истоки послушания: невошедшее

Проходя через лес, Рёмен никак не ожидал, что найдёт здесь алмаз. Неразговорчивый, правда, но всё-таки. — Напрасно тратишь свой талант. В ответ только отрицательное мычание и сотрясание воздуха вихрастой головой. Лягушки на фоне буквально плывут и испаряются — настолько ребёнок, видимо, напряжён. Сукуна деланно вздыхает, совсем не понимая, почему же у него не появляется желание просто взять и забрать молчаливого карапуза с собой. Так куда быстрее получится улучшить его технику, а потом присвоить. К пятнадцати-семнадцати годам носителя Десять Теней если не совершенна, то близка к идеалу. А если шаман переживёт утрату близкого человека, то из-за жажды силы и ощущения беспомощности развитие способностей протечёт значительно быстрее. — Сынок? — из-за ветхой дверки слышится приглушённый женский оклик. Карапуз не сдвигается с места, только пугливо шмыгает и продолжает заинтересованно рассматривать Рёмена. «Может, убить его мать?». Безымянный мальчишка переминается с ноги на ногу, отмахивается от вездесущих комаров и явно чего-то ждёт. Васильковые глаза обрамляют густые девчачьи ресницы. Смешок Сукуна не сдерживает. — Имя? И вновь мычание. Это уже начинает раздражать, но прихлопни Сукуна малявку — лишится редчайшей проклятой техники. Нужно быть терпеливее, однозначно. Может, он плохо разговаривает? Банально не умеет складывать больше трёх слов? Сколько ему вообще… пять лет хоть есть? Да и живёт практически в лесу, но оно и неудивительно: с таким-то отцом только по углам и ныкаться. Догадка пришла мгновенно, хотя до этого момента Сукуна и не знал, что Фушигуро Тоджи завёл семью. Не знал бы и дальше, но вот незадача: пацан — его копия до мельчайших деталей. — Ты на улице? — материнский голос, зовущий всё громче и громче, приближается к двери. Мысль об убийстве родителя проскальзывает вновь, но мальчишка перекрывает её громким и порывистым: — Уходи! — в подтверждение своих слов он даже кое-как складывает пальцы, призывая двух волчат. Шикигами с трудом держатся на лапах и годны разве что в качестве домашних питомцев, но синева в радужке глаз густеет, и почему-то Сукуна, не терпящий, когда на него повышают голос, слушается ребёнка. Не убивает мальца на пару с матерью, не отрезает крошечные пальцы, сложенные в призыве. Он ничего из этого не делает. Хочется… оттянуть удовольствие. Он заберёт его позже. — Мам, я… Детского оправдывающегося блеяния под аккомпанемент родительского возмущения в гуще леса практически не слышно. Сукуна выходит из тела Урауме, по приказу вернувшейся к ближайшим к дому деревьям, а потом, обдумав, вновь перемещается в него; напрягает слух, растворяется в пространстве и невидимой тенью идёт к поляне. Женщина, судя по всему, не ровня Годжо Сатору, значит, невидимость Урауме распознать никак не сможет, а вот её отпрыск… смотрит прямо на ствол покачивающегося от ветра хлипкого дерева, на которое опёрся Рёмен. По глазам, устремлённым вперёд, понятно — ничего тот не видит. Но чувствует. Сукуна ему позволяет. Только ему. — Сколько ещё раз мне нужно повторить, чтобы ты не выходил без предупреждения? — материнская рука проходится по оттопыренным волосам, щёлкает по носу и наконец шлёпает по пояснице, подталкивая обратно к дому. — К тому же тренировки можно проводить не только на улице. — Прости, — бурчит мальчишка, уже поднимаясь по скрипучим ступенькам. Улыбка на красивом лице старательно сдерживается, ведь отчитать сына и правда стоит, но вот только: — Мегуми, ты весь в отца. Дверь захлопывается, ботинки снимаются. Фушигуро ещё раз извиняется перед матерью, ждёт, когда та уйдёт на кухню и подбегает к зашторенному окну, распахивая занавески и створки. Около тонюсенькой сосны никого не оказывается. Только грохот в лесной чаще глухо отзывается эхом.

***

Сукуна идёт впереди, не сдерживая хорошего настроения. Щёлкает пальцами — деревья валятся наземь. Почему-то хочется, чтобы мальчишка слышал его, чтобы понял — всё только начинается. Ребяческое настроение продолжается до самого выхода к ближайшей деревеньке. Где-то среди едва дышащих старикашек и визжащих свиней прячется горе-шаман. Его техника не так редка, но для коллекции сгодится. Стоит забрать её хотя бы из-за проделанного пути, а потом сделать перерыв. Рёмен, чтобы не спугнуть экземпляр, отправляет Урауме на поиски. Сам же возвращается мыслями к Мегуми. Фушигуро Мегуми. Тоджи, тот самый наёмник с Проклятием Небес, чью силу никак нельзя скопировать, сам того не зная подарил Сукуне лучший подарок. Под подошвой ломаются ветки; из мыслей приходится вынырнуть. — Господин, там только безжизненная оболочка, — Урауме хочет ещё что-то сказать, но на её всегда спокойном лице проскальзывает настоящая обида. Обида за своего создателя. И всё же она продолжает: — Улики указывают на Кэндзяку. Похоже, он выжил. — Жаль, — делится Сукуна, и после очередного щелчка пальцев вся деревня окрашивается в алый. Тишина окутывает изуродованные в гримасе лица; идиллию портят только предсмертно визжащие свиньи, но после второго щелчка и они замолкают. Кэндзяку не первый раз забирает у Рёмена то, на что он положил глаз. И если раньше он не доставлял проблем, создавая гибриды проклятия и человека, будучи в теле Норитоши, то сейчас, прибрав к рукам Гето Сугуру с его техникой Манипуляции Проклятием, он стал настоящей занозой. Но убить с первого раза «мозг на ножках», видимо, не вышло. И это бесит, но конкретно сейчас — почему-то не так сильно. Инфантильность в Сукуне просыпается вновь, стоит ему подумать о синющих глазах. С лёгкой руки Кэндзяку позволяется пока что жить.

