White noise

Долгое время безжизненный чат напоминает кладбище в вымирающем пригороде. Последние сообщения датируются еще прошлым годом, а новых всего два: 18:09 Какие планы завтра на вечер?

никаких приезжай 23:52

      Горячая толчея метро сменяется влажной вечереющей улицей, и Эрен останавливается, жадно втягивая свежий воздух. Весь день он ковырялся в чужой документации, сверял и правил, строчки в спецификациях мощения путались, в каталоге никак не находился нужный оттенок гранита. Крис принесла в обед терпкий апельсиновый раф и, накручивая пальцем светлый локон, сообщила, что через неделю уходит. Рановато, да, но кому-то же нужно выбирать новые обои, мебель, заказывать доставку и общаться с дизайнером, а Имир очень занята. То, что подруга запамятовала уточнить, в какой момент Имир стала участвовать в ремонте квартиры, Эрен опустил, искренне наслаждаясь беззаботно-счастливым блеском голубых глаз. Пальчики с аккуратным френчем неспешно выписывали круги на заметно округлившемся животе, и, в общем-то, все было понятно без слов.       — Я очень за вас рад. Уверен, из тебя выйдет прекрасная мать, — он чмокнул Крис в щеку, и та благодарно улыбнулась.       — Вообще, я думала продать квартиру и переехать куда-то подальше от города, но папа, да и Имир тоже, убедили меня, что лучше не торопиться. Хотя, конечно, очень хочется свой дом, сад, ферму, лебедей каких-нибудь, поросят. Коз.       — Да, но с каждым месяцем тебе все чаще и чаще будет нужен врач и логистические вопросы проще решать в городе. Домик у озера успеется, — Эрен рассудительно кивает и опускает опустошенный стаканчик в урну. Внутри перекатывается ломтик апельсина. Себя он чувствует примерно так же: на смену тревоге уже пришли монолитное спокойствие и некоторая благостная отстранённость.       — Конечно. Да и район у нас зеленый, можно целыми днями гулять, тем более скоро станет совсем тепло, — она снова улыбается и слегка встряхивает головой, отбрасывая щекочущие шею волосы. — Ты сам-то как?       Эрен задумывается, подняв глаза к потолку.       — Не знаю. Сойдет, — честно говорит и пожимает плечами. Как он существует? — Я отказался от всех сторонних проектов. Зато в свободное время вспоминаю старые навыки, иногда из бетона отливаю небольшие геометрические панно, недавно закончил про метро работу, — он трет глаза, — там, в общем, отражения в стекле одно за другим, уходят вглубь. Я брал кальку, рисовал на ней силуэты людей и их лица, и накладывал послойно друг на друга, каждый предыдущий слой все меньше, пока все не превращается в полную черноту. Получилось неплохо.       Крис задумчиво кивает, продолжая поглаживать живот.       — Творчество это хорошо. Я рада, — запинается на пару секунд, — что ты нашел для себя какое-то позитивное занятие.       Эрен коротко вдыхает и незаметно морщится. Имир, конечно, точила на него зуб еще с тех пор, когда он уронил Крис во дворе, но в последовавшие за этим месяцы он успел достать ее по-настоящему, когда, решив занять голову работой, сел за тестирование и каждый вечер после работы присылал горы пространных комментариев, длиннющие голосовые сообщения со своими размышлениями и спамил в дискорде картинками и эскизами. А если учесть, что они, судя по всему, живут вместе уже какое-то время, Крис тоже пострадала. Поэтому слова подруги он против воли воспринимает как завуалированный укор.       — А ты прямо вот готова уже к материнству? — неосознанно подкалывает и тут же стыдится.       — Конечно, — отвечает Крис и вытаскивает из глубокого кармана кофты телефон, — ой, извини, нужно ответить, это папа.       С работы он уходит пораньше и заходит за кофе. В очереди рассматривает лица людей в зале, их одежду, расфокусировывает глаза до простейших цветовых пятен и следит за их перетеканием и копошением. Он, конечно, немного приврал — его самочувствие не как ровный цветущий луг с бабочками и кроликами, скорее как высохшая горная река с растрескавшимися корягами, сметенными и застрявшими среди покрытых известью камней. Словно в подтверждение над самым ухом громко шипит паровой кран кофемашины, вырывая из духоты потухшего русла. Эрен забирает заказ и выходит. В подарок к американо дали большое плоское печенье с миндалем.       