White noise

      — Можно с балкона подушки обратно оттащу? Мне непривычно много места на диване.       Леви, не глядя, машет рукой, мол, иди, конечно; склоняется над призрачно-бледными зубцами миди-клавиатуры. Что-то отодвигает, выдергивает штекер, переподключает, и комнату мягко освещает заставка запускающейся винды, отбрасывая на окно голубые блики.       Эрен выходит на балкон. Воздух озонистый, вкусный, его хочется пить. Высовывает голову в стылую зябкость — в серебристых кронах висят гроздьями дремлющие птицы. Тихо. Он вытряхивает сигарету, крутит ее в пальцах, улыбаясь сам себе, поднимает одну из подушек и зажимает под мышкой.       Вывернутую душу вычистили, разгладили и положили отдыхать, как дорогой шелк. Он нежится в этом ощущении, следит с тихим восторгом, как внутри загорается живое тепло там, где раньше сковывала и высасывала тягучая отрешенность. И все, что давно сгущалось локальными осознаниями в тумане рассудка, начинает структуризироваться, протягиваются тонкие нити, сшивающие и стягивающие раздробленные фрагменты в что-то, что люди называют «я».       Эрен тушит бычок, еще раз глубоко вдыхает, собирает оставшиеся подушки и заносит внутрь.       — Ты когда-нибудь переосмысливал все одновременно? — спрашивает он, скидывая ледяную груду на диван и деловито расставляя их вдоль спинки. Полосатую рядом с однотонной, песочную к бордовой в горошек, серую вот здесь, а перед ней акварельную голубую с черными ромбами.       — Мммхм, — раздается в ответ. Эрен заканчивает формирование цветового ряда и поднимает глаза. Леви все так же стоит у стола, прогнувшись и опершись на локти, сосредоточенно роется в папках на рабочем столе, потирая пяткой одной ноги голень другой. У него, особенно хорошо это заметно сейчас, когда вес полностью перенесен на одно ногу, плотные икры, мощные двуглавые мышцы бедер, а ягодичные как раз такого размера, который очень хорошо помещается в ладонь. Обычно так говорят о сиськах, правда, но что поделать. Эрен смущенно хмыкает, чешет затылок и прислушивается к себе.       — Что ты говорил? — Леви отбрасывает с лица волосы и переносит вес на другую ногу. На спине перекатываются большая и малая ромбовидные, дергается лопатка. Эрен обходит диван, садится рядом со столом на корточки и кладет руки на столешницу, пристраивая подбородок куда-то на сцепленные замком пальцы. Корпус приятно тянет и он щелкает позвоночником. Леви бросает на него быстрый взгляд и вопросительно поднимает бровь.       — Забей. Что там у тебя? — Эрен пытается увидеть хоть что-то на экране, но там слишком много открытых окон и ничего не понятно, поэтому он шмыгает носом и встает, выпрямляясь. Леви снова не отвечает, только уголки губ вздрагивают в озорной улыбке. Он быстро что-то печатает, склонившись для этого еще ниже, и Эрен, не устояв, ныряет рукой под задравшийся край футболки.       Следующий за данным себе разрешением расцепить мертвую хватку челюстей на, кажется, расползающейся без этого ткани реальности, шаг — позволить себе чувствовать. Чувствовать искренне, не украдкой; не прокусывать до крови щеки от зажатого внутри взрыва, не накрывать его могильным камнем отчуждения, ожидая, что это как-то поможет; позволить спицам пронзать сердце не боясь, что умрешь от кровопотери.       — Фу, потные ладошки, — Леви морщится и дергает головой.       — Знаешь, что я хочу?       — Грязный секс, — заявляет скептично и оглядывается через плечо, — ставлю на это все, что имею.       Эрен широко улыбается и похлопывает его по грудине, щипает выступающее под натянувшейся кожей ребро.       — Итак, это первый вопрос в нашем денежном дереве и сегодняшний претендент сразу же дает верный ответ! Поаплодируем, первые сто баксов в кармане счастливчика!       — Удача тут ни при чем.       — Тогда в чем же секрет?       Влажные холодные пальцы проходят по солнечному сплетению, толкают вверх и Леви выпрямляется. У него был совершенно другой план, но сопротивляться расходящемуся от Эрена пульсирующему полю возбуждения бесполезно. Дотягивается до экрана, нашаривает кнопку и выключает; комната погружается в почти полную темноту, только окна проступают сквозь шторы пепельным свечением.       — Никакого секрета, в общем-то, тут нет, — говорит он уверенно и тихо и разворачивается.       Расплывчатая черная тень колеблется долю секунды и охватывает его.       На переход от зрения к слуху и от реакции-на к погружению-в ему требуется совсем немного. Ровно столько, за сколько Эрен оказывается наполовину голым и занимает собой все свободное место. Если бы Леви кто спросил, он бы сказал, что рук у того стало вдвое больше, зубы стали острее, а запах как у промокшего в лесу зверя. Но это пока Леви адаптируется.       — Сними, — приказывает, даже не просит. Каскад перекрывающих друг друга поцелуев проходится по горлу, плечам, протекает под одежду. Леви несогласно фыркает и поднимает руки, заводя их за голову. В тесной темноте разливается перечно-соленый запах. Эрен шумно вдыхает, и Леви кажется, что край его тени идет мелкой дымчатой рябью. От этого под желудком что-то загнанно дергается, но тут же растворяется в первозданном восторге.       — Еще чего, — отвечает одними губами и его встряхивает с головы до ног.       — Очень забавно, — шепчет Эрен, скатывая его одежду вверх и через голову, — как крепко ты держишься всегда за… черт, как это называется… — шепот переходит в нутряное мычание и Леви снова мелко вздрагивает от яркой боли. Закрывает глаза и ловит ее за мягкую прядь на затылке, безошибочно перехватывает чуть дальше резинку на хвосте, интуитивно делает оборот кистью и стискивает пальцы, заставляя Эрена пригнуться.       — За что держусь? — вопрос теряется в «ай блллл…» и новых медузьих ожогах, сырой дробью бьющих по коже там, где касаются эреновы губы, и Леви видит под закрытыми веками разбегающиеся круги.       Разговаривать странно.       — Вот за это, — говорит Эрен глухо, запыхавшись как будто, — пиздишь. Постоянно берешь себя в руки, оформляешь чувства в слова, уводишь их из тела в голову. Боишься словно?       — Чего? — Леви коротко смеется и делает еще один оборот рукой. Круги переходят в вытянутые ромбы, склеиваются гранями. Он жмурится сильнее, и они вспыхивают зелеными и желтыми искрами.       — Твоя эрогенная зона где-то, ох… где-то в голове, — Эрен шикает от боли в затылке, и Леви снова улыбается, хищно и недобро. — Помнишь шкаф? — сухой язык прилип к небу и отходит с мягким щелчком:       — Сколько раз ты вспоминал это, пока дрочил?       — А ты?       — Не поверишь.       Эрен придавливает ладонями его горло и ромбы наливаются алым.       каждый       божий       день       — У тебя была кретинская теория насчет власти и насилия, — говорит Леви сипло, отпуская с неохотой смятые волосы, нащупывает напряженные кисти, ведет вверх и нашаривает первые шрамы, — согласно которой я то ли мазохист, то ли с кинком на табу.       — Почему табу? — Эрен звучит растерянно и даже ослабляет давление, переводя его в поглаживание. — Такое мне не приходило в голову. А у тебя такой кинк? — удивление сменяется неверящим весельем.       — Да с чего… Нет, — пользуясь возможность Леви подается вперед, подныривает и вслепую присасывается, ощущая, как прорывается скопившееся нетерпение и раздражение. Эрен издает высокий тонкий стон и всаживает ему в спину сразу все ногти. Леви усмехается, отстраняется, вытирает предплечьем мокрые губы.       — Весь мой опыт, — выдавливает из себя Эрен, и край его тени снова завивается, — говорит о том, что тебе сложно расслабиться.       — Разведчик из тебя хуевый, — Леви фыркает, слыша, как в темноте с шелестом хлопают ресницы, — но мне нравится, что ты крайне изобретателен в своих провальных тактиках.       — Зато в оральных весьма преуспел.       — Неплохо, соглашусь.       — Неплохо? — Эрен захлебывается и темнота сгущается.       Леви физически чувствует, как остановилось время. Все связки словно выкрутило, а зубы взрывает изнутри, настолько хочется ими во что-то впиться. Волосы на теле встают дыбом.       — Весь этот год ты меня дразнишь, — говорит Эрен медленно и лениво. В казавшейся вечной тишине его голос низкий настолько, что под этой тяжестью сложно стоять. Леви клацает челюстью, еле сдерживаясь.       — Ни разу.       — Ты правда не понимаешь, о чем я говорю?       — Догадываюсь. Ты о том, что твое юное тело отчаянно хочет поиграть в любимые игры, а сознание жаждет почесать зудящую ранку. Это ментальные предварительные ласки. Ты все еще не уверен в моих желаниях, потому что не хочешь принимать свои. И чтобы решиться, разгоняешь себя, наматывая вокруг меня петли, как течная сучка, до тех пор, пока не сдаешься.       Пылающее поле сходит стремительным отливом. Леви открывает глаза и щурится. Кромешная чернота отплыла от него, и он идет на запах, не чувствуя шагов. Бедро бьется об подлокотник дивана и Леви отклоняется в сторону, выравниваясь по внутреннему компасу. Фаланги колет, когда он вытягивает их вперед. Касается переносицы, очерчивает округлое крыло ноздри, осторожно кладет пальцы на приоткрытые губы. Эрен дышит тяжело и глубоко.       — Ты слишком живой для меня, — говорит Леви тихо.       Эрен шумно выдыхает, подается тазом вперед, сжимая его ноги коленями, и резко тянет на себя.       — Я тебе яйца только чудом не отдавил, — говорит Леви хрипло и, подумав, добавляет, — но, возможно, тебе нравится такое?       Он раздвигает ноги и садится Эрену на колени, ожидая что угодно, кроме молчания.       Склоняет голову, на пробу кладет ладонь на грудь под собой, едва не отдернув ее, когда с обратной стороны злым громовым набатом отвечает чужое сердце.       — У тебя еще остались сигареты? — спрашивает, хотя чувствует больно врезающийся угол пачки в кармане. Не дождавшись ответа, пожимает плечом, поднимает ногу, вытягивая мятый картон, и встряхивает. Внутри перекатывается зажигалка. Леви выщёлкивает огонек, слабо горящий в непроницаемом эмоциональном монолите, испускаемом Эреном, и искоса окидывает того взглядом в быстром рыжем всполохе.       На смуглых скулах странный румянец, брови слегка сведены, глаза внимательно следят за сгорающим табаком. На щеку налип черный короткий волосок, и Леви сдувает его, выпуская узкую струйку дыма. Эрен прикрывает глаз.       Леви набирает полные легкие, выдыхает в потолок; затягивается снова, снова, снова. Слышит, как Эрен ерзает под ним и сглатывает. Руки, безвольно лежащие на животе, пощелкивают суставами.       — Хочешь? — Леви наклоняется, отведя руку в сторону и покачивая ногтем большого пальца фильтр. Такой Эрен это что-то новое. Он не кажется задетым; не безучастный, даже не выжидающий.       Спокойный.       Эрен кивает, не кивая, изъявляясь без помощи слов или жестов. Леви просто чувствует и набирает дым, берет Эрена пальцами под подбородок, прижимается губами и выдыхает в принимающе раскрытый рот. Запоздало приходит понимание, что это первый раз.       — Ты никогда не целовал меня, — говорит Леви удивленно и закашливается, чувствуя, как из него с никотином вытягивают все без остатка, оставляя только пустующее волнение. Было столько того, что он никогда не ожидал испытать, кроме самого простого и очевидного.       — Я боялся, — отвечает Эрен буднично, выпуская дым через нос. Леви, заторможенно оглядываясь в поисках пепельницы, почти пропускает это мимо ушей, но все-таки ухватывает. Заглатывает слова, как слишком большую горькую таблетку, пока, извернувшись, давит окурок в сердцевине граната.       — Почему?       Эрен чешет шею.       — Ты прав, что я наворачиваю вокруг тебя круги. Ты настолько уникален, что мне к тебе не подойти. Каждый наш контакт случайность, которую я, вроде как, сам же и спровоцировал, поэтому понять, насколько ты участвуешь в том, что делаешь, мне не удается. Звучит, как есть. Я даже оправдываться и объяснять ничего не буду. Заебало.       Леви прикусывает губу, отрывает зубами кусочек подсохшей кожи и съедает.       — Представляю, насколько.       Пенящиеся водянистые мысли текут осязаемо. Леви видит свои, видит эреновы. Видит, как они пересекаются, расходятся, сливаются.       — Я был там же, — говорит он наконец мягко и кладет руку на все такое же стучащее бешено сердце.       — И как все это заканчивается? — спрашивает Эрен.       — Ну… — Леви запинается. Если так подумать, он никогда ничего не делал, механически присовокупляя чужие интенции к своим, — либо получалось, либо нет, и в таком случае подключался анализ и логика, отыскивающие выход из любых вводных. С желаниями было сложнее, — их он принимал только в комплексе с намерениями, корректируя под себя по необходимости. В отношениях, во всяком случае. И можно ли сказать, что у него в принципе были отношения? — Иногда я сталкивался с тем, что мои желания и желания другого человека не совпадают. Первое время я много думал, как говорить об этом, пробовал, выходила хуйня, и достаточно быстро я забил, потому что этикой меня природа не наделила. Стал говорить, как есть, и жить стало сильно проще. Бывали, конечно, конфликты, но это куда проще самоедства и додумывания за других. А иногда желания совпадали. Например, Изабель и Микаса хотели защиты и свободы. Я давал им и то, и другое. Петра хотела внимания, поэтому мы стали жить вместе.       — И только?       — А?       — Петра хотела от тебя внимания, поэтому вы стали вместе жить?       — Да. И ей нравилось проводить время с моей сестрой.       — Леви, — Эрен делает многозначительную паузу и кладет руки на его бедра, — ты когда-нибудь любил кого-то?       Вязкие мысли бликуют, утекают в крошечную пробоину где-то в гортани.       — Я люблю Хан. И любил Микасу, — Леви дергает плечом, отгоняя назойливо трепещущее ощущение безыскусной наивной лжи, соткавшееся из последних сказанных слов.       — Нет, я не про это, — теплые руки обнимают его за талию, — ты любил Петру?       — Я дорожил ею.       Эрен терпеливо вздыхает, и Леви чувствует себя уязвленно. Он давно не чувствовал себя таким раздетым.       — По твоим рассказам, ты сам мало что знаешь об этом. Ебаться под экстази с рандомными телками и парнями это еще не любовь.       — А я и не спорю. Но, знаешь, в последнее время я много об этом думаю. Ну, о любви.       Леви закрывает глаза и захлопывается. Этого подросткового сопливого диалога не будет, не важно, о чем именно Эрен собирается ему говорить. Всякие мудрые мысли, подкатывающие к тридцатнику, потом все равно обнулятся, будет новый опыт и новое осознание. В свои тридцать Леви тоже казалось, что он давно все понял про любовь. Про семью, про Бога, черта, устройство Вселенной и прочее и прочее. И если обсуждать ценность граффити и новых бомжацких коллекций Баленсиаги он готов с удовольствием, то с любовью так не прокатит. Нет. Он знает, что все в его жизни строится на отсутствии любви от матери, и это ничья вина. О какой любви к другому человеку может идти речь в этом случае? И Эрен, тоже потерявший мать и мнящий это общей травмой, дающей точку соприкосновения, не представляет, насколько кардинальная между ними разница. До теракта у него была семья, заботливая и любящая, и этот отсвет в нем никогда не погаснет. Леви же жил с ампутированным детством слишком долго и слишком много вложил в то, чтобы принять это.       — О чем задумался? — вкрадчивый оклик как звонкая пощечина. Леви кривит губы, выпрямляется, оглаживает свою исполосованную шрамами ногу.       — Да так. О женьшеневой карамели.       Эрен тихо смеется и притягивает, прижимая к себе.       — И какой у нее вкус?       — Больницы и бессонницы.       — И что ты думал о любви? — что-то в неспешно гладящих спину руках и в разбегающейся из-под них покалывающей крови такое, что он все-таки спрашивает. Эрен прощупывает пальцами позвонки между лопатками и говорит:       — Это доверие.       Леви устало закатывает глаза.       — Но, — продолжает Эрен, — чтобы с этим что-то сделать, нужно понять, что такое доверие.       Он замолкает, и Леви легко стукает его головой куда-то в ухо. Замершие было руки снова оживают и сползают ниже, под пояс шорт.       — Так вот, доверие штука многогранная.       — Неужели.       — Да-да. Она не про абстрактные вещи типа уверенности в порядочности другого человека, она про принятие себя.       — Неужели.       — Прямо сочишься сарказмом, — Эрен снова улыбается и подается вперед, сжимая его ягодицы, и Леви понимает, что начало светать, потому что он видит направленный на себя взгляд крапчатых серо-голубо-зеленых глаз и обжигается об него. Как и всегда.       — Тогда рассказывай.       — Когда я говорю вещи, которые тебе не нравятся, ты выбираешь спросить, что я имею в виду, — Эрен высвобождает руки, кладет на бедра, снова забираясь пальцами под ткань. Леви облизывает губы.       — Мне интересна твоя точка зрения.       — Не-а, — мотает головой и упирается большими пальцами в плотный пресс, — ты доверяешь мне. Не важно, насколько отличную от твоих мыслей вещь я скажу, ты это примешь.       Нет. Нет. Нет.       — Нет, — говорит Леви уверенно, вглядываясь в широкие в полутьме зрачки и подаваясь вперед, — я не буду принимать то, что ты, предположим, анархо-коммунист или смотришь порно с детьми.       — Но ты знаешь, что я этого не делаю, — Эрен осторожно целует под левое четвёртое ребро, широко лижет вверх, проходится по соску и снова заглядывает Леви в глаза.       — Откуда я могу это знать?       — Ниоткуда. Это предположение. Тебе хочется, чтобы я этого не делал, потому что ты симпатизируешь мне, и ты выбираешь верить, что я не разочарую тебя, не сломаю эту симпатию. Ты доверяешь мне.       — Заговариваешь меня, закрепляя доверие приятными физическими манипуляциями? — Леви соскальзывает еще ближе, упираясь коленями в спинку и поднимая руки перед собой.       — Конечно.       — А где тут принятие себя?       Эрен ловит губами его указательный палец и обсасывает его, прикрыв веки. Леви прислушивается к ощущениям, замечает, как ускоряется пульс и пустеет голова; проталкивает между зубов еще один палец, проводит им по прохладным молярам. Язык льнет к костяшкам, мокро обнимает их. Наконец Эрен отпускает его пальцы и говорит:       — А я принимаю, что могу и хочу быть достойным твоего доверия.       — Не понимаю, — завороженно роняет Леви, растирая слюну по эреновой щеке.       — Все ты понимаешь. Сплюнь, — Эрен протягивает ладонь, и Леви понимает.       «У тебя такое гладкое тело», говорит Эрен, целуя внутреннюю сторону его бедер и жадно втягивая каждый выдох, следующий за каждым движением ладони. «Ты вкусный», говорит Эрен и слизывает потекшую смазку. «Ты пахнешь морем», говорит Эрен, предусмотрительно зажимая Леви рот, когда в пятый или шестой уже раз не дает ему кончить. Багровые следы укуса проступают на тыльной стороне кисти. «Тише, тише», говорит Эрен, «я тут на максимальном самоконтроле, если что», когда Леви почти хрипит в так и не наступающем оргазме. Грудную клетку бьет озноб, Леви поджимает ноги, приподнимается на локтях, и Эрен залипает, пропуская момент, где его опрокидывает сильное мускулистое тело, вжимает, в поясницу давит еще не сброшенная подушка, и он извивается, сопя. Леви выдергивает ее, кидает, не глядя, что-то падает со стуком с рабочего стола. Оба замирают. Леви приходит в себя первым. Угрожающе цыкает, и Эрен принимает его условия — убирает руки за голову, зарывается пальцами в волосы, массируя голову, и глубоко вдыхает. Леви стоит над ним на коленях, и взгляд у него сосредоточенный и властный.       — Я… — говорит он, но не заканчивает. Дергает бровью, смахивает с лица волосы, наклоняется и берет в рот. На обратной стороне век снова распускаются алые ромбы, закручиваются спиралью, он подстраивается под ритм бешено колотящегося сердца и чуть не умирает, когда слышит первый стон. Настолько откровенный, что почти жалобный. Ладони моментально взмокают, он слепо шарит по часто вздымающемуся животу, и Эрен выгибается, скребется ногтями, куда дотягивается, сжимает его плечи до хруста, но тут же расслабляется обратно, стоит Леви притормозить и перейти на быстрые короткие поцелуи. И по новой.       