***

— …то есть вы говорите мне прекратить слежку за всеми экземплярами, чью технику хотите поглотить? — спрашивает Урауме уже по дороге обратно, с проснувшимся интересом рассуждая, почему её господин внезапно принял такое решение. — Хотел, — Сукуна останавливается около небольшой избы, показывая Урауме в сторону раскрытого окна. — Посмотри. Девушка подходит ближе, заглядывает внутрь, но не видит ничего особенного. Небольшая комната, освещённая слабым лунным светом. На кровати спит женщина. Шаман, если точнее. С другой стороны — ребёнок. Тоже шаман, но… Ощущение присутствия в собственном теле уже давно не вызывает дискомфорта. Нетерпение Сукуны вливается в размеренное биение искусственного сердца Урауме, ускоряя его. Ускоряя медленно, но будоражаще. Она поняла. — Знаешь, из нас двоих ты куда более человечна, но доходит до тебя местами туго, — голос в голове — обволакивающий и тёплый, несмотря на издёвки. — Такой уж я тебя создал, так что винить не могу. Могу только рассказать и показать. Если поверить в то, что Король Проклятий способен ценить, то можно и в то, что он способен на нежность. Редко, раз в тысячу лет, но способен. Урауме смотрит собственными глазами на спящего мальчика, но при этом чувствует себя совершенно непричастной. Смотрит — она, видит — Сукуна. — Что мне делать, господин? — Следи, докладывай о всех окружающих его людях, о передвижениях и о каждом чихе, — продолжает наставлять Рёмен, не сводя глаз с мальчишки. Сердце стучит оглушительно громко, и Урауме вновь ощущает себя чужой в собственном теле. — Он принадлежит мне. Не «его техника», не «его сила» и не «этот экземпляр». Впервые Сукуна выразился подобным образом. — Могу я узнать, как его зовут? Сердце тут же простреливает уколом. Спазм повторяется несколько раз, пока не сходит на нет. Так ощущается ни что иное, как «она». Урауме никогда её не испытывала, но всё существо подсказывало девушке — это ревность. И чувствует её Король Проклятий чужим сердцем, так как своё не бьётся уже пару тысяч лет — из-за ненадобности органа. — Моё Благословение. Сразу после создания Урауме Сукуна представился ей вовсе не «покровителем», не «Королём Проклятий» и даже не «господином». — Постоянная связь. Так он себя обозначил. И уже позже объяснил девушке трактовку своего имени более подробно. Но есть одно «но». После собственного недолгого запечатывания он отбросил излюбленную привычку. И вот сейчас вновь вернулся к ней. — Мегуми, — прошептал Рёмен чужими губами. Будто бы даже не для Урауме, а в воздух — чтобы имя, произнесённое им, осталось на ветру и, проснувшись, ребёнок его обязательно услышал. Чаще о людях с таким именем рассказывают как о тех, кому нужен человек, «к чьим ногам можно бросить весь мир, а иначе жизнь не будет иметь смысла». Но если и другая интерпретация. И Сукуна выбрал именно её. Его Благословение.

***

Урауме не считала, сколько времени прошло с того знаменательного дня, но сейчас, провожая взглядом парня, идущего со своей сводной сестрой в школу, вновь слышала собственный, но одновременно с этим чужой голос. Нашёптывающий, смакующий: — Мегуми. Фушигуро Мегуми. Ещё будучи смертным Король Проклятий успел подарить жизнь одному созданию. Наделил его своими знаниями, научил всему, что слабое тело могло вынести. И имя дал подходящее. Урауме Чиэса — утро, повторённое тысячу раз.

***

Сукуна изначально был слишком медлительным, и потому сейчас смотрел в глаза, которые его совершенно не помнили. В них отражался его собственный, разъярённый из-за недостаточного количества силы, взгляд. Красные рубины горели в васильковом пламени. — А ты не такой уж и пугающий, — подтрунивает Годжо, удобнее устаиваясь на пояснице Сукуны. По его вине Урауме чуть не поймали. По его вине три года назад шаманам удалось разделить силу Рёмена на проклятые амулеты и разбросать их по Японии. По его вине Рёмен не мог видеть его. По его вине он ничего не помнил. Итадори должен вот-вот перенять контроль, десять обещанных мальчишкой Годжо секунд заканчиваются, но Рёмен думает вовсе не об этом. Он сможет выбраться ещё раз, сможет подчинить сосуд; завладеет его телом или найдёт другой способ — неважно. Сейчас это всё неважно. Мегуми машинально отодвигается назад, прижимая к себе пакет, оставленный на хранение Сатору, и смотрит немигающим, напуганным взглядом. Его шикигами, маячащие где-то по коридорам школы, подросли, но длинные ресницы их обладателя, знакомо опускающиеся на щёки тенью, вместе с гнездом на голове остались прежними. Лунный свет, издеваясь, окрасил волосы Фушигуро в более тёмный оттенок. Он всё ещё тот самый мальчик, на которого рубины смотрели в полнолуние. Но после смерти отца мальчик больше не живёт в лесу. Нужно остаться в колледже и следить за ним, оберегать. Сукуна пропускает последний удар Годжо, потому что встретил своё Благословение.