случиться… Она делает вдох, и кажется, он даётся ей легче, чем было до — так уж давно ей мечталось к кому-то такое почувствовать. Он смотрит в её голубые стекляшки, и Ните (не)кажется — она впервые кому-то нужна. Такая, какая есть. Вся. Руль застывает под властью его рук. Капли дождя больно ударяются об асфальтированную трассу. Шины плавно по ней скользят. И ему кажется, что в Анитиных глазах отражаются все его мысли. Самые чистые и личные. И такие нужные слова крутятся на языке, и так много чувств превращаются в одно — цельное. И он знает, как такое называют. Он просто знает. А Нита видит. И чувствует себя самой счастливой в этом мире. И ей кажется, будто её ударяет электрошокером (такой уж сильно заряд накапливается в его зрачках), а на самом деле — автомобиль всего лишь задевает один из многих предупреждающих о резком повороте знак. Нита не слышит мокрого асфальта, не видит земли, но видит свой последний и (он не наврал) самый красивый в её жизни закат. И эта самая жизнь не проносится пред глазами, хоть так и описывают в дурацких книжках. Пред глазами проносится последний приснившийся ей сон, который она забыла практически мгновенно, стоило только почувствовать тепло его тела в паре сантиметров от своего. Там, во сне, Нита видит солнце. И его. Он из принципа не пристёгивается ремнями безопастности в самолетах — толку от них нет — но там, во сне, смотрит на лазурную глубину, прячущуюся в её глазах, и делает исключение. Там, во сне, он слишком хочет жить. Но оказывается пиздец как прав — ремни бесполезны — если ваш самолёт падает в море(или машина — в обрыв с несбывшимися надеждами),
и она его видит, это море — синее-синее — под пленкой все ещё улыбающихся ей облаков. Там, во сне, самолёт проваливается в белую густоту, только чуда не случается — они совсем не мягкие (как в наивных мультиках), — они пустые. Как и сны, которых не существует.Как и ожидающий их аэродром.