С непривычки челюсти устают, и Леви выпрямляется, торопливо трет щеки, широко открывает и закрывает рот, разминает шею. Эрен приоткрывает глаза и страдальчески смотрит на него, прикусывая губу. Руки беспорядочно ползают по телу, он выглядит настолько распахнутым и погруженным в себя, что Леви какое-то время сидит и наблюдает за ним, едва касаясь подрагивающего члена. Эрен ерзает, сжимает и разжимает кулаки, наконец, словно придя в себя, сипит:       — Скотина.       — Это я-то? — отзывается Леви коротким смехом и целует горячечную щеку. Эрен что-то жалобно стонет и пытается поймать его губы, но тот отстраняется.       — Скотина, настоящая, — снова повторяет Эрен и напрягается всем телом, собираясь. Легонько отталкивает Леви коленкой, садится, поджав ноги. Какое-то время тупо моргает, на лице смесь недоумения и азарта. Леви точно представляет, какой вакуум сейчас в его мозгах, поэтому просто ждет, разминая попавшуюся под руки ступню.       — Знаешь что, — говорит внезапно Эрен. Глаза его словно темнеют, и Леви чувствует жаркую судорогу. Он вопросительно поднимает подборок.       Эрен мотает головой:       — Ложись и постарайся расслабиться. И это, у тебя есть хоть какая-то смазка?       — Увы.       — Тогда подожди, — Эрен вскакивает и уносится на кухню. Леви провожает его глазами и мысленно прощается с жизнью, откидываясь на разворошенный диван.       — Я буду после этого жить? — спрашивает он спустя пару минут, и Эрен весело фыркает.       — Нет, у тебя отвалится жопа.       — Такие себе каламбуры.       — Прости, — Эрен вздыхает и взбалтывает прямоугольную железную банку, — но, говорят, оливки крайне полезны.       — В пищу, — уточняет Леви и трет глаза. Эрен садится рядом, целует в плечо, в шею, в висок. Гладит, нежно, но настойчиво; проходит языком по груди, животу, прикусывает, дразнит. Дожидается первых тихих стонов и мурашек, надавливает пальцами на нижнюю губу, собирает пальцем слюну, шепчет на ухо «чувствуй все, что я делаю» и даже смущается, увидев, как Леви кивает и разводит бедра. В утреннем свете полоски шрамов очень светлые. Эрен приподнимает его голень, опирает о свое плечо и обхватывает снова вставший член. Слюна подсыхает быстро, торопиться нельзя, и он чуть не вывихнул себе руку, пока тянулся за опрометчиво оставленным на полу маслом, стараясь не потерять темп.       На первом пальце Леви распахнул глаза, и Эрену больших усилий стоило не остановиться. Он мельком оценил степень сжатости губ и склонился ниже, упираясь лбом в подрагивающий пресс. Леви коротко вздохнул и запустил руки в его волосы, накручивая их на пальцы.       «Закрой глаза», говорит Эрен, и Леви закрывает. Слишком сильно дергает пряди, но Эрен не реагирует. Тянет, гладит так же нежно, как и всегда, но изнутри, там, где вообще не предполагается, что должно что-то чувствоваться. Но чувствуется. Леви представляет себе синусоиду и скользит по ней. За каждым пиком следует новый палец и, Боже, сколько их у Эрена? Что он ими делает? Это не похоже ни на что, с чем ему раньше приходилось иметь дело.       И вот когда Леви уже все равно, сколько в нем и чего, лишь бы натягивающееся удовольствие, которое вот-вот лопнет, не прекращалось, Эрен останавливается. Подхватывает под поясницу, говорит снова что-то тихо, подводит руки под спину и входит. И это, конечно, никакие не пальцы. Леви подается назад, и глаза сами закатываются, и в гортани зарождается бурлящий стон. Он как-то не думая вскидывает руки, Эрен прикусывает пальцы и с силой засасывает, и этого слишком много. Синусоида расслаивается на отдельные экстремумы, ускоряющимися волнами прокатывающиеся по всему позвоночному столбу и особенно мучительно долго мерцающие в крестцовом сплетении. Он выдергивает пальцы из часто дышащего рта, потому что слишком, слишком, никому не хватает воздуха. Эрен подтягивает его выше, что-то меняется, и это так хорошо. Хочется выть. Обхватить руками за вспотевшие раскаленные плечи, вжаться, застонать в самое ухо, почувствовать, как чужое тело содрогается и как все сгорает в пламени из разбившегося над диафрагмой тонкостенного стеклянного сосуда с припадочно сокращающимися предсердиями и желудочками.       И больше сил нет ни на что.