Понять интонацию через пиксели на экране задача непосильная, поэтому проще дойти и увидеть своими глазами, а там уже все станет понятно. Подняться по ступеням, постучать в дверь. Обычные действия в обычном порядке. Леви не открывает долго, и все это время Эрен стоит и слушает звуки дома — хлопнула дверь подъезда, залаяла маленькая собачка, упало что-то тяжелое в недрах квартиры снизу; откуда-то потянуло табаком.       — Хочу тебе кое-что показать. Пойдём, — мелькает черная макушка, белая полоска над воротником футболки.       — Может, я сначала разденусь?       — Ещё успеешь. Обувь только сними.       Леви подталкивает его ладонью в поясницу, и Эрен склоняется над грязным слипшимися шнурками, пытаясь покрасневшими от холода пальцами подцепить скользкие эглеты. Леви отхлёбывает из принесенной с собой чашки.       — Готово, — капающие слякотью кроссовки ставит на полку и осторожно обходит натекшую лужу.       — На балкон. Смотри под ноги, там где-то на полу куча оберточной пленки.       Эрен пропускает Леви вперёд и идет следом шаг в шаг, вскользь окидывая взглядом помещение. Все, как было, только все бумажки исчезли, да на столе пепельницу сменил большой раскрытый четвертинками гранат. Экран компьютера спит, мирно дышат кулеры под столом. Обмотанный проводами синтезатор лежит на диване там, где раньше был ворох подушек.       Эрен выходит в открытую дверь и понимает, куда они делись. Леви садится в импровизированное гнездо скрестив ноги и снова отпивает. Эрен тянет носом:       — Что это?       — Файерболл. Дешевевший ликер с сильным коричным вкусом, выдержанный в бочке из-под виски. Я его добавляю в кофе. Будешь?       — Нет, спасибо.       Леви кивает и Эрен садится рядом, почти упираясь коленями в низкий парапет напротив. Какое-то время проходит в тишине, он рассматривает пыльный фиолетово-прелый в рассеявшемся освещении пейзаж, слушает чужое дыхание рядом. Кроны деревьев прозрачные, беловатые, похожи на паутину. Сквозь месиво внизу то тут, то там просверкивают мягкие огни. Эрен неторопливо моргает, как вдруг мимо неслышно пролетает ворона. За ней еще одна, и еще, и потом еще десять или пятнадцать, смазанно раскраивают непроглядно черными перьями низкие плотные облака. Мимо них проносится без единого звука целая стая, уходит вверх, разворачивается и делает новый круг.       — В овраге внизу ночует очень много птиц, — говорит Леви негромко, — примерно в это время они собираются целой стаей и долго кружат, рассаживаясь по ветвям.       — Никогда раньше не видел, — отзывается Эрен и поджимает ноги. — Их так много. И давно?       — Нет, сам недавно заметил. Неподалеку сделали спортивный парк с большим футбольным полем и с сильными прожекторами, которые работают круглосуточно.       — Им стало тяжело спать и они перебрались к тебе, — выдыхает тихо в свои колени, обнимая их руками и следя глазами за вьющимся в небе чернильным роем. — Долго они кружат обычно?       — До получаса, потом повисают на ветках, как испортившиеся груши, перекрикиваются пару раз и засыпают. Но если их потревожить, срываются с места и снова начинают наворачивать. И так может быть несколько раз за ночь.       Леви делает последний глоток и ежится.       — На фоне неба очень красиво. Оно такое полинявшее, — Эрен почему-то поддается порыву и, покачнувшись вбок, кладет Леви голову на плечо. — Я пытался недавно подобрать такой цвет и не смог. Сейчас уже вижу, что нужно было не синим, а зеленым его выправлять.       Леви хмыкает, тихо клацает донышком чашки о пол.       — Не зря показал.       Эрен поднимает голову, прижимается кончиком носа к холодной шее и быстро целует. Леви отстраняется и поднимается на ноги.       — Пошли.       — Я сигарету выкурю сначала. Посидишь со мной?       Леви хмурится, переступает с ноги на ногу, оценивает степень промозглости.       — Чайник поставлю и вернусь, — принимает решение и выходит. Со вздохом Эрен достает из кармана пачку, но отвлекается на вновь поднявшихся ввысь птиц. Пластиковый корпус зажигалки в ладони кажется мягким.       — Рассказывай.       Он опять не услышал, как Леви переместился из одного угла квартиры в другой.       — Если расслабить глаза и не шевелить ими, все поле зрения сужается до очень узкого луча и на периферии все теряет цвет.       — Человеческий глаз видит примерно на 20 градусов, — Леви садится рядом, и Эрен сразу прилипает к нему. Под щекой плотная вязка знакомого свитера.       — Я тебе уже это рассказывал?       — Нет, но это вполне дефолтная информация.       — Вот как.       Эрен прикрывает глаза и просто существует.       Леви мягко окликает его:       — Ты собираешься курить или как?       — Да, прости, — Эрен нехотя щелкает зажигалкой, тлеющий табак очень яркий в сгустившихся до предела сумерках. Горло тут же сжимает.       — Рассказывай, — повторяет Леви.       — Что тебе рассказать?       — Что хочешь.       Чужая грудная клетка вздымается очень ровно, поднимаются и опускаются плечи. Эрен косит глаз вверх, задумчиво пожевывает фильтр. Птицы делают еще один круг и начинают снижаться.       — Я снова занимаюсь живописью. И всяким другим мелким.       — Что пишешь?       — Абстракции. Не метр на метр, — хмыкает и щурится, затягиваясь, — но как раз, чтобы под стол запихать на кухне.       — Зачем? Не нравятся?       — А что мне с ними делать?       Леви пожимает плечами.       — Они настолько плохи?       Эрен не отвечает. Столбик пепла падает на колено, и он его осторожно сдувает, делает еще несколько затяжек, неловко подтягивает к себе пальцами ноги пепельницу и, наконец, нарушает молчание:       — В основном я делаю макеты к игре. Даже не совсем макеты, а объемные эскизы в смешанной технике. Частично диорама, частично рисунок, частично коллаж. Использую бетон, стекло, проволоку; все, что нахожу, в двух словах. Уровни, отдельные локации, ключевые сцены. Это помогает мне собрать нормально сюжет. А ты, — ладони взмокают и он давит окурок, отвлекаясь на искорки, — пишешь что-то? — поднимает голову и смотрит на дымчатый профиль. Никаких ожиданий, никакого сомнения.       Леви дергает бровью и снова встает, подавая Эрену руку.       — Пошли, я пиздец как замерз. И чай пора сливать, пока не перестоял.       — Опять свое китайское горелое сено пьешь?       На жёлтой этикетке улыбается, пританцовывая, красный черт. Эрен берет бутылку в руки и обводит рисунок пальцем. Леви наливает себе густой едко пахнущий чай и встаёт возле окна боком.       — Скажи, — начинает Эрен задумчиво, приоткрывая крышку и нюхая жидкость, — ты когда пишешь музыку, не обращаешься разве к чему-то очень внутреннему?       — Я обращаюсь ко всему, — отвечает Леви и отворачивается, — к своим знаниям о теории музыки, к своему опыту музыканта, к своему опыту слушателя, к опыту своих коллег и друзей, к интуиции, если иметь под этим в виду что-то большее, чем накопленный и правильно разложенный опыт. К тому, что вижу и слышу прямо сейчас и что видел и слышал раньше.       Эрен кивает и отставляет бутылку подальше.       — Как ты создаешь настроение композиции?       — Создаю? — переспрашивает Леви как будто удивленно. — Да как-то сложно описать. Смотря какую музыку нужно делать, реклама это одно, фоновая музыка для видео — другое, и так далее. Иногда все просто, иногда нужно сделать пять-шесть вариантов, чтобы согласовать один.       — Хорошо, — Эрен глубоко вдыхает, — как ты писал заглавную тему игры?       Круги на воде идут вспять.       Леви смотрит на него устало, и Эрен подходит немного ближе, перекладывает сигаретную пачку из одного кармана в другой, словно вообще не заинтересован в ответе.       Ну же, поговори со мной.       — Я писал ее для тебя, — говорит, наконец, тихо, так тихо, что слова тонут в паре над чаем, — как и все остальные.       — Остальные?       — Эрен, послушай… — слова идут тяжело, — скажи мне, подумав перед этим очень хорошо, что с тобой будет через год?       — Подлый вопрос с подвохом, — отвечает быстро с неловким смехом, чтобы скрыть кольнувший страх. Леви хмыкает и меняет тему:       — Давно не пьешь?       Эрен мрачнеет и снова смотрит на ехидного красного дьявола.       — Не считал. Давно, не давно, в чем это измеряется? Это так странно, что ли?       — Нет, почему.       Одно за другим нанизываются язвительные слова, но он сглатывает их и, обессилев, садится на стул.       — Месяца два назад, а по ощущениям целую вечность, я сильно напился. Приполз домой, час лежал на полу без единой мысли, тупой и счастливый; потом накурился, забился под стол и начал ловить странные очень визуалы, когда мысли сплетаются с образами и текут сами по себе неуправляемым шквалом. Вспоминал мать, отца, как мы ездили в горы, как отец подарил мне книжку про мальчика и девочку, которые очень маленькими путешествуют по огромному организму и попадают в разные приключения, расплакался, ну такими, знаешь, пьяными слезами, когда ты совсем усталый и оголенный до первичных инстинктов. Потом лежал и думал, что это конец, что дальше будет не лучше, не хуже, дальше просто будет, что бы я ни делал с этим, как бы ни прятался, я буду стареть, мой рассудок начнет угасать, да он уже начинает. Столько наркотиков и алкоголя, сбитый режим сна, постоянный недосып, все вот это. И вся эта безостановочная работа, которую я набираю выше своих сил и потребностей, только о том, как отвлечься еще сильнее. Я живу так… С таким чувством, словно все чужое. Мысли чужие, конечности чужие, в голове только обрывки реальности, упорно загибающиеся назад, утягивающие за собой. Оно приходит волнами: то все в мире супер ясное, простое, как два плюс два, как дышать; а потом как будто в голове включается фильтр или линза, через которую все искажается, и я не могу так же, как и раньше, воспринимать людей, их слова и поступки, все нелепое и нелогичное. И сам себе кажусь живым трупом, только очень деловитым ввиду тревожности, вечно куда-то ковыляющим в безбрежном ничто без малейших ориентиров. Иду вроде бы по улице, но на самом деле уже давно разложился где-то на отмели реки.       Он делает паузу и облизывает пересохшие губы. Леви наблюдает за ним молча, изучает, постукивая ногтем большого пальца по керамике. Эрен продолжает:       — Потом мне стало совсем плохо, это был такой взрыв совсем детских эмоций, простых и почти забытых. Меня захлестнула паника, злость, отчаяние, ощущение невыносимой утраты, такие осязаемые и такие явственно не мои. Как будто внутри меня проснулся кто-то другой, кто-то более реальный, подлинный. И я под невидимым куполом, который построил сам же, и разбить его сил нет не потому, что не могу, а потому, что не понимаю, для чего. Что за ним. Будет ли там лучше, чем здесь, под столом, в глухоте и полном помрачении? С хера ли.       Он смотрит на Леви покрасневшими глазами и неожиданно надтреснуто смеется.       — А потом я подумал, что всегда есть проверенный способ, только в этот раз лезть надо выше и в перчатках, чтобы не соскользнуть. Но! — предупреждающе вскидывает он палец видя, как Леви сжимает зубы. — Потом я понял, что всегда могу оставить это как план Б. А план А — попросить помощи. Как бы это ни… — он вдруг теряет голос и откашливается, снова и снова, задыхаясь все сильнее от бешено заколотившегося сердца. Леви вздыхает, отталкивается от стены и садится перед ним на корточки.       — Эрен, — зовет вкрадчиво, убирает с его лица упавшие волосы.       — Да, — связки горят огнем, — все, кхм… Все нормально. Я в порядке.       Он слепо шарит руками в воздухе, отмахивается от пищащей мошкары в голове, открывает глаза. Делает глубокий вдох. Леви кладет ладони на его колени.       — В общем, да. Я пошел, поговорил о том, о сем, долго рассказывать. В итоге, как видишь, не пью, а вечерний косячок поменял на масло и пастельные карандаши.       — Что ты чувствуешь, когда делаешь свои работы? К этому был твой вопрос?       — Да. Кхм. Я научился с твоей подачи слушать музыку совершенно иначе. Перестал искать в ней то, что откликалось бы больными темами, тем более, что большинство твоего плейлиста это электроника, с ней в этом плане сложнее, чем с текстами песен, где все лежит на поверхности — «мне плохо», «мне больно», «я не понимаю, как жить». А в электронике я вдруг начал видеть рисунок, очень четкий и графичный, такую объёмную фигуру в пространстве, которая длится и длится, усложняясь, упрощаясь, переворачиваясь разной стороной. Как форель в потоке воды.       Леви кивает и гладит его колени, то ли убаюкивая, то ли согревая.       — Как это связано с живописью?       — Очень просто, я начал рисовать прямо изнутри, из самых первых позывов и образов. Думал, вот тут хочу красный, но не яркий, а как кирпич в пыли, а в другом углу пусть будет черная ветка, а над ней ровный ряд желтых, как яичный желток, узких полосок через все полотно. И это так очищает, такой кайф просто брать цвет и помещать его в нужное место, смотреть и понимать, что это красиво, — он снова закашливается и прикусывает губу, — я звучу, как идиот?       — Конечно, — Леви улыбается и Эрену становится легко и пусто.       — У меня для тебя кое-что